он даже есть не мог без  сторонней  подмоги.  Обе  руки,  безобразно
распухшие, не слушались и болели.
   Видга кормил отца с ложки и  ухаживал  за  ним,  как  еще  не  всякая
нянька. Никому не позволял сменить себя подле него. Не  вспоминал  ни  о
лыжах, ни о рыбной ловле. Спал здесь же - урывками, вполглаза.
   Сам отбирал для пятнистой козы душистые веники, сам ее доил.  И  поил
отца из деревянной кружки целебным парным молоком...
   Эрлинг Виглафссон не успел как следует обжиться в Терехове,  когда  с
юга, из ближнего фиорда, по первому снегу прибыли гости. Старший из  них
привез на груди палочку темного дерева, испещренную полустертыми рунами:
знак сбора на тинг.
   Такую палочку передают от двора к двору, когда населенный край  зовет
своих мужей на совет. Кто-то принес ее в тот южный фиорд, и  вот  теперь
она путешествовала дальше. И как всегда, торсфиордцам предстояло отвезти
ее к месту тинга. И отдать законоговорителю - до следующего схода.
   Ибо севернее Сэхейма лежала  уже  не  Страна  Халейгов,  а  Финнмерк.
Другие люди жили там - их называли здесь финнами. Иное  племя  и  обычай
иной...
   Соседи приехали зимним путем: на санях, по старой горной дороге.  Вот
и пришлось Эрлингу первым их принимать, потому что Терехов стоял ближе к
горам.
   Немало подивились гости, увидев его новым хозяином двора.  Подивились
и порадовались. Ибо сыновья Ворона всегда ходили походами далеко на  юг,
не трогая живших вблизи. Зато Рунольв,  веривший  в  себя  беспредельно,
грабил всех без разбору...
   - Отдохните с дороги, - сказал Эрлинг прибывшим. - А  мы  с  братьями
пока решим, кому из нас ехать.
   И не так-то просто было об этом решать! На тингах принимают законы  и
судят о важном - о судьбах людей и всей земли. Кому же выступать  вперед
других, как не лучшему в роду?
   На тинг приносят свои обиды и  тяжбы  и  просят  поддержки  у  закона
страны.
   И закон законом, но часто бывает так, что  правым  выходит  тот,  кто
посильней.
   Вот и ищут малые люди заступничества у именитого человека. А много ли
во всем Халогаланде воинов именитей Халльгрима  Виглафссона?  Кто  лучше
него решит, за кого заступиться, кому помочь?
   А еще на тингах договариваются о свадьбах, встречают старых друзей  -
и приобретают новых врагов. Покупают и  продают,  стравливают  людям  на
потеху свирепых жеребцов... Ибо раз в год здесь собирается вся  огромная
округа-фюльк.
   Кто же лучше хевдинга сумеет позаботиться об удаче  и  достатке  всей
родни?
   Но Халльгрим лежал пластом. И Видга приподнимал его на подушке, чтобы
влить в рот мясной отвар.
   - Поеду я! - сказал Хельги. - И  со  мной  -  Бьерн  Олавссон  и  еще
кто-нибудь. А Олав с Эрлингом пускай стерегут двор!
   Не произнесенное вслух, за этим стояло: а обо мне,  если  вдруг  что,
печали немного... Место тинга было в  нескольких  днях  пути  на  юг,  и
дорогу считали опасной.
   В прежние годы Халльгрим редко отпускал Хельги одного... Знал  брата,
знал горячий нрав, сколько раз доводивший мало не до беды. Однако нынче,
ничего не поделаешь, придется ждать о нем вестей. И то верно, не Эрлинга
же посылать... Халльгрим, отдыхая после  каждого  слова,  сказал  только
одно:
   - Почаще вспоминай об Ас-стейнн-ки, брат.
   Хельги понял. Дом-то ведь мог и укрепиться, и пошатнуться, и все  это
смотря по тому, сколько новых друзей  и  врагов  обретет  он  на  тинге.
