утащившей в  прорубь
двоих рыбаков, об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто
о том, что сено уже высохло и его сметали в стога. И даже молодой  князь
Чурила Мстиславич, что  незло  посмеивался  над  ее  старанием,  сам  же
приходил узнать: а не позже  ли  прошлогоднего  заревели  нынче  туры  в
лесу?
   - Ну так давай я схожу к кузнецу, - сказал Скегги.  -  Он  и  сделает
острую палочку, которая тебе нужна!
   Скегги был тюборинном - сыном свободного и рабыни. Его  отец,  викинг
по имени Орм, погиб на корабле  Виглафа  Ворона,  не  узнав  о  рождении
наследника.
   Халльгрим хевдинг сам дал мальчишке свободу, но некому  было  назвать
его родичем и сделать полноправным согласно закону... У  отважного  Орма
нигде не было близких.
   Правду сказать, немногие стали бы гордиться сыном наподобие Скегги.
   Тюборинн уродился слабым и хилым - наверное,  в  мать;  недаром  она,
подарив ему жизнь, сама так и не встала. Не было  такого  сверстника  во
дворе, который не мог бы запросто его поколотить. К тому же  Скегги  был
кудряв и темноволос - то есть очень некрасив.
   Чего еще ждать от сына рабыни!
   Конечно, бывает и так, что сыновья  рабынь  и  даже  настоящие  трэли
оказываются на поверку храбрей и разумней,  чем  иные  свободные.  Такие
рано или поздно садятся среди достойных мужей, как равные. Однако Скегги
навряд ли этого дождется. Скегги уже видел  свою  двенадцатую  зиму,  но
кому придет на ум подарить заморышу меч и назвать его мужчиной?
   Может быть, оттого он и привязался к Звениславке, что чувствовал:  ей
было в Сэхейме еще неуютнее, чем ему. И значит, был все же кто-то, рядом
с кем Скегги выглядел могущественным и сильным. Когда из моря поднимется
змей и нападет на Ас-стейнн-ки, все увидят, что У Орма подрастает сын, а
не дочь.
   Скегги вечно поручали самую грязную  работу,  за  которую  не  брался
никто, кроме рабов. Скегги разбрасывал навоз, выносил  из  очагов  золу,
песком отдирал от днищ котлов сажу и жир.
   Вот и в тот раз он тащил к берегу закопченный котел из-под пива...
   Звениславка тут же подхватила котел за второе ушко - дай помогу! -  и
они понесли громоздкую посудину вдвоем.
   - Ты бы не пачкалась, Ас-стейнн-ки,  -  попросил  Скегги,  когда  они
пришли.
   - Ты посиди лучше, а я тебе что-нибудь расскажу!
   Звениславка опустилась на камень  -  пришлось  уступить,  ибо  Скегги
рассказывал как никто другой.
   Он набрал в горсть крупного морского песка и принялся за работу.
   - Хочешь, я тебе расскажу про одноглазого  Одина  и  о  том,  где  он
оставил свой глаз?
   Конечно, она хотела. И очень скоро  перед  нею  предстал  седобородый
Отец Богов, с копьем в руке идущий к подножию Мирового  Древа.  А  древо
это зовется Иггдрасиль, и вся вселенная выстроена вокруг него в точности
так, как когда-то строились в лесах жилые дома... И  рассказов  об  этом
Древе столько, что все и не перечесть!
   Так вот, из-под трех корней ясеня Иггдрасиля бьет источник,  дарующий
мудрость. Но просто так из него  не  зачерпнешь.  Потому  что  волшебный
родник караулят три норны, распоряжающиеся  судьбой.  И  так  велико  их
могущество, что даже с самого Одина потребовали они плату. Не большую  и
не маленькую - велели Всеотцу отдать им один глаз. А с  Богинями  Судьбы
не с руки спорить даже покровителю павших...
