найденная в лесу и где стоял ее дом, расспросить так и  не
удалось. Зато очевидно было, что в Сэхейме ей нравилось и уходить отсюда
она  не  собиралась.  Отлежавшись,.  девчонка  принялась   помогать   по
хозяйству, и грязная работа пугала ее  меньше  всего.  Но  почему-то  ей
особенно нравилось в конюшне, среди вздыхавших и  косившихся  лошадей...
Скоро там у нее завелся любимец: большой серый жеребец,  тот  самый,  на
котором когда-то ездил Рунольв. Со времени гибели хозяина жеребец сильно
скучал - стоял понурый, плохо ел и бока у него  запали.  А  славный  был
конь и мог дать совсем не плохих жеребят. И радостно  было  видеть,  как
потянулся он к рыжеволосой. Встречал ее  ржанием,  обнюхивал  с  ног  до
головы, ловил пальцы ласковыми губами... Скегги видел однажды,  как  она
сидела там, в стойле, и кормила жеребца из рук чем-то вкусным. Конь тихо
пофыркивал,  а  девчонка,  как  обычно,  молчала,  но  Скегги  почему-то
померещилось, будто они разговаривали. Ему стало страшно, и  он  убежал.
Он никому не стал рассказывать про этот колдовской разговор и  про  свой
страх. И про то, как странно блестели у рыжеволосой глаза...
   Несколькими днями попозже Видга разыскал ее во дворе:
   - Пойдем... Отец хочет на тебя поглядеть.
   Потом он  вспоминал,  что  она  мгновение  промедлила  и  вроде  даже
призадумалась, опустив глаза... И пошла за ним к дружинному дому.
   Халльгрим увидел ее, когда она только еще входила в дверь. И умолк на
полуслове, забыв, о чем разговаривал с братом. Может быть, жили на свете
девушки красивее этой рыжеволосой. Наверное, жили, но  теперь  Халльгрим
знал, что такие ему не встречались. И больше не встретятся.  Потому  что
перед ним было лицо, которое он искал тридцать четыре лета и столько  же
зим. Второго такого не видала земля...
   Она шла к нему по длинному дому - высокая, почти  как  Видга,  одетая
по-мужски. Сидевшие в доме посматривали на нее и весело шутили,  но  она
не глядела ни  вправо,  ни  влево.  Подошла  к  лежавшему  Халльгриму  и
остановилась, и пламя очага отразилось в карих глазах.
   И Халльгрим подумал про себя, как скверно, когда не заживают  раны  и
эта  красавица  должна  видеть  перед  собой  не  вождя,  а  беспомощную
развалину под одеялом...
   - Мои люди называют меня старшим сыном Виглафа, - сказал он ей хмуро.
- А это Хельги, мой брат. Что он еще  собирался  ей  сказать,  этого  он
никогда впоследствии припомнить не мог. Потому что как раз тогда-то  они
и услышали ее голос. Голос девчонки, не умевшей говорить!
   - Так значит, вот ты  каков,  Халльгрим  Виглафссон,  -  сказала  она
негромко. - А мое имя Вигдис. И Рунольва Скальда называли моим отцом!
   Халльгрим почему-то не удивился ни  ее  голосу,  ни  этим  словам.  А
может, и хотел удивиться, но не успел. Рыжая Вигдис прыгнула к нему, как
кошка на мышь.
   И тяжелый нож взвился у нее в руке!
   Но как ни проворна была  дочь  Рунольва  Скальда,  Хельги  Виглафссон
оказался проворней. Железная рука сына Ворона  встретила  ее  посередине
прыжка...
   И отшвырнула, оглушенную, на десять шагов, едва не опрокинув прямо  в
очаг.
   Вскочить ей не дали. Видга  подоспел  едва  ли  не  прежде,  чем  она
растянулась на полу. Пригвоздил острым коленом, завернул за спину  руки.
