свалился,  и
Видга остался один.
   И рубился, плача от ярости, один против многих, пока мечи  конунговой
дружины не разогнали хазар...
   Битва кончалась.
   Израненные  победители  наконец  замечали  свои  раны.  И  по  одному
ковыляли к реке, таща на себе покалеченных друзей.
   На берегу ждала помощь.  Дед  Вышко  разрезал  окровавленные  одежды,
ловко расстегивал иссеченные  брони.  Два  запыхавшихся  отрока  ведрами
подносили воду.
   Молча, не поднимая глаз, трудился над страшными  ранами  Абу  Джа-фар
Ахмед Ибн Ибрагим. Сосредоточенный Скегги так же молча  подавал  ему  то
острый ножичек, то длинный пинцет. Он еще сложит песнь о том, как  воины
стискивали зубами собственную руку, давя в груди крик!  И  о  булгарских
женщинах, без суеты хлопотавших вокруг. Раз за разом уходили они  в  еще
гремевшее  поле  и  возвращались,  неся  и  ведя  обессилевших.  И  горе
хазарину, который попадался им живым...
   Помощница Смерти взбалтывала пахучее снадобье. Здесь, на этом берегу,
ей больше подошло бы прозвище Помощница Жизни. Потому что бегущая  кровь
сама собой унималась под ее взглядом. И многим виделись  в  ее  властных
глазах ласковые глаза матери, оставшейся так далеко!
   Славного Булана  привезли  на  хазарской  лошади  двое  вагиров.  Уже
отмеченный нездешней печатью, он все же открыл глаза, чтобы спросить:
   -  К  кому  нынче  милостиво  вечное  небо?  Торсфиордец,   нянчивший
поблизости перебитую руку, не  понял  ни  слова,  но  на  всякий  случай
ответил:
   - Твой конунг удачлив.
   Ни тот, ни другой не знали языка. Но Булан медленно проговорил:
   - Я доволен. Теперь я умру.
   Дыхание в последний раз шевельнуло его усы.  Не  было  счета  врагам,
которых он победил.
   Сгниет роскошная  паволока,  уступит  медленной  ржавчине  закаленная
сталь, рассыплется в прах благородно сверкающее серебро...  И  останется
нетленным только одно.
   Слава.
   Добрая или худая.
   Смотря что сумеешь посеять в памяти тех, кто тебя знал.
   А вымрут, кому следовало бы помнить, -  останется  след,  начертанный
тобой на теле земли.  И  кто-нибудь  засеет  хлебное  поле,  которое  ты
расчистил от бурелома и камней. Или  наколет  доверчивую  босую  ногу  о
железный шип, затаившийся в траве-мураве...
   Но воину кажется самым достойным, если далекий  внук  снимет  с  сохи
обрывок пробитой кольчуги  -  и  поймет,  что  пра-пра-прадед  умер,  не
отступив.
   Немилосердное солнце до предела иссушило поле и лес. Недаром  словене
опасались пожара! Когда остатки хазар, уходя, подожгли за  собою  траву,
дымное пламя вскинулось обильно и высоко. Но и без того хазар  никто  не
преследовал. Не было сил. Куда там для  погони,  даже  для  того,  чтобы
толком обрадоваться...
   Разве вот только подобрать раненых, которым грозил огонь!  Но  пожар,
по счастью, уходил стороной.
   Кто - на заморенном, шатающемся коне, кто - уцепившись  за  дружеское
плечо, люди брели к реке... Умыть  в  живой  воде  лицо,  спекшееся  под
коркой пыли и кровавого пота. Влить жадный глоток в  горло,  ороговевшее
от крика и жары.
   Пришел на берег, со стоном стянул порубленную кольчугу воевода Олег.
   Приехал хан Кубрат. Под руки  привели  раненного  в  голову  Торгейра
Левшу.
   Вернулись Ратибор с Радогостем и Нежелана. Разыскали бездыханные тела
боярина Вышаты, старого Олава, Хельги Виглафссона...
   Не было  видно  только  Халльгрима  хевдинга  и  Чурилы  Мстиславича,
кременецкого князя.
   Дым плыл над рекой  в  вечереющем  небе,  жирной  копотью  оседая  на
лица...
   Прибежал перегрызший привязь  Волчок,  обнюхал  каждого,  мертвого  и
живого; потом сел и жалобно, протяжно завыл...
