ся  из
поднебесья. Но не умел. И Видга чем  дальше,  тем  чаще  ссаживал  юного
скальда с крупа коня, и Воронок нес его куда-то сквозь редеющий утренний
туман...
   Потом настал день, который они долго вспоминали  впоследствии.  Булан
ждал скорой встречи со своими, и князь еще до рассвета  отправил  вперед
семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.
   Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг
вытянул руку вперед и объявил:
   - Там корабль.
   С отроками он давно  уже  говорил  только  по-словенски  и  почти  не
запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на  воду,  равняться
не могли. Словене долго щурились  и  прикрывались  ладонями  от  низкого
солнца, но так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:
   - Это торговый корабль, и он сидит на мели. Про себя же подумал,  что
надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда  конунговы  люди
примутся грабить.
   Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда  ее  усадила
нерасчетливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр.
Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо  дракона  вздымалась
деревянная конская голова.
   Впрочем, люди повели себя лучше, чем он  ожидал.  Заметив  всадников,
корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя
и свое добро.
   Отроки пустили лошадей в холодную  утреннюю  воду  и  погнали  их  по
мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда  у  ног  переднего  коня
взбила бурунчик стрела.
   - Эй, добрые люди! - подняла руку Нежелана. - Кто будете? И далеко ли
путь держите?
   Там, должно, удивились звонкому девичьему голойу. Но виду не подали.
   - Мы гости новогородские, - долетело в ответ. -  А  идем  из  веси  в
хазары и у тебя,  красная  девица,  позволения  не  спрашивали.  Сама-то
какого роду-племени?
   - Мы-то все кременецкие  да  круглицкие,  а  племени  словенского!  -
прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного  дела  на
ней была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не  прикрывал
-  для  пущего  страху.  Железная  рубаха  облегала  стройное   тело   и
поблескивала, как чешуя.  Один  за  другим  все  корабельщики  побросали
шесты, которыми силились сдвинуть тяжелую лодью. И сгрудились на  борту,
разглядывая поляницу. Экое диво!
   Тем  часом  выше  по  течению,  еще  далеко,  росло  облако  пыли  от
подходившего войска. Проворный  гонец  уже  летел  туда  с  новостями...
Чурила выслушал отрока и немедля пожаловал сам.
   Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть  в  руке  конунга  указала  на
корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в  бою,  и  при
дележе.
   Но Чурила заправил плетку в сапог.
   - Я князь кременецкий, - коротко обратился он к старшему на лодье.  И
тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев.
- А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?
   Артельщик, молодой еще, статный детина с ворохом русых волос, отвечал
сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый
в  ножны  клинок.  Добра  ли  ждать  от   чужого   князя   -   неведомо.
Немногочисленные ватажники сжимали оружие,  и  только  побелевшие  скулы
выдавали страх.
   А рядом с купцом стояла  молодая  жена.  Крепко  обнимала  она  двоих
сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского...
   - В Новом Городе я не бывал, - сказал Чурила  купцу.  -  Но  Олегу  я
друг. И тебе помогу.
   Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да  что
сделаешь - на конунга не обижаются. А  если  конунг  еще  и  сам  первый
входит в воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на
шест... Молодая  купчиха,  которой  позволили  остаться  на  корабле,  с
испугом отводила от Чурилы глаза.  Верно,  боялась  разрубленного  лица.
Видга косился на нее презрительно.
   Песчаная отмель цепко держала корабль. Когда, освобожденный, он снова
закачался над глубиной, сухой нитки ни на ком не было - ни  на  отроках,
ни на ватажниках, ни на самом князе.
   - Славен будь, Чурило Мстиславич, - выкручивая в руках мокрую  шапку,
сказал ему новогородец.  -  Беды  ждал  от  тебя,  а  надо  благодарить.
Дозволь, княже, попотчуем, чем богаты.
   Чурила усмехнулся:
   -  Смотри  дороги  к  нам  в  Кременец  не  позабудь,   назад   когда
поплывешь...
   Расскажи-ка ты мне лучше, гость  Третьяк  Рогович,  как  там  воевода
варяжский в Белоозере живет-может...
   Язык у Третьяка оказался подвешен как надо. Без того купец не купец!
   Пока люди разводили костры и растягивали на  солнышке  мокрые  порты,
Чурила узнал, что ни свей, ни даны Олега с прошлого лета не  беспокоили.