Вигдис сражалась молча и яростно, извивалась, пыталась укусить... Кто-то
протянул Видге веревку. Видга  затянул  узел  и  одним  жестоким  рывком
поставил девушку на ноги - снова лицом к отцу.
   - Стало быть, вот в кого ты такая рыжая, -  сказал  ей  Хельги.  -  А
кормили тебя, верно, мясом волка, ворона и ядовитой  змеи,  чтобы  стала
свирепой. Вот только зря ты думала, что лучшего из нас так просто убить.
Думай теперь о том, что будет с тобой!
   - А ничего не будет, - сказал Халльгрим угрюмо. - Женщинам не  мстят.
И она делала то, что должна была сделать.
   Вигдис стояла молча  и  глядела  куда-то  сквозь  стену,  поверх  его
головы...
   Теперь в ее лице не было ни кровинки. Наверное, она заранее  готовила
себя к расправе,  что  последует  за  свершившейся  местью...  Но  чтобы
кончилось так!
   А Халльгриму она казалась еще краше прежнего, другое дело, что он  не
собирался говорить об этом вслух. И теперь он знал, для чего родился  на
свет.
   Для того, чтобы когда-нибудь покрыть эти волосы свадебным платком.  И
дождаться от нее сына. Такого же рыжего, как она сама. Как Рунольв...
   А за плечом Вигдис стоял Видга. И держал в руке отнятый у нее нож.  И
никто не придумал бы для нее казни достойнее,  чем  он...  Но  Халльгрим
едва его замечал.
   - Вот только придется все-таки тебя запереть, - сказал он пленнице. -
А то еще перережешь нас всех.
   И воины засмеялись, хотя многим  сразу  стало  казаться,  что  этакое
благородство не должно было довести до добра.
   Ближе к  празднику  Йоль,  после  которого  день  принимается  расти,
Халльгрим начал садиться, а  потом  и  вставать.  И  вот  наконец  Видга
впервые вывел его во двор, разрешил постоять немного на вольном воздухе,
в бледных солнечных лучах, светивших все-таки ярче очага.
   Видга показал ему крепкую бревенчатую клеть, стоявшую отдельно:
   - Вон там Вигдис сидит...
   - А не холодно ей? - спросил Халльгрим. И, наверное,  как-то  странно
спросил, потому что сын посмотрел на него с удивлением.
   И ответил:
   - Как раз! Ас-стейнн-ки таскает ей еду, и они  разговаривают.  Вигдис
ей все рассказывает, какой великий хевдинг был Рунольв,  и  Ас-стейнн-ки
ее слушает.
   А я сторожу, чтобы эта Рунольвдоттир не выскочила и не убежала!
   Халльгрим подумал о том, что  не  окажется  первым,  кто  женится  на
дочери врага... И дал Видге увести себя в дом.
   Женщины поставили пиво для праздника Йоль. Согласно обычаю -  на  сто
сорок горшков! По тому, хорошее  ли  получится  пиво,  станут  судить  о
благосклонности богов. А потом запьют им священное  мясо  коня,  которое
всегда готовят для жертвенных пиров...
   Вот в такое время, в сырую метельную ночь, и пропала рыжая Вигдис.
   Звениславка и Видга обнаружили это прежде всех других. Тяжелый засов,
запиравший клеть снаружи, был  поднят;  уж  как  она  ухитрилась  с  ним
справиться, можно было узнать только у нее  одной.  И  вместе  с  Вигдис
пропал  серый  конь,  наследство  Рунольва.  Следы  копыт  вели  на  лед
застывшей бухты и дальше за сваи - могучий конь перескочил через них без
большого труда. Когда это увидели, многие припомнили  конский  топот,  и
впрямь будто бы послышавшийся в  ночи.  Хельги,  запоздало  схватившись,
пошел проверить, на месте ли копье Гадюка и меч  Разлучник,  которые  он
повесил над своей постелью. Он не удивился бы, если бы исчезли и они. Но
меч и копье оказались нетронуты.
