поговорить  с  ним
старый Мстислав! И потому князь ответил:
   - Я пособлять тебе шел, Кудряй-хан. А добыта  достанет.  Сам  Олег  -
воевода, не князь, - и  вовсе  промолчал.  Краска  выступила  на  темных
скулах Кубрата... Небывалая честь легла на плечи,  словно  плащ  тяжелой
золотой парчи.
   Он поднялся:
   - Ваши мечи стали моими  мечами...  Братья,  моя  рука  станет  вашей
рукой. И пусть камень поплывет, а хмель погрузнет, если однажды эта рука
обратится против кого-то из вас!
   Когда в небе высыпали частые звезды, Олег один пришел к  кременецкому
князю. Тот, по своему обычаю, ни шатра, ни котла  не  привез,  укрывался
небом, огораживался полем...  Он  сидел  возле  костра,  и  Лют,  верный
меченоша, менял повязку на его плече.
   Олег расспросил о хазарине, дружески пожурил князя за беспечность.
   Отведал испеченной на углях вепревины. Потом сказал:
   - Ведаешь ли, Мстиславич, зачем я пришел... Шила в мешке  не  утаишь,
так ведь у вас говорят? Еще слыхал я: надсаженный конь, надломленный лук
да замиренный друг...
   Чурила отложил початый кусок и повернулся к нему всем  телом  -  одну
шею поворачивать было больно:
   - Ты о чем это, воевода?
   Олег ответил невозмутимо:
   - О том, что лучше оно будет, если я сам тебе расскажу,  пока  другие
не донесли. Не к тебе я шел, княже, и не с тобой. На тебя послан был...
   Темный вихрь закружился перед Чурилой.
   - Дале говори!
   Олег пошевелил в костре и проговорил негромко:
   - Над тобою другого князя нету. Отец твой разве, да вы  одно  с  ним.
Надо мной же господин мой Рюрик. Понял ли, что летось я  тебя  под  него
склонял?
   Чурила молчал.
   - Не пошел ты к нему  добром.  Ныне  же  прислал  он  грозное  слово,
повелел примучить и Круглицу, и Кременец. Мне, воеводе, ведено  собирать
весь язык словенский...
   Ох, какими глазами  посмотрел  на  него  князь!  Не  двумя  -  одним:
опустилось,  будто  прицелилось,  тронутое  шрамом  веко.  Наверняка  не
пожалел бы больного плеча - да Лют унес меч, почистить, наточить.
   И Чурила остался сидеть, ожидая, пока стихнет угар. Ибо не бывало еще
добра от поспешного слова, а того пуще - от поспешного дела...
   - Что же не примучил? - спросил он наконец, и голос  дрогнул-таки  от
задавленной ярости. - Знал же, что я с войском не дома!
   Олег все глядел  в  костер.  Потом  взял  палочку,  выкатил  из  жара
огненный уголь... да и взял его на ладонь!
   - Я в спину не бью, - молвил он тихо. - Не затем гостем у  тебя  жил.
Да и щит мой не о двух сторонах...
   Чурила ударил его по руке, стряхивая уголь. -  Рюрик  твой...  кругом
Рюрик! Думаешь, в благодарность под него пойду?
   На другой день войско догнали гонцы из дому. Привезли всем приветы:
   Нежелане от жениха, Чуриле от водимой. Писаны те  письма  были  одной
рукой - княгининой. Нежелана прочитала свое и так и расцвела. До  вечера
ходила румяная, с ласковыми глазами. И пела что-то тихонько, а  что,  не
слыхали. Звенела вся, как весенний ручей...
   Чурила тоже долго целовал глазами  берестяное  письмо.  Но  после  не
помягчел, ходил такой же, как всегда. Порой, правда, запускал  руку  под
рубашку.
   Письмо трогал или раненое плечо?
   Гонцы переночевали и поскакали обратно, оседлав свежих коней.  Войско
осталось на месте. Хазар решено было  ждать  здесь.  Издалека  слетелись
четыре орла, и каждый устал...