   Уже  собрались  ехать  искать  князя,  когда  кто-то  из  кременецких
всмотрелся в удушливо клубившуюся тучу:
   - Гляди, урмане идут... один другого несет! Сидевший рядом приложил к
глазам согнутую ладонь. И вдруг вскочил на ноги с криком:
   - Мстиславич!
   И впрямь Чурила шел к ним  сквозь  полосы  дыма,  пронизанные  косыми
солнечными лучами! Качался, почти падал, но вновь обретал  равновесие  и
шел. Лоб и скулы князя были черней вороненой кольчуги.  Только  на  шрам
копоть почему-то не легла, и он жутко белел, перерезая лицо.
   Тяжелое неподвижное тело лежало у него  на  руках.  Моталась  в  такт
шагам у плеча князя желтоволосая голова.
   А за Чурилой, задыхаясь, наполовину ослепнув от дыма, шел  Видга.  Он
не мог нести Люта так, как  Торлейв  конунг  нес  его  отца.  Согнувшись
вдвое, он тащил друга на плечах.
   Приотстав, на трех  ногах  хромал  за  хозяином  Соколик.  И  его  не
пощадила хазарская сталь...
   Откуда что взялось! Кто только сумел подняться,  бросились  навстречу
князю. Он отдал им  Халльгрима  и  тут  же  сам  зашатался,  повисая  на
подхвативших руках. Кто-то тронул его  кольчугу  и  отнял  окровавленную
ладонь.
   - Да ты изрублен весь, княже...
   Черный, как головня, Чурила вырвался и прохрипел:
   - Не меня... его наперво! Может, жив еще... не он... я бы там лежал!
   Молча сидели над погибшим отцом Нежелана и Лют. Так уж вышло, что при
жизни боярин сам себя обокрал. Да про это ли теперь вспоминать!
   Воин-словенин, широкоплечий, могучий,  за  шиворот  приволок  Любима.
Сердце не камень: тот весь день простоял на коленях и все ныл и  ныл  об
отце.
   Неловко  дернув  связанными  руками,  Любим  привстал  и   пополз   к
недвижному телу, скуля по-собачьи. Совсем  уж  было  дополз,  примерился
поцеловать. Лют оттолкнул его, ударив ногой. Любим сунулся носом в землю
и заплакал:
   - Батюшка...
   - О себе плачь! - сказал Лют. -  А  ему  слава  вечная  и  без  твоих
возгрей!
   Говорил он с трудом. На его рассеченном лице из-под сплошных  повязок
виднелись только глаза.
   Было такое сказание у самих же хазар... Отправил отец сына  торговать
в неблизком краю. Уехал сын и много лет не был дома,  лишь  пересылал  с
караванами добро и казну... И вот  умер  седобородый  отец,  однако  еще
прежде,  чем  послали  весть  сыну,  все  хозяйство  прибрал   к   рукам
расторопный вольноотпущенник, что  помогал  старику  в  делах.  Вернулся
молодой купец и не признал собственного дома!
   - Ты кто такой? - сказал ему вольноотпущенник. - Я и есть сын,  а  ты
здесь чужой человек...
   И докатилась молва до самого хакана. И приказал  хакан  вырыть  кости
умершего. И заставил обоих окропить их кровью. И выплыла  истина,  когда
кровь настоящего сына впиталась в отцовский прах, а кровь  лжеца  стекла
наземь отвергнутая.
   ...Халльгрим очнулся, когда  с  него  стаскивали  рубашку.  И  увидел
гардского конунга: тот сидел на песке  и,  держась  за  грудь,  надсадно
выкашливал из себя дым.
   Вот подошел Торгейр  Левша.  Долго  молча  смотрел  на  князя,  потом
сказал:
   - Так, значит, это ты разделался с моим стариком. Он  держал  в  руке
копье Гадюку, так много крови пролившее в этот день.
   - Должно, я, - отозвался Чурила.  Глаза  у  него  были  -  красные  и
слезились. - Виру запросишь,  Годинович?  Но  Торгейр  медленно  покачал
кудрявой головой:
   -  За  отца  виру  не  берут.  Надо  бы  мне  мстить  тебе  за  него,
конунг...сказал он, и усмешка, больше похожая  на  судорогу,  прошла  по
лицу. - Но я не буду тебе мстить...
   И пусть тот знаток древних обычаев, которому взбредет на  ум  назвать
Торгейра трусом, осмелится произнести это вслух!