   - Рыжая ведьма! - сказал Хельги. - Если бы  она  сюда  забралась,  уж
точно прирезала бы и Халльгрима, и меня. Умереть спящим!
   Не нашли только нож, который она принесла с собой в Морской Дом. Этот
нож Видга воткнул в стену конюшни, возле  стойла  серого  жеребца.  Там,
должно быть, Вигдис его и взяла...
   Люди шумели, обсуждая случившееся. Халльгрим хевдинг молча взял  лыжи
и отправился на лед - посмотреть, в какую сторону уходили  следы.  Видга
хотел было его остановить, но Халльгрим ему  даже  не  ответил.  Метель,
притихшая было, поднималась снова, и мокрый снег валил  плотной  стеной,
залепляя глаза. Во главе десятка людей Халльгрим  выбрался  из  бухты  и
пошел по следам.
   И довольно скоро следы привели их к большой полынье, из которой валил
пар, и ветер нес его прочь. Снежные хлопья падали в полынью и,  набухая,
плавали в черной воде.
   Полынью обошли, но на другой стороне следов видно не было. Могло быть
и  так,  что  их  просто  замело.  Но  могло  быть  и  иначе.  Халльгрим
остановился у кромки льда и велел спустить в полынью  якорь  на  длинной
веревке. Это было сделано, но так и не удалось зацепить  ни  Вигдис,  ни
коня.  Тогда  Халлыриму  показалось,  что  по  дну   шарили   не   очень
старательно, и он взялся за дело сам.
   - Раны откроются, - сказал ему Видга. Халльгрим промолчал и  на  этот
раз.
   Никогда он не был особенно разговорчив.
   А потом наступил самый короткий день в году, и было съедено мясо коня
и выпито пиво. Люди разложили на дворе костры, плясали и веселились, кто
как умел. Один Халльгрим просидел сиднем все  три  дня,  вертя  в  руках
полупустой рог.
   Малыш  Скегги  хотел  было  сказать  при  нем  только  что  сложенную
хвалебную песнь о битве с Рунольвом. Но не посмел - и сказал  ее  только
Ас-стейнн-ки. И та одобрила, хотя поняла не более чем наполовину.
   А когда его спрашивали, отчего невесел, Халльгрим отвечал односложно:
раны, мол, не все еще затянулись, болят.

Часть вторая

ЛЕБЕДИНАЯ ДОРОГА

   Той зимой в провалах черного  неба  нередко  загорались  огни.  Когда
одноцветные, когда радужные,  они  то  неподвижными  столбами  стояли  у
горизонта, то колыхались, как покрывала. Иногда огни даже разговаривали,
и тогда с неба слышалось шуршание и треск.
   Звениславка, особенно по первости, всякий раз  выскакивала  взглянуть
на чудо... Хельги выходил следом и, кажется, смотрел больше на нее,  чем
на небо.
   Потом он объяснил ей природу этих огней:
   - Где-то совершаются большие дела, и туда спешат девы-валькирии...  А
мы видим отблеск их оружия и брони!
   Большие дела и вправду творились. Но только не на севере, а на юге, в
Вике, где утверждал свою власть Харальд Косматый.
   Весной, когда  прилетели  лебеди  и  фиорд  очистился  ото  льда,  на
сторожевых скалах загорелись дымные  костры:  в  море  показались  чужие
корабли.
   Кораблей было два... И паруса у них оказались полосатыми, красными  с
белым, с широкими синими поперечинами наверху. Под такими парусами ходил
Гудмунд Счастливый, старый товарищ Виглафа Ворона.
   В Сэхейме широко раскрыли морские ворота,  чтобы  принять  гостей.  А
женщины стали спешно  завешивать  стены  и  готовить  угощение.  Херсиру
следовало  оказать  достойный  прием!  Олав  кормщик  на  всякий  случай
заглянул в корабельный сарай - проведать  черный  корабль;  быть  может,
Гудмунд снаряжался в дальний поход и шел пригласить с  собой  Халльгрима
или Хельги.