Сумеет ли вовремя сказать разумное слово и придушить  готовую  вырваться
брань! Дело для мужа. Трудное, как битва, и достойное, как битва...
   Хельги все еще носил повязки на лице и на груди. Но собрался быстро и
уехал вместе с гостями - на следующий день. Звениславка  запомнила,  как
его провожали со двора: он ведь до  последнего  не  отпускал  ее  прочь.
Хельги сидел на коне прямо -  широкоплечий  красавец,  волчья  куртка  с
живыми стоячими ушами и пастью вокруг лица, у пояса -  боевой  топор,  и
видно, что не для красы...
   Бьерн, сидя в своем седле, держал повод  коня  Виглафссона.  И  конь,
умница, видать,  понимал,  что  понесет  слепого.  Переступал  по  снегу
осторожно, послушно...
   Хельги наклонился напоследок к Звениславке, дотянулся, провел ладонью
по ее лбу.
   - Вернусь, - сказал, - подарок привезу...
   Острое  писало,  сработанное  мастером  Иллуги,  чертило  буквицу  за
буквицей, испещряло гладкую бересту...
   "...А Правда у урман - строгая, -  записывала  Звениславка.  -  И  во
всякой земле своя. Но всюду, как сказывают, есть обычай один.  Не  смеют
эти люди поднять друг на друга руку в день веча.  Даже  если  кто  месть
мстит за отца или  за  брата  родного.  А  того  ради  всякий,  на  вече
собираясь, в знак мира перевязывает ножны ремешком..."
   Вот пошел пятый день, как проводили Хельги в дорогу. И тут  в  Сэхейм
пожаловали новые гости! И на этот раз - с полуночной стороны.
   Угасал короткий зимний день, да и не день вовсе,  так,  далекий  свет
из-за гор, когда одни за другими  перепорхнули  прочно  застывший  фиорд
шесть узких и вертких санок-нарт,  зафыркали  возле  ворот  большеглазые
рогатые олени! Дома, в Кременце, Звениславка видала  лосей  и  в  санной
упряжи, и под седлом, но оленей - ни  разу.  Да  и  олени  здешние  были
какие-то не такие: дивуйся, кто увидал! И люди сошли с  нарт  больно  уж
странные. Все, как один,  невысокие,  чуть  не  меньше  Звениславки.  Но
крепкие с виду, чуть-чуть раскосые и с  головы  до  ног  в  изукрашенном
вышивкой  оленьем  меху...  А  речь  их  показалась  Звениславке  сродни
мерянской. Но не совсем.
   Урмане встретили оленных людей, как ближнюю родню. Пригласили в  дом,
но те не пошли: на  вольном  воздухе  оно  привычней.  Только  заглянули
проведать Халльгрима - и наружу.  Живо  растянули  припасенными  шестами
кожаные  палаточки-чумы,  разложили  костры...  Устраивались  прямо   на
просторном дворе, как видно, хозяевам доверяли. А коней рогатых выпрягли
и пустили пастись - добывать из-под снега широкими копытами жухлую траву
и пестрых мышей.
   Звениславка поймала за руку Скегги, и тот торопливо рассказал ей, что
это приехали из своего Финнмерка люди племени квеннов. Привезли дань.  А
привела их старуха охотница по имени Бабушка Лосось!
   Любопытная Звениславка долго ходила между палатками. Благо  никто  не
гнал. Смотрела, как квенны с урманами снимали  с  нарт  моржовые  клыки,
красную рыбу, птичий пух и меха. То-то будет чем  торговать  на  будущее
лето! Богатая дань - за страх такую не соберешь. Да чтобы сами везли!
   Знать, не одни квенны жили в той  полуночной  стороне.  Был  и  лютый
враг, от которого Халльгрим их защищал. Тут припомнились  было  какие-то
разговоры о давней поездке братьев в Финнмерк... но вот беда -  говорили
о том в Сэхейме всегда неохотно, как о деле, принесшем великую  неудачу.
