вка не видела. Как  прижалась  к
Нежелане, как спрятала лицо у нее на плече - так и сидела. От  железного
лязга останавливалось сердце. Вот-вот прозвучит смертный крик одного  из
двоих. И свершится страшное, несправедливое - кто бы то ни был...
   ...когда вдруг донесся до слуха хлесткий  удар,  а  следом  -  глухой
шлепок и шум повалившегося тела. Люди заговорили все разом. Но смерти не
было. Она поняла это еще раньше, чем открыла глаза посмотреть.
   Улеб лежал лицом вверх, раскинув руки. Оглушенный.  Меч,  выбитый  из
ладони, валялся поодаль. Олег стоял  над  упавшим,  и  конец  варяжского
клинка подрагивал над Улебом, у горла. Олег  по-прежнему  держал  его  в
левой руке.
   Правую он так и не пустил в ход.
   Вот шевельнулся ладожанин, открыл глаза, глянул вверх и снова опустил
ресницы: тошнехонько... Во второй уже раз, вот так, униженный, побитый в
неравном поединке, лежал он у чьих-то ног... и  даже  Боги,  которых  он
звал  встать  с  ним  за  справедливость,  выдавали,  бессильные  против
чужеземца. И не все ли равно теперь, убьет ли, спросит ли виру,  назовет
ли снова рабом...
   Усмехнись Олег, скажи что-нибудь - как есть бросился бы на его меч  и
кончил стыд с жизнью заодно. Но Олег молчал.
   - Выкуп! Выкуп! - кричали два голоса. Сиплый, срывающийся - Людоты, и
звонкий, серебряный -  Нежеланы.  Не  знала  Звениславка,  что  ходил  в
кузницу князь.  Набила  серебром  тугой  кошелек  и  еще  загодя  отдала
подруге: самой было никак...
   Олег посмотрел на красавицу боярышню, улыбнулся ей. Потом  глянул  на
растерзанного волнением коваля. А  потом  повернулся  к  самой  княгине.
Только слепой не подметил бы закушенной губы и стиснутых рук. И  не  был
бы он воеводой,  если  бы,  сражаясь,  не  видел  вокруг  ничего,  кроме
вражеского меча. Но не зря же свои словене все чаще называли его  Вещим,
то есть - прозорливым и мудрым...
   Все еще держа наготове клинок, он спросил у князей:
   - По чести ли победа?
   - По чести, - прогудел старый Мстислав. - Хочешь, отпусти за выкуп, а
хочешь, так и убей.
   А про себя разочарованно подумал: так ведь  и  не  открылся  хитрющий
вагир.
   Ничего не  ответил  на  обвинение,  жди  теперь,  пока  сам  надумает
сказать.
   Улеб больше не открывал глаз. От меча, мерцавшего  над  лицом,  веяло
смертным холодком. Чего тянешь, собака, чего тянешь, не томи...
   Но Олегу его смерть, знать, была не нужна. Другое держал на уме...
   Поворотился к юной княгине и поклонился ей, утирая с лица кровь.
   - Знаю, - сказал, - не обрадуешься, если  убью.  Бери,  княгиня,  без
выкупа в подарок...
   В  полдень  нагретые  солнцем  луга  еще  источали   медовые   запахи
отгоревшего  лета,  но  по  ночам  холода  покрывали  траву  серебряными
цветами. Желтела понемногу листва на деревьях, и с каждым днем все более
нестерпимым огнем горела под остывающим небом река...
   В один из таких дней вагиры стали собираться домой.
   Олег не связывал  свой  отъезд  со  злополучной  выходкой  Улеба.  По
крайней мере вслух он об этом не говорил.
   - Загостился я, княже, - только и сказал Чуриле. - Дело  в  Белоозере
ждет.
   Помолчал и добавил:
   - По санному пути дань повезу господину моему Рюрику.