   Когда драккары показались перед двором, Халльгрим сразу приметил, что
шли они тяжеловато. Так,  как  будто  Гудмунд  нагрузил  их  добром  для
торговли или только что взял добычу. Корабли вошли в бухту и  причалили,
и Гудмунд херсир спустился по сходням.
   Был он невысокого роста, темноволос и кудряв. И чуть согнут  в  спине
не то болезнью, не то горем. А может,  тем  и  другим  сразу...  Гудмунд
совсем не выглядел могучим бойцом. Но братья знали, что он повсюду возил
с собой панцирь, выложенный позолоченными чешуйками.  К  такому  панцирю
всегда устремляется отчаянный враг - и потому-то великое мужество нужно,
чтобы раз за разом надевать его в бой!
   - Здравствуй, Гудмунд херсир  Счастливый,  -  сказал  ему  Халльгрим,
приветствуя знатного гостя. - Велико  ли  нынче  благополучие  на  твоих
островах?
   - И ты здравствуй, Виглафссон, - ответил Гудмунд. Голос  у  него  был
надсаженный и скрипучий. Он смотрел на рослого Халльгрима снизу вверх. -
Это хорошо, что ты оправился от ран и опять можешь сражаться...
   Его люди сходили с кораблей и дружески обнимались с торсфиордцами.  С
давнишних пор среди  них  было  немало  друзей.  Но  если  бы  Халльгрим
послушал, о чем они говорили, он сразу понял бы, что на сей раз  они  не
привезли добрых вестей...  Однако  Халльгрим  не  слушал.  Вождь  узнает
новости от вождя.  А  вожди  не  считают  приличным  рассказывать,  стоя
воротах.
   Гудмунда усадили на почетное место, рабы внесли стол с угощением.
   - Это хорошо, что ты опять можешь сражаться, Халльгрим Виглафссон,  -
повторил Гудмунд, опорожнив рог. - И то, что у тебя, Хельги, опять  есть
глаза, тоже неплохо. Думается мне, все это неспроста!
   - Твои люди хорошо снаряжены, - похвалил Хельги.  -  Я  не  удивлюсь,
если ты скажешь, что собрался в поход.
   Он говорил осторожно: ведь не дело расспрашивать старшего, если тот о
чем-то молчит. Гудмунд все  понял,  посмотрел  на  него  и  улыбнулся  -
ласково, как сыну. Потому что Хельги еще мальчишкой крепко дружил с  его
сыном Торгейром. Еще до того, как тот пропал семь зим  назад...  Гудмунд
сказал:
   - Я и вправду собрался в поход. Хотя и  не  туда,  куда  ты  думаешь,
Хельги.
   И мало радости мне от такого похода. И еще я боюсь,  как  бы  вам  не
пришлось отправиться следом за мной.
   Братья переглянулись.
   - Стадо быть, - спросил наконец Халльгрим, - у тебя лежат под палубой
Боги, охранявшие дом?
   Спросил, а у самого непривычно и глухо заныло в груди. Ибо  Халльгрим
не привык бояться, а это был страх. Халльгриму показалось, будто он  шел
на лыжах и подобрался к спуску с горы - обрывистому и крутому. Еще шаг -
и понесешься вниз, и будет уже не остановиться...
   Норны, богини судьбы, пряли под мировым древом Иггдрасилем, и  в  это
мгновение он слышал, как вращались их веретена.
   - Я покинул свой дом, - медленно проговорил херсир. - И я сделал  это
потому, что Харальд Косматый остановился  в  шести  днях  пути  от  моих
островов, и с красными щитами на мачтах. И против каждого из моих  людей
у него целый корабль, полный бойцов.  И  не  больно  похоже,  чтобы  ему
хотелось с кем-нибудь здесь примиряться. Значит, по-вашему,  я  сделался
стар и пуглив?