И лесная весь, благодарная за  покой,  без  понуждения  навезла  воеводе
полные ключницы дани. Но зато как раз в те дни, что провели в  Белоозере
новогородцы,  туда  пожаловала  из  Ладоги  богатая  снекка.  От  самого
господина Рюрика... Привезла она  другого  Рюрикова  воеводу,  готландца
родом. О чем они там с Олегом говорили,  Третьяк,  понятно,  не  слыхал.
Только видел, что Олег с того дня стал задумчив необыкновенно...
   А  потом  корабль  подвели  к  берегу,  и   маленькие   Третьяковичи,
увернувшись от матери, живо скатились по сходням.  Приметили  поблизости
Видгу и подобрались к нему, любопытные, хоронясь один от другого.
   - Ты кто?
   - Ты варяг?
   С Видгой  не  всякий  взрослый  заговорил  бы  без  нужды.  Но  когда
подбежала молодая купчиха, все трое уже сидели рядком, и  Видга  рисовал
ножом на песке, объясняя,  в  каком  углу  населенного  мира  стоял  его
прежний дом.
   Женщина  подхватила  близнецов  и  потащила  их  прочь,  по   очереди
награждая шлепками. Дружный рев огласил берег, а Видга сказал ей в спину
по-словенски, так, чтобы поняла:
   - Рядятся в юбку добрые  и  злые,  но  умных  немного.  Если  ты  так
трясешься над своими сопливыми, могла бы оставить их в Хольмгарде!
   Третьяк услыхал это и повернулся к сквернослову, ибо  никому  еще  не
позволял безнаказанно лаять жену. Князь остановил, спросив:
   - А то верно, гость. Что  семьи  дома  не  оставил?  Лихих  людей  не
боишься...
   Новогородец покосился на  жену,  развел  руками  и  улыбнулся  помимо
собственной воли:
   - Да вот... напросилась, белого свету ей, вишь, повидать.  Чурила  на
улыбку не ответил. Хмуро спросил:
   - Впервые идешь?
   - По второму разу, княже.
   - Ну вот что, гостюшка, - сказал Чурила, глядя на корабль. - Не  дело
затеял. Не в мирные земли плывешь. Войско мое видишь? Хазар воевать иду.
Сила их, сказывают, по Роси встречь мне поспешает. Тебя бы ненароком  не
потрепали...
   Третьяк помолчал немного, потом ответил так:
   -  Ты  уж  не  серчай,  батюшка  кременецкий   князь.   Мы,   словене
новогородские, с хазарами не ссорились, наше дело сторона.
   Тем часом  его  люди  бережно  переправляли  по  сходням  деревянного
Волоса.
   Без Бога - ни до порога, с Богом - хоть за море! Третьяк сам принес с
корабля  пестрого  селезня,  пойманного  накануне.  Волоса  утвердили  в
прибрежном песке, воткнули вокруг  стрелы.  Бросили  жребий  о  селезне:
пустить ли на волю, зарезать ли, а если зарезать, то  съесть  самим  или
бросить  в  костер...  Большая  дикая  птица  билась  в  руках  молодого
новогородца, хлопая крыльями и яростно шипя.
   Парень морщился, отворачивая  лицо:  чего  доброго,  так  и  по  носу
получишь. Но, знать, скотьему Богу  ведом  был  птичий  язык...  Селезня
выпало отпустить.
   Державший птицу высоко подбросил ее. Селезень сперва тяжело припал  к
самой воде, но после выровнялся, набрал высоту и, крякая, что было прыти
полетел прочь от людей.  Крылья  его  трудились,  точно  весла  корабля,
уходящего от погони...
   Войско,  далеко  растянувшееся  по  берегу,  мало-помалу   подходило,
устраивалось на отдых. Новогородцы не захотели оставаться в  этом  месте
надолго.
   То ли торопились куда, то ли побаивались множества ратных людей... Да
и Волос намекал на дорогу.  После  угощения  Третьяк  испросил  у  князя
разрешения отплыть, распрощался и пошел на корабль.
   Не любил Чурила впустую  тратить  слова,  но  все  же  не  удержался,
остерег еще раз:
   - От берегов дале держись, новогородец.
   Третьяк  поясно  поклонился,  поблагодарил.  Когда  на  лодье   стали
поднимать паруса, Видга презрительно сплюнул, хотя гости  все  проделали
безупречно.
   Чурила долго стоял на берегу, провожая взглядом корабль... В  тот  же
день, на самой вечерней заре, уехавшие вперед  отроки  привели  с  собой
посланцев хана Кубрата.