   Потом Халльгрим заметил Видгу... Сын смотрел на него,  закусив  губу.
Их глаза встретились - в первый раз со времени праздника Йоль.
   - Не ввел я тебя в  род,  -  сказал  Халльгрим.  -  Вернешься  домой,
передай привет Вигдис. Удачи тебе, малыш...
   Собственный голос показался ему удивительно слабым, и он подумал, что
это не к добру.
   Видга бросился к нему,  схватил  его  здоровую  руку,  точно  пытаясь
удержать...
   - Ты сам обнимешь ее, отец! - И именно в этот  миг  Халльгрим  понял,
что все-таки не умрет.

***

   Долго же они будут  вспоминать  этот  бой.  Долго  будут  говорить  о
подрастающих детях - родились в  тот  год,  когда  воздвигали  на  хазар
великую рать! Но все  это  будет  потом.  А  пока  наступил  всего  лишь
следующий день, и они хоронили погибших.
   Булгары насыпали над своими высоченный курган. Каждый воин принес для
него по несколько шапок земли. А  чтобы  отлетевшие  души  не  тревожили
уцелевших, на каждом расстегнули одежду и пояс, а мечи сломали о  колено
и только потом воткнули в могильную землю. И не  двое  и  не  трое  было
таких, с кем рядом легли жены, не пожелавшие жизни в вечной разлуке...
   У словен и у вагиров смертный обряд оказался похожим. Только  словене
сложили скорбный  костер  прямо  на  земле,  а  варяги,  морское  племя,
вытащили на сушу корабль.
   Когда снекку уже обкладывали сушняком, к Олеговым людям  подошел  Абу
Джафар. Сел на деревянный обрубок и,  по  своему  обыкновению,  принялся
торопливо писать.
   Боярин Дражко заглянул через его плечо и ничего не понял.
   - О чем ты пишешь, лекарь?
   Абу Джафар разгладил на колене берестяную страницу.
   - О том, как здесь провожают героев... Если не я сам, так эта  книга,
возможно,  доберется  ко  мне  на  родину,  и  любознательные  украсятся
знаниями, которыми прежде не обладали...
   - Напиши, что наш обычай мудрее булгарского, - сказал мореход.  -  Мы
не оставляем своих павших могильным червям, а  сразу  отправляем  их  на
небо!
   Абу Джафар остановил бежавшее перо и поднял глаза:
   - Не сердись, малик, но я не  стану  этого  писать.  Я  видел  немало
народов и не назову ни одного, который не был бы мудр.
   Дражко  обиделся,  однако   промолчал.   Если   бы   не   темнолицый,
погребальному кораблю пришлось бы нести груз еще тяжелее...
   Олег навестил кременецкого князя возле поленницы, на которую  бережно
укладывали погибших словен.
   - Твои воины сражались мужественно, - сказал он. - Я  не  думаю,  что
хазары придут сюда еще раз.
   Чурила  еле  двигался...  Мало  кого  вовсе  не  уложили   бы   раны,
доставшиеся ему в поле. Он сидел на булгарском  войлоке,  и  верный  Лют
караулил рядом, готовый помочь ему встать.
   Он долго  молчал,  словно  в  последний  раз  обдумывая  нечто  очень
важное...
   Потом Олег услыхал:
   - Не придется тебе держать перед Рюриком ответа. Я однажды  правильно
сделал, что не стал ссориться с Кубратом, а  ведь  многие  советовали...
Вот и теперь мыслю, может, с твоим господином ругаться ни к чему...
   К Халльгриму  Виглафссону  пришла  молоденькая  рабыня  -  та  самая,
похожая на Ас-стейнн-ки. Она сказала:
   - Я хочу послужить Виглавичу... Он  добрый  был...  Пускай  Помощница
Смерти меня с ним положит...
   И откуда сыскалось мужество в робкой душе? Халльгрим подумал  о  том,
что у его брата, возможно, еще должен был  родиться  сын  или  дочь.  Но
вслух он этого не произнес.
   - Я дам тебе свободу, - ответил он рабыне. - Потом ты  выйдешь  замуж
за того, за кого пожелаешь.
   Люди Гудмунда херсира, попавшие в плен,  были  отданы  Торгейру  и  с
охотой пошли ему служить.  Хазары  не  сумели  увести  боевых  кораблей;
викинги пригнали все пять драккаров к месту боя. Потом они отправятся на
них в Кременец.
