зал Видга боярину, с трудом подбирая
слова и жалея, что рядом не было Скегги, у которого все  это  получалось
много, много легче. - Мы сражались в пути  и  брали  богатство.  В  моем
кошеле лежат полторы марки серебра. Это много. Я был на разных торгах  и
знаю, сколько стоит рабыня. У тебя, наверное, есть весы. Должно остаться
полмарки, но я не буду торговаться, потому что побил твоего раба,  и  ты
можешь потребовать виру за обиду...
   Про себя Вышата потешался, но ничем этого не выдал. Только все угощал
Видгу, не скупясь ни на зеленое, ни  на  синее  заморское  вино.  Видга,
непривычный к вину, еле пересиливал отвращение. Однако,  что  поделаешь,
пил. Откажешься - засмеют.
   Поздно вечером он, пошатываясь, выбрался из  города  и  долго  кричал
через реку, чтобы его перевезли. Не докричался и пустился вплавь.  Вылез
на берег мокрый и задумчивый. Рабыню ему  Вышата  так  и  не  продал.  И
обидеться повода не дал. Зато дал уразуметь, что ему,  Видге,  Смэрны...
как это здесь говорили, что-то насчет своих собственных ушей...
   Кременецкие князья с ближними и  дружиной  были  званы  к  Халльгриму
хевдингу на свадебное торжество.
   В Урманском конце еще пахло свежей древесиной, под ногами и  копытами
хрустели белые завитки. Хозяин сам выходил встречать гостей,  вел  их  в
дом, усаживал на богато застланные лавки.  Словенские  бояре  озирались,
потихоньку рассматривали стены, увешанные ярко  раскрашенными  щитами  и
оружием. Заглядывали в суровые лица Богов, охранявших  хозяйское  место.
Новый дом Халльгрима Виглафссона был выстроен в  точности  как  прежний:
словенский глаз не находил ни всходов наверх, ни  полатей,  ни  каменной
печки. Только широкие  скамьи  вдоль  стен  да  огонь  посреди  пола,  в
глиняном очаге... Кровлю поддерживали  высокие  столбы,  раздвоенные  на
концах. Жирная сажа еще не успела осесть на них,  и  оттого  все  вокруг
казалось особенно новеньким и чистым.
   Ждали князей.  Чурила  с  княгиней  появились  позже  многих,  но  не
запоздали.
   - Приедет ли Мстислейв  конунг?  -  спросил  Виглафссон,  ведя  их  в
распахнутые ворота. - Я его приглашал...
   - Не смог он, - сказала Звениславка. - Уж ты, Виглавич, не серчай.
   Чурила добавил:
   - Не думай на старого... недужен он. Кости болят. Халльгрим кивнул  и
ни о чем больше не спрашивал. Чурилу, самого знатного на пиру, провели к
почетному месту -  вышитой  подушке  посередине  скамьи.  Халльгрим  сел
поблизости, Звениславку устроил между князем и собой. Почти как  раньше,
в Торсфиорде...
   Братья сели рядом.
   Велик и просторен был новый дом сына Ворона. Хватило места и своим, и
гостям, никто в обиде не остался. Все расселись, кто выше, кто ниже,  по
старшинству. Разглядывали жениха и невесту.
   Вигдис сидела рядом с Халльгримом, по левую руку. Долго он думал, как
поведет ее за этот стол, как при всех наречет Рунольвову дочку  своей...
Думал и о том, не придется ли в день торжества смирять  ее  непокорство.
Не пришлось.
   Вигдис без слова отдала себя в руки рабынь, которые  причесали  ее  и
одели. Молча вышла к гостям... И подле Виглафссона сидела точно неживая.
Только и дрожало в глазах отражение пламени, да еле  заметно  колебались
на груди овальные серебряные фибулы.
   Гости обводили глазами непривычно  низкие  -  по  колено  сидевшим  -
столы, деревянную и лепную посуду, придирчиво нюхали  незнакомые  яства.