   Увлекшись, Скегги не сразу  расслышал  размеренный  плеск  весел.  По
фиорду шла лодка. Длинная,  вытянутая  лодка  с  высоким  носом,  как  у
настоящего боевого корабля, только, в отличие от драккара, с уключинами,
сделанными из древесных сучков.
   Это Видга возвращался с рыбалки. Видга был доволен. На дне его  лодки
лежало несколько порядочных зубаток; их выпотрошат и разделают, и мякоть
будет изжарена, а желчь пригодится для стирки. Сын хевдинга подвел лодку
к берегу и несколькими сильными взмахами весел выкатил ее на песок.
   В иное время Скегги благоразумно убрался бы  прочь.  Но  он  сидел  к
Видге спиной и рассказывал Ас-стейнн-ки о Боге войны. Видга не  торопясь
смотал снасти, взвалил на плечо улов и зашагал к дому. Без особого  зла,
походя, он наподдал ногой котел - грязный песок полетел Скегги в лицо...
   Даже трэль, если жива его гордость, подобного не проглотит,  и  никто
не осудит его за то,  что  сцепился  со  свободным.  Малыш  вскочил  как
ужаленный.
   Тонкие руки сжались в кулаки. Он выкрикнул Видге в спину:
   - Клен доспехов, схожий с тонкой елью злата! Храбрый  враг  сокровищ,
удачи лишенный! Скальд, рожденный Ормом, обиды не спустит!
   Голос его сорвался. Звениславка не  поняла,  что  он  сказал.  Только
отдельные слова. Но эти слова не складывались для нее в целое.
   Ей еще предстояло разобраться  в  искусстве  иносказаний,  в  великом
искусстве слагать то хвалебные, то язвительные стихи, которым  маленький
Скегги владел не по возрасту. Ибо вот как примерно звучала бы  его  речь
по-словенски:
   "Девка, одевшаяся по-мужски! Утри-ка сопли и впредь думай хорошенько,
прежде чем замахиваться на сына героя!"
   Каждое слово было достаточно ядовито само по себе. А уж  все  вместе,
превращенные хитроумным Скегги в хулительное стихотворение  -  нид,  они
приобретали силу затрещины.
   Видга положил рыбу наземь и по-прежнему не торопясь двинулся назад.
   Какое-то время Скегги еще стоял со стиснутыми кулаками, гордо  подняв
голову. Но у Видги явно была на  уме  кровь,  и  Скегги  не  выдержал  -
побежал.
   Бегать от Видги было бесполезно.  Как  и  сопротивляться.  Видга  был
воином.
   Он мгновенно прижал Скегги к земле и выкрутил ему руку.
   - А теперь скажи мне что-нибудь более достойное, Скегги Скальд,  если
хочешь выкупить свою чумазую голову. Да побыстрей, пока  я  не  привязал
тебе камня на шею.
   Скегги извивался от боли и унижения, но  молчал.  Из  разбитого  носа
текла кровь. Видгу он не успел даже царапнуть. Видга сказал:
   - Пожалуй, я обойдусь и без камня...
   Оторопевшая было Звениславка подлетела к мальчишкам и  рванула  Видгу
за плечо:
   - Ты ведь бьешь его потому, что он слабее тебя! Видга поднял голову и
усмехнулся:
   - Этот трусишка никогда не возьмет в руки меча. Если бы он родился  в
голодный год, его велели бы вынести в лес. Это не воин, а лишний рот  за
столом!
   Скегги рванулся и заплакал.
   Звениславка проговорила раздельно, зная, что приобретет врага:
   - Я думаю, это хорошо, что Хельги - брат твоего отца, а не  твой.  Ты
уж точно приказал бы отвести его в лес...
   Худшую пощечину трудно было придумать.  Сперва  Видга  перестал  даже
дышать. Что учинить над ней за эти слова, убить?
   Но нет. Внук Ворона не стал марать кулаков о такое  ничтожество,  как
гардская девчонка. Он только сказал:
   - Немалая неудача для меня в том,  что  Хельги  велел  называть  тебя
гостьей.