И с чего бы такое, дань-то - вон ведь лежит?
   Однако расспрашивать Звениславка все равно не решилась. Даже  Скегги.
Что еще выплывет - может, лучше бы и вовсе не знать...
   На другой день она снова гуляла по двору, обходя дымившиеся костерки.
   Рассматривала квеннов в их  оленьих  одеждах  и  шапках  с  пушистыми
кисточками.
   Женщин, что прямо на морозе кормили грудью детей... Другому  смотреть
и то  холодно,  а  этим  что  с  гуся  вода.  Видать,  крепкие  охотники
подрастут!
   - Брусничника, - окликнули ее сзади. - Подойди, брусничинка, дай тебя
разглядеть...
   Перед одной из палаток у маленького яркого  костра  сидела  на  нарте
женщина-вождь. Звениславка подошла к ней, робея: сама видела, как другие
квенны чтили старуху... и побаивались, кажется.
   Бабушка Лосось усадила ее на нарту подле себя, взяла за руку и  вдруг
спросила:
   - Что, не принесешь сына своему мужчине? Может, травы какой дать  или
слово над тобой сказать?
   Лицо у нее было в морщинах, что печеное яблоко, но глаза  -  быстрые,
зоркие: охотилась бабка удачливее  молодых.  Звениславка  почувствовала,
как жаром охватило щеки...
   - Он... не мой мужчина... мой мужчина... далеко! А здесь я  не  своей
волей живу.
   Почему-то она сразу смекнула, что  речь  шла  об  уехавшем  Хельги...
Бабушка Лосось по-птичьи склонила голову к плечу  и  долго  смотрела  на
нее, ничего не говоря, и вроде бы жалость проступила в ее карих глазах.
   -  Где  же  твое  стойбище,  брусничинка  моя?  Звениславка   махнула
рукавицей в ту сторону, где, не в силах  подняться  над  горами,  желтым
заревом тлело солнце.
   - Там... и много дней пути...
   Бабушка Лосось кивнула головой -  поняла,  мол.  И  надолго  умолкла.
Потом, протянув руку, коснулась застежек Звениславкиного плаща, тех двух
лиц, старого и молодого.
   - Все-таки ты - его женщина, - проворчала она. - Он выбрал тебя, и  я
это вижу. А мог взять любую мою озорницу, красивую и веселую, как  чайка
весной. А ты знаешь, брусничинка, отчего у него в глазах ночь?
   Звениславка ответила растерянно:
   -  Его  помял  на  охоте  белый  медведь...  Женщина-вождь  испуганно
взмахнула оленьими рукавами:
   - Не называй имени Хозяина Льдов, он может услышать  и  прийти  туда,
где о нем говорят неосторожно! Ты, глупая,  не  знаешь,  что  он  иногда
крадет женщин, и те женщины  потом  приносят  домой  маленьких  сыновей!
Нынче снег выпал в четвертый раз с тех пор, как твой  мужчина  вместе  с
братом приехали к нам по морю в том большом челне, у  которого  на  носу
злой зверь. Они пристали к нашему берегу, и  мои  внуки  вынесли  менять
добрые шкурки. Братья дали взамен мягких тканей и  железных  гвоздей,  а
потом стали спрашивать, что нового слышно.
   Бабушка Лосось задумчиво погладила седые  косы,  никогда  не  знавшие
ножниц: как бы не подхватил срезанные волосы злой  дух-оборотень  да  не
наделал беды... И продолжала:
   - Тогда-то мои внуки пожаловались на  Хозяина  Льдов,  что  поселился
поблизости и таскал оленят. И мои внуки не смели к нему подойти,  потому
что не простой это был зверь. Не брали его ни стрелы, ни острые костяные
копья, много охотников погубил! А твой мужчина  и  его  брат,  тот,  что
теперь лежит в доме, сказали, что  это  дело  для  воинов.  И  пошли  на
Хозяина Льдов вдвоем...