   Кубратовы булгары уходили от врага все, сколько их было... Со скрипом
катились к северу нагруженные повозки. Кое-кто поднимал юрты на колеса и
так ехал. Не-мирье сорвало булгар с земли, на которую они только  начали
оседать.
   Заставило припомнить времена, когда не  было  булгарина  без  коня  и
колес...
   Теперь они стискивали зубы, вспоминая зеленые нивы  покинутого  края.
Увидят ли  они  их  еще  раз,  да  и  то  -  потоптанными,  скормленными
ненасытным хазарским лошадям...
   Юрты булгар широко стояли по берегу, там, где  между  лесом  и  водой
оставался изрядный клок чистого поля.  Юрты  были  круглые,  решетчатые,
крытые пестрыми войлоками.  Большинство  -  совсем  невелики:  три  шага
поперек. Там обитал простой люд.
   Другие были побольше, повыше, поярче.  У  коновязей  фыркали  горячие
жеребцы. Это принадлежало  Кубратовым  родичам  и  вождям  полновластных
племен. А самая большая  юрта  стояла  посередине  кочевья.  Там  ожидал
гостей пресветлый хан Кубрат.
   Чурила приехал к нему со своими боярами, с Органой и старым Буланом.
   Словенское воинство располагалось чуть выше по реке. Голова  его  уже
раскладывала костры, а хвост, Вышатин Верхний конец,  все  еще  тянулся.
Сам Вышата страсть боялся, как бы не обошла его почетная чаша у хана  на
пиру, - прискакал вперед, нарушив княжеский приказ. Чурила ничего ему не
сказал.
   Булгарские воины почтительно распахнули перед ними  полог...  Вход  в
ханское жилище был по обычаю повернут к югу. Сам хозяин сидел у северной
стены, в особом углублении-тере. Оттого  юрта,  если  поглядеть  сверху,
напоминала цветок.
   По правую руку хана курился отдельный маленький  очажок.  За  очажком
сидела родня: двое родных братьев, трое двоюродных,  племянники.  К  ним
усадили седоусого Булана. А Органу хан сперва обнял, потом  усадил  всех
ближе к себе.
   А навстречу Чуриле он встал...
   Эти двое были равны.
   Но два меча в одних ножнах не живут - второму хозяину в юрте не быть.
   Князь и бояре опустились на войлоки по левую руку от хана,  на  места
для гостей.
   Поджали под себя ноги.
   Напротив хана, у входа, сидели сыновья. Кубрат был  молод  годами,  и
трое мальчишек не успели еще завести не то что усов -  первого  пуха  на
губах. Но сидели чинно. Только  проворные  глаза  сновали  по  сторонам.
Тервел, Дуло и Безмер.
   По знаку хана внесли низенький стол с угощением. Поставили перед  ним
на пол. Мало что было на том столе, кроме жареного мяса. Кубрат  отрезал
кусочек и съел.  Отрезал  второй  и  протянул  Чуриле,  и  князю  тотчас
принесли такой же стол.
   И так продолжалось, покуда не оделили всех.
   Когда слуги принесли чаши с вином, Кубрат сказал:
   - Чориль-хан, твои воины с севера, те, для  кого  ты  просил  у  меня
Барсучий Лес, не пожелали пойти с тобой в поход? У меня ведь и  для  них
нашлось бы угощение и место возле огня.
   Его сиденье было  выстлано  византийской  парчой.  Драгоценная  ткань
переливалась в свете двух очажков. Боярин Вышата перестал  даже  жевать:
ну-ка, выворачивайся, колодезник!..
   Чурила  отхлебнул  пахучей  березовой  браги  и  ответил   совершенно
спокойно:
   - Они со мной, хан. Они идут по реке.
   Лют  сидя  спал  у  костра,  уронив  вихрастую  голову  на  червленый
княжеский щит. Менял  на  нем  обтрепавшийся  ремень,  думал  кончить  к
возвращению князя... да так и сморился с ножом и с гвоздиками  в  руках.
По другую сторону огня, прижавшись друг к дружке, лежали Видга и Скегги.
Усталость наполнила молодые тела, как вода, по капле наполняющая кружку.
Вдруг заливает высокие края, и выплескивается собранная влага.
   Все прошедшие ночи и дни Лют не ведал, что  такое  покой.  Но  теперь
вокруг были только друзья...
   Верхний конец еще шагал через ночные леса, одолевая последний переход
и наверняка ворча.  На  сей  раз  не  на  князя:  на  Вышату  Добрынича,
бросившего своих.
