ший  в  траве,
только будил, вместо того чтобы баюкать. Заставлял думать,  не  отсыреет
ли уложенная в кожаную сумку кольчуга. И казалось, что  седло,  привычно
брошенное   под   голову,   за   один   день   стало    каменно-жестким.
Ворочался-ворочался  Чурила,  и  поневоле  всплыл  в  памяти  и   родной
Кременец, и Старый двор, и юная жена... Уж верно, ей, как  и  ему,  было
нынче не до сна. Сидела, небось, одна-одинешенька в чистой  ложнице,  на
широкой, холодной постели,  и  слушала,  сердешная,  как  посапывала  за
дверью девка-челядинка да шуршали по земляной  крыше  капли  дождя...  И
гадала потихоньку, глядя на трескучий  светец,  каково-то  ладушке  этой
ночью в дремучих, затуманенных непогодой мерянских лесах... а  может,  и
не гадала вовсе, а зазвала к себе ветхого деда  и  за  нехитрой  вечерей
знай выпытывала у старинушки, как жили-были люди сто лет тому назад... И
спешило, спешило в милой руке острое писало, испещряя гладкую бересту.
   ...А то, может, и не сидело у нее в этот вечер никакого старого деда;
или сидел да сморился, побежденный горячим пирогом  и  добрым  княжеским
медом...
   Уложила Звениславушка разомлевшего дедку, послала  шустрого  рабичича
успокоить старуху... а сама - мужнин кожаный  плащ  на  плечи,  да  и  в
кузницу, к Улебу с Людотой, эти двое всегда ей рады. Пришла и устроилась
в уголке, выбрав местечко почище; и сидит себе да  смотрит,  как  ловко,
тонким ножом режет Улеб горячую стеклянную трубочку  и  синие  бисеринки
так и сыплются из-под его рук.
   Тихо заныло в груди от мыслей о доме. Не с такими ходят в сечу, не  о
том вспоминают перед боем. Князь понял, что не уснет все  равно,  открыл
глаза. И увидел Халльгрима хевдинга.
   Сын Ворона стоял у костра, подняв голову и глядя на север. Туда,  где
в разрыве  туч,  в  невообразимой  дали  плыл  холодный  огонек  Лосиной
звезды... Сырой ветер, тянувщий с  полуночи,  раздувал  волосы  халейга,
шевелил длинные усы.
   И такая лютая волчья тоска светилась в  глазах  всегда  невозмутимого
Виглафссона,  что  князь  тихо,  очень  тихо,   чтобы   не   потревожить
его,отвернулся...
   В селение, где жили раньше брат и сестра, они при-уехали через день.
   Погода оставалась все  такой  же.  Бессолнечное  небо  хмурилось  над
головами. Одна за другой плыли с севера свинцово-серые подковы  облаков.
Они мелко кропили и реку, и лес, и черную пустошь,  где  совсем  недавно
шла дружная, хлопотливая жизнь...
   Разбойники были не  настолько  глупы,  чтобы  задерживаться  в  одном
месте.
   Да и делать им здесь было больше нечего. Они унесли отсюда  все,  что
могли унести, и  скормили  огню  то,  что  унести  не  удалось...  Когда
кременецкие выехали из леса, над мокрыми  развалинами  тяжело  поднялось
объевшееся воронье.
   Страшен был вид  обрушенных  стен,  провалившихся  крыш,  вздыбленных
бревен с застрявшими в них обгорелыми стрелами...  Нагнувшись  с  седла,
Халльгрим вытащил одну  из  них,  тошнотворно  вонявшую  паленым  пером.
Железный  наконечник  был  обоюдоостр  и  походил  на   маленький   нож.
Виглафссон внимательно осмотрел его и  бросил  ,  стрелу.  Викинги  были
датчанами, из племени ютов.
