ошадям. Вячка посадили на свежего коня и потащили
с собой. Поддерживали справа и слева, чтобы не выпал из седла. Авось  не
помрет.
   Вихрем пустились они за ворота. Впереди  князь,  за  князем  Лют,  за
Лютом - стремя к стремени -  отроки  и  боярин  Вышата,  случившийся  во
дворе. Пролетели по улице, разбрызгивая талую грязь. Пешцы шарахались  к
заборам. Вырвались за стену и прямиком поскакали на Рось.  Соступили  на
крепкий лед, помеченный кое-где лунками рыболовов. И  тут,  рассыпавшись
веером, погнали коней к полудню.
   Изжелта-серое  небо  летело  над  головами,   роняя   редкие   липкие
снежинки...
   Когда шея Соколика залоснилась от  пота,  впереди  замелькали  черные
точки.
   Подъезжавших было девять, почти все конные. Двигались  они  медленным
шагом, оберегая двоих пеших. А те несли за шесты самодельные носилки...
   Пуще прежнего погнал Чурила дымившегося коня. Радимовы люди двинулись
было вперед - пасмурный  свет  мелькнул  на  лезвиях  мечей.  Но  узнали
кременецкого князя, расступились. Он же подлетел, осадил коня и с  седла
нагнулся к носилкам.
   На носилках лежал... не  Радим,  то,  что  от  Радима  осталось.  Еле
шевелились поверх одеяла  беспомощные  руки,  чью  прежнюю  силу  Чурила
хорошо знал.
   Сплошные повязки укрывали лицо, прятали глаза...
   Радим почувствовал движение вокруг и прошептал:
   - Вячко, ты?
   Чурила спешился. Взял его руку и едва совладал с собственным горлом:
   - Тебя ли вижу в  скорби  такой,  княже  Радим?  Услышав  его  голос,
кругличанин встрепенулся. Но приподняться не смог.
   - Помирать к тебе ползу, Мстиславич... Прогонишь?
   Суровые гридни снова зашагали вперед. Чурила пошел рядом с носилками.
   - Бери нас, Чурило Мстиславич, - угрюмо сказал  боярин  Доможир.  Как
почти все Радимовы люди, он был ранен и в седле держался с трудом. -  Не
сражаться ему боле. Ты же после него воевода у  нас  первый!  Бери  нас,
князь! Веди на хазар!
   Чурила отозвался:
   - Про то вечу решать... Расскажи лучше, отколь беда такая?
   Он смотрел на Радима, уже понимая, какую цену заплатил тот за  науку,
как дорого купил поздно пришедший ум.
   Доможир рассказал.
   Мохо-шад проболтался, не проехав  половины  дороги.  Вся  честь,  что
ждала Радима в столице хазар, звалась подчинением и данью. Легкой  данью
- для мира. А  самому  князю  жить  в  городе  Атыле  гостем  у  хакана.
Заложником, иначе говоря.
   Радим обозвал Мохо шелудивой собакой  и  тут  же  велел  поворачивать
назад.
   Но царевич обиды не стерпел. Хоть и сорвалась рыба, а просто  так  не
уйдет.
   Распрощались хазары, сами же ночью налетели на становище кругличан.
   Расшвыряли полтора десятка воинов, зарубив на месте почти половину. А
самого князя схватили  живым.  Двоих  людей  не  пожалели  для  этого  в
отчаянной схватке.
   Всласть поиздевались, да и бросили умирать на снегу...
   И не видать бы больше госпоже Круглице  своего  Радима,  если  бы  не
булгары. Крепко, знать, надоела доля заложника ханскому брату  Органе...
С двоими верными товарищами сбежал он от царевича Мохо.  И  увез  князя,
разыскав его еще живым.
   Чурила шел подле Радима, держа его руку в своей.
   - Ко мне поедем, Радко. В Кременец.
   Органа сидел в седле прямой как стрела, гордо уперев руку в бедро.
   Боярин Вышата подъехал к нему и спросил:
   - Скажи... не видал ли ты у хазар нашего мальчишки... словенина?
   Он до боли стиснул пальцами ремни поводьев.
   - Видел, - ответил Органа. - Он чистил Мохо-шаду  сапоги  и  коня.  И
пусть вечное небо покарает меня, если я не предлагал ему  бежать  вместе
со мной. И если ему не помешала лишь собственная трусость.
   Ничего не сказал боярин Вышата. Только, внезапно задохнувшись, рванул
ворот, и полетела прочь дутая серебряная пуговица...
   Так они и въехали  в  Кременец.  Носилки  с  Радимом,  Чурила,  воины
кременецкие и круглицкие бок о бок... Переполошенный народ выскакивал из
дворов и шел следом, словно на вече. Горестную повесть передавали из уст
в уста, жалостливые женки утирались. Но все видели  -  совершилось-таки,
слились наконец две совсем было потерявшие друг дружку тропы...
   В Новом дворе приготовили для Радима чистую ложницу. Хотели нести его
туда немедля - носилки не поворачивались в узкой двери. Тут  Чурила,  не
отходивший прочь ни на шаг, наклонился над Радимом, да и поднял  его  на
руки.
   Легким, совсем легким показался ему злосчастный князь. Бережно шагнул
Чурила за порог - не тряхнуть бы, не качнуть...
   - Мстиславич... - позвал Радим. Он не понял, что произошло.
   - Здесь я, - отозвался Чурила. -  Ты  потерпи.  Поползла  вверх  рука
кругличанина - обнять за шею, но не дотянулась, повисла... Верные гридни
топали следом, скрипя ступеньками всхода.
   В ложнице навстречу князю поднялся Абу Джафар. Ни за ним, ни за иными
лекарями послано не было: про все подумать не успели. Абу Джафар  пришел
сам.
   - Не сердись, что я без твоего  зова,  Ибн  Мстиландж,  -  поклонился
ученый.
   - Я, впрочем, считаю, что помощь может являться и незваной...
   - Я не знаю этого человека! - сипло сказал Доможир. - Он темен лицом,
как Чернобогов слуга! Не дадим князя!
   Чурила уложил Радима, и тот, почувствовав под собой твердую  лежанку,
заметно успокоился, вытянулся, облегченно вздохнул.
   Чурила кивнул на Абу Джафара и сказал боярину:
   - Хватит с тебя и того, что я ему доверяю. Лечить будет он.  А  лицом
ты сам ныне не светлей...
   Слова кругличанина наверняка задели табиба,  но  он  ничем  этого  не
показал. Коротко сотворил молитву и приступил к  делу  так  невозмутимо,
точно и не князя отдали ему в руки, а ни на что  не  годного  полуживого
раба... На Чурилу и восьмерых кругличан  он  внимания  не  обращал.  Его
тонкие пальцы ни разу не заставили Радима застонать.
   Наконец он сказал:
   - С помощью милосердного Аллаха и  благодаря  своей  внутренней  силе
твой друг, малик, может  остаться  среди  живых,  хотя  ангел  смерти  и
приготовился унести его душу. Не в моей власти дать ему  новые  глаза  и
зажечь в  них  божественный  свет,  но  для  других  его  ран  лекарство
найдется. Я принес редкостный и драгоценный бальзам, именуемый -  асиль,
то есть благороднейший, безупречный...
   Чурила перебил:
   - Он должен жить. А за бальзам я тебе заплачу, хотя бы  мне  пришлось
продать коня.
   Абу Джафар опустил глаза и покачал головой.
   - Пусть принесут молоко и вино, - сказал он затем.  -  Но  не  обижай
меня, малик, я говорил не о плате. Здоровье твоего друга будет для  меня
желаннейшей из желанных наград. Тебе некогда меня слушать. Но знай,  что
лекарством,  которое  я  предлагаю,  можно  смазать  разрезанную  печень
барана, и она срастется даже вынутая из тела. Так велика его сила...
   Рабыни  бегом  принесли  требуемое.  Абу   Джафар   вынул   крохотный
стеклянный пузырь с темным и тягучим, как смола, веществом.  Пробормотал
что-то на  своем  языке.  Снял  крышку  и  зачерпнул  костяной  ложечкой
драгоценный черный асиль...
   К вечеру круглицкие частью уехали к себе, иные же остались,  не  имея
сил продолжать путь. В том числе Вячко и Доможир. Они хотели  устроиться
на ночь подле князя, но Радим предпочел остаться один.
   Ночью Чуриле не спалось... Они со Звениславкой так и  жили  в  Старом
дворе, однако  домой  он  не  пошел.  Княгиня  разыскала  мужа  и  долго
старалась его успокоить, но все вотще.
   - Брата моего покалечили, - сказал ей Чурила. - Понимаешь?
   Среди ночи он и вовсе поднялся и, одевшись, пошел проведать Радима.
   Тот тоже не спал. Ему, слепому, больше не нужен был свет. Но лежать в
темноте казалось слишком уж неуютно; и потрескивал у  постели  трехрогий
светец, с шипением ронявший угольки в плошку с водой...
   Чурила, охотник, подобрался к двери бесшумно. Но Радим точно почуял.
   Вынырнула из-под одеяла, протянулась рука. Метнулась по стене тень.
   - Кто здесь?
   - Я пришел, - отозвался Чурила. Сел возле больного и усмехнулся:
   - А что, князь, решил, душить тебя идут впотьмах?
   Радим промолчал.
   - Что не спишь? - спросил кременецкий князь. - Устал, поди.  А  утро,
сам знаешь, мудренее.
   Радим беспокойно шевельнулся, ощупью нашел  его  колено,  положил  на
него руку.
   - Уснул бы, да не всякую думу заспишь... Без зубов грызет.  Спрашиваю
себя, Мстиславич... Вот если бы не я тебя, а ты меня тогда... плеткой...
А потом ко мне же притек... Мстиславич... Помоги сесть!
   Чурила обнял его, усадил. Жесткий кашель согнул Радима дугой, затряс,
отнимая  последние  силы.  Обратно  на  подушку   Чурила   опустил   его
изнеможенного, взмокшего. Бережно укрыл. Радим с трудом переводил дух.
   - А я вот думаю, - сказал ему Чурила. - Если  бы  меня  уходили,  как
тебя.
   Пошел бы я к тебе или нет?
   - Умру я, - проговорил  Радим  тихо,  как  о  деле  решенном.  -  Сам
виноват, сам расхлебаю. Один я на свете... У тебя же, ведаю,  сын  скоро
будет. Дружине велю... пусть в Круглице посадят... Чтобы никогда боле...
Слышишь ли?
   - Я тебе умру, - сказал  Чурила.  -  Спи,  Радко,  сон  лечит.  После
говорить станем, окрепни сперва.
   Потом он вышел за дверь... и тут же не услышал,  больше  почувствовал
чье-то присутствие рядом с собой в темноте!
   Счастье неведомого татя, что Чурила не был оружен. Метнулась во  мрак
железная княжеская рука. И сцапала змеившуюся, убегавшую девичью косу.
   - Ого! - сказал он и потащил косу к себе, наматывая на кулак. На  том
конце ойкнуло, и князь выволок в полосу света упиравшуюся девушку.
   -  Попалась  рыбка,  да,  смотри,  золотая!  -   сказал   он,   узнав
Нежелану.Тебя кто сюда пустил, поляница? Лют? С  Люта  утром  спрошу,  а
тебе сейчас рубаху-то подыму да ремнем...
   - Что там, Чурило? - позвал из  ложницы  Радим.  Услыхав  его  голос,
Нежелана  вдруг  с  отчаянной  силой  рванулась  из  рук  -  князь  едва
увернулся, не то укусила бы, - кинулась в дверь и пала на  колени  подле
Радима.
   - Я, княже! - в голос заплакала бесстрашная Выша-тична.  -  Не  гони!
Жить останешься, служить  тебе  буду,  а  умрешь,  на  костер  за  тобою
взойду... только не гони...
   Радим повернул голову, слепыми пальцами нашарил девичье плечо.
   - Да ты кто, милая?
   Чурила смотрел на них, прислонившись к двери...
   Когда под утро в ворота стал ломиться Вышата Добрынич, к нему вышли и
князь, и молодая княгиня.
   - Куда дочку дел? - ярым вепрем заревел старый боярин. И схватился за
меч:
   - Мало тебе, сыновей я лишился, последнее отымаешь?!
   - Не кричи, Добрынич! - сдвинул черные брови Чурила. - Здесь  она.  И
живехонька, пойдем, покажу!
   Звениславка пошла рядом с мужем, пряча под широким плащом свое ночное
убранство. Вышатины молодцы с факелами,  с  оружием  остались  у  ворот.
Княжеские ощетинили против них копья.
   - Загляни, жена... - велел Чурила, когда они приблизились к  ложнице.
- А ты, боярин, помолчи!
   Звениславка сунула голову в дверь и кивнула, приложив палец к губам.
   Вышата нетерпеливо двинулся вперед.
   Дочь его Нежелана сидела около израненного князя, и  тот  спал,  дыша
очень спокойно... Увидя отца, Нежелана так и  блеснула  глазами.  Словно
готовилась защищать любимого даже от него...
   Отвернулся боярин, тяжело прилег спиной к ободверине.  Закрыл  глаза,
застонал...
   - Что плачешь, боярин? - спросил Чурила вполголоса. - Княгиней  дочка
будет, не ты ли того хотел?
   Светлая Богиня Жива побеждала злую ведьму Морану. По ночам  зима  еще
торжествовала; еще заращивала льдом и инеем прорехи, что наносили  ей  в
дневных сражениях сияющие солнечные мечи. Но все глубже  ложились  синие
проталины, и тяжелые войлочные облака  постепенно  освобождали  небо.  И
небо поднималось  все  выше  -  вверх,  вверх,  чистое,  ясное,  готовое
наполниться ликующим пением птиц...
   - Что невесел, Виглавич?  -  спросил  Халльгрима  Чурила,  когда  они
однажды вместе ехали из Круглицы домой.
   Халльгриму дорого обошлась минувшая зима. Суровое лицо осунулось  еще
больше, по щекам, сверху вниз, легли угрюмые складки. На висках и в усах
проглянула седина. Он сказал:
   - Скоро птицы полетят к  северу,  конунг.  Его  халейгов  поедом  ела
тоска.
   Старый Олав осматривал корабли, готовя их к тому  дню,  когда  должна
была вскрыться река. И говорил сыновьям:
   - Они привыкли к морю, дети. Я думаю, им тоже снится морской прибой.
   Люди все чаще смотрели на север. И ждали весны с непонятной тревогой.
   Как будто ей предстояло что-то переменить...
   Видга-Витенег был теперь в младшей княжеской дружине  за  своего.  Не
всем нравилась его  нелюдимость  и  невмерная  -  не  по  летам,  не  по
заслугам! - гордость. Но в ратной науке ему  среди  отроков  ровни  было
немного. Видгу в дружине начали уважать.
   В Урманском конце он с того самого дня не появлялся ни разу.  И,  как
мог, избегал его обитателей. Выздоровевший Скегги ходил  туда  несколько
раз, но Видга не спрашивал, что новенького. Даже о том, что Торгейр  сын
Гудмунда взял в жены Любомиру, а приданое невесте справил сам конунг,  -
Видга выслушал равнодушно...
   Однажды, когда он чистил своего коня, на княжеский двор явился  Бьерн
Олавссон. Молодой кормщик разыскал отрока Чекленера и заговорил с ним, и
Видга, стоявший  поблизости,  слышал  каждое  слово.  Бьерн  похвалил  и
погладил лошадь отрока, спросил,  не  болела  ли  у  Чекленера  когда-то
раненная голова, потом пожаловался, что  поскользнулся  на  льду,  когда
переходил реку, и промочил ноги.
   Совсем уже собрался уходить и напоследок обронил как бы невзначай:
   - А что, скажи, мерянин, здорова ли твоя сестренка Цылтий?  Я  помню,
вы с ней были похожи... Чекленер ответил весело:
   - Дома говорили, нам с ней надо было родиться двоими братьями.
   - Я к тому, - сказал Бьерн, - что у Сигурда уже двое парней, а я  все
не женюсь. Послушай, отдашь ли ты мне сестру?
   Мерянин почесал льняной затылок  и  посоветовал  Бьерну  спросить  ее
саму, он, мол, не собирался ее принуждать. Бьерн ушел  очень  довольный.
Можно было не сомневаться,  что  скоро  на  той  стороне  реки  примутся
готовить еще одно торжество.
   Булгарин Органа с двумя товарищами, Шилки и Талутом, жил  у  князя  в
великой чести. Хану Кубрату сразу послали весть о возвращении родича, но
торопиться  домой  Органа  не  стал.  Беглому  заложнику  было   о   чем
порассказать союзным князьям, и те слушали жадно.
   О городах из белого камня, внутри которых  стояли  войлочные  юрты  и
курились очаги землянок. О хакане, что весной  отправлялся  кочевать  по
своим владениям, сопровождаемый войском. И ни один из простых воинов  не
смел приблизиться к нему на полет стрелы, чтобы не  осквернить  взглядом
священную особу царя...
   Об аль-арсиях - избранном отряде арабов, не знавших себе равных в бою
и имевших за то привилегию не сражаться против единоверцев... О  знатных
вельможах, что поколениями женились на красивейших  пленницах  и  оттого
были светлокожи, мягковолосы и без выпирающих скул. Вот  и  называли  их
белыми хазарами и считали едва не за особый народ.
   И о  хазарах  черных  -  простом  люде,  жившем  жизнью  охотников  и
пастухов,  люде  бронзоволицем,  узкоглазом,  с  черными  косами  жестче
конских хвостов...
   Самого хакана булгарину видеть не привелось. Но он хорошо помнил, как
однажды по степи разлетелась весть о смерти царя.
   Богатую тризну справил по умершему род Ашины-Волка, издавна рождавший
правителей. Множество могил - с избу каждая - вырыли для него  послушные
руки рабов. И все могилы, кроме одной, оставили пустыми,  а  могильщиков
предали смерти, дабы ничья рука не потревожила священных костей...
   А молодому царю, сыну прежнего, надели на  шею  веревку.  И,  затянув
хорошенько, спросили: сколько хочешь править?  Столько-то  и  столько-то
лет, - полузадушенно  прохрипел  новый  хакан.  И  вступил  на  престол,
заранее зная, что его убьют точно в назначенный срок. Если только прежде
он не умрет сам.
   Ибо иначе оскудеет божественная сила хакана и удача оставит народ...
   Между тем солнце ходило по небу с каждым днем все выше и веселей. Еще
немного, и польют теплые весенние дожди. Вскроется,  полезет  на  берега
Медведица. А там заворочается, загрохочет льдинами сама великая Рось...
   Князь Радим не умер. Раны его заживали. То ли помогло чудодейственное
лекарство асиль, то ли впрямь сыскалась в князе могучая сила, на которую
так надеялся Абу  Джафар.  Одно  было  ясно:  давно  бы  ему  спать  под
курганом, если бы не  Нежелана-поляница.  Слепой  Радим  узнавал  ее  по
шагам. Он давно уже переименовал ее в Ненагляду и только жалел,  что  не
насмотрелся вдоволь на ее красоту, пока имел глаза.
   И еще он говорил, что это раньше он был темен, а ныне прозрел...
   Частым гостем стал в Новом дворе боярин Вышата.  Дочь  встречала  его
радостно,  ластилась  к  отцу,  чувствуя  себя  виноватой.  Всякий   раз
уговаривала посидеть подольше. Сама, однако, домой не  шла.  Мало-помалу
Вышата вроде как привык, что не далее лета проводит ее  в  Круглицу.  Но
заметно тяжелее сделался его шаг, и гладкая палка, с которой он и раньше
не расставался, теперь была нужна ему не только для красы.
   Любима же поминать при нем было опасно...
   Полные дни сиживал он у Радима.  И  нередко  они  беседовали  втроем,
потому что к Радиму заглядывал Хельги Виглафссон.  Радим  ему  нравился,
Вышату он терпел, Чуриле молча кланялся. Княгиню Звениславку всякий  раз
останавливал, спрашивал, как здоровье и не надо ли ей чего.
   Радим ощупывал его секиру, примерял ее к руке и в который раз  просил
рассказать о поединке с Рунольвом.
   Зима сдавала все больше. На глазах уступала  теплу.  Скоро,  скоро  в
каждой избе хозяйки примутся месить пухлое сладкое тесто  и  вылепят  из
него маленьких птиц. Потом этих птиц обмажут медом и пойдут  с  ними  за
городское забрало закликать в гости весну. На утренней заре расстелят  в
поле чистый новый холст, положат на него душистый пирог  и  оставят  все
это  в  дар  матушке  Весне.  Пусть  она,  краса  ненаглядная,  отведает
угощения, оденется в новину и уродит взамен добрый хлеб и долгий лен...
   А там сожгут страшное чучело - злодейку Морану.  И  напекут  в  честь
Солнца блинов, румяных и круглых, как оно само.
   А там сойдет снег и настанет пора бросить в землю  зерно.  И  незримо
поскачет по полям на  белом  коне  юный  Ярила.  Босоногий,  похожий  на
девушку, в белом плаще, в венке из цветов, с житными колосьями в руке...
Никто не увидит его, но  почувствуют  все:  по  смятению  в  сердце,  по
неясной тоске, той самой, что  гонит  прочь  сон  и  заставляет  молодых
девушек на ночь глядя продевать косу  в  висячий  замок  и  с  волнением
обращаться к еще неведомому жениху:
   - Приди, милый, приди во сне ключика попросить...
   И даже старый Щелкан начнет доставать и нюхать высохший пучок пахучей
степной травы, что осенью привез ему Лют.
   Скегги сын Орма, ходивший к  роднику  за  водой,  распахнул  двери  и
закричал:
   - Гроза собирается, Видга хевдинг, промокнешь!
   В круглолицем мальчишке не узнать было прежнего заморыша.
   Лют и Видга охорашивались, окончательно приводили в порядок оружие  и
одежду. День этот был необыкновенным: накануне у молодого князя  родился
маленький сын.
   В его доме еще не успели  позакрывать  двери  и  сундуки,  отворенные
настежь для облегчения трудов юной  княгини.  А  счастливый  Чурила  уже
отправился к дубу, в святилище, и своими руками принес  в  жертву  быка.
Жертвенной кровью напоили землю, а череп  зверя  с  рогами  повесили  на
ограду: пускай заодно неповадно будет и всякой скотьей болезни. Мясо  же
сложили в телегу и отвезли в Новый двор.
   Большой праздник будет нынче в княжеском доме!
   Двоим отрокам надлежало быть на том пиру. Только место их было не  за
накрытыми столами, не среди веселых гостей. Изобильные  яства  они  лишь
понюхают... Лют встанет подле князя и станет следить, чтобы  не  скудела
перед ним еда-питье. А Видга в  числе  прочих  отрок