   Чурила внутренне напрягся, ожидая  продолжения  и  страшась  его.  Но
варяг  промолчал.  Даже  не  посмотрел  никаким  особенным  взглядом.  И
мало-помалу волнение отпустило, улеглось. Даже легкий стыд  зародился  в
душе: эх, Радим тебе такой, Радим тебе сякой, а сам...
   Снекку  готовили  в  путь.  Странно  выглядела  она  на  тихой  реке,
пришелица из чужедальней страны,  с  берегов  вечно  пасмурного  моря  и
песчаных островов между серыми тучами и серой зыбью... Казалось, приложи
ухо к смоляному борту, и услышишь далекий голос - голос прибоя...
   Чурила смотрел на нее с берега и невесть почему вспоминал  Халльгрима
- таким, каким увидел его тогда, дождливой ночью в мерянском лесу.
   - Скажи... - неожиданно для себя самого обратился он к Олегу.  -  Вот
живут у меня Виглавичи с родом  своим,  ты  их  знаешь.  А  ты...  ты  и
господин твой Рюрик... вы ведь тоже ушли?
   Олег сложил руки на груди, опустил русую голову и долго не отвечал...
На глазах старше и суровей стало его молодое лицо. А потом он заговорил,
глядя вдаль, и было похоже, что видел он перед собой вовсе не реку и  не
Урманский конец на том берегу. Глухо прозвучал его голос:
   - Земля наша, князь, велика и дивно прекрасна... Щедро и ласково наше
море, хлебородны нивы, не знающие ни жары, ни жестокого  мороза.  Широки
наши леса, и не перечесть в них красного  зверья.  Много  племен  кормит
наша страна, многим дает кров и одежду... Слыхал ли ты, Чурила, о короле
франков по имени Карл?
   Чурила отозвался так же негромко:
   - Кто не слышал о нем, разившем врагов от моря и до моря...
   Олег кивнул.
   - Наших с тобой отцов на свете не было, а Рюриков дед был молод,  как
ты или я... Из людей поморских мы, вагиры, живем всех западнее. К закату
от нас уже земли саксов и англов, а севернее - датчане. Король  Карл  не
мог сам оборониться от них и просил помощи у старого князя Вильчана.  Он
клялся своей верой, что встанет за  нас,  если  случится  нужда.  Чурила
спросил осторожно:
   - Он не сдержал слова?
   Олег чуть усмехнулся.
   - Он держал слово, пока жил. Он помог нам, бодричам, против саксов, а
князя Вильчана признал над всеми другими... но на вильцев сам же  саксов
и натравил. Рюрик мне однажды  сказал  -  боялся  Карл,  как  бы  мы  из
сильного друга не стали опасным врагом. И с тех-то пор, князь, не  стало
мира в нашей земле. От кого тут отобьешься, если смольняне глинян тем же
саксам за золото продают...
   Чурила слушал очень внимательно. А Олег продолжал:
   - Вот так и не стало нам в нашей Вагрии никакого житья.  Ты  думаешь,
почему столь многие к вам сюда за счастьем ехали через море? Издавна нас
в Ладоге знают... Еще знают, что храбр  вагир  на  суше,  а  на  море  -
трижды. У вас тут,  не  обижайся,  другим  славны,  к  морю  же  не  так
привычны. Потому и позвали нас на защиту от свеев и датчан. То правда: в
море они нас боятся, а более никого!
   Гордо звучали эти слова. И справедливо:  Чурила  знал  от  жены,  что
Халльгрим и тот предпочел в Ладогу не соваться. Он сказал:
   - А не любят Рюрика ладожане.
   Воевода поднял на него глаза. Глаза смеялись.
   - А что, скажи, Чурила Мстиславич,  когда  иной  ваш  город  князя  с
дружиной к себе зовет, не из-за моря, своего... всяк ли мил?
   Посмеялись.  Снекка  покачивалась,  крепко  привязанная   к   дубовым
расчелкам.