   Воины помоложе отводили глаза от мертвецов,  что  лежали  неубранными
между домами, во дворах, на порогах жилищ... Смерть настигла их кого как
- одних в борьбе, Других в попытке спастись.  Халльгрим  глядел  на  них
равнодушно. Он ли не знал, как бьет в сильной руке датский боевой топор.
Битва есть битва, но юты,  одержав  победу,  не  позаботились  о  павших
врагах. Это было недостойно.
   Мальчишка Чекленер уже стоял возле того, что осталось  от  его  кудо.
Безжалостный огонь пощадил часть  стены,  где  была  дверь.  На  пороге,
головой наружу, лежала. женщина... Жадные птицы еще не тронули ее  глаз,
и они смотрели в серое небо - капли  дождя  на  щеках  казались  каплями
слез. Рука, выброшенная вперед, тянулась к спеленатому комочку, навсегда
затихшему у самой ладони...
   А  над  ними,  словно  в  последней  попытке   их   защитить,   стоял
широкоплечий молодой мерянин. Он наверняка недешево продал  свою  жизнь.
Одна его рука все еще сжимала уродливо погнутый меч. Другая держалась за
древко копья, пригвоздившее его к обугленным бревнам. Русоволосая голова
бессильно свешивалась на грудь. Он умер не сразу.
   - Пожалуйста, вытащи копье, - сказал Бьерну Чекленер. - Мне никак.
   Счастье, что еще жила в Беличьей Пади спасенная  им  сестра...  Бьерн
дернул глубоко засевшее  копье,  но  оно  даже  не  шелохнулось.  Сигурд
поспешил на подмогу, и вдвоем они кое-как раскачали его и вытащили  вон.
Тело мерянина осело к подножью стены, и стала  видна  страшная  сила,  с
которой был нанесен удар.
   Толстое бревно треснуло по всей длине, защемив наконечник. Подошедший
Торгейр протянул за ним руку, но Халльгрим опередил его:
   - Дайте-ка мне...
   Он осмотрел искусную серебряную насечку  на  втулке  и  только  тогда
передал оружие херсиру, пояснив:
   - Ютское... Хельги когда-то подарил похожее твоему отцу. Оно  звалось
Гадюка. Вот я и подумал, не это ли самое. Торгейр повертел наконечник  в
руке и сказал:
   - Мой старик никогда не оставил бы такого копья,  даже  со  сломанным
древком.
   У них не было времени похоронить павших  согласно  обычаю...  Посреди
селища вырыли одну большую могилу  и  по-братски  уложили  в  нее  всех.
Сомкнулась земля над Чекленером, братом  Чекленера,  над  его  маленьким
сыном и юной женой.
   Чекленер-младший так и не смог честь по чести совлечь с  них  одежду,
предать тела священному огню и построить над  дорогим  прахом  маленький
домик... Не смог обвить кости брата серебряным поясом, надеть  на  палец
невестки лучистый перстенек. Чужие алчные руки сорвали и унесли и  то  и
другое. Он не смог даже испечь в  костре  и  положить  к  ним  в  могилу
глиняную медвежью лапу. Только и сказал: я привел тех, кто  отомстит  за
тебя, брат... Живым следовало спешить.
   Халльгрим осмотрел полусмытый след, оставленный  в  прибрежном  песке
острым килем корабля. Викинги пришли на хорошем драккаре, похожем на его
черный: по пятнадцати весел, не меньше, на каждом борту.
   - Эти люди не могли уйти далеко,  -  уверенно  сказал  он  Чуриле.  -
Корабль снялся вчера. Князь спросил:
   - Много ли их, Виглавич,  как  мыслишь?  Мальчишка  сказывал,  полная
лодья... Халльгрим ответил:
   - Их не прибавилось, конунг, если хоть  с  полдюжины  здешних  финнов
дрались так, как тот, у стены.