Удивляло все: даже свет и тепло, шедшие от  очага.  У  князя  на  пирах,
случалось, в окна гридницы влетали снежинки. А здесь,  похоже,  и  зимой
пировали без шуб...
   Вот поднялся хозяин. И по тому,  как  разом  притихли  урмане,  стало
ясно, что пир начался.
   - Первый кубок - за конунга! - сказал Халльгрим громко. Низкий  голос
морехода был отчетливо слышен в самых отдаленных углах. Слуга налил  ему
браги, и Халльгрим, по обычаю пронеся  кубок  над  огнем,  протянул  его
Чуриле.
   Зеленоватое рейнское стекло лучилось и мерцало.
   - Скажи, Торлейв конунг...
   Чурила поднялся. Принял кубок. И заговорил - ко всеобщему  удивлению,
на северном языке.
   Кременецкие  стали   переглядываться.   Сердито   нахмурился   Вышата
Добрынич.
   Кто не понимает, тому всюду чудится  подвох.  Неотрывно  смотрела  на
мужа юная  княгиня.  Готовилась  подсказать,  если  запнется.  Но  князь
говорил гладко. Даром, что ли, учил все это несколько дней.
   Зато теперь урмане улыбались, подталкивали друг друга. Лаже у Хельги,
и у того помягчели свирепые глаза.
   -  Прадеды  наши  издавна  смотрели  на  север,  -   говорил   Чурила
Мстиславич.Разное видели... Бывало, торговые гости приезжали,  привозили
красный товар. А то и дрались, с боевым щитом ходили.  Не  родит  трусов
земля Норэгр! Воины славные! А только говорят у нас так: худой мир лучше
доброй ссоры. Пролитого не поднимешь, битого не воротишь. А где лад, там
и клад!
   Помолчал, обводя взглядом скамьи. И продолжал:
   - Рад я, что стал у нас в городе новый конец. Крепче  стоит  Господин
Кременец, прибыл силой урманской!  Рубился  я  на  мечах  с  Халльгримом
Виглавичем и никому того не желаю. Зовешь ты меня,  Виглавич,  конунгом.
Хочу и я назвать тебя своим ярлом...
   Он опустил кубок, нагнулся, поднял что-то  со  скамьи.  Халльгрим  же
встал... и поклонился - сколько себя помнил, кажется, в первый раз.
   Очень старательно он выговорил по-словенски:
   - Спасибо, Торлейв конунг сын Мстицлейва. Спасибо за доброе  слово  и
за честь. Но она не про меня. Были у меня в роду могучие мужи, и каждого
люди звали просто хевдингом. Не мне переступать через  славу  тех,  чьих
подвигов я не повторил.
   Он хотел вернуться на место, но Чурила его остановил:
   - Погоди... Не берешь ты от меня чести, но меч я тебе все же подарю.
   Он вынул его из  богатых  ножен  и  подал  Халльгриму  как  подобает:
рукоятью  вперед.  Меч  был  из  тех,   что   делал   Людота,   длинный,
атласно-серый, с широким бороздчатым  клинком...  Крестовина  и  рукоять
переливались разноцветной эмалью.
   Устоять перед подобным подарком  было  невозможно.  Вздох  восхищения
пронесся по  длинному  дому.  Халльгрим  бережно,  двумя  руками  принял
драгоценный меч и сказал так:
   - Я всегда удивлялся удаче  моего  отца.  Он  ведь  ходил  грабить  в
Гардарики и возвращался с добычей. Ты был первым, с кем я сошелся в этой
стране один на один... И если судить по тебе, то у  вас  тут  не  Страна
городов, а сущий Йотунхейм - мир великанов! Я не уступил тебе тогда,  но
мало сожалею, что Одину не  было  угодно  испытывать  наше  мужество  до
конца. Пусть этс меч переломится у меня в руке, если я буду служить тебе
плохо!
   Он взял наполненный рог, поднял его над пламенем и громко повторил:
   - За конунга!