   - Нет, - сказал Халльгрим. Гудмунд продолжал:
   - У Херлауга и Хроллауга, братьев-конунгов из Наумудаля, был  курган,
который они строили три лета! Наверное,  готовили  великую  честь  тому,
кому доведется погибнуть. Но только сгодился им этот курган раньше,  чем
ждали.
   Харальд двинулся на них войной, и Херлауг конунг  вошел  в  курган  и
велел закрыть его за собой... А его брат явился к Харальду и назвал себя
его человеком.
   - И что Харальд? - спросил Хельги тихо.
   - Харальд хорошо его принял, подарил меч и  щит  и  дал  ему  всю  ту
землю, которой тот и так  раньше  владел.  Он  и  сейчас  там  сидит,  в
Наумудале. Только уже не конунгом, а ярлом.
   - Позор принял Хроллауг, - сказал Хельги. - Но зато сохранил владения
и жизнь... Думается мне, Харальд большого зла на него не держал!
   Гудмунд усмехнулся:
   - Не так было бы с вами или со мной. Харальд не любит, когда  трогают
его людей... или людей его отца Хальвдана!  И  еще  он  не  любит,  если
кто-нибудь сидит на хорошей земле, как вы или я!
   Он поднялся на ноги и поправил на себе пояс.
   - Пора мне отчаливать, потому что в море ждут еще три моих корабля. А
вас я с собой не зову... Ибо  Харальд  привел  огромную  силу,  и  лучше
будет, если мы станем уходить от них все врозь!
   Они вышли во двор, и  на  кораблях  херсира  прокричал  рог,  созывая
мореходов к отплытию. Его люди неохотно прощались с Сэхеймом, и это было
заметно. Все здесь было так похоже на собственный дом.  Те  же  земляные
крыши, такой же забор, звуки, запахи и дым, стелющийся над водой.  Сизые
горы вдали и серые камни на берегу...
   Тут Хельги вернулся в дом и вскоре вышел обратно, неся меч  Разлучник
и копье Гадюку. Подошел к херсиру,  уже  стоявшему  у  самых  сходен.  И
протянул ему знаменитое оружие:
   - Возьми,  Гудмунд  Счастливый.  Желаю  тебе  узнать  что-нибудь  про
Торгейра, и пускай это будут достойные вести...
   Гудмунд принял у него меч и копье. Об одном и о другом  было  сложено
немало рассказов, и их слышал весь Халогаланд. Гудмунд выдернул  меч  из
ножен и взмахнул им над головой, расхохотавшись:
   - А хотелось бы мне этим Разлучником разлучить Харальда и его жен!
   Но всякий подарок требует отдарка: не то не будет удачи  ни  давшему,
ни взявшему. Гудмунд стащил с руки серебряное запястье, сделанное в виде
змеи, кусающей собственный хвост.
   - Возьми и ты, Хельги Виглафссон. Я рад был бы принести сюда  хорошие
новости, если бы это было суждено.
   Взошел на палубу, и на кораблях стали поднимать якоря.
   Живя подолгу на одном месте, человек прирастает к  нему  бесчисленным
множеством корней.  И  потому-то  нет  воина  отчаянней,  чем  тот,  кто
отстаивает свой дом! Такой боец дерется с яростью и упорством,  пока  не
вынудит врага отступиться - уйти искать добычу полегче.
   Но  худо,  когда  нет  надежды  оборониться.  И   кто   скажет,   что
легче.;рухнуть  поперек  родного  порога  и  поймать   гаснущим   слухом
отчаянный крик жены или же самому выкопать из  земли  деревянных  богов,
спустить на воду корабль и отправиться за тридевять враждебных земель  и
морей... куда?
   Многим в то лето выпала судьба вроде  той,  что  развернула  зловещие
крылья над двором  Халльгрима  Виглафссона.  Многие,  как  он,  оставили
насиженные места.