   Торгейр сразу пошел на тот, где держал флаг его отец. И  долго  ходил
по кораблю, а потом сел возле рулевого весла, и никто не  смел  его  там
побеспокоить. Меч  Разлучник,  наследство  Рунольва,  лежал  у  него  на
коленях. Так уж распорядилась судьба!
   - Этот корабль повезет отца в Вальхаллу, - сказал Торгейр наконец.  -
И вся та добыча, которая здесь найдется, отправится с ним.
   Двенадцать молодых  мерян  развели  священный  огонь  для  Азамата  и
Чекленера... Пепел они отвезут обратно  в  родные  леса.  Старый  кугыжа
скажет над ним  все  необходимые  слова.  Обернет  вышитыми  одеждами  и
опустит в серую землю чащобы. Будут зеленеть смолистые ветви, расцветать
ландыши, будут медленно проходить могучие лоси... Будет  звенеть  чистая
лесная река, и птицы будут хлопотать у гнезд...
   И достиг стон иссохшей земли слуха Богов, посылающих дождь!
   Склонился к вечеру  этот  день  скорбных  трудов.  И  небо  потемнело
неожиданно и быстро, наливаясь грозовой синевой.
   С юго-востока выдвинулась  Перунова  колесница...  Садившееся  солнце
обагрило ее вершину, низ окутала лиловая темнота. Раз за разом били  там
мертвенные копья молний, но гром еще не долетал.
   И, точно приветствуя небесный пожар, на высоком речном  берегу  разом
вспыхнули два огромных костра. Двумя яростными  глазами  глянули  они  в
наползавший мрак. В вихре гудящего пламени, на  дымной  шерсти  жеребцах
рванулись в небо тени погибших! Два отсвета легли на  еще  не  просохшие
плечи  булгарского  кургана.  Это  те,  кого  сроднила  пролитая  кровь,
сомкнули в последнем пожатии бесплотные руки...
   Потом внизу, у края  бегущей  волны,  вспыхнула  третья  звезда.  Это
столкнули в волны корабль Гудмунда Счастливого, херсира из  Халогаланда.
Молча  сидели  на  том  корабле  неподвижные  гребцы...  Люди   Торгейра
закрепили правило и подняли парус.
   Гудмунд херсир лежал на палубе в шлеме и боевой броне, опустив голову
на щит.
   - Счастливо тебе, отец, - негромко сказал ему Торгейр. Чуть  помедлил
- и сунул головню в заранее приготопленный хворост. И последним спрыгнул
в воду с корабля, уходившего под ветром навстречу грозе.
   И поплыл Гудмунд Счастливый в Обитель Богов...
   Хельги   Виглафссона   отнесли   на   пестрый    корабль,    когда-то
принадлежавший Рунольву.
   - Похоже на то, что в нашем роду умирают только от удара в  спину!  -
сказал Халльгрим хевдинг. - Я хочу встать.
   Боль хлестнула его, опрокинула  навзничь.  Но  Видга  обнял  крепкими
молодыми руками, и Халльгрим все-таки встал, выпрямился.
   Эрлинг Приемыш поднялся рядом... Одним из воинов,  поддержавших  его,
был Эйнар Утопленник. Теперь они с Эрлингом будут одинаково быстроноги.
   Погребальный корабль подожгли  братья  Олавссоны.  На  драккаре  сына
Ворона отправлялся в Вальхаллу старый Можжевельник. Хельги  покоился  на
носу, как это приличествует храбрым. А Олав - у руля, и никто не  сказал
бы, что его место было менее почетно!
   С берега было хорошо  видно,  как  пламя  тронуло  нарочно  смоченный
парус, как выросла у носового дракона клубящаяся дымная  грива...  Сухое
дерево трескалось, и по резной морде чудовища одна за другой скатывались
горящие смоляные слезы.
   Подпертый плечом сына, Халльгрим хевдинг стоял над обрывом  и  глядел
на далекий костер, медленно плывший под крылом необъятной  грозы,  между
небом и водой.
   И уже вставали перед ним хмурые скалы Торсфиорда. Он  вернется  туда.
Ибо всякое завтра рано или поздно превращается во вчера и еще быстрее  -
в десять зим тому назад.
   Будет  греметь  холодное  море,  и  северный  ветер  будет  наполнять
полосатые паруса. И черные вороны будут лететь вслед кораблям...

   01.08.1980 - 21.03.1984