   В самый разгар веселья распахнулась дверь, и десяток  сильных  парней
втащили на веревках огромного живого кабана.

***

   Пировавшие зашумели, стали вскакивать с мест, подходить поближе.  Мед
и ячменное пиво выплескивались на утоптанный пол.
   Когда же любопытство улеглось, не спеша поднялся Хельги Виглафссон.
   Зачем-то посмотрел на Звениславку и пошел прямо к вепрю. Пошел, и ему
уступили дорогу.
   Связанное чудовище глухо урчало, поводя налитыми кровью,  человечески
яростными глазами. Хельги  положил  руку  на  ворочавшийся  загривок.  И
многие потом говорили, что он сильно побледнел.
   - Узнал я, что есть в Гардарики обычай: жене конунга держать  дружину
с конунгом наравне! - прозвучал его  голос.  -  Хороший  обычай!  Еще  я
узнал, что у Ас-стейнн-ки, жены Торлейва конунга, воинов нет...  Я  буду
ей служить со всеми моими людьми. И пусть палуба рассохнется у меня  под
ногами, если она когда-нибудь сможет сказать, будто у нее плохой хирд!
   Этот обет прозвучал в полной  тишине.  Но  едва  Хельги  кончил,  как
послышался такой крик, такой шум, что кое-кто из  гостей  подхватился  с
мест. Над огнем одновременно сверкнуло не менее полусотни  мечей.  Воины
размахивали ими и колотили в снятые со стен щиты. Вапнатак!
   А Хельги осушил свой рог, и кабана выволокли во двор. Его  зарежут  и
позже подадут жертвенное мясо к столу. И тогда обет среднего Виглафссона
дойдет до слуха Богов...
   Потом опять поднялся Халльгрим и проговорил раздельно и громко,  так,
что услышали даже занятые шумной беседой:
   - Скегги сын Орма, подойди сюда!
   Скегги  сидел  далеко-далеко  от  вождя,   возле   двери,   в   самом
малопочетном углу. Он до того не ждал обращения, что сперва попросту  не
услышал его и продолжал есть. И не сразу понял,  почему  сидевшие  рядом
стали выпихивать его из-за стола.
   Эйнар Утопленник подтолкнул Скегги на середину:
   - Иди, иди. Тебя хевдинг зовет.
   Робея,  малыш  подошел  туда,  где  сидел   грозный   Виглафссон,   и
остановился перед ним, теребя край рубашки, еще той, что Видга купил ему
в Бирке...
   Халльгрим смотрел строго, но, кажется, совсем не был сердит. Да и  за
что бы?
   - Скегги Скальд! - сказал хевдинг, и сердце Скегги сразу же  забилось
в предчувствии чего-то необыкновенного.
   - Боги забыли сделать тебя могучим бойцом, но было бы хуже,  если  бы
они сделали тебя трусом... Дома ты не особенно лез  мне  на  глаза,  но,
пока мы добирались сюда, мало кто сумел показать  свое  мужество  лучше,
чем ты. Ты стоишь того, чтобы отныне сидеть вместе с воинами, Скегги сын
Орма... Подойди-ка поближе...
   Скегги, точно во сне, качнулся вперед. Халльгрим держал в руках меч.
   Конечно, не такой, как тот, что только что подарили ему самому.  Этот
ничем не был украшен и вдобавок до того мал, что  в  руках  сына  Ворона
казался детской игрушкой. И все же это был самый настоящий  боевой  меч,
пригодный для сечи и единоборства. С  поясом  и  ножнами...  железный...
может быть, даже окованный сталью...
   Халльгрим сам застегнул на животе мальчика круглую пряжку,  сделанную
в виде змеи, кусающей собственный хвост.
   - А с этим щитом ты будешь сражаться за Торлейва конунга и за меня.