   Кременчане помогали вагирам таскать по сходням бочонки и мешки. Стоял
у воды старый Олав с троими сыновьями и Гудредом,  разглядывал  вендскую
лодью.
   - Еще открою, Чурила, - вновь заговорил Олег. - Так мыслю, не тайна.
   Великую думу думает родич мой Рюрик...
   Вот оно, подумал Чурила. Глубоко внутри дрогнула  маленькая  холодная
жилка. То самое.
   А Олег продолжал:
   - Видит он, не скудней нашей эта земля.  И  не  меньше  племен  живет
здесь в лесах, и все они - одно, только зовут себя  кто  словенами,  кто
кривичами, кто севером... У нас враг нападает с заката, а вы следите  за
пылью, клубящейся в южных степях. И  как  тебе  знать,  не  двинется  ли
оттуда могучий вождь, который пожелает покорить вас поодиночке?
   Не то куда как хитер был белозерский воевода, не то воистину прав...
   Точь-в-точь те же слова говорил и он когда-то Радиму.  Еще  до  того,
как вовсе отошла от них гордая Круглица...
   Но, видно, разное это дело - ходить по дань и платить ее самому. Даже
легкую - для мира... Защиту и помощь... за  пушистые  куны,  за  звонкое
серебро...
   - Большая сила нужна, чтобы повелевать столь  многими,  -  сказал  он
Олегу.
   - Великим государем назовут твоего Рюрика.
   Олег ответил спокойно:
   - Или другого, кто это сделает.
   И снова замолчали. Каждый знал, что его поняли.
   - Пусть будет, как угодно Богам, - сказал Чурила  наконец.  -  Мы  же
свою вольность взяли мечами.
   Это был отказ. Позже, вечером, он все как есть поведает отцу, и  тот,
выслушав, не произнесет ни слова упрека, но заметит:
   - То хорошо, сыне, что уезжает он другом.
   И уехал Олег  -  обласканный,  накормленный-напоенный  на  прощальном
пиру, отягощенный подарками  себе  и  своему  князю.  Потекло  время,  и
говорить о нем стали все меньше и меньше: ну, был, ну,  уехал,  мало  ли
кого носит на широкой ладони голубая Рось...
   Но когда замахали голыми  ветками  засыпающие  на  зиму  деревья,  на
посеревшей Медведице снова мелькнул знакомый солнечный парус.
   Снекка подошла к городу и причалила в уверенности,  что  прием  будет
добрым. Олега, правда, на палубе не оказалось  -  лодью  привел  опытный
Дражко.
   Князь поспешил на берег, и вместе с ним вышел Халльгрим,  случившийся
в Новом дворе.
   Халльгриму в тот день суждена была неожиданная и приятная встреча. На
шаг позади Дражко, зябко кутаясь в просторный меховой плащ,  по  сходням
спускался Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим. Он учтиво раскланялся с Чурилой,
а халейгу улыбнулся точно старому другу.
   - Тебе я незнаком, - по-словенски сказал он князю, -  но  кое-кто  из
твоих витязей встречал меня раньше. Просвещенный и доблестный  наместник
малика ар-рус, правитель страны Вису, пообещал мне прошить нитью просьбы
ткань вашего союза... Я провел в его стране лето и видел дни,  длившиеся
без перерыва. Мне говорили, что зимой  там  царит  столь  же  длительная
ночь... Могу ли я надеяться, что ты позволишь мне перезимовать  в  твоем
краю, где тьма не властвует столь безраздельно?

***

   А потом наступила зима. В тот год она выдалась ранняя и дивно  щедрая
на снега. Разом покрыли они поля и леса - и больше уже не сходили.