   Халльгрим размышлял...
   Велико и могуче было Мировое Древо  Иггдрасиль.  Вселенная  строилась
вокруг него, подобно жилому дому. Сын Ворона смотрел на противоположный,
необычайно далекий берег. И хмуро думал о том,  что  для  здешней  земли
таким Древом была река Рось. Сколько  племен,  и  каждое  -  целый  мир,
непохожий на остальные,  -  кормилось  у  ее  берегов!  Сколько  он  уже
повидал, а сколько других, еще более удивительных, жило дальше на  юг...
И, должно быть, ведать не ведало, что  есть  такая  страна  на  свете  -
Норэгр...
   Халльгриму впервые хотелось пройти до края весь населенный мир. И  не
ради славы и добычи - просто так, посмотреть. Занятные рассказы сложат о
его походе, когда он возвратится домой.
   Но сперва надо выиграть битву.
   Хазар ждали со дня  на  день...  Отроки-наворопники,  разведчики,  не
покидали седла.
   Однажды случилось  так,  что  четверо  парней,  высланных  князем  на
полдень, привели с собой  человека...  Статный,  седоголовый,  он  шагал
между двумя конями своей охотой,  без  принуждения.  Лицо  у  него  было
словенское, с плеч свисали обрывки богатых одежд.
   - Князя бы мне, - попросил он, когда пришли. - Чурилу Мстиславича.
   Молодые воины только переглянулись - откуда знает?  Чурила  стоял  на
берегу, беседуя с Халльгримом. Отроки и глазом моргнуть не успели, когда
незнакомец вдруг пригнулся и со звериным воем бросился к  Виглафссону...
ни следа не осталось от его спокойного достоинства!
   - Овда!  -  пробормотал  случившийся  поблизости  Азамат.  И  кинулся
наперерез - остановить.
   Но сын Ворона недаром двадцать  зим  носил  на  боку  меч.  Он  успел
обернуться. Без меча - кулаком в грудь отшвырнул  нападавшего  под  ноги
отрокам.
   Сильные руки пригвоздили к земле  рычащее,  извивающееся  существо...
Подошедший князь на миг увидел его глаза: больным, безумным огнем горели
они...
   Отроки хотели связать человека, но Чурила не позволил.  И  постепенно
тот затих сам. Уткнулся лицом в изгрызенную землю и только тяжко  дышал.
Потом поднял голову, опустошенно поглядел на Чурилу... на  Халльгрима...
и вдруг жалко заплакал:
   - И ты... с ними, Мстиславич...
   По знаку князя отроки отпустили его. Он остался лежать.
   - С кем я, - отрезал Чурила, - то дело мое! Ты, пес,  отвечай,  почто
на воеводу моего бросался? Вредоумный отозвался:
   - Не пес я... человек!
   Дорожки слез блестели на грязном лице.
   - Третьяком кличут меня, новогородцем... Али не признал, господине?
   Чурила шагнул к нему, взял за плечи, поднял.
   - Не  серчай,  Мстиславич,  -  судорожно  уцепившись  за  его  локти,
продолжал Третьяк. - Видеть мне их тяжко... Урман тех пять лодий по реке
снизу  идет.  С  хазарами  вместе.  Кораблик  мой  взяли...   ватажников
срубили...
   Его глаза снова дико расширились, он затряс головой,  закусил  зубами
пальцы...
   Халльгрим слушал его бесстрастно.
   Снизу, от кораблей, подошли на шум Хельги и Торгейр.
   - Не серчай, княже, - справившись с собой, проговорил купец. - Сынков
они моих двух... маленьких... а жену...
   Халльгрим вкратце поведал брату о случившемся. Хельги потребовал:
   - Пусть расскажет подробнее, что за люди.
   - Расскажи, Третьяк Рогович, - попросил князь. - То мои мужи, верные.
   Третьяк старательно обходил халейгов глазами. Боялся  не  их  -  себя
самого. Он тихо ответил:
   - И те такие же... И сами, и  корабли  их...  Красивые  корабли...  А
паруса полосатые с синими поперечинами наверху...
   Двое  Виглафссонов  одновременно  повернулись  к  Торгейру.  А   тот,
вздрогнув, шагнул вперед:
   - Как ты сказал?
   От этого голоса новогородец вжал голову в  плечи.  Пальцы  окостенело
скрючились наподобие когтей. И когда он все-таки  поднял  глаза,  то  не
молодой калека-урманин стоял перед ним, а тот, другой, похожий на  него,
как отец на родного сына... и не в рубахе со словенским вышитым узором -
в кожаном панцире с золочеными чешуями, в шлеме, с  обагренным  мечом  в
руке...
   Так он ничего им и не ответил. Торгейр же долго молчал, потом подошел
к Чуриле. Тот сам  двинулся  навстречу,  поняв,  что  что-то  случилось.
Торгейр проговорил:
   - Надо бы мне, конунг, сказать тебе кое о чем. Не поручусь, но  очень
похоже, что в войске, с которым мы  будем  сражаться,  идут  люди  моего
отца.

***

   По дороге Хельги купил себе рабыню.
   Славянка родом, она боялась его отчаянно. Был ли  он  с  нею  ласков,
этого никто не знал. Правда, все видели дорогие застежки, которые он  ей
подарил. Она редко отходила далеко от его палатки. Хельги звал ее Крака,
то есть Ворона. Ее настоящего имени он скорее всего не знал.
   -  Мне  некогда  было  разглядывать  твою  девчонку,  -  сказал   ему
Халльгрим. - Однако я слыхал, будто она похожа лицом на конунгову  жену.
И будто именно за это ты ее купил!
   Он сказал истинную правду, и Хельги немедленно ощетинился:
   - Мне нет дела до жен Торлейва конунга, а ему до моих!
   - Дело твое, - пожал плечами Халльгрим. - Но только я на твоем  месте
был бы больше склонен думать о том, что ему понравится, а что нет.
   Хельги на это ответил, что ему было все равно.
   - Если меня убьют, конунг волен вспоминать либо мою секиру, либо  мою
Краку, это уж как ему будет угодно!
   Его  слова  наверняка  достигли  ушей  князя  и  наверняка   ему   не
понравились.
   Но Чурила умел держать досаду при себе. Впрочем,  этим  двоим  всегда
было уютнее порознь, чем вместе...
   Опытный Кубрат хорошо знал: рать нападающая всегда теряет больше той,
что стоит в обороне. И потому, хоть  и  велико  было  искушение  первому
налететь на хазар, он ему не поддался. Отсюда он двинется,  только  если
Мохо не решится ударить его прямо в чело!
   Ибо у Кубрата не было наемного войска, чья гибель никогда особенно не
печалит. Были лишь те, кого он называл - мои братья...
   А недруг подошел уже совсем близко.
   И случилось так, что Сигурду сыну Олава выпало узнать об этом  раньше
других. Вечно с ним, с Сигурдом, что-то приключалось!
   Всего-то пошел перед  сном  выкупаться  в  реке,  подернутой  парным,
теплым туманом... И едва потянул через голову рубашку,  как  сквозь  эту
рубашку чужие жилистые руки сдавили ему горло, да так, что и крикнуть не
сумел. Задыхаясь, он попытался  отбиться,  но  куда...  разлилась  перед
глазами, затопила густая черная тьма.
   Очнулся Сигурд от боли. Приложили к голому плечу горячую головню!..
   Очнулся,  но  ничего  не  увидел.  На  голове  плотно  сидел   душный
матерчатый мешок.
   Только услышал голоса  да  еще  смех,  обидный  смех.  Рванулся  -  и
заскрипел зубами, ощутив на руках и ногах крепкие путы.
   ...Потом его долго везли куда-то, бросив,  как  тюк,  поперек  седла.
Солнце палило немилосердно. Конский пот разъедал беззащитное тело, роями
садились кусачие твари... Вскоре для  Сигурда  уже  не  существовало  ни
бегства, ни смерти, ни  даже  сознания  беды,  в  которую  попал.  Время
остановилось: только мерные шаги коня,  да  толчки  кровавого  тумана  в
глазах, да приступ за приступом мучительной дурноты...
   Он так и не мог потом ответить, день  или  десять  дней  длился  этот
путь.
   Однако в конце концов Сигурду развязали  ноги,  сняли  мешок  и  даже
облили водой. Настоящей, прохладной, свежей водой.
   Сознание понемногу прояснилось...
   Он лежал на берегу реки, под склонившимся деревом, и утреннее  солнце
светило сквозь ветви. А вокруг стояло десятка два воинов конунга хазар.
   Смуглые, темноволосые, одетые кто в яркий  халат,  кто  в  засаленную
овчинную безрукавку на голое тело. Все они глядели на Сигурда и от  души
хохотали. Чуть поодаль охлябь сидел на мокром коне бронзовокожий  юноша,
гибкий, Как кошка.
   Капли воды искрились на его теле. И он тоже смеялся.
   Когда Сигурда толкнули носком сапога,  он  поднялся  и  сам  удивился
тому, что не упал. Его легонько кольнули в спину копьем: шагай... Сигурд
повернулся и что было силы ударил хазарина головой в живот.
   Он был уверен, что с ним расправятся тут же, на берегу. Но не угадал.
   Избитого, его поволокли дальше. Мохо-шад желал  поговорить  с  языком
без промедления.
   Царевич сидел на пятнистой шкуре барса, поджав под себя ноги. В  руке
он держал чашу с каким-то напитком. Сигурд едва заставил  себя  оторвать
от нее глаза. Он лишь тут понял, какая жажда сжигала его нутро.
   Алп-Тархан сидел тут же, откинувшись на подушки.
   - Пусть моего гостя развяжут, - сказал  Мохо.  Пушистые  белые  перья
колыхались на его шапке. - И пусть ему нальют вина из моих бурдюков...
   Толмач перевел.
   - Благодарю, - ответил Сигурд тоже по-словенски.  И  собственный  рот
показался ему шершавым и жестким, как еловая кора. Он провел  языком  по
разбитым губам и усмехнулся:
   - Если я надумаю звать тебя в гости, конунгов родич, я приглашу  тебя
так же...
   Мохо задумчиво отхлебнул из чаши. Голубоглазый парень навряд  ли  был
из тех, с кем можно договориться добром. Мохо сказал:
   - Я вижу, Чориль-хан и  впрямь  не  побоялся  лечь  под  колеса  моих
колесниц!
   Один ли он явился на помощь булгарской  собаке,  которую  я  отстегаю
ремнем? Или привел с собой кого-то еще?
   Толмач перевел, и Сигурд усмехнулся снова:
   - Наши копья ты станешь считать перед боем. А мы твои - после боя,  в
траве...
   Мохо  откинул  голову  и  прищурился.   Словенский   воин   наверняка
представлял свою участь. Но не боялся ее... Царевич не глядя  тряхнул  в
воздухе опорожненной чашей. Слуга поспешно наполнил ее и вновь вложил  в
хозяйскую руку. И с  испугом  в  глазах  застыл  в  ожидании  дальнейших
приказов. Если бы Сигурд удосужился хоть раз взглянуть на  этого  слугу,
возможно, он признал бы в нем Любима.
   Сигурд сказал что-то, и Мохо нетерпеливо повернулся к толмачу.
   - Он говорит, - перевел тот с низким поклоном, - что сколько-то  дней
назад к ним в руки попал воин моего повелителя... Этот воин умер, назвав
им лишь свое имя, чтобы они знали, чью храбрость вспоминать.  Его  звали
Барджиль.
   Пленник говорит, что  будет  несправедливо,  если  он  откроет  моему
повелителю больше, чем открыл им Барджиль...
   Шад, уже раздумывавший, какие приказания отдавать,  при  этих  словах
вскочил подобно пружине. Чаша покатилась под ноги страже.
   Он сказал Сигурду, обойдясь на сей раз без толмача:
   -  Ты  не  менее  мужествен,  чем  Барджиль,  пирующий  ныне  в  юрте
храбрецов!
   Но твой хан меньше ценит отвагу воина, чем я, и ты в этом  убедишься.
Отныне ты ездишь с моими лучшими всадниками. Я сказал!
   Сигурд стоял перед ним ободранный и мокрый... Вот  теперь  земля  под
ним покачивалась вполне ощутимо. И жестокая боль  разгоралась  в  кистях
рук, освобожденных от слишком тесных пут. Он наконец заметил Любима: тот
показался ему медузой, выброшенной на скалы...
   - У меня есть вождь, - сказал он царевичу. -  И  не  на  тебя  я  его
променяю.
   Он шагнул вперед и рухнул, зарывшись  лицом  в  жухлую  траву.  Копья
аль-арсиев мгновенно взвились на защиту царевича, но замерли на полпути,
потом медленно опустились обратно.
   Алп-Тархан проговорил, посмеиваясь в усы:
   - Теперь ты можешь бросить его  шакалам.  Или  отпустить,  это  будет
достойно. Поверь, толку с него не будет.
   Но тут к ним подошел еще один человек, и стража почтительно перед ним
расступилась. Он сел рядом с Алп-Тарханом на правах равного, и воины его
свиты встали у него за спиной. Они возвышались над хазарами, точно сосны
над ольховым подлеском.
   - Не  больно  сговорчив,  как  я  погляжу,  -  поглядев  на  Сигурда,
проворчал вновь пришедший.  Он  говорил  по-хазарски  плохо,  с  сильным
акцентом. А голос у него был надсаженный и скрипучий.
   - Жаль, что тебя не было здесь раньше, - сказал полководец и дружески
протянул ему подушку. - Ты послушал бы, как  разговаривают  в  плену  те
самые воины, с которыми будут драться твои славные молодцы.
   Пришелец внимательно разглядывал Сигурда. Когда  его  перевернули  на
спину, он прищурился и проговорил:
   -  Действительно  жаль...  Тор  свидетель,  вы  ничего  от  него   не
добьетесь.
   Было бы неплохо, если бы его отдали мне...
   Несколькими днями позже, темным вечером,  младший  сын  Можжевельника
подъехал к лагерю халейгов на хазарском коне. Сторожевые признали его  и
окликнули:
   - Будь здоров, Олавссон! - сказал один. - Похоже на то, что  ты  и  в
седле так же проворен, как у руля. Какая красавица тебя принимала?
   Другой предупредил:
   - Халльгрим хевдинг навряд ли тебя похвалит, А третий попросту стащил
его с лошади и так стиснул могучими руками, что хрустнули кости,  потому
что это был Бьерн.
   Сигурд высвободился и спросил без улыбки, устало:
   - Хевдинг где?.. У меня новости для него...

***

   Он ушел в сторону палатки Виглафссона, так и не рассказав им о  своих
приключениях.  Сторожевые  было  обиделись,  а  Бьерн  собрался   бежать
обрадовать отца, когда со стороны лагеря  показались  пятеро  всадников.
Передним ехал Сигурд. За ним - сыновья Ворона, все трое. И  последним  -
Торгейр.
   Халльгрим сказал Бьерну:
   - Я скоро вернусь.
   ...Вот так они и встретились опять. Далеко, далеко от родного берега.
В чужой стране. У степного костра...
   Гудмунд херсир поднялся навстречу старшему Виглафссону:
   - Здравствуй... Наша удача велика! Я рад, что у гарда-конунга служишь
именно ты, а не кто-то другой!
   Он смотрел на рослого Халльгрима снизу вверх. Он совсем не  изменился
за это время. Только в бороде прибавилось седины. Халльгрим сказал ему:
   - Здесь у меня есть кое-кто, кого тебе,  я  думаю,  захочется  обнять
больше, чем меня.
   Он отодвинулся в сторону, и Торгейр молча шагнул вперед. Даже в свете
костра было видно, какая бледность покрыла его лицо.
   Как ни хорошо  умел  Гудмунд  херсир  сдерживать  свои  чувства,  это
оказалось слишком даже для него. Он  пошатнулся,  как  от  удара.  Потом
бросился вперед и схватил сына за локти:
   - Торгейр! Мой Торгейр!
   - Отец, - сказал Торгейр и положил голову на его  плечо.  Восемь  зим
они не видели друг друга.
   - Теперь я никуда тебя не отпущу, - сказал Гудмунд. -  Ты  будешь  со
мной.
   Не для того я тебя разыскал, чтобы вновь потерять!
   Они сидели вокруг костра: Халльгрим, Хельги, Эрлинг. И те двое,  отец
и сын. Сигурд и Гудмундовы люди сторожили коней.
   - Не годится мужам спешить, - начал Халльгрим. - Но Олавссон говорил,
у тебя к нам дело...
   Гудмунд не сразу смог собраться с мыслями.
   -  Сколько  тебе  заплатил  гарда-конунг,  Халльгрим?  -  спросил  он
наконец.Я к тому, что навряд ли он богаче конунга хазар.  Этот  заплатит
тебе вдвое больше, если ты станешь служить у него!
   Сыновья Ворона переглянулись... Хельги сказал:
   - Я еще никогда не торговал своим мечом.
   Толстая жила напряглась у него на лбу. Эрлинг ответил спокойнее:
   - Торлейв конунг не обещал нам ничего, кроме нашей доли добычи.
   Халльгрим отозвался последним:
   - В Стейннборге осталась жить моя жена.
   Торгейр промолчал... Гудмунд засмеялся:
   - Свою жену ты получишь обратно, когда Стейннборг будет взят.  И  еще
жену конунга в придачу, если тебе повезет!
   Хельги не выдал себя ни звуком, а ведь молчание наверняка далось  ему
тяжело. Халльгрим глядел в костер... Потом он проговорил неторопливо:
   - Я был бы рад идти с тобой,  Гудмунд  Счастливый,  по  одну  сторону
стены щитов. Но я был рядом  с  Торлейвом  конунгом  на  тинге  стрел...
Однажды мне показалось, будто мой сын пожелал нас поссорить.  И  у  меня
нет больше сына, Гудмунд. Я не оставлю Торлейва за  все  золото  конунга
хазар. И даже если этот конунг  сам  придет  меня  просить.  Хотя  тебе,
конечно, лучше знать, насколько он богат...
   Он редко произносил такие длинные речи. Гудмунд вздохнул и проговорил
с горечью:
   - Не такой виделась мне эта встреча, сын Хравна! Однако теперь я вижу
- ты вырастил себе иную судьбу. Я же хоть и не приобрел новых воинов для
своего конунга, но зато вернул себе сына...
   Он сделал движение, чтобы  встать,  и  тут  Хельги  неожиданно  подал
голос.
   Все обернулись к нему, и он сказал:
   - Торгейр - мой побратим. Херсир, наши руки встретились под  полоской
земли, так что теперь ты родич и  мне.  Я  смотрю,  ты  еще  возишь  меч
Разлучник и копье Гадюку, что мы тебе подарили. Я думаю, Торлейв  конунг
не слишком огорчится, если увидит тебя и твоих людей на своей стороне!
   Гудмунд вскинул голову: было видно, что такая мысль ему не  являлась.
Но глаза погасли так же быстро, как загорелись. Он глухо ответил:
   - Нет. Мне-то все равно, какому вождю служить. Но на сей раз мо