   Щит, как и меч, оказался для Скегги не велик и не  мал,  а  точно  по
росту и по руке. Деревянный круг был  выкрашен  в  желтый  цвет.  Как  у
Эрлинга! Халльгрим протянул его Скегги  и  увидел  по  его  глазам,  что
маленький скальд был готов умереть за него хоть прямо сейчас.
   Виглафссон улыбнулся.
   - А теперь скажи для меня что-нибудь, Скегги  сын  Орма,  и  чтобы  в
каждой строчке было по мечу.
   Скегги стиснул пальцами край щита, обтянутый воловьей  кожей.  Закрыл
глаза. И звонко, отчетливо произнес:
   Меченосец юный Пламя битвы мечет. И мечей  опоры  Мечутся  в  испуге.
Скальд вождем отмечен. И  теперь  мечтает,  Чтоб  на  тинге  мечном  Меч
поднять с ним рядом...
   Из гостей мало кто сумел что-либо понять, только отдельные слова. Для
того чтобы разуметь речи скальда, требовалось родиться в фиорде. Или  по
крайней  мере  прожить  там  целый  год.  Люди   увидели,   как   Чурила
вопросительно наклонился к жене. Та приставила губы к его уху. И  вскоре
по скамье, где сидели бояре, пополз  сдержанный  шепот.  Любопытно  было
всем.
   Воины со смехом потащили Скегги обратно за стол, но уже не туда,  где
он сидел раньше. Видга освобождал для него место рядом с собой.  И  даже
улыбался, что в последние дни случалось не часто.
   - Смотри, какой верный защитник у  тебя  появился,  -  сказал  Хельги
брату.Теперь тебе некого бояться...
   Тем временем к Вигдис подошли двое служанок. Поклонились ей  и  взяли
ее под руки. От бледных щек Рунольвдоттир  отхлынула  последняя  краска,
неподвижные глаза на миг вспыхнули прежним неистовым  огнем...  Но  нет.
Она так и не воспротивилась. Не сказала ни слова. Поднялась и дала  себя
увести.
   Халльгрим долго смотрел ей вслед. Потом отложил рог и скрестил словно
разом отяжелевшие руки. Звениславка увидела, как трудный  вздох  натянул
на его груди вышитую рубашку.
   Чурила, как выяснилось, тоже это заметил.  Звениславка  почувствовала
на своем локте его ладонь, и он сказал так тихо, что услышала только она
одна:
   - У нас-то с тобой не так было.
   Халльгрим дождался возвращения служанок. Немного помедлил. Потом  как
будто с трудом оторвал себя от скамьи,  повернулся  к  князю  и  сказал,
вымучив почти настоящую улыбку:
   - Мне пора, Торлейв конунг. Не сердись, что я  тебя  оставляю.  Пусть
мои братья займут тебя, чтобы ты ни в чем не знал недостатка.
   И пошел, провожаемый шутками и напутствиями дружины.
   Перед дверью, за которой его ждала Вигдис, Халльгрим остановился...
   Внутри было тихо. Он различал только звуки пира, оставшегося  позади.
Он откинул засов, толкнул заскрипевшую дверь и вошел.
   Вигдис, одетая, сидела на постели, зажав в коленях стиснутые  кулаки.
При виде Халльгрима она медленно поднялась, и разметавшиеся рыжие волосы
окутали ее, словно огненный плац. Такой красивой  Халльгрим  ее  еще  не
видал.
   Глухо и грозно она приказала ему:
   - Не подходи!
   Халльгрим молча прикрыл и запер дверь, повернулся и так же молча,  не
торопясь, подошел к жене, - Не подходи, -  повторила  Вигдис,  и  что-то
дрогнуло в ней. Страх? Или?..
   Нет, показалось. Как бы не выдернула светильник, воткнутый в  пол,  и
не бросилась с ним вперед.
   Халльгрим остановился на расстоянии одного шага. Негромко он сказал:
   - Когда твой отец распинал меня на носу своего корабля, я ведь меньше
всего думал о том, что когда-нибудь мне жизнь не в жизнь будет  без  его
дочки.