   Звениславка гуляла по заснеженным  улочкам,  осторожно  ставя  мягкие
сапожки на раскатанную мостовую. Как  бы  не  поскользнуться!  Приходила
Нежелана и гуляла с ней об руку. Иногда же они выбирались на берег  реки
и подолгу  сидели  там  на  бревне,  завернувшись  вдвоем  в  необъятную
медвежью шубу.  И  о  чем  говорили  -  никто  не  слыхал.  Смотрели  на
ребятишек, на снежные бабы, на мальчишек, отчаянно кативших с откоса  на
рогожках и санках...
   При виде княгини мальчишки из кожи вон лезли, показывая свою отвагу.
   Даже  отроки  помладше  начинали  перебрасываться  снежками,   а   то
вытаскивали лыжи и, на зависть и удивление  более  робким,  не  сгибаясь
съезжали с высоченного обрыва на речной лед.
   Как-то раз на берег явился и Видга. Сын хевдинга  не  думал  забывать
свою Смэрну и мало-помалу добился, что другие рабы стали поглядывать  на
нее с почтением. Даже старый Щелкан, и тот теперь большей частью  только
ворчал, а если  и  грозился  палкой,  то  издали.  Оторвиголову  княжича
побаивались.
   Внук Ворона долго смотрел  на  парней  и  мальчишек,  баловавшихся  в
снегу, потом молча ушел. Но нельзя сказать, что присутствие жены конунга
вовсе не подогрело его гордость. В другой раз  он  явился  на  берег  на
лыжах.
   Множество любопытных глаз видело, как он оглядел обрыв и выбрал место
покруче. Как нагнулся подтянуть ремни лыж.  И  как  обернулся  приказать
верному Скегги:
   - Чашку!
   Малыш уже успел натопить в ладонях снега. И подал ему глиняную чашку,
полную почти до краев.
   Взяв ее в руку, Видга без лишних слов  пододвинулся  к  краю  откоса,
примерился - да и покатил себе вниз по устрашающей крутизне, лихо огибая
торчавшие камни, взлетая  в  воздух  и  с  легкостью  кошки  приземляясь
обратно на лыжи, - только визжал затвердевший на морозе снег  да  вилась
за плечами белая пыль!
   Что тут началось! Вершина обрыва потемнела  от  сбежавшихся.  Кого-то
столкнули  вниз.  Княгиня  с  боярышней  бросили  свою  шубу,  принялись
протискиваться вперед не хуже простых девок. Парни восторженно  орали  и
хлопали себя по бедрам.
   Лют в ревнивом бессилии  стискивал  кулаки.  Утер-таки  ему  нос  сын
урманского князя. Да как еще утер...
   Видга остановился далеко на льду. И увидели, как  он  поднял  руку  с
чашкой... и выплеснул из нее неразлитую воду. Всю не всю, но половину уж
так точно...
   И, не оглянувшись, легко заскользил домой.
   Зимние дни неприметно катились один за другим, делаясь все короче.
   Всякий вечер заставал Абу  Джафара  у  княгини.  Точно  так  же,  как
воевода Олег, слушал он ее рассказы о давнем, смотрел берестяные свитки,
листал диковинные латинские книги, которые Звениславка, хотя  и  не  без
труда, все-таки одолевала.
   Времечко летело  быстро.  Зима  приближалась  к  середине.  На  обоих
берегах готовились к встрече самого короткого дня, после которого солнце
снова повернет к лету. Если, конечно, люди сумеют его уговорить...
   Только у одних это называлось Корочун, а у других - Йоль.
   На первый день праздника в семье Олава Можжевельника  было  назначено
великое дело. Роду предстояло пополниться новым наследником.
   Пленный селундец, конечно, не имел никакого отношения ни к Олаву,  ни
к  Олавссонам.  Кормщик  долго  чесал  в  седой  бороде,  обдумывая  это
обстоятельство.
   Но после решил, что справедливые Боги навряд ли останутся недовольны.
Зачем они подсунули Бьерну этого датчанина, если не для того,  чтобы  он
заменил  ему  брата?..  Не   случайно   же,   действительно,   все   это
получилось...
   Подготовка  к  обряду  введения  в  род,  называвшемуся   эттлейдинг,
началась загодя. Тремя большущими решетами отмерили ячмень  и  поставили
пиво в такой большой бочке, что можно  было  утонуть.  Старый  Олав  сам
выбрал откормленного бычка-трехлетку и велел заколоть.
   Три - хорошее, счастливое число...
   Когда бычка  разделывали,  то  кожу  с  правой  задней  ноги  снимали
особенно  осторожно.  Из  нее  сошьют  волшебный  башмак:  только  тогда
эттлейдинг   будет   иметь   законную   силу,   только   тогда   прежние
духи-покровители отступятся от  Гудреда,  отдадут  его  новым...  Правая
сторона к худому не приведет!
   Пир собрали в длинном доме, где жил Халльгрим со своими людьми.  Хоть
и велел обычай сидеть за столом только членам семьи - но как обойти, как
не позвать  всех,  с  кем  привелось  жить  так  далеко  от  Торсфиорда!
Халльгрим, правда, был зван вечером к конунгу. Ну что же -  он  посидит,
сколько сочтет нужным, потом отправится за реку.
   Просторный дом принял в себя всех. Пришел Эрлинг с  женой  и  старшим
сынишкой, пришел Хельги  Виглафссон.  Сыновья  Олава  принесли  на  щите
Торгейра   херсира.   Чтобы   оседлать   этот   щит,   Торгейр   впервые
самостоятельно поднялся. И гордо  восседал  на  раскрашенном  деревянном
кругу, обняв двоих молодых великанов за плечи.
   И Любомира шла с ним смотреть урманский обряд, невольно  примериваясь
к их широкому и бережному шагу. Уже своя для всех этих людей.
   Хельги и Эрлинг сели по правую руку от  Халльгрима  хевдинга,  Вигдис
устроилась слева, и Видга опустился  на  лавку  рядом  с  ней,  едва  не
заскрипев зубами от ненависти. Это место раньше принадлежало ему.
   Друзья и родичи Олава предвкушали свершение таинства, которое  должно
было воскресить ему  сына...  Остальные  рассчитывали  крепко  выпить  и
вкусно  поесть.  Заморыш  Скегги  несколькими   днями   раньше   здорово
простудился: огромная щука едва не уволокла его в прорубь, и, если бы не
Видга, не отделался бы он промоченными ногами. Но  даже  Скегги,  ежась,
вылез  из-под  одеяла,  и  глаза  его  блестели  весельем.  Можно   было
поклясться, что у него была готова новая песнь.
   И только Видге было на этом празднике холодно и одиноко.
   Сколько  раз,  оставаясь  один,  он  мысленно  видел  двоих   младших
Виглафссонов сидящими под развешенным на  стене  оружием  и  Халльгрима,
надевающего священный башмак. Сколько раз ему снилось, будто отец сажает
его на колени сперва Хельги, затем Эрлингу и наконец Гуннхильд,  в  знак
того, что они считают его полноправным членом семьи... а вот отец  якобы
силой заставляет его, Видгу, всунуть ногу - и именно правую - в  башмак,
хранящий его след, с тем чтобы духи материнского рода  не  обиделись  на
него за измену.
   - Я ввожу  этого  человека  к  собственности,  -  говорил  между  тем
Можжевельник. - К собственности, которую я ему даю, и к вергельду,  и  к
подаркам, и к тому, чтобы встречаться и  сидеть  вместе,  и  к  судебным
вирам, которые надо платить и которые надо получать, и ко всем правам...
   И Видга неслышно, одними губами, повторил слова, так и не  обращенные
к нему наяву:
   - До огня и костра!
   Чудес не бывает. Вот он и свершился, эттлейдинг, но не над ним. Когда
он еще раз посмотрел на Халльгрима, тот наблюдал, как  Бьерн,  Гуннар  и
Сигурд по очереди  подходили  к  башмаку,  накрывая  своим  следом  след
недавнего чужака, утверждая его в  семье.  Гудред  Паленый  стоял  очень
бледный, только на щеках горели красные  пятна.  Верно,  он  уже  крепко
позабыл,  что  это  такое  -  семья,  братья,  племянники...  и  широкая
отцовская рука, лежащая на плече...
   У Видги достало мужества вынести все это не дрогнув. Еще не  хватало,
чтобы весь дом видел и обсуждал его горе. Но и его  решимость  подалась,
как глина под дождем, когда  Халльгрим  наклонился  к  Вигдис,  сидевшей
между ними, и шепнул ей на ухо:
   - Если твоя родня будет неуступчива и не захочет, чтобы ты  была  мне
законной женой... вот так введу в род твоих сыновей.
   Видга при этих словах едва не выронил рог с пивом, который подносил к
губам. Звонкий голос  Скегги,  которому  как  раз  протянули  его  арфу,
куда-то отдалился и смолк. Исчез длинный дом,  исчезли  столы  и  жаркий
очаг. Видга увидел только то, как рыжая Рунольвова дочка, ни разу еще не
улыбавшаяся мужу на людях, чуть помедлила - и вложила свою руку в его...
   ...Как продолжался этот пир, Видга никогда впоследствии припомнить не
мог. Он что-то ел, что-то пил, что-то кому-то говорил и,  кажется,  даже
смеялся, ибо негоже воину выставлять на люди ни свою ненависть, ни  свою
любовь...
   Халльгрим никогда, ни разу не заговаривал с ним о введении в род...
   Он еле вытерпел, пока наконец хевдинг не пожелал Олаву доброго пира и
не направился вместе с братьями  к  дверям.  Он  поднялся,  и  Халльгрим
остановил его:
   - Ты-то куда? Ты не едешь.
   Видга ответил, задыхаясь под взглядами пировавших:
   - Я... выпил много... я пойду  пройдусь...  Он  не  умел  врать.  Но,
наверное, вид его соответствовал словам.
   Вслед за Халльгримом Видга вышел во  двор,  и  жгучий  мороз  тут  же
заставил его плотнее запахнуть теплую  куртку.  Одинокое  облако  лежало
среди необыкновенно ярких звезд, зеленовато-серебряное и  очень  похожее
на корабль... Оставшись один, Видга долго смотрел  на  него,  совершенно
уверенный, что вот сейчас вспомнит нечто  очень  важное.  Но  так  и  не
вспомнил.
   Потом невдалеке заржал запряженный конь. Заскрипели ворота, и немного
погодя на белом пространстве реки появился крытый возок,  направлявшийся
к тому берегу. А оттуда, легко одолевая  расстояние,  неслись  в  стылом
воздухе обрывки песен, крики и веселый шум. Это  гардцы  справляли  свой
диковинный Йоль.
   Видга постоял еще, думая о том, что и  Смэрна,  должно  быть,  ходила
сейчас по искрившейся мостовой, со смехом требуя пряников у  чьих-нибудь
заиндевелых ворот... Мороз все сильнее хватал его за  уши.  Он  поглубже
натянул шапку и оглянулся на дом. Нечего было  и  думать  о  том,  чтобы
вернуться туда и взять лыжи.
   Он прокрался к воротам. Там, завернутый в  тяжелую  шубу,  неподвижно
стоял Бедвар Кривой...  Скучно  смотреть  на  праздники  со  стороны,  и
Бедвара наверняка утешала только мысль о том, что Эйнар, друг  и  верный
побратим, уж точно припрячет для него кусочек-другой по-вкуснее...
   Видга удалился так же бесшумно, как и подошел. Очень скоро его гибкое
тело мелькнуло под забором за спиной у отвернувшегося стража.
   Он долго лежал в сугробе, не шевелясь и слушая, все ли спокойно...
   Ножны меча были завязаны  ремешком,  но