изко. Поздоровался с братьями,  и  они
увели его в дружинный дом, на совет.
   Звениславка уже знала, что на этом кнарре, где было много  места  под
палубой, предстояло ехать и ей. Женщинам да малым ребятам  не  место  на
боевых кораблях. А те, черный да пестрый, уже тяжко покачивались рядом с
кнарром, вытащенные из корабельных сараев.  Тоже  навсегда!  Звениславка
смотрела на них и казалась сама себе малым листком,  сдунутым  с  ветки,
унесенным неведомо куда...
   Ветер злой, в какую сторону теперь подуешь?
   Она складывала свое добро - и, правду сказать, не  так-то  много  его
было.
   Все больше подарки Хельги Виглавича: застежки-фибулы  и  к  ним  плащ
меховой,  да  сапожки,  да  шапочка  кунья,  любимая.   Да   еще   самое
драгоценное:  ровные  берестяные  листки,  исчерченные  острым  писалом.
Случись спасаться, их схватит, остальное хоть гори.
   Жаль мастера Иллуги: умер зимой...
   Потом подошел Видга и сказал, чтобы она шла в дружинный дом. Дескать,
ждут. Да велел поспешать.
   И зачем бы?
   Проходя по  двору,  она  еще  раз  посмотрела  на  бухту.  Кораблики,
кораблики, куда побежите! Видга толкнул дверь дружинного дома, пустил ее
внутрь. Женщины сюда нечасто входили.
   Звениславка вошла и увидела, что этот просторный дом впервые  не  мог
удобно вместить всех собравшихся под его крышей. Люди  стояли  и  сидели
прямо на полу,  забирались,  поджимая  ноги,  на  лавки,  к  бревенчатым
стенам. Только  трое  Виглафссонов  сидели,  как  обычно,  на  хозяйской
скамье.
   И на стене над их головами висело, как прежде, оружие и щиты.
   Все были здесь. И жившие в Сэхейме, и Эрлинговы люди, и старый Олав с
троими сыновьями-кормщиками, и Рагнар с Этельстаном - бок о бок,  словно
никогда и не дрались... И даже вольноотпущенники, только  что  принявшие
из хозяйских рук рог с пивом и свободу. Эти крепкие молодые  парни,  все
еще плохо верившие в случившееся, сидели тише всех  -  по  углам,  возле
двери...
   Видга поставил Звениславку против  хозяйского  места  и  сел.  Хельги
поднял глаза, посмотрел на нее и отвел  взгляд...  И  Звениславка  вдруг
почувствовала, что начинает , дрожать. Ей стало страшно -  отчего?  ;  -
Ас-стейнн-ки! - сказал ей Халльгрим, и люди в доме притихли. - Те купцы,
что украли тебя из дому, шли все время водой?
   Она ответила растерянно:
   - Да... почти... там один волок был,  в  весской  земле.  Сын  Ворона
кивнул, а длинный дом слегка загудел, так,  словно  она  сказала  что-то
очень важное. Но Халльгрим заговорил снова, и  все  разговоры  мгновенно
умолкли.
   - Ты говорила еще, будто тебя любит какой-то конунг, владеющий землей
в Гардарики. Это так или ты это придумала для Хельги?
   Крепкие стены покачнулись у нее перед глазами...  Ох,  стоял  же  над
светлой Медведицей, на крутом бережке, родной Кременец! И будто  бы  уже
прямо к нему, к деревянным стенам-забралу, подходил по  широкой  реке  -
рукой подать - драконоголовый морской корабль! И вот, вот  он  -  сейчас
отзовется - черный всадник в плаще, вылинявшем  от  солнца  и  дождей...
Сказка ли метится, или вправду  не  зря  на  что-то  надеялась,  не  зря
плакала о нем мало не всякую ночь?!
   - Это так, - ответила она тихо.
   Тут Халльгрим незаметно покосился на брата.  Хельги  сплел  пальцы  и
сжал их, и побелели суставы. Он сидел неподвижно и молчал...
   - Думается мне, - сказал Халльгрим, - у  этого  конунга  нам  повезет
больше, чем в других местах. Если, конечно, он еще сидит в своем  дворе.
И если нас самих не перебьют по дороге какие-нибудь венды... -  Помолчал
и добавил:
   - Иди, Ас-стейнн-ки.
   В самую ночь перед отплытием случился  переполох:  маленькая  смуглая
Унн родила Сигурду долгожданного первенца... Женщины быстро подоспели на
помощь.