   Думал молодой князь заставить ослушника вернуться хотя бы после  пира
- не получилось. Из ханской юрты Вышату вывели под руки. Увезли, положив
поперек седла. То ли с горя, то ли еще почему  -  напился  старый  сверх
меры...
   Вот и втемяшилось Чуриле ехать к отставшим самому. Хмелен был - как и
все вернувшиеся от булгар. И оттого неукротимо удал. Уже садясь в седло,
подумал - не кликнуть ли с собою хоть Люта... Но отыскал глазами  сладко
спавшего отрока и не кликнул, пожалел.  Только  Волчок  поднял  лобастую
голову, застучал хвостом  по  земле.  Чурила  нащупал  ногой  стремя,  и
Соколик, фыркая, понес его в темноту.
   Свежий воздух вливался в грудь, точно  прохладная  влага...  Дремотно
шептал вокруг непроглядный сосновый  лес.  Чуриле,  охотнику,  все  было
привычно.
   Правда, когда схлынул заполонивший голову  хмель,  пожалел-таки,  что
пустился один. Да не возвращаться с полдороги.
   Сильные ноги Соколика отталкивали назад лесную тропу. Один  лишь  раз
встревожился  конь,  поставил  уши  торчком...  Чурила  протянул   руку,
потрепал любимца по шее...
   Как вдруг взвилась из-за черных кустов, по-змеиному прошипела стрела!
   Чурилу мотнуло в седле вперед, ткнуло лицом в жесткую гриву: тяжелая,
боевая была стрела. Он еще  потянулся  к  мечу,  оглядываясь  в  поисках
врага. Потом сполз с коня наземь и остался лежать.
   Далеко позади, у костра, как  от  толчка  пробудился  Лют...  Вскинул
голову и увидел боярина Ратибора.
   - Господине! Вернулся князь?
   - Вернулся... Вышатиных поскакал встречать.  Стыд  ожег  Люта  жарким
огнем!
   Даже слезы выступили на глазах. В один миг взнуздал  чалого  и  сунул
Волчку под нос старый ремень:  ищи!  Верный  пес  покрутился  на  месте,
разыскивая следы. Потом рысью пошел в лес.
   Долго-долго вокруг было тихо...
   Потом кусты чуть шевельнулись. Раздвинулись. Выпустили  на  прогалину
человека.
   Был он невысокого роста,  плечист  и  кривоног,  как  все  живущие  в
седлах.
   Он держал в руках туго натянутый лук. Шевельнется упавший - и получит
вторую стрелу. Или конь, если вздумает его защищать. Но  коня  лучше  не
трогать. Хороший конь...
   Медленно, словно к опасному зверю, подобрался к словенину степняк.
   Словении лежал лицом вниз, и оперение стрелы глядело в звездное небо.
Это было плохо. Лучше бы он упал на спину.
   Лучник ткнул лежавшего ногой в мягком сапоге. Тело податливо уступило
удару - ни стона... Тогда ночной гость снял стрелу с тетивы и  нагнулся,
вытаскивая нож.
   Тяжким ковадлом пал ему на голову железный княжеский кулак!
   Волчок вылетел на поляну и встал лапами связанному пленнику на грудь.
   Зарычал  ему  в  лицо.  Чужой  запах  поднимал  шерсть  на   собачьем
загривке... Лют кинулся с седла:
   - Мстиславич! Казни... нерадивого... Чурила отозвался:
   - Не реви... не девка. Помоги лучше.
   Он сидел на земле, прижимая левый локоть к груди, чтобы было  не  так
больно.
   - Стрела в плече... Вынь.
   Лют опустился подле него на колени, высек огонь. Не первое лето ходил
он за князем и стрелу из живого тела тащил не впервые. Обломанное древко
торчало в левом плече. Не нагнись Чурила погладить коня - как  раз  села
бы в самое сердце...
   Лют обхватил пальцами скользкое древко.  Напряженное  тело  с  трудом
отдало наконечник. На всякий случай Лют  спрятал  трехгранное  хазарское
жало и припал  к  ране  губами,  высасывая  кровь.  Кто  знает,  чем  ее
намазали, эту стрелу...
   Они вернулись к войску, ведя пленника на веревке. Там уже  готовились
ехать встречать. При виде раненого  князя  люди  зароптали,  потом  этот
ропот сменился яростным криком. Свет костров пал на  чужака.  Поношенный
грубый халат, затасканные шаровары, смоляные косы  по  пояс.  Колчан  со
стрелами, уложенными головками вверх... Хазарин!