   Он взял Скегги за шиворот и, подняв с  земли,  пинком  отшвырнул  его
прочь.
   - Что ты ему сказал такого обидного? - спросила Звениславка у Скегги,
когда Видга ушел. - Я же ничего не поняла!
   Скегги, все еще хлюпавший носом,  неожиданно  приободрился  при  этих
словах. Они как будто напомнили ему о чем-то  способном  утешить  его  в
самой лютой тоске. О таком, что он не  променял  бы  даже  на  место  за
столом подле вождя!
   - Все они здесь называют меня скальдом,  -  ответил  он  гордо.  -  Я
попробовал меда!
   Было так.
   Давным-давно задумал одноглазый Один похитить  волшебный  мед...  Тот
мед, что придает вещую силу вдохновенным словам  песнотворца,  превращая
их то в целительное, то в смертоносное  зелье.  А  хранило  его  могучее
племя  злых  исполинов.  Но  перехитрил   Всеотец   молодую   великаншу,
приставленную  стеречь  бесценные  котлы.  Удалось  ему  не  удававшееся
никому. Завладел Один медом, обратился орлом  и  во  весь  дух  помчался
домой, в Асгард, в Обитель Богов! Да только и отец  великанши  превратил
себя в когтистую птицу, пустился вдогон.
   Долго летел Один то над морем, то над горами. Уходил от погони  и  не
мог схватиться с преследователем, потому что нес мед за щекой.
   А когда наконец примчался домой,  то  первым  делом  выплюнул  мед  в
подставленный Богами сосуд. И кажется  людям,  что  капелька  того  меда
досталась каждому, кого охотно слушаются  слова.  Но  рассказывают  еще,
будто часть своей ноши Один все-таки проглотил. И разметал ее  по  земле
вместе с орлиным пометом!
   И вот эта-то доля меда досталась всем бездарным поэтам, всякому,  кто
именует себя скальдом, но никак не может им стать!
   Был у двоих Виглафссонов еще и третий брат - Эрлинг.
   Его жилище стояло на другом берегу фиорда, как раз между  Сэхеймом  и
двором Рунольва Скальда. Люди не дали никакого имени этому  дому.  Может
быть, оттого, что Эрлинг не держал дружины и не ходил в морские  походы.
Не было у него и боевого корабля. Для рыбной ловли  и  торговых  поездок
ему служила крепкая лодья с крутыми  боками  и  вместительным  трюмом  -
кнарр. А еще Эрлинг носил прозвище: Приемыш.
   Было так...
   Зима, когда родился Хельги, выдалась  голодная.  Настолько  голодная,
что многим  пришлось  вспомнить  о  страшном  обычае  выносить  из  дому
новорожденных, которых не надеялись прокормить... В Сэхейме, правда,  до
этого не дошло. Но кое-кому приходилось совсем туго.  Вот  и  случилось,
что однажды вечером, когда Виглаф Ворон  ехал  к  себе  домой,  его  уха
коснулся голодный младенческий плач.
   Старый воин, должно быть, хорошо понимал, что означал этот  крик.  Но
кто знает, что шевельнулось в его душе! Виглаф свернул с дороги прямо  в
лес.
   Раздвинул еловые лапы, и его конь потянулся к незнакомому,  но  очень
шумному маленькому существу.
   - Неплохой день  сегодня!  -  сказал  Виглаф.  И  наклонился  поднять
малыша. - Думал я, что у меня двое наследников.  А  удача  посылает  мне
третьего!
   Он вырастил мальчишку вместе с Хельги.  И  никто  не  говорил,  будто
отличал его от двоих старших. Братья жили дружно. Когда  Эрлингу  минуло
пятнадцать, настало время ввести его в род согласно  закону.  Виглафа  к
тому времени уже не было среди живых. Халльгрим  сам  скроил  для  брата
священный башмак и поставил пиво для обряда. Хельги, крепко друживший  с
Эрлингом, больше всех радовался, что приемный брат стал полноправным.
