осы  и  кольнул  в  ребра  концом  ножа...  Парень
вздрогнул и остался стоять неподвижно.
   - Ты кто такой? - спросил его Халльгрим.  Северной  речи  пленник  не
понял, но догадаться, о чем спрашивали, было нетрудно. Он поднял  голову
и гордо ответил:
   - Ингрикот!
   Халльгрим указал ему на солому:
   - Твое?
   Парень что-то ответил на своем языке.
   - От него  зверем  пахнет,  -  сказал  Сигурд.  -  Лосем.  Может,  он
оборотень?
   Халльгрим  поискал  глазами  Можжевельника.  Но  Олав,  встретив  его
взгляд, только пожал плечами. Семь раз  он  бывал  в  здешних  местах  и
неплохо знал реку.
   Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.
   - Я подвесил бы его вверх ногами, - сказал Бьерн. -  Над  костром.  А
если брату сделается хуже...
   - Помолчи, Бьерн, -  перебил  Халльгрим.  -  Спросят  тебя,  тогда  и
посоветуешь. Давайте-ка его  к  свету...  И  пусть  позовут  сюда  раба,
которого Ас-стейнн-ки купила в Бирке!
   Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и  больше
не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И
уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу  и  почти
добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном  и,
стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него  станется  вмиг  обрасти
перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьерн успел связать  ему
руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.
   Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошел Улеб  и  с
ним сама Звениславка.
   -  Ас-стейнн-ки,  -  обратился  к  ней  Халльгрим.  Он  сидел  против
пленника, на одном из катков, подпиравших киль  черного  корабля.  -  Ты
говорила, твой невольник родом из  Альдейгьюборга,  значит,  знает  этот
народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой  и  зачем  пришел.  Он
называет себя ингром!
   Улеб по-урмански понимал лучше чем надо: все-таки в Ладоге родился, а
туда, как в Бирку, кто только не приезжал.  Ишь,  князь-то  заморский  -
погнушался обратиться  к  холопу,  с  госпожой  заговорил!  А  давно  ли
именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней,  те  вовсе  в
пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
   - Улебушко Тужирич, -  обернулась  к  нему  Звениславка.  -  Слышишь,
Виглавич поговорить тебя просит...
   Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей
отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду -  эх,  и  счастлив  же
будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге
ижорцу... А что?
   Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
   - Говорить-то что?
   Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
   -  Ты,  трэль,  знаешь  ли  этот  народ?  Улеб  ответил  тяжело  и  с
ненавистью:
   - Знаю! Живут они здесь, на Неве,  а  пришли,  говорят,  откуда-то  с
севера.
   Мы ижорой их зовем... Халльгрим положил ногу на ногу.
   -  Переведи-ка  ему...  Я  хочу  знать,  кто  он  и  что  ему   здесь
понадобилось!
   Улеб повернулся к пленнику -  но  тот  неожиданно  обратился  к  нему
первым.
   - С ними плывешь? - недобро  щурясь,  спросил  он  Улеба  на  ломаном
языке. - Прилип к сапогам, грязь болотная?
   - Не тебе меня лаять! - по-корельски осадил его Улеб. -  Не  на  того
гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе,  дурню,  хочу.  А  кроме  меня  да
хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты  такой
есть.
   Ижор посмотрел на него так,  словно  это  не  он,  а  Улеб  стоял  со
скрученными руками.
   - Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному  большому  камню  и
подарят речному хозяину. А хозяйку твою...
   - Что он там говорит? - спросил Халльгрим. - Переведи!
   - Ругается, - ответил Улеб. - Обещает в реку побросать!
   Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:
   - Еще просит, чтобы развязали. Так ни слова больше не молвит...
   Хельги Виглафссон стоял рядом  с  братом  и  молчал,  не  участвуя  в
допросе.
   Он прибежал голый  до  пояса  -  длинный  шрам,  оставленный  секирой
Рунольва, белел на груди.
   - Пускай развяжут, - сказал он, выслушав ижора. - Никуда не денется.
   Бьерн и Сигурд не двинулись с места, возиться  с  веревками  пришлось
Улебу.  Узлы  были  затянуты  от  души  -  еле  совладал.  Ижор   двинул
посиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.
   - Теперь пусть говорит, - велел Халльгрим. - Пусть скажет, почему  он
решил сжечь корабль! Я не трогал ни его самого, ни его род!
   Ижор выслушал. Стиснул кулаки,  шагнул  вперед  и  заговорил.  Каждое
слово летело - как плевок!
   - А ты что молчишь?  -  с  внезапным  подозрением  спросил  Халльгрим
Улеба. - Переводи, я сказал! Все, как есть!
   Трудновато было его обмануть. Улеб скрепя сердце перевел:
   - Он говорит, что ненавидит и тебя, и все ваше племя.  Что  вешал  бы
вас, пока хватило бы деревьев в  лесу.  Потому  что  на  ваших  кораблях
всегда приплывает беда, и  надо  бить  вас  сразу,  не  дожидаясь,  пока
нападете!
   Хельги смерил пленника глазами:
   - А он молодец, этот финн... И мало  верится  мне,  что  он  окажется
простым рыбаком. А ну, спроси его!
   Улеб  спросил.  Ижор  ответил,  и  сыновья  Ворона  разобрали  слово,
показавшееся им знакомым: кунингас.
   - Он говорит, - перевел ладожанин, - что  его  отец  был  старейшиной
рода, а дед вовсе первым, кто здесь поселится... Но пять  дней  назад  с
моря нагрянули корабли, такие же, как ваши. И его отец и четверо братьев
погибли в бою, прежде чем их удалось  прогнать.  Халльгрим  ударил  себя
кулаком по колену:
   - Так я и знал, что кто-то похозяйничал  здесь  до  нас!  Однако  это
храбрый народ: трусы спрятались бы в лесах.Переведи!
   Пока Улеб переводил, к Халльгриму наклонился Торгейр.
   - Хевдинг, - проговорил он, волнуясь. - Разреши мне расспросить этого
человека о людях, приходивших с моря.
   -  Спрашивай,  -  кивнул  Виглафссон.  Но  только  Торгейр   собрался
спросить, какие паруса были на тех кораблях, как Улеб вдруг обратился  к
вождю:
   - Слышишь, князь... Ижор-то говорит, что был трижды глуп. Первый раз,
когда ставил в лесу самострел. Второй раз - когда полез сюда и  попался.
И третий раз, когда выболтал про обиду своего племени, вместо того чтобы
взять вас врасплох. Но теперь он привяжет свой языкниткой к уху!
   Хельги, усмехаясь, тронулся с места и обошел пленника кругом.
   - А зря... - протянул он. - Я так  поговорил  бы  еще.  Я  узнал  бы,
сколько у них войска. И как вооружены... и когда нападут... и  много  ли
лодок...
   Ижор стоял по-прежнему неподвижно и смотрел мимо Хельги - в  темноту.
Но на висках и над верхней губой выступили капельки пота.
   - Не надо, - махнул рукой Халльгрим хевдинг. - Навряд ли ты  от  него
чего-нибудь добьешься, а догадаться можно  и  так.  Надо  нам  сесть  на
корабли и отплыть. Пока у нас есть корабли, я их не боюсь.
   - А я и без кораблей! - буркнул Хельги сердито. Ему было больше всего
обидно за Торгейра. - Бояться финнов! Ты переменился, брат! Может  быть,
еще и заплатим ему виру, чтобы не держал зла?
   - Хотел бы я расстаться с ним миром, -  сказал  Халльгрим.  -  Однако
вижу, что этому не бывать! Но незачем и причинять  ему  больше,  чем  он
причинил нам, потому что плохо все начинать с крови.
   - Проткнуть ему шею, как Гуннару, -  посоветовал  Бьерн.  -  А  потом
обложить всей этой соломой и зажечь!
   Халльгрим пропустил это мимо ушей.
   - Переведи ему, трэль, что я решил его...
   - Повесить, - сказал  Хельги.  Халльгрим  вскинул  было  глаза...  но
передумал и кивнул...
   - Переводи.
   Улеб перевел. Звениславка в ужасе схватила за руку. Ижор не  дрогнул,
только презрительно скривился.
   Того не испугает петля, кто заранее знает, на что идет. И за что!
   Халльгрим выждал немного и сказал:
   - Переводи... Будет ли он еще нападать на нас, если я его отпущу?
   Ижор выслушал и отвернулся, плюнув в огонь. Бьерн Олавссон задохнулся
от ярости:
   - Ты-то, может, и подаришь ему жизнь, Халльгрим хевдинг, но от нас  с
братом он навряд ли уйдет просто так!
   Хевдинг засмеялся:
   - Отпустить его я отпущу, но  разрешаю  вам  с  Сигурдом  прежде  его
выпороть... Только чтобы ушел на своих ногах!
   Братья  одновременно  шагнули  к  пленнику,  нетерпеливо  расстегивая
кожаные пояса. Тут уж переводить не понадобилось! Ижор  отскочил  прочь,
затравленно метнул глазами по сторонам... и  вдруг,  вложив  в  рот  два
пальца, оглушительно свистнул!
   Невольно все вздрогнули, хватаясь за оружие. Казалось,  темная  стена
леса должна была вот-вот расступиться  перед  завывающей,  размахивающей
копьями толпой! Но вместо этого невдалеке прошуршали  кусты  и  в  круге
света появился взнузданный и оседланный... лось. Это был огромный бык  с
могучей шеей и лоснящейся шерстью. Все произошло в мгновение ока:  воины
шарахнулись в стороны, спасаясь из-под острых копыт, лось в  два  скачка
покрыл расстояние, отделявшее его от хозяина...  ижор  кошачьим  прыжком
взлетел в седло, торжествующе заорал что-то на своем языке - и сгинул!
   Все-таки верно говорят, что колдовской это народ. Люди молча смотрели
друг на друга, не зная, что и сказать. Ни у кого и мысли не шевельнулось
о погоне... Потом послышался смех.
   Хельги, которого лось зацепил плечом и  сшиб,  лежал  на  земле  -  и
стонал от смеха, подперев голову руками.
   - Ну, финн, - еле выговорил он наконец. - Нет, Бьерн,  не  дал  бы  я
тебе пороть такого удальца, хоть ты и мой кормщик и Гуннар - твой брат!
   Под утро лед  на  реке  начал  исчезать,  и  халейги  стали  спускать
корабли.
   - Однорукий-то все по отцу плачет, - сказал Улеб Звениславке, неся ее
нехитрые пожитки на кнарр. - Жаль мне его, он  малый  незлой...  Пропал,
что ли, старик?
   Звениславка ответила:
   - Он, как Виглавичи, из дому ушел. Уплыл неведомо куда.
   - Ну, здесь-то старика не  было,  -  усмехнулся  Улеб.  -  Тех,  ижор
сказывал, девка в бой водила. Рыжая такая, а уж дралась...
   - Батюшки! - ахнула Звениславка. - Да что же ты молчал!
   Она за руку притащила  его  на  черный  корабль.  Халльгрим  выслушал
обоих.
   Потом сказал:
   - Так...
   И ничего не добавил.

***

   Кормщики не решались  вступить  в  спор  с  рекой  в  темноте.  Ждали
рассвета...
   Корабли лежали у берега, и люди держали в руках весла, выпущенные  за
борт. А на берегу стояли вооруженные сторожа. Готовились отбиваться - но
пока все было тихо.
   - Когда отплывем, пойдешь первым, -  сказал  Халльгрим  брату.  -  За
тобой Эрлинг, последним я. Хельги спросил:
   - А если нападут?
   - Если нападут, - проворчал Халльгрим хевдинг,  -  уж  я  позабочусь,
чтобы они не скоро забыли этот денек.
   Олав часто подходил к  воде  и  пристально  смотрел  в  серую  дымку,
выискивая вдали ему одному ведомые  приметы.  Потом  собрал  возле  себя
сыновей и долго объяснял им что-то,  указывая  рукой.  Сыновья  слушали,
изредка кивая. Олав чертил на песке ножнами своего  меча...  Нахохленные
сосны угрюмо поглядывали на них  с  высоты.  Звериные  головы  на  носах
кораблей скалились в ответ.
   Наконец Олав подошел к вождю:
   - Пора трогаться, хевдинг.
   Могучее течение неудержимо  влекло  в  море  огромные  массы  воды...
Викинги никогда еще не видали подобной реки,  даже  самые  бывалые,  кто
видел и Валланд, и Страну саксов. Там, где Нюйя-Нева делилась на  рукава
- а каждый  рукав  в  отдельности  был  целой  рекой,  -  главное  русло
достигало чудовищной ширины. А течение  было  так  сильно,  что  корабли
почти останавливались. Эта река не породила водопадов, тех,  что  дробят
скалы, бросаясь с отчаянной высоты. Здесь обитала  суровая  и  спокойная
мощь, которой нет нужды заявлять о себе брызгами и ревом...  Нюйя  точно
держала все три корабля на необъятной ладони с  растопыренными  пальцами
проток. И раздумывала: пропустить их дальше -  или  повернуть  вспять  и
шутя вынести в море...
   Возле берегов течение было потише,  но  там,  на  берегах,  враждебно
стоял лес. Сосны были - поставь торчком длинный драккар, а на  него  еще
кнарр, и только тогда, если повезет,  дотянешься  до  вершины.  И  какие
глаза смотрели из этого леса на реку  и  шедшие  по  ней  корабли,  знал
только сам лес.
   И не зря советуют мудрые люди - входя  в  чужой  дом,  всегда  сперва
примерься, как станешь выбираться  назад.  Корабли  двигались  серединой
потока, хотя там течение было сильнее всего. Гребцы не жалели  сил,  но,
пока мокрые весла чертили в воздухе  полукруг,  река,  как  в  насмешку,
сносила лодьи назад. И становилось понятно,  почему  купцы  так  боялись
Невского Устья и непременно  старались  задобрить  жившего  здесь  Бога.
Когда серебром, когда живым гусем. А если делалось совсем туго - бросали
в волны рабыню...
   Только ветер мог выручить, и ветер пришел. Олав кормщик не сунулся бы
в Неву, если бы не ждал его с рассветом.
   - Поставить парус! - раздалось на черном корабле,  и  с  двух  других
немедленно  откликнулись  сыновья.  И  будто  дружеское  плечо  подперло
корабли!
   Ветер гладил реку против шерсти, и она шипела, плюясь клочьями  пены.
Но до настоящей ярости было еще далеко...  До  такой,  что  по  временам
заставляла ее в бешенстве бросаться на  берега.  Пусть  их,  пусть  идут
себе, эти упрямые корабли под чужими полосатыми парусами. Идут в великое
море Нево. Уж оно поговорит с ними как 0следует.
   Олав Можжевельник слышал думы реки так же ясно,  как  старый  охотник
слышит сопение медведя, ворочающегося в берлоге. И  тихонько  поглаживал
правило черного корабля: старый товарищ, ты-то не подведешь.
   Постепенно сужаясь, русло реки  все  круче  уходило  вправо,  на  юг.
Берега стискивали поток, течение  усиливалось.  Ветер  перестал  дуть  в
корму кораблям, и пришлось растягивать паруса вдоль - от звериного  носа
до загнутого хвоста, поднимавшегося сзади.
   Берега между тем понемногу  делались  приветливее:  устье,  а  с  ним
протоки, способные приютить несметное множество лодок, осталось  позади.
Теперь попробуй-ка напади исподтишка!
   Время шло... Река еще несколько раз меняла направление бега. Воины на
черном корабле смотрели по сторонам, опускали руки  за  борт,  пробовали
сладкую невскую воду. Со смехом спрашивали  Олава,  куда  же  подевались
грозные ингры...
   Олав отмалчивался, поглядывал на два корабля, шедшие впереди. Два его
сына уверенно вели тяжелые лодьи,  находя  на  берегу  меты,  о  которых
рассказывал отец.
   Утро превратилось в день, а день - в вечер. И стала  река  похожа  на
гнутый меч, медленно меркнувший в темных ножнах берегов.
   Когда один из воинов, зевая, принялся  стаскивать  с  себя  надоевшую
броню, Халльгрим выругал его и велел надеть ее снова.
   Расписной драккар Хельги Виглафссона еще не поравнялся с узким устьем
речушки, прорезавшим высокий  левый  берег  Невы,  когда  из  прибрежных
кустов вдруг послышался крик петуха! Очень уж не вязался он  с  холодной
предвечерней рекой.
   Люди встрепенулись, руки потянулись к оружию... И вовремя.
   Потому что берег внезапно ожил.  Множество  коротких  весел  вспенило
серую воду! Десятки лодок одновременно сорвались с места. Ижоры умели  и
выбрать место для засады, и напасть!
   - Весла на воду, - стискивая  ладонью  руль,  скомандовал  Бьерн.  На
веслах всегда сподручнее в бою.
   - Махни-ка Сигурду, - велел ему Хельги. - Пускай проходит слева...  А
то Эрлинг не додумается еще. Пузатая лодья догнала их и пошла  с  левого
борта...
   - А теперь вперед, - сказал Хельги. - И  не  обгонять.  Люди  Эрлинга
старались вовсю, и неповоротливый кнарр ухитрялся идти почти  вровень  с
драккаром. С лодок,  летевших  навстречу,  послышались  яростные  крики.
Кнарр был для них самым лакомым куском. Вот его-то  отбить  бы  от  двух
других, загнать на непроходимое мелководье.  Очистить  от  людей,  да  и
распотрошить!
   Но длинный боевой корабль  закрывал  кнарр  собой.  Шагать  к  добыче
придется по трупам Хельги и его молодцов,  втридорога  платя  за  каждый
отвоеванный шаг! Не велика ли цена?..