   Одни пустились на запад - вить новые гнезда на островах вдоль  берега
страны англов. И долго тревожили  набегами  ненавистного  конунга,  пока
наконец он не собрал новую рать и не выбил их  и  оттуда.  И  тогда  они
снова подняли паруса и  отправились  еще  дальше,  чтобы  назвать  своей
большую и никем еще не заселенную землю посреди океана - Исландию...
   Другие вовсе нигде так и не бросили  якорей.  И  море  год  за  годом
носило на себе их корабли. Кормило,  укрывало  от  врага.  Давало  когда
добычу и славу, когда - последний приют... Сэконунги, хозяева моря!  Они
хвастались, что никогда не спали под закопченной  крышей  и  не  пили  у
очага. Горькое хвастовство.
   А третьи - третьи поворачивали на восток.
   Туда, где за датскими, свейскими, вендскими, финскими землями  лежала
под широким  северным  небом  необъятная  Страна  Городов.  Гардарики...
Страна, равно  прославленная  богатствами,  прекрасными  женщинами  -  и
страшными воинами, которым не было равных в пешем бою!
   - Если и вправду для этого я стал видеть, - сказал Хельги Виглафссон,
- так я бы, пожалуй, уж лучше снова ослеп.
   Проводив Гудмунда, Халльгрим  немедля  послал  Видгу  за  Эрлингом  в
Терехов.
   - Расскажешь ему, что случилось, -  напутствовал  он  сына.  -  Пусть
собирается и приводит сюда кнарр. Чтобы  завтра  же  отплыть.  И  пускай
возьмет с собой рабов, какие пригодятся в пути.
   Вот так: сколько зим прожито здесь, не один десяток и не два,  и  все
рушится в течение одного дня...
   Видга кликнул Скегги и потащил  лодку  к  воде.  Разрисованный  парус
заполоскался, потом, обтянутый, принял в себя ветер и мелькнул за сваями
бухты.
   Халльгрим проследил за ним взглядом и окончательно  решил  про  себя:
маленького сынишку рабыни надо будет взять. Все-таки  отцом  Скегги  был
викинг. И наконец-то это  стало  заметно.  И  Видга  рассказывал,  будто
заморыш складывал песни.
   А Видга сын хевдинга прислушивался к знакомому журчанию под килем,  и
оно впервые заставляло его хмуриться,  сумрачно  глядя  вперед.  А  ведь
сперва он даже обрадовался предстоявшему великому походу. И рассказал об
этом  отцу:  сколько  всего  повествуют  о  подвигах  былого,  и  всегда
смельчаку приходится оставить свой дом! Халльгрим хевдинг выслушал  его,
не перебивая. А потом так же молча  отвесил  подзатыльник,  от  которого
посейчас звенело в ушах.
   Видга тогда обиделся на него,  отошел.  Теперь  он  гнал  свою  лодку
знакомым путем в Терехов, и обида  понемногу  его  оставляла.  Он  вдруг
подумал о том, что, даже если лодочку привяжут к корме корабля и возьмут
ее в путь, - ему, Видге, придется разворачивать над ней парус  совсем  у
других берегов... По  Торсфиорду  ему  больше  на  ней  уже  не  ходить.
Никогда.
   Никогда!
   Внук Ворона повторял про себя это слово и, как мог,  пытался  постичь
его смысл. Выходило нечто  похожее  на  бездонный  колодец,  наполненный
густой темнотой...
   Видга смотрел на залитые солнцем утесы - в последний раз! И что-то  в
нем сопротивлялось пониманию, хотело проснуться  и  настойчиво  шептало,
что все это пройдет.
   Когда судьба встает перед дверью, от нее не закроешься на засов...
   Эрлинг  Приемыш  явился  в  Сэхейм  еще  до  вечера;   его   пузатый,
вместительный кнарр сидел в воде н