   Зеленоокая Гуннхильд и Звениславка, которой нынче  было  не  до  сна.
Они-то и приняли крепкого беленького мальчишку, явившегося начать  жизнь
в пути.
   Сигурд, выставленный за дверь, страдал едва ли не больше жены.
   - Это Олав! - сказал он, когда в доме закричал младенец. -  Я  назову
его Олавом...
   Он не поверил бы, если бы ему показали дочь.
   Отец и братья пришли взглянуть на новую родню...
   - У  нас  еще  никогда  не  приказывали  вынести  младенца  -  сказал
Можжевельник. - Славно, что у меня есть  внук...  Хотя  и  нелегко  тебе
будет, Сигурд, сохранить его в пути!
   Но счастливый Сигурд не желал думать ни о чем худом.
   - Я ведь пойду кормщиком на кнарре, - сказал он отцу. - Я  все  время
буду поблизости. И если случалось, чтобы сыновья рождались  не  вовремя,
то я о таком не слыхал!
   Он взял малыша на руки и окропил его водой из чаши, которую подал ему
Бьерн. Так он признавал сына своим по закону и облекал его всеми правами
и тяготами наследия... Ибо придет  срок,  и  укроет  старших  прощальное
пламя погребальных костров. Тебе, мальчишке, достанется отцовское  добро
и его место подле вождя - не осрами! И отцовская земля, если только  она
будет, эта земля. И меч отцовский: продолжать старые распри.
   Потому что у врагов твоего отца тоже вырастут сыновья...
   Сигурд принес свой меч, показал его малышу. Раскрыл крохотную ладошку
и прижал ее к рукояти:
   - Рад бы оставить тебе имущество, да у самого ничего нет. Только этот
острый меч: что добудешь им себе, то и твое...
   Подошедший Халльгрим наблюдал за ним с одобрением.
   - Я надеюсь, - сказал он, - к этому мальчику придут добрые норны.
   Хорошенько угости духов рода, Сигурд, и  если  они  дадут  ему  удачу
деда, это будет совсем не плохой дар!
   Тут Унн пробормотала несколько слов на своем языке, который  понимала
одна Звениславка.
   - Что она сказала? - спросил ее Виглафссон.
   - Она призывает на тебя милость своего бога.
   - Какого бога?...
   - Она называет его - Аллах...
   И будет у сына Унн сразу два имени: Олав и еще одно, то, что даст ему
смуглолицая мать. И станет он на оба откликаться одинаково  охотно.  Так
всегда бывает, если мать и отец народились от разных народов и  верят  в
разных богов.
   А перед самым рассветом во двор явились сторожа. Те, что стояли возле
устья фиорда, - предупредить о кораблях конунга, если враги вдруг  решат
подойти в темноте.
   Сторожа привели с собой человека, пытавшегося пробраться к Сэхейму на
лодке; Парня узнали: это был рыбак с одного острова в  шхерах,  лежавших
на юге, между землями Гудмунда и Торсфиордом. Года два назад он угодил в
шторм во время лова трески - и плохо бы ему пришлось, если бы не  Эрлинг
на своем кнарре...
   - Это хорошо, что я не опоздал! - сказал рыбак, когда Халльгрим вышел
вместе с братьями к нему во двор. - Я ведь приехал сюда потому,  что  вы
убили Рунольва. А то он сильно нам досаждал.  Вот  мы  и  подумали,  что
неплохо оно было бы вас предупредить, ведь Харальд конунг идет в здешние
места, и мы уже видели его корабли. Другое дело, люди конунга  не  знают
шхер и оттого не могут идти  по  ночам.  А  мы  не  очень-то  спешим  их
проводить...
   Халльгрим снял с плеча застежку и протянул ее рыбаку. Он сказал:
   - Я собирался сегодня отплыть и без твоего предупреждения!
   Обернулся к людям, понемногу выходившим из дома, и крикнул, стискивая
кулаки, и на той стороне бухты в утесах отозвалось эхо:
   - Грузить корабли!
   Халльгрим Виглафссон дал  свободу  всем  своим  рабам.  И  тем,  кого
намеревался взять с собой в плавание, и тем, кто оставался хозяйничать в
покинутом доме. Вольноотпущенники помогали таскать на корабли  оружие  и
одеяла, и дом на глазах приобретал нежилой вид.