   Хельги  очень  хорошо  видел  скуластые,   обветренные   лица   ижор.
Воинственно блестевшие глаза и рты, раскрытые в крике.  Удивительно  ли,
что даже рыжей ведьме не удалось с ними совладать! Вся поверхность  реки
так и кишела узкими, стремительно мчавшимися лодками. Воины Хельги молча
сидели по своим местам, готовились к встрече.
   Но не суждено им было в тот  день  рубиться  в  рукопашном  бою.  Над
лодками прокричал рог - и мелькающие весла живо развернули  их,  бросили
мимо, погнали вниз по течению. Туда, где, отстав от товарищей, спорил  с
рекой черный корабль...
   Звениславка высунулась из-под палубы кнарра и поглядела  назад,  и  у
нее ослабли колени. Халльгрима не было  видно,  а  его  люди  бестолково
метались по палубе. Драккар неуклюже шевелил несколькими  парами  весел,
остальные безжизненно торчали в разные стороны... И  в  довершение  всех
бед полосатый парус, столько лет пугавший врагов, внезапно обмяк,  сполз
вместе с реей до середины мачты и там застрял, перекосившись и хлопая на
ветру.
   Бьерн кормщик невозмутимо продолжал править вверх по реке.
   Звениславка пробралась к Улебу, которому за его силу доверили весло.
   Улеб орудовал им без особенной охоты, - Смотри, что делают, -  сказал
он своей хозяйке, когда та ухватила его за плечо. - И то добро,  что  не
наши словене... А то встать бы да веслом их, урман твоих.
   Звениславка так ничего и не поняла:
   - Да что ж это, Улебушко... ведь они от нас  их  уводят,  а  самих...
разорвут!
   - Предупредил бы я ижор, - сказал Улеб. - Да не докричусь ведь!
   И, видно, достаточно северных гостей повидал на веку ладожанин: как в
воду глядел. Ожил черный корабль! Дружно и могуче взвились его  весла  и
врубились в холодные волны.  Тяжелый  корабль  прыгнул  вперед.  Викинги
сидели по двое на весло, и каждый был гребцом, каких еще поискать.
   Ижоры поняли опасность, когда уже поздно было что-то предпринимать...
   Победные крики, раздававшиеся над рекой, сменились ревом ненависти  и
страха.
   Лодки, шедшие первыми, попытались увернуться, обтечь драккар...
   Не успеть!
   Рука старого Олава не дрогнула на правиле.  Черный  корабль  врезался
прямо в  скопище  лодок,  и  разгон  был  что  надо.  Скалился  на  носу
разъяренный дракон.
   Тридцать два весла взлетали и обрушивались, как тридцать  два  боевых
топора.
   Каждое было семи шагов в длину и вытесано  из  халогаландской  сосны,
выросшей на лютых ветрах. За каждое весло держалось сразу  четыре  руки.
Весла с треском крушили все, что под  них  попадало:  борта  однодревок,
непрочные самодельные шлемы и хрупкие человеческие кости.
   Вой, хруст, вопли  повисли  над  рекой...  За  кормой  драккара  вода
окрашивалась кровью...
   Те, кому повезло  больше,  натягивали  луки,  осыпая  корабль  тучами
стрел.
   Может быть, кого-то они и  ранили,  но  видимого  ущерба  нанести  не
могли. Драккар двигался вперед и хода  не  сбавлял.  За  ним  оставалась
широкая полоса взбитой в пену воды, где на  поверхности  плавали  только
деревянные обломки челнов.
   Теперь никто уже не помышлял о добыче: выйти бы на  берег!  И  только
несколько лодок сделали последнюю попытку напасть. На одной из них  ярко
алел в сгущавшихся сумерках плащ кунингаса. Эти лодки повернули вверх по
течению, отчаянным усилием обогнали драккар и загородили дорогу.
   Но страшный корабль точно в насмешку отвернул в сторону, минуя их...
   Красный плащ сорванным, но все  же  знакомым  голосом  кричал  что-то
вдогон, размахивая бесполезным мечом... Драккар уходил, и  не  было  сил
настичь его еще раз.
   Халльгрим и Видна вместе сидели на  третьем  весле  правого  борта  и
гребли.
   Оба  хмуро  молчали...  Стало  быть,  вот  как  она  встречала  их  -
Гардарики.
   Отхватить бы  тот  язык,  что  повернется  объявить  все  это  доброй
приметой!

***

   Хельги Виглафссон и Торгейр Ле