   Чурила Мстиславич гонялся за врагами по-волчьи: молча, неутомимо, без
бешеной спешки и ненужного шума. Еще два дня они рысью шли  через  леса,
кратчайшей дорогой, которую показывал Азамат. Барсучанин дорого  бы  дал
за то, чтобы опередить, перехватить беду, плывшую по извилистой  реке...
Он осунулся и одичал от тревоги, острые  скулы  торчали  на  потемневшем
лице.
   Бьерн Олавссон рассказал Чекленеру:
   - У нас принято так - кто вынет оружие из раны, тому и мстить...
   Чекленер не счистил крови брата с доставшегося ему копья. Прежде  чем
покинуть  селище,  они  раскололи  одно  из   немногочисленных   бревен,
уцелевших от его кудо, и вырезали для копья новое древко. И мальчик  все
примеривал и примеривал руку к этому новому оружию, такому непохожему на
его прежнее легкое охотничье копьецо...
   Вечером третьего дня они подошли к Барсучьему Лесу.
   Еще раньше, чем дружина выбралась из лесу,  стало  ясно  -  опередить
разбойников не удалось.  Прямо  на  всадников  выбежала  из-за  деревьев
молодая женщина с маленькой дочкой на руках, простоволосая,  один  рукав
платья оторван, широко распахнутые глаза оледенил ужас... Так и не поняв
толком, кто перед ней, она с коротким птичьим криком метнулась в сторону
и  пропала,  только  кусты  махнули  ветками   вслед.   Азамат,   совсем
почерневший, страшный и жалкий, с протяжным стоном вытянул плетью  коня,
но его удержали. Чурила поднял  руку,  приказывая  всем  остановиться  и
замолчать... И тогда послышались далекие крики и шум отчаянной, неравной
борьбы, шедшей где-то впереди.
   - Быть сече! - сказал князь.
   Словене стали спешиваться, вытаскивать железные  рубашки,  затягивать
ремни подпруг. Лошади фыркали,  обнюхивая  седоков,  тревожно  пахнувших
железом.
   Те отмахивались: дурная  примета.  Викинги,  никогда  не  сражавшиеся
верхом, привязывали коней.  Халльгрим  хевдинг  напросился  идти  в  бой
первым.
   - Я больше имел дела с такими людьми, конунг. Будет справедливо, если
ты дашь мне начать.
   Его люди споро застегивали друг  на  друге  кожаные  брони,  надевали
клепаные  шлемы,  освобождали  из   ножен   мечи.   Неожиданно   к   ним
присоединился Чекленер. У него не  было  ничего,  кроме  копья,  да  еще
охотничьего ножа. Но он без суеты встал около Бьерна, коротко заявив:
   - Я с вами.
   Это был второй бой в его жизни. Он боялся, что не совладает с конем.
   -  Иди,  Виглавич,  -.сказал  Чурила.  -  Перун  тебе  в  помощь.   Я
подсоблю...
   Он сидел поодаль на Соколике, черный на черном коне. Горбатая стрелка
шлема хищно торчала вперед.
   Остаток  леса  викинги  пролетели  будто  на  крыльях.  Вот  поредели
деревья, и по знаку отца Видга прижал к губам боевой рог.  Не  в  обычае
смелых нападать исподтишка. Знакомый зловещий,  хриплый  рев,  звучавший
когда-то над штормовым морем, эхом отдался  в  лесу...  Бегом  вырвались
хирдманны на открытое место. И увидели перед собой поселение.
   Оно полого спускалось к реке. Как раз туда, где, слегка  накренившись
на правый борт, стоял  длинный  корабль,  темно-синий,  с  белым  носом.
Вместо мачты у него кривилось сырое дерево, наспех вырубленное  в  лесу.
Носовой дракон, которого,  конечно,  и  не  подумали  снять,  скалил  на
Барсучий Лес жадные серебряные клыки. На корабле не было ни  души.  Все,
сколько их приплыло, ушли в селение.  Оттуда-то  и  шел  жуткий,  издали
различимый голос боя... Кое-где взятые врасплох барсучане еще продолжали
обороняться, в других местах победители  уже  забивали  коров  и  делили
добро.