   Вигдис ничего не ответила. Халльгрим долго смотрел ей в глаза.  Потом
продолжал:
   - Хотел я приручить тебя, точно дикого соколенка. Но теперь вижу, что
мало хорошего из этого вышло. Не летишь ты  мне  на  руку,  Вигдис  дочь
Рунольва. А какая радость от свадьбы, если невеста боится, что ее станут
брать силой...
   Он снова надолго замолк. За весь пир он осушил свой рог, может  быть,
только раз или два.
   Потом он пошарил у пояса, протянул руку, и Вигдис  увидела  нож,  тот
самый, которым  она  дважды  пыталась  его  убить.  По  тяжелому  лезвию
струились огненные змеи. Вигдис смотрела на них сквозь  багровые  круги,
внезапно поплывшие перед глазами. В  ушах  загудел  морской  прибой,  но
голос, любимый и ненавистный, продолжал звучать:
   - Думал я нынче узнать счастье, дочь Рунольва. И тебе хотел его дать.
Но для тебя оно, как видно, заключается только в  одном...  На,  возьми.
Вот только не думаю, чтобы тебе удалось это сделать с первого удара.  Я,
должно быть, еще успею сказать, чтобы тебя отпустили. Ну?
   Бревенчатые стены  раскачивались  все  сильнее.  Вигдис  стремительно
схватила нож, занесла - и направила не в его сердце, в свое собственное.
   Халльгрим с силой ударил ее по руке.
   Нож оцарапал ей левое плечо,  перевернулся  в  воздухе  и  со  стуком
ударился о стену.
   Халльгрим держал ее за оба запястья, держал  такой  хваткой,  что  не
вырвалась бы не то что Вигдис, сам Рунольв хевдинг. Но глаза Вигдис были
закрыты, лицо залила почти смертная белизна. Она упала бы,  не  подхвати
ее Халльгрим. Он взял ее на руки, потом посадил на кровать  и  обнял.  И
сказал одними губами:
   - Глупая ты...
   Огромная  жесткая  ладонь   гладила   ее   голову,   гладила   плечи,
содрогавшиеся в безудержном плаче. Халльгриму хотелось рассказать  ей  о
том, как когда-нибудь он разыщет ее родню... заплатит им мунд... и даже,
пожалуй, позволит ей назвать второго сына Рунольвом.  Но  никак  не  мог
сложить воедино необходимые слова и сидел, чуть  покачиваясь,  баюкая  в
руках плачущую Вигдис, и молчал.
   Однажды в конце лета Халльгрим и  Торгейр  отправились  к  конунгу  в
Кременец. У мужей конунга  было  больше  принято  ездить,  но  Халльгрим
старую привычку рушить не торопился - пришел пешком. Уверенно  шагал  он
по  улице  и   выглядел   внушительнее   иного   всадника.   Высоченный,
широкоплечий, в дорогом плаще. Меч покачивался при бедре, но всякий  мог
видеть: ножны были завязаны ремешком.
   Звали его в городе когда как:  то  князем,  то  воеводой.  Но  больше
все-таки князем.
   Ярлского звания он от Чурилы так и не принял, однако ряд воеводский с
городом заключил. С обоими братьями и  Торгейром  пообещал  вести  своих
людей, куда укажут ему Господин  Кременец  и  князь  Чурила  Мстиславич.
Поклялся в том на многолюдном вече - здешнем тинге, - обнажив  оружие  и
призвав в свидетели Асов... Поклялся и Чурила стоять за  новый  конец  -
положив, по обычаю, меч наземь и помянув грозных  гардских  Богов.  И  с
того самого дня Виглафссоны и пришедшие с ними перестали быть  в  городе
за гостей. Куда князь с дружиной, туда и они. На охоту так на охоту,  на
пир так на пир. А теперь Халльгрима  вело  к  конунгу  дело.  Собирались
ехать за данью.