   Разлад между ними случился много позднее... Это ведь к  Эрлингу  чуть
не из-за свадебного стола ушла от Хельги красавица  невеста,  зеленоокая
Гуннхильд.
   Гордый Хельги так и не простил ни его, ни ее. И в тот же  год,  когда
журавли принесли весну и наступили дни  переезда,  Эрлинг  пожелал  жить
отдельно. И ушел на другой берег фиорда выгораживать себе кусок одаля  -
наследственной земли.
   Халльгрим  тогда  подарил  ему  кнарр.  А  Хельги  даже   не   пришел
посмотреть, как этот кнарр станут грузить...
   Ту историю Звениславка услышала от кузнеца, бородатого Иллуги трэля.
   - Я сделаю, что тебе нужно, -  сказал  старый  мастер,  когда  Скегги
объяснил ему про писало. - Но только не из бронзы. Я  знал  человека,  у
которого была язва на руке из-за бронзового запястья. И Хельги навряд ли
подарит мне золотое кольцо, если еще и ты испортишь себе руку!
   Иллуги вырезал гладкую палочку  и  насадил  на  нее  тонкое  железное
острие.
   Скегги помогал ему как умел, а Звениславка смотрела на них,  сидя  на
бревне.
   Хельги сперва запрещал ей работать и тем более водиться с рабами.  Но
потом передумал и разрешил ей делать все, что она пожелает. Он-то  знал,
много ли радости в безделье.
   Кузнец отдал Звениславке писало:
   - И не надо мне с тебя никакой платы, Ас-стейнн-ки. Потому что Хельги
однажды выручил моего сына, и я этого не позабуду до огня  и  костра.  И
неплохо было бы, если бы ты  стала  поласковей  на  него  смотреть.  Или
наколдовала своими рунами, чтобы он прозрел!
   В середине лета в Сэхейм пришла весть о том, что Гуннхильд  в  третий
раз подарила Эрлингу сына.
   - Надо бы проведать их, - сказал Халльгрим хевдинг. -  Уж,  верно,  у
тебя, мать, сыщется для Гуннхильд добрый подарок!
   Он знал, что говорил: умельцев в его дворе было хоть  отбавляй.  Плох
тот, кто не умеет держать в руках ничего кроме меча.  В  Сэхейме  пряли,
ткали, вязали и шили, лепили глиняную посуду, резали деревянные ложки  и
костяные гребни. Тот же Иллуги мастер ковал не только боевые ножи, но  и
серебряные застежки, которых не  постеснялась  бы  самая  знатная  жена.
Серебро приезжало в Торсфиорд на  драккаре,  потому  что  купцы  неплохо
ценили песцовые и оленьи меха из Северных  стран.  За  блестящие  шкурки
торговый люд отдавал когда зерно, когда рабов,  когда  звонкое  серебро.
Халейгов ждали на каждом торгу. Тогда Халльгрим завязывал ножны ремешком
и превращался в купца.
   Но белый щит, подвешенный на мачте в  знак  мира,  легко  менялся  на
красный - боевой. Потому что корабль сына Ворона был боевым кораблем...
   Так  или  иначе,  его  люди  не  бедствовали.  И  всякий,  кто  хотел
порадовать  подругу  замысловатым  колечком  или  украсить  бляхой  свой
поясной  ремень,  шел  к  Иллуги  трэлю.  Ведь  даже  серебро  останется
безжизненным и тусклым, покуда не побывает в умелых руках.
   Звениславка любила ходить в кузницу и смотреть,  как  работал  старый
умелец.  Здесь  можно  было  подержать  в  руках  монеты,  которые   ему
приносили, - целые и рубленые. Арабские дирхемы - тонкие белые листья  с
кружевными прожилками письмен. Английские, саксонские, франкские  деньги
с латинскими буквицами, пузатыми  кораблями,  крестами,  усатыми  лицами
давно умерших королей... В иных уже  были  просверлены  дырочки:  кто-то
пришивал их на одежду.