   Юты слышали рог, гудевший в лесу.  Часть  их,  затаптывая  неубранные
огороды, высыпала навстречу непрошеным гостям. Их было много. Такой силы
на одном  корабле  Халльгрим  никак  не  ожидал,  считая,  что  Чекленер
преувеличивал, - мудрено ли!
   Но сила соперников смутила его менее всего. Снова  угрюмо  и  яростно
провыл боевой рог. А  мгновение  спустя  они  сшиблись.  Викинги  против
викингов.
   Халейги против датчан. Двадцать против семидесяти.
   Халльгриму предстояло сослужить  Торлейву  конунгу  первую  службу  и
доказать, что он не даром ел его хлеб. Еще в  лесу  он  выстроил  воинов
клином - как делали и отец, и  дед,  сражаясь  на  суше.  Верно,  правду
говорили о том, что этому строю халейгов  обучили  воинственные  Боги...
Живое острие врезалось в толпу датчан и прошло ее  насквозь.  Виглафссон
пробивался к мерянам, отчаянно дравшимся в одном  из  дворов.  При  виде
подмоги израненные финны встрепенулись и закричали. Расшвыривая  врагов,
халейги опрокинули косой забор и  вломились  во  двор.  Халльгрим  успел
приметить между мерянами высокого, плечистого парня,  живо  напомнившего
ему Азамата. Но тут бой разгорелся уже как следует, и он забыл про  него
сразу, как только отвернулся.
   Его первый натиск ошеломил ютов. Те привыкли  к  пусть  сколь  угодно
стойкому,  но  неумелому  и  малочисленному   сопротивлению.   Настоящий
противник свалился как снег на голову. И некогда  было  спрашивать,  кто
такие и откуда взялись...
   Халльгрим разил направо  и  налево  дареным  гардским  мечом,  обеими
руками, закинув за спину щит. Тяжелая сталь благородно и тонко  звенела,
сшибаясь с такой же сталью. Врубалась в  кожаные  панцири  и  податливые
человеческие кости...
   Халльгрим наносил удары не спеша, со страшной силой -  после  каждого
падало по врагу. Это был грозный счет.
   Под суровыми серыми небесами гремело железо, трещали деревянные щиты,
стонали и выкрикивали боевой клич люди... Кровь впитывалась в землю, еще
не просохшую после дождя.
   Вот уже пятеро уступили его мечу, но  Халльгриму  хевдингу  все  было
мало.
   Он не думал о том, что Барсучий Лес, взятый нынче на щит, понесет ему
дань. Не думал о корабле, который мог стать его. Сам того  не  сознавая,
он вкладывал в каждый удар сразу все. И уход из дому, и невеселый путь в
чужую страну... и даже то, что ему приходилось драться с говорившими  на
его языке, чтобы избавить от смерти каких-то незнакомых ему финнов!
   Длинная стрела ударила его в левую руку. Халльгрим, ругаясь, отскочил
назад, и высокий мерянин тут же  прикрыл  его  прочным  ясеневым  щитом.
Стрела  мешала  поднимать  меч,  Халльгрим  схватил  ее  и  выдернул   -
наконечник-нож вышел  легко,  это  не  финский,  двузубый,  который,  не
разрезав тела, не вынешь.
   Вновь  бросившись  вперед,  он  достал  ранившего  его   стрелка.   И
распластал мечом завопившего юта, слишком поздно бросившего лук.
   Но все-таки приплывших на драккаре было втрое больше, и кольцо вокруг
халейгов стало понемногу сжиматься. И вот тогда-то послышался со стороны
леса слитный, леденящий  крик,  от  которого  одинаково  вздрогнули  все
сражавшиеся.