   Чурила жил по-прежнему в Старом дворе. Княгиня  Добронега  так  и  не
приняла в свое сердце молодую невестку, не пожелала  жить  с  ней  одним
домом.
   Добро, сказал ей сын. Жену на порог не пускаешь, стало быть, и ко мне
в гости ходить будешь... И более в хоромах не  появлялся:  разве  что  в
гриднице, когда собиралась дружина.
   Халльгрим и Торгейр вошли во двор.
   - Дома ли конунг? - спросил Виглафссон по-словенски. Чурила  оказался
дома,  и  Халльгрим  взошел  на  крыльцо.   Торгейр   остался   снаружи,
неторопливо прошелся по двору. Княжьи готовились  к  походу.  Чистили  и
точили оружие, осматривали сбрую и  щиты.  Кто  мог  справиться,  стучал
молотком сам, другие шли на поклон к Людоте. Над крышей  кузницы  густым
столбом поднимался дым.
   Женатым воинам помогали сыновья. Проворные мальчишки заплетали  гривы
коням, подносили крошечные  заклепки  для  кольчуг,  осторожно  и  гордо
протирали отцовские мечи...
   Оружие, лошади и сбруя были не у всех. На многом красовался княжеский
знак:  прыгающая  рысь.  Это  дал  город.  Дружина  княжья,  а  князь  -
городской.
   Торгейр прошел дальше,  завернул  за  угол  дома.  Здесь  место  было
укромное, бревенчатые стены отдаляли  шум  и  разговоры  гридней,  глуше
долетал даже железный голос кузни, где в вихре искр молоты беседовали  с
металлом... Было почти тихо.
   Торгейр огляделся. И глаза его пали  на  женщину,  мирно  сидевшую  у
стены хозяйственной клети, согретой послеполуденным солнцем.
   На коленях у женщины стояла деревянная мисочка  с  чем-то  блестящим,
руки были заняты  работой.  Торгейр  присмотрелся  и  увидел  мельчайшие
разноцветные бисеринки, ложившиеся на гладкую ткань.
   - Ловко шьешь, красавица, - похвалил  Торгейр  по-словенски.  Женщина
только  тут  заметила  загородившую  солнце  тень,   торопливо   встала,
поклонилась:
   - Прости, боярин...
   Торгейр опустился рядом с ней  на  бревно.  Рукодельница  понравилась
ему.
   Наверняка не знатная  жена,  но  и  не  служанка.  Лицо  у  нее  было
необыкновенно нежное, совсем еще юное, только большие глаза смотрели  не
по-девичьи печально.
   На чистом лбу лежал темно-красный платок, повязанный низко, по  самые
брови.
   Из-под  платка  на  виски  спускались  широкие  проволочные   кольца,
украшенные какими-то фигурками. Кольца показались ему слишком дешевыми.
   Торгейр долго наблюдал, как мелькали ее  ловкие  пальцы.  Уходить  не
хотелось, солнце так приятно грело больное плечо.
   - Кику шьешь? - спросил он погодя. - Кому? Что не себе, было ясно.
   Женщина ответила, не поднимая головы:
   - Княгине...
   - Примерь, - сказал Торгейр. - Я погляжу. Она покорно приложила  кику
к своей голове. Вспыхнули на свету невиданные стеклянные цветы:  красота
была редкая. Желтый бисер, Торгейр это знал, привозили откуда-то  с  юга
торговцы. А весь остальной делал здесь,  в  Стейннборге,  княгинин  Ульв
трэль. Здорово делал.
   Недаром просили за него в Бирке так дорого...
   Тут из-за угла вывернулся  мальчишка  -  крепенький,  кудрявый,  едва
четырех зим от роду. Бросился было к вышивальщице, но увидел  херсира  и
остановился.
   - Сын? - спросил Торгейр, невольно улыбнувшись. Она кивнула:
   - Сын...
   - Хороший мальчик, - похвалил викинг и поманил малыша:
   - А ну поди-ка сюда...
   Мальчишка нерешительно глянул на мать: слушаться