   Стрелок озирался, как ночная птица, вылетевшая на  огонь:  крепко  же
ошеломил его князь... Только щерились  из-под  черных  усов  никогда  не
болевшие зубы. Множество рук потянулось к  нему  -  не  миновать  скорой
расправы! Радогость вмешался:
   - Что делать с ним, княже? Чурила велел:
   - Допроси.
   Хазарина уволокли...
   Кликнули лекаря - и первым, как то не  раз  уже  бывало,  явился  Абу
Джафар.
   Невозмутимо осмотрел рану, попросил показать стрелу.  Потом  попросил
другие стрелы. И долго рассматривал их и вертел, склонившись возле огня.
   - Здесь есть желобки для яда, - объявил он наконец. - Но были ли  они
наполнены, я узнаю не раньше утра. Ибн Мстиландж! Я табиб, и мой  святой
долг - не причинять лишних мучений... Не в моих силах остановить яд,  но
я посоветовал бы прижечь рану железом...
   С той стороны, куда ушел Радогость, долетел дикий, отчаянный крик.
   Стоявшие молча переглянулись... Чурила усмехнулся:
   - Как мне, так и ему... Давай!
   Он не  закричал,  только  вздрогнул.  Абу  Джафар  перевязал  рану  и
размешал в тонкой чашке какое-то питье. Князь  выпил,  не  спрашивая,  и
неведомое зелье сморило его быстро и мягко.
   Лют просидел над ним до рассвета, слушая - дышит  ли...  Видга  молча
устроился около друга. Умри конунг, сын ярла взойдет за ним  на  костер.
Это было ясно.
   Лют едва  просветлел  даже  тогда,  когда  из  предутренних  росистых
сумерек возник Абу Джафар и сказал на ухо Ратибору:
   - Стрела чиста... Малик не умрет.
   Когда с реки начал  подниматься  туман,  хазарину  привязали  на  шею
камень.
   От него мало чего добились, кроме имени: Барджиль.
   Видга и Скегги вместе отправились посмотреть, как его будут топить.
   Когда вода успокоилась, Скегги проговорил:
   - Не так велика была его удача, как ему бы того хотелось.
   Видга ответил:
   - Достаточно велика неудача, но большей он уже не причинит!
   Утренний холод заставил Скегги поежиться. Он сказал:
   Мучитель опоры змеи луны морского коня, удачи не повстречав, ушел  на
темное дно. Дробитель ложа дракона, враг блестящих обручий снова сядет в
седло...
   Он не успел договорить - Видга схватил его за руку:
   - Смотри!
   Туман рассеивался, открывая перламутровую ширь реки. Оттуда,  сверху,
с севера, шли корабли... И первым, мерно взмахивая веслами,  шел  черный
драккар  Халльгрима  Виглафссона.  Виден  был  голубой  плащ   хевдинга,
стоявшего на носу.
   Борт о борт  шли  за  ним  корабли  братьев  и  Торгейра  -  красный,
расписной и синий с белым носом. А рядом с драккарами, не обгоняя  и  не
отставая, резали легкую зыбь  семь  узких  лодий,  вытянутых  и  хищных,
словно стайка речных змей...
   Передняя бежала весло в весло с черным кораблем.
   Это шла боевая снекка Ольгейра ярла.

***

   Был теплый вечер, явившийся на смену жаркому дню. Они все  сидели  на
палубе черного корабля - булгарин, Словении,  вагир  и  халейг.  Четверо
молодых.
   Каждый привел по войску.
   - Вняли мы твоей повести, пресветлый хан Кудряй, - сказал  Чурила.  -
Говорил и я. Тебе, Виглавич, сказывать. Халльгрим спокойно отозвался:
   - О чем, конунг? Я своих людей привел... Пусть ярл говорит.
   Последнее время мало кто видел,  чтобы  он  улыбался.  Посмотрели  на
Олега.
   - Я так мыслю, - поднял голову белозерский воевода. - Славные  князья
и ты, Халльгрим вождь! Четверо  нас,  да  не  быть  же  телу  о  четырех
головах. Кого слушаться станем?
   Сын Ворона откликнулся первым:
   - С меня достаточно моих кораблей...
   Он никогда не командовал таким числом людей, а конниками и подавно.
   Чурила самую малость промедлил.  Обо  всем  успел