   Халльгрим оглянулся посмотреть, как Торлейв конунг выедет из леса, но
где  там!  Гардские  всадники  уже  мчались  вниз  по  отлогому  склону,
стремительно приближаясь, готовые вот-вот врезаться в свалку... И первым
черной птицей летел вперед сам конунг. Мерцал в руке поднятый меч. Бежал
сизый отблеск по вороненой  кольчуге,  обтянувшей  широкую  грудь...  Не
отставая, со страшным криком неслась за князем  дружина.  Под  копытами,
сливавшимися в неистовом беге, содрогалась земля.
   Датчане замешкались...  Их  луки,  у  кого  были,  выстрелили  только
однажды, в упор. Разом покатилось по земле два всадника, но решить  дела
это уже не смогло.
   И началось побоище!  Злобные  кони  лягали  пеших  врагов,  с  визгом
хватали их зубами... Безжалостно трудились мечи седоков. Людота коваль -
горело на каждом. Халльгрим впервые видел конунга в деле. И краем  глаза
следил за тем, как дрался кременецкий вождь.
   И все меньше жалел, что назвался когда-то его человеком...
   Ибо Чурила Мстиславич оказался страшен в бою до того, что хуже уже  и
не придумаешь. Верно пущенное копье сбило с него островерхий шлем, залив
брызнувшей кровью половину лица. Но ему,  казалось,  все  было  едино  -
ощерясь,  перекошенный  от  ярости,  крушил  он  всякого,  до  кого  мог
дотянуться с седла, а руки у князя были ох и длинные...
   Вот и пал под Азаматом пронзенный копьями конь.
   Оглушенный, скатился с него барсучанин - прямо в ноги датскому вождю,
тому самому, с черным топором. Вождь был  одним  из  немногих,  носивших
кольчугу.
   Халльгрим устремился на помощь,  бешено  прорубая  себе  путь  и  уже
чувствуя, что не успеет. И точно. Вот уже взвилась датская секира...  но
тут на вражеского хевдинга, что-то крича, бесстрашно бросился  Чекленер.
Он успел ткнуть убийцу брата  копьем  в  бедро.  Видно,  сообразил,  что
кольчуги не пробьет, не хватит силенок. Огромный  викинг  отмахнулся  от
него, как от мухи. Мальчишка со змеиной  ловкостью  ушел  от  удара,  но
черный топор снова взмыл над его головой,  и  отправиться  бы  Чекленеру
следом за братом, не заслони его Торгейр Левша. Молодой херсир отвел  от
него  смерть,  подставив  окованный  край  щита.  Его  собственный   меч
располосовал кожаную куртку юта и  с  треском,  с  искрами  прошелся  по
кольчуге. Датчанин зарычал от боли и отскочил, но тут же  снова  прыгнул
вперед.
   И не выдержала, подвела сына Гудмунда  покалеченная  рука,  державшая
щит... Халльгрим понял, что  Торгейр  сейчас  упадет,  еще  раньше,  чем
датский хевдинг опустил на него свой  топор.  Левша  рухнул  без  звука.
Тяжелый удар пришелся ему в грудь.
   Десяток датчан, не меньше, кинулись добивать. Но над Торгейром  молча
и непреклонно встал Видга.
   Халльгрим сам растил его воином, но такой прыти не ждал от сына  даже
он.
   Ют взмахнул топором, и у Халльгрима остановилось сердце,  потому  что
Видга не отскочил ни вправо, ни влево... Сорванец шел на верную  смерть.
Удара, рушившегося ему на голову, не выдержала бы каменная скала.
   Халльгрим  понял,  что  задумал  его  сумасшедший  сын,  когда   тот,
пригибаясь, вдруг метнулся вперед, под самую руку, со свистом опускавшую
на него топор... и всем телом вогнал меч во  вражескую  кольчугу,  туда,
где болталось несколько разрубленных звеньев.
   Меч Видги, сделанный где-то далеко  на  Востоке,  имел  острый  конец
вместо обыкновенного круглого. Внук Ворона все собирался исправить  этот
изъян, да было недосуг...