   - Был Фиорд Тора, теперь  станет  Трэлле  -  Фиорд  Рабов!  -  сказал
Хельги. И усмехнулся углом рта. Навряд  ли  устоял  бы  Харальд  конунг,
случись ему сойтись с Хельги один на один. Хотя и он, как  рассказывали,
был добрым бойцом...
   Отплывавшие  поднимались  на  палубы  кораблей...   И   неохотно   же
поднимались!
   Каждого словно бы тащил обратно крепкий канат.
   Навсегда!
   И уже не будет больше ни этих серых  камней,  ни  далекого  водопада,
поющего на тысячу голосов, ни  гор  под  снежными  шлемами,  ни  солнца,
встающего из-за гор...
   Навсегда!
   И они молчали. Так молчали, что даже у Звениславки, глядевшей на них,
плакала душа.
   И вот наконец корабли приняли всех. И кормщики грели ладонями рукояти
правил. Олав - на черном корабле. Бьерн Олавссон - на пестром. На  корме
кнарра плечо в плечо стояли Гуннар и Сигурд.
   Только сыновья Ворона,  трое,  оставались  на  берегу.  Не  все  было
совершено, что следовало совершить.
   Халльгрим повел братьев к дружинному дому... Никто  из  бывших  рабов
еще не посмел войти туда как  хозяин:холодная  зола  лежала  в  погасшем
очаге, и непривычно гулко звучали голоса и шаги между пустых,  оголенных
стен...
   А ведь эти стены помнили и Виглафа, и Фрейдис - совсем молодых. И их,
Виглафссонов. Хранили  в  себе  их  голоса...  их  первые  крики.  Слова
ненависти и любви. Под этими насквозь  прокопченными  стропилами  Виглаф
Ворон протягивал новорожденным сыновьям свой боевой меч, обещая оставить
его в наследство. И все это видел и слышал огонь в  очаге,  и  стены,  и
крыша, и потемневшие от древности деревянные боги, охранявшие  хозяйское
место... Богов увез из Вестфольда еще отец Виглафа Хравна. А сам  Виглаф
утвердил их здесь после долгих скитаний. И пообещал Богам, что навсегда.
   Навсегда!
   И мерещилась братьям на деревянных ликах безгласная укоризна.
   - Простите, хранители  предки,  за  то,  что  тревожу,  -  проговорил
Халльгрим негромко. - Ты, прадед Видга, дарующий мужество мужам... И ты,
Альвгерд прабабка, помогающая  женщинам  рожать  мужей.  Пока  живы  мы,
стоящие перед вами, жив род. Ваш род, и не видать вам бесчестья.  Я  еще
построю для вас дом!
   Деревянные божества не ответили. Только слышалось за  спиной  дыхание
братьев...
   Они подняли вросшие в землю резные столбы, и дом умер.
   И перестал быть их домом.
   Пустой, холодный дом с  погасшим  очагом  и  тишиной,  затаившейся  в
углах...
   Вечером здесь поселятся другие люди, и начнется совсем другая  жизнь.
То, что было раньше, уже не вернется.
   Никогда!
   - Пускай последует за ними удача предков, -  сказал  Халльрим  совсем
тихо.
   И двинулся наружу. Он не оглядывался. Зачем?
   Братья вышли, по очереди ударив правой ногой о порог.
   Там,  во  дворе,  взрывал   землю   копытами   большой   рыжий   бык,
приготовленный в жертву. А над фиордом вились и кричали чайки.  Говорят,
есть люди, умеющие по птичьему крику предсказывать судьбы. Не нужно было
большого умения, чтобы распознать предвещание дальней дороги...
   - Давайте положим Богов ко мне, - сказал  Эрлинг.  -  На  кнарр.  Там
большой трюм...
   - Нет! - отрезал Халлырим. - Их место - на боевых кораблях!  А  не  в
трюмах с женщинами!
   Крепко привязанный бык злобно ревел, мотая курчавой головой. Халлырим
подошел к нему и вытащил из ножен меч.
   - Велика удача конунга! - сказал он,  и  одноглазый  Один  у  себя  в
Вальхалле слышал каждое его слово. Ибо даже  Боги  внимательно  слушают,
когда говорят вожди. - Велика удача конунга, и не мне ее переломить.  Но
и моя удача не до конца меня оставила. А если она  сама  так  решила,  я
заставлю  ее  передумать!  -  И  кивнул   вольноотпущенникам,   стоявшим
наготове:
   - Режь веревки!