   На других проглядывали выцарапанные руны. Кто-то надписывал свое  имя
или призывал к себе милость могущественных Богов.
   Дирхемы попадали на северные торги через земли булгар и славян. В тех
странах, как и на Севере, своих монет не чеканили - серебро рубили,  оно
шло на вес. Звениславка подолгу разглядывала половинки дирхемов и гадала
о том, где они могли побывать, прежде чем попасть в Торсфиорд.
   В  пламени  кузнечного  горна  оплывали  надменные  профили  королей,
растворялась повелительная латынь  и  премудрая  восточная  вязь.  Потом
Иллуги придавал слитку  нужную  форму.  Появлялся  кружочек  с  ушком  -
подвешивать на цепочку или  шнурок.  Или  овальная  скорлупка  с  острой
булавкой, спрятанной внутри: застежка-фибула для  женского  платья.  Или
спиральный браслет-змея вроде тех, что носил  сам  вождь.  Формочек  для
литья у Иллуги было не перечесть, и он не уставал придумывать новые.
   Он отделывал украшения мельчайшей зернью, растирал и смешивал цветную
эмаль. А то брал в руки резец,  и  тогда  на  гладком  серебре  рождался
удивительный зверь. Этот зверь застывал в немыслимом прыжке,  извивался,
вытягивал когтистые лапы, разевал страшную пасть...
   Иногда же под резцом  возникали  лица  людей.  Гордые,  мужественные,
готовые достойно встретить любой вызов. Люди узнавали в этих лицах  свои
собственные черты.
   Они хорошо платили Иллуги трэлю. Старый раб жил богаче многих из тех,
кто называл себя свободными. Он давно мог бы выкупиться на волю,  но  не
видел в этом нужды.
   - Хельги купил меня в Скирингссале, потому что я ему приглянулся.  Но
он не смог купить еще и моего сына, так что тот попал к другому хозяину.
Тогда Хельги вышел в море и ограбил корабль, на котором его увозили. Вот
так, Ас-стейнн-ки. И пусть погаснет  мой  горн,  а  у  клещей  обломятся
ручки, если я когда-нибудь отсюда уйду!
   Заморыш Скегги, вертевшийся тут же,  приносил  Иллуги  пиво,  подавал
молоточки, разыскивал завалившиеся куда-то  подпилки.  Скегги  носил  на
груди хитро сплетенную  серебряную  цепь.  На  цепочке  висел  оберег  -
крохотный  молот  вроде  того,   каким,   сказывали,   разил   великанов
рыжебородый бог Тор. Скегги с гордостью  показывал  оберег  Звениславке.
Иллуги трэль сделал этот молоточек для его матери-рабыни,  когда  Скегги
появился на свет. Отец  Скегги,  храбрый  Орм,  был  на  корабле  Хельги
Виглафссона, когда тот ходил в Скирингесаль...
   Госпожа Фрейдис выбрала  для  невестки  подарок:  красивое  платье  с
нагрудными пряжками и два  золотых  кольца.  Погода  стояла  хорошая,  и
Халльгрим велел спустить на воду лодку. Не было нужды тревожить  драккар
для того, чтобы переправиться через фиорд.
   - Я с ними не поплыву, - сказал Хельги Звениславке. - А  ты  поезжай,
это тебя развлечет.
   Халльгрим сопровождал госпожу Фрейдис с двенадцатью своими людьми.
   Сигурд сын Олава сидел у руля, Видга сразу устроился на носу: на носу
- место храбрейших.  Живо  поставили  мачту  и  подняли  на  ней  парус,
сплетенный из разноцветных полос. Лодка вышла  через  морские  ворота  и
быстро побежала к другому берегу фиорда.
   Эрлинг бонд вышел на берег встречать брата и  мать.  Он  даже  внешне
отличался от Хельги и Халльгрима, как мирный кнарр от  боевого  корабля.
Те двое были светловолосыми, синеглазыми великанами, Эрлинг -  почти  на
голову меньше и на сурового воина совсем не  похож...  Он  крепко  обнял
брата, а госпожу Фрейдис расцеловал.
   - Пошли в дом! - сказал он весело. - Гуннхильд вас ждет.
   Звениславка  пристально  разглядывала  Гуннхильд...  Говорили,  будто
зеленоокая была разумна настолько же, насколько  красива,  и  в  это  не
верил только Иллуги кузнец: может ли быть умна выбравшая Эрлинга,  а  не
Хельги!
   Звениславка встретилась с нею глазами, и  Гуннхильд  улыбнулась.  Она
держала на руках  самую  большую  драгоценность  из  всех,  какие  могут
достаться женщине:  своего  маленького  сына.  Двое  старших,  Виглаф  и
Халльгрим, играли подле нее на полу. Оба  были  темноволосы  -  в  отца.
Эрлинг взял у жены малыша и передал его матери.
   - Я хочу назвать его Хельги. Но Гуннхильд сказала,  как  бы  брат  не
обиделся...
   Фрейдис подсела к Гуннхильд и сказала, глядя на спящего мальчика: . -
Пускай уж лучше это будет Эйрик, по твоему брату.
   Фиорд здесь круто изгибался к северу, так что Сэхейм не был  виден  с
Эрлингова двора.  Когда  возвращавшаяся  лодка  уже  подходила  к  этому
повороту, Сигурд кормщик  вдруг  насторожился  и  тронул  Халльгрима  за
рукав:
   - Халльгрим хевдинг, ты слышишь? Сын Ворона прислушался и кивнул:
   - Слышу.
   Фрейдис повернулась к нему:
   - Ты о чем?
   Халльгрим ответил коротко:
   - Рунольв.
   И хорошо знакомым движением поправил на себе пояс с мечом.
   В фиорде появился корабль...
   Он шел со  стороны  моря  -  длинный  боевой  корабль  с  форштевнем,
украшенным резной головой не то волка, не то  змеи.  Хозяин  корабля  не
позаботился снять ее, подходя к знакомым берегам. Или, может быть, хотел
хорошенько постращать  горных  духов,  охранявших  Сэхейм.  Раскрашенные
щиты, как чешуя, пестрели вдоль борта, от носа до  кормы  были  наведены
яркие полосы. Над кораблем реял парус, темно-красный, словно  вымоченный
в крови.
   С драккара неслась песня - нестройный, но  радостный  рев  нескольких
десятков глоток, ороговевших от штормовых ветров. Эту-то песню и услыхал
Сигурд еще из-за скал:
   С Рунольвом мы на деревьях моря! Дева, встречай, благороднорожденная!
   Обнимешь кормильца гусят валькирий...
   Песня стоила того, чтобы ее петь.  Державший  рулевое  весло  недаром
носил свое прозвище: Рунольв Скальд...
   Славный народ  был  у  него  на  корабле.  Но  предводитель  невольно
притягивал взгляд. Если  бы  поставить  его  рядом  с  Халльгримом,  они
оказались бы одного роста. Другое дело, что Рунольв годился ему в  отцы.
И трудно было представить воина, способного одержать над  ним  верх.  Он
стоял как гранитный утес. И правил драккаром с той небрежностью, которая
говорит о величайшем искусстве.
   Войлочная шапка плотно сидела на его  голове.  Из-под  шапки  торчали
темно-медные с проседью космы и такая  же  борода.  Если  бы  не  ветер,
волосы легли бы ему на спину и укрыли бы ее почти до ремня.
   Звениславке стало страшно... Халльгрим хевдинг был и суров и  жесток,
но даже он ни разу не пугал ее так, как этот