   Такой великой сечи Барсучий Лес ни разу не видал ни допрежь того дня,
ни потом... Только старые деды рассказывали любопытным внучатам  о  том,
как сошлись в небе над селением две  черные  тучи  -  одна  с  полуночи,
другая с заката. Как сшиблись, роняя на землю громовые стрелы;  как  шел
над Барсучьим Лесом невиданный кровавый дождь...
   Гибель  вождя  заметно  поколебала  датчан.  Бились  они  по-прежнему
стойко, но теперь это  было  мужество  обреченных.  Они  еще  попытались
пробиться к реке, к своему кораблю. Но Чурила загородил им дорогу.
   Насмотревшись на конунговых людей,  Халльгрим  уже  решил  было,  что
пешего боя здесь  не  любили.  Но  потом  увидел  поблизости  кривошеего
Вестейна ярла и понял, что ошибся. Вышата  Добрынич  пошел  в  бой,  как
хаживали славные пращуры - пешком, с грозным мечом в деснице и добротным
дубовым щитом - в шуйце!  Князь  колодезников  сын  мог  сажать  на-конь
безусых  юнцов,  не  понимавших  дедовского,   прадедовского   ума,   не
дороживших обычаем... Что будет, когда повзрослеют?  Не  мальчишке-князю
учить уму-разуму боярина Вышату. Свой есть!
   Любо-дорого было смотреть,  как  рубился  старый  боец.  Не  утратили
зоркости его глаза, не потеряли резвости ноги, не ослабела рука! А  если
после боя ему и придется отдыхать чуть дольше других, что за беда!
   Вот встал  перед  ним  высокий  датчанин...  Викинг  оказался  моложе
боярина и проворней и успел оцарапать на нем кольчугу. Но следующий удар
Вышата принял крестовиной меча. Легко отшвырнул замахивавшуюся руку... И
ют свалился, только и успев что закричать. А боярин шагнул себе  дальше,
посвечивая остроконечным шлемом и  словно  бы  спрашивая:  ну,  кто  там
еще?.. Блестела, дрожа в ухе, золотая с камушком серьга.  Дорогим  огнем
горела на шее крученая гривна, посылая свой безмолвный  вызов  врагу:  а
ну, попробуй-ка, отними!
   А Ратибор с Радогостем, те сражались верхами  -  как  князь.  Детской
игрушкой вертелась  над  головой  Ратибора  булава,  увенчанная  острыми
медными шишками. Неторопливо и с треском падала  она  на  крепкие  шлемы
датчан. А Радогость - у того свистел и мелькал в руке  гибкий  изогнутый
клинок, проворный и тонкий, как и сам одноглазый ярл... Казался он легче
и безобидней меча, но кто попадал под его удар - недолго радовался,  что
ушел от булавы толстяка...
   И не мудрено: потеряв вождя, юты очень скоро потеряли и превосходство
в числе. Барсучане, убежавшие в лес, вернулись обратно. Вместе с Чурилой
и халейгами они насели на врагов так, что те сперва  дрогнули,  а  потом
начали отступать. Огрызаясь и падая,  юты  пятились  все  дальше  и  уже
понимали, что не только не выиграют боя, но и  не  уйдут  из  Барсучьего
Леса живыми...
   Словене, Халльгрим и меряне неумолимо гнали их всех в одно  место.  К
пустому,  уже  разграбленному  дому   кугыжи,   сиротски   стоявшему   с
распахнутой дверью. В этом доме, откуда они совсем  недавно  таскали  на
корабль добро, датским викингам теперь предстояло принять свой последний
бой. И умереть, сражаясь спиной к стене.
   Ненадолго отбросив от себя нападавших, один за другим скрылись они  в
покинутом кудо и захлопнули перед носом преследователей тяжелую дверь.
   Некоторое время из-за нее  доносилась  какая-то  возня,  потом  стало
тихо.
   Бой