   Почуявший свободу зверь ринулся на него, склоняя рога.  У  Халльгрима
хватило бы силы схватить эти рога и опрокинуть быка, но нынче  не  время
было для забавы. Он занес меч и ударил. Летел бы на него всадник  -  оба
умерли бы, и всадник, и конь. Бык рухнул. Окровавленная морда  уткнулась
Халльгриму в сапоги.
   Халлырим не двинулся с места.
   Люди на  кораблях  начали  тихо  переговариваться,  убирая  с  берега
сходни.
   Халлырим подошел к воде, и с черного корабля ему протянули весло.  Он
вступил на него и перебрался через борт. Прошел на корму, и Олав передал
ему рулевое весло. И Халлырим скомандовал, держа в руке дымящийся меч:
   - Поднять якоря!
   Странно, глухо прозвучал его голос, привычный к  приказам,  способный
перекрыть и шум битвы, и завывание  бури.  Никогда  еще  он  не  отдавал
команды тяжелей...
   Один за другим три корабля вышли из бухты в фиорд.  Весла  стонали  в
гребных люках человеческими голосами.
   И поплыло, отодвигаясь назад... Двор, еще хранивший их следы. И  туша
жертвенного быка посередине  темного  пятна  на  песке.  Дружинный  дом,
увенчанный ветвистыми рогами оленя. Весь Сэхейм  -  Морской  Дом,  вдруг
сделавшийся таким маленьким  в  своей  бревенчатой  ограде,  у  подножия
огромных каменных гор... И сами горы словно бы зашагали  по  берегу,  то
заслоняя друг друга, то вновь открываясь. И казалось,  будто  это  толпа
давно поверженных великанов вышла проводить корабли...
   И солнце выплывало из-за этих  гор,  и  больше  никогда  и  нигде  не
придется увидеть такого рассвета.
   Никогда!
   На кнарре у Эрлинга Скегги потянул за руку Звениславку:
   - Смотри!
   Скегги указывал вперед, на черный  корабль,  туда,  где  на  корме  у
рулевого весла стоял Халлырим хевдинг. В голосе мальчика звучали жуть  и
восторг:
   - Смотри! Он не оглядывается назад!
   Тут Звениславка села на палубу прямо там же, где стояла, под парусом.
   Спрятала лицо в коленях и заплакала. Сама не знала, от  горя  или  от
счастья.
   Наверное, все-таки от горя: разве не прожила она здесь целый  год,  с
этими людьми,  их  жизнью?  Как  радоваться  их  горю?  Хотя  бы  оно  и
обернулось счастьем для нее самой?
   Кроме нее, на кораблях не плакал никто.
   Халлырим так и не обернулся, хотя знал, что будет  впоследствии  себя
за это казнить. Он был вождем. Ему следовало показывать людям пример...
   Лодка рыбака шла за кнарром на веревке, а сам рыбак стоял на  палубе,
разговаривая с Эрлингом Виглафссоном.
   - Грозен твой брат вождь! - сказал он ему. - Но ты, уж верно, знаешь,
как к нему подойти, чтобы он  послушал  совета.  Лучше  будет,  если  он
станет держаться  открытого  моря,  потому  что  у  конунга  есть  люди,
поклявшиеся о его голове. И я не стал бы тут об этом болтать, если бы не
видел их так же, как вижу тебя теперь, и не слышал, о чем они  говорили.
Ведь они ночевали у нас, и я не намного их обогнал.
   - Что же за люди? - спросил Эрлинг спокойно. А сам почему-то вспомнил
про Эйнара. И как тот погрозил кулаком, плывя прочь от корабля.
   - Это Вигдис Рунольвдоттир, - ответил рыбак. - Люди  говорят,  она  в
большой милости у конунга.  Конунг  подарил  ей  корабль,  полный  самых
отчаянных берсерков,  и  те  слушаются  ее,  как  вождя,  и  называют  -
дроттнинг. И она такая же рыжая, как сам Рунольв,  и  она  действительно
его дочь. Я видел ее третьего дня.

***

   - Так, - сказал Эрлинг,  помолчав.  -  Пожалуй,  это  лучше,  что  ты
заговорил со мной, а не с ним.
   Эйрик Эйрикссон, брат  Гуннхильд,  едва  не  рассердился  на  сыновей
Ворона за то, что те не пожелали запастись у него ни мясом, ни  солодом,
ни хлебом.