   Звениславка слушала,  не  перебивая.  Только  сердце  невесть  почему
отчаянно колотилось.
   - Хозяин Льдов беспощаден и могуч, -  продолжала  Бабушка  Лосось.  -
Братья одолели его, но он ранил  обоих.  А  уже  умирая,  ударил  твоего
мужчину лапой по голове. И на другое утро он стал спрашивать, что  такое
случилось и не погасло ли солнце. А потом попросил, чтобы брат  дал  ему
смерть, но тот не послушал. И потому-то мои внуки всякий  год  приезжают
сюда за ножами и головками для стрел, чтобы  Хозяин  Льдов  знал,  какие
великие охотники пришли нам на  помощь.  Принеси  сына  своему  мужчине,
брусничинка, и это будет охотник еще лучше отца.
   Звениславка вдруг вскочила на ноги... не помня себя, кинулась наутек.
   Остановилась только за домом. Глотала мерзлый воздух и никак не могла
отдышаться...
   Хельги отсутствовал двадцать  два  дня.  И  вернулся,  когда  Бабушка
Лосось со своими внуками еще гостила в Сэхейме.
   Появился он в полдень. И не со стороны Терехова, как ездили обычно.
   Что-то заставило его выбрать другую дорогу, более  короткую,  берегом
моря. Этой каменистой тропой пользовались только в великой спешке.  Была
она и тяжела, и опасна: счастлив, кто одолел ее верхом  и  не  переломал
ног ни себе, ни коню...
   Когда побежали встречать, Звениславка  разглядела  прибывших  еще  со
двора.
   Они спускались по склону горы - Хельги впереди всех,  за  ним  Бьерн,
потом все остальные и следом еще две вьючные лошади с поклажей... Все на
месте. И люди, и кони, и столько же, сколько уезжало.
   И что-то было не так. Она не сразу поняла, что именно.
   Хельги сам правил конем... Бьерн Олавссон больше не  держал  буланого
под уздцы.
   Заметив это, Звениславка не  пошла  дальше.  Прислонилась  к  створке
ворот и осталась стоять. Ослабли ноги...
   Лошади в мохнатой зимней шерсти чуяли конюшню и резво несли  седоков.
Вот подъехали поближе, и стало видно, что Хельги снял  повязку  с  лица.
Рановато же он это сделал:
   Звениславка разглядела страшные синяки вокруг глаз, какие  получаются
от удара в голову, и багровый конец уходившего под волосы рубца.  И  еще
глаза.
   Которые смотрели...
   Вот подъехали совсем близко. Хельги хохотал во  все  горло,  указывая
пальцем по очереди на каждого из встречавших и называя  по  имени:  всех
знаю, ты - Гуннар, ты - Сигурд, а ты, верно, тот самый рисунг Скегги сын
Орма...
   Звениславка  и  не  думала  никогда,  что   он   способен   был   так
веселиться...
   ...Он мельком, равнодушно скользнул глазами по одинокой фигурке возле
ворот. Продолжая смеяться, направил коня во двор, к кострам и  палаткам,
к охотникам Бабушки Лосось, шумно высыпавшим навстречу. Но  потом  будто
вспомнил о чем-то.  Дернул  поводья...  повернул  назад.  Умолк  и  стал
смотреть на серебряные застежки. Потом глянул Звениславке  в  лицо...  В
первый раз увидел ее! Спрыгнул с седла и  пошел  к  ней  по  хрустевшему
снегу. И походка-то у него была теперь совсем другая. Широкая,  упругая,
легкая.
   Она смотрела, как он шел к ней по снегу. Страшилась, ждала - сама  не
зная чего...
   Подошел. И остановился. В синих глазах бился живой свет.
   - Значит, мать тогда сказала правду,  -  проговорил  он  негромко.  -
Стало быть, это ты и есть Ас-стейнн-ки. А я думал, ты красавица!
   Звениславка не успела ответить. Хельги вдруг  сгреб  ее  в  охапку  и
крепко поцеловал. Прямо в губы!.. Звениславка ахнула, прижала  ладони  к
щекам. А Хельги был уже среди квеннов...  Могучими  руками  подхватил  с
нарты Бабушку Лосось:
   - Ну, здравствуй, старая комариха!
   Все-то ему было нынче легко, все весело, все удавалось.
   В доме уже знали о случившемся. Видга и тот  впервые  со  дня  смерти
Рунольва оставил отца - ринулся во двор поглядеть на чудо. Но Хельги его
опередил. Ввалился в Дом, не обметя снега с сапог.
   -  А  где  тут  прячется  от  меня  этот  ощипанный  петух  Халльгрим
Виглафссон?
   - Однако и страшен же ты, - сказал ему Халльгрим. - Видел бы, на кого
похож!
   Он сумел даже приподняться на локтях, чтобы все  знали:  нескоро  еще
придется копать могилу для старшего в роду. И он улыбался. Кажется, тоже
за все это время - впервые...
   А Звениславке в  подарок  досталась  меховая  шапка  русской  работы.
Хельги купил ее у одного малого, которого так и прозвали  -  Гардцем  за
то, что тот всякое лето  ездил  торговать  на  восток  в  город  Ладогу,
по-урмански Альдейгью-борг. С ним Хельги сошелся в первый же день тинга,
еще прежде, чем спала с его глаз четырехлетняя тьма. И купил  шапку,  не
торгуясь и понятия не имея, красивая или  нет.  Он  не  сомневался,  что
Звениславке понравится. И не ошибся.
   Знать бы ему еще, что она порой брала эту шапку с  собой  в  постель,
под одеяло, и гладила в  темноте  пушистую  куницу,  и  тогда  женщинам,
лежавшим  поблизости,  казалось,  будто   Ас-стейнн-ки   всхлипывала   -
тихонько, совсем тихонько...
   Но оказалось, что все добрые вести, привезенные Хельги  с  тинга,  на
том и кончились.
   - Я видел Гудмунда херсира, брат, - рассказал он Халльгриму, когда за
нартами уехавших квеннов улеглась снежная пыль. -  Гудмунд  нынче  летом
ездил торговать  в  Скирингесаль...  Теперь  он  говорит,  что  рад  был
выбраться оттуда живым и увести корабли. Там,  в  Вике,  теперь  большое
немирье.  И  все  из-за  этого  Харальда  конунга,  того,  что  сидит  в
Вестфольде.
   Халльгрим только  молча  кивнул.  Чему  удивляться,  если  дед  этого
Харальда - Гудред Охотник - когда-то согнал с наследной  земли  и  их  с
Хельги деда? И тот скитался не год и  не  два,  и  лишь  сыну,  Виглафу,
удалось крепко сесть на берегу...
   -  Люди  передают,  -  продолжал  Хельги,  -  будто  Харальд  недавно
посватался к одной девушке по  имени  Гида.  Это  дочь  Эйрика,  конунга
хердов. И ты знаешь, что она велела ему передать? Что,  мол,  пойдет  за
него, и с радостью, но  только  если  он  прежде  станет  конунгом  всей
Норэгр. А то конунг, у которого всего пара фюльков, ей совсем ни к чему!
   - Красивая, наверное, - сказал Халльгрим. - Но глупая. Хочет, видать,
чтобы он и вправду со всеми схватился. И начал при этом с ее отца!
   - Может, и так, - ответил Хельги. - Однако надобно  тебе  знать,  что
Харальд и в самом деле поклялся не стричь и не чесать волос,  покуда  не
станет конунгом всей  страны.  И  его  уже  прозвали  за  это  Харальдом
Косматым. И весь Вик его слушается, будто так тому и следует быть.
   Халльгрим сказал задумчиво:
   - А Рунольв ходил служить его отцу Хальвдану.  И  тот,  как  говорят,
водил с ним дружбу, пока не утонул в полынье. Так что вряд  ли  Харальду
охота будет разбираться, кто здесь нарушил закон, мы или  Рунольв.  Если
уж кто жаден, тот не насытится половиной куска!
   Оба понимали, что предзнаменования были недобрыми. И Хельги заметил:
   - Вот уж верно сказано, не зарекайся  утром,  что  вечером  уляжешься
здесь же. Это хорошо, брат, что у нас теперь есть еще один корабль...
   Впрочем, до лета было далеко.
   Однажды  Видга  и  Скегги  отправились  на  охоту.  Днем  раньше  над
побережьем белой северной совой пролетела метель; эта метель пригнала из
заваленной  снегом  тундры  великое  множество  куропаток,  лакомых   до
заледенелых ягод и почек,  ожидавших  тепла  на  ветках  берез...  Видга
надеялся на добычу, и поэтому Скегги тащил за собой берестяные  салазки.
Когда они выходили за ворота, Скегги сказал так:
   - Не гляди, что в санки  впряжен  мед  вкусивший.  Будешь  благодарна
скалвду за поклажу!
   К кому он обращался, оставалось  неясным.  Наверное,  как  это  часто
бывало, к Ас-стейнн-ки. Видга двинулся первым, прокладывая лыжню.  Малыш
весело затрусил следом за ним.
   Мальчишек ждали к вечеру... Но еще до полудня Скегги  что  было  духу
примчался обратно к воротам - один.
   -  Меня  Видга  послал,  -  кашляя,  объяснил  Скегги  удивленным   и
встревоженным сторожам. - Он сейчас придет, он человека нашел.
   Скоро сын хевдинга и  впрямь  показался  из  леса.  Его  лыжи  тяжело
приминали пушистый искрившийся снег:
   Видга тащил спасенного на плечах. Тот слабо  шевелился,  видно  хотел
идти сам, но сил не хватало. Видга вошел во двор,  и  человека  сняли  у
него со спины.
   - Это женщина, -  сказал  внук  Ворона  и  вытер  снегом  распаренное
лицо.Отнесите ее в женский дом, пускай разотрут...
   - Мы увидели сугроб, из которого шел пар, -  возбужденно  рассказывал
Скегги. - Тогда Видга велел мне забраться на дерево,  а  сам  приготовил
копье и стал ворошить этот сугроб. Мы думали, что там зверь,  но  потом.
Видга мне крикнул, чтобы я слезал. Мы долго ее тормошили, и  она  сперва
только стонала, а потом очнулась. Мы ее спрашивали, кто такая, но она не
сказала. Видга ее потащил, а меня послал вперед. Вот!
   К вечеру любопытные молодые хирдманны вызнали  у  женщин,  что  Видга
спас девушку, и притом совсем молоденькую, никак не старше себя  самого.
Что у девчонки были волосы по колено длиной, густые,  как  водоросли,  и
рыжие, как осенние листья. И кожа белее всякого молока. И глаза - карие,
блестящие и большие, но не слишком веселые. И она действительно не могла
говорить. Хотя оборачивалась на голос и понимала, если к ней обращались.
   - Может, ей мой голос понравился бы? - спросил один из парней. - Уж я
бы ее развеселил и научил заодно, как произносить мое имя...
   Видга, слышавший эту похвальбу, только усмехнулся.
   - Я не разглядывал, так ли она красива... Но она не застряла бы там в
лесу, если бы не сломала лыжу, можешь мне поверить. И  еще  я  приметил,
какой нож висел у нее на поясе... подлинней твоего! Думай  дважды,  если
вправду решишь ее обнимать!
   Сам Видга женщин ни  о  чем  не  расспрашивал.  Был  зол  -  девчонка
испортила ему охоту. Правду сказать, он не встречал  еще  ни  одной,  от
которой следовало бы ждать Добра...
   Откуда шла