   - Я же богат, - сказал он им с упреком. - И дом мой  благополучен.  У
меня даже в самые голодные годы не случается так, чтобы не из чего  было
сварить пива!
   Халльгрим ему ответил:
   - Твое богатство растет на земле, а наше плавает по морю. Мы  добудем
себе любые припасы, когда захотим.
   Харальд конунг останавливался в Линсетре и пировал у Эйрика в доме...
   Эйрик вспоминал об этом, смеясь  и  почесывая  затылок.  И  было  что
вспомнить! Все  знают,  как  быстро  путешествуют  слухи.  Даже  быстрее
боевого корабля.  И  чего  только  не  рассказывали  Эйрику  о  Харальде
Косматом! Немыслимое дело - принимать этого конунга у себя. Устроишь пир
небогатый, обидится. По достоинству не почтили! А развернись с угощением
- снова обида.  Хочет,  стало  быть,  своенравный  одальман  похвалиться
могуществом, показать, что и не думает бояться  правителя  страны.  Хоть
бросай землю и дом да беги куда глаза глядят!
   Эйрик в горы не побежал. Встретил знатного гостя и как-то сумел и ему
угодить, и своего достоинства не потерять. Кончилось  тем,  что  близкий
друг Харальда, Регнвальд ярл, даже оставил в Линсетре  сына.  Оставил  в
знак доверия, как залог... Оставил бы  и  Харальд,  да  не  было  еще  у
молодого конунга сыновей.
   Видел Эйрик и Рунольвову дочку... Видел подаренный ей корабль. От нее
самой и узнал о немирье в Торсфиорде. И успел испугаться, как бы  Вигдис
не надумала выместить на нем зло.  Но  и  люди  Вигдис  дурного  ему  не
сделали...
   - Теперь не было бы тебе худа, - сказал ему Хельги. - За то,  что  ты
пустил нас переночевать! Но Эйрик только покачал головой:
   - Не станет Харальд наказывать вставшего за родню. Вот если бы  я  не
пустил вас во двор, тогда он первый сказал бы, что я трус. Да,  пожалуй,
и с земли бы согнал.
   Гуннхильд долго обнимала Эйрика и его жену. Потом на  кораблях  снова
подняли паруса... С берега махали вслед, пока можно было видеть.  Махали
длинными полотенцами: пусть будет  дорога  гладкой  и  ровной,  как  эта
мягкая ткань! Пусть Лебединая Дорога вскипает волнами не выше  тех,  что
рождаются на развевающемся полотне.
   - Послушай-ка, Эрлинг! - позвал Хельги,  пока  три  корабля  шли  еще
рядом и можно было переговариваться. - А  скажи,  Эрлинг,  не  приглашал
тебя Эйрик остаться? Не спрашивал, что ты, домосед, делаешь с  викингами
в море?..
   Халльгрим на своем корабле поставил ухо ветру.
   - Приглашал! - долетело над водой. Хельги приставил ладони ко рту:
   - Ну и что ты?
   Приемыш задорно ответил, одолевая расстояние:
   - А что видишь!
   Он мог бы еще добавить, что Эйрик предлагал им с  Гуннхильд  хотя  бы
оставить в  Линсетре  на  воспитание  маленьких  сыновей.  Эйрик  обещал
вырастить из них достойных мужей.  И  твердил,  что  Линсетр  безопасен,
особенно нынче - у конунга под рукой... А плавание -  как  угадать,  что
ждет впереди? А в Гардарики?
   Эрлинг и Гуннхильд отказались в один голос.
   - Спасибо тебе, родич, - сказал Приемыш. -  Но  мы  ведь  идем  не  в
поход.
   Мы не вернемся...
   Три корабля уходили на юг. Два драккара, черный и расписной. И кнарр,
короткий и круглый подле боевых кораблей.
   День  за  днем  шагали  вдоль  левого  борта   сине-зеленые   берега.
Испещренные черными и серыми скалами, прорезанные  расщелинами  фиордов.
То яркое солнце горело над ними в вышине,  то  наплывала  холодная  тень
облаков... В  гранитной  броне,  в  копьях  розовых  сосен,  отороченная
белоснежными бурунами, во всей своей  весенней  славе  -  земля  Норэгр!
Родная  земля.  Халогаланд,  потом  Страна  хердов  -  Хердаланд,  потом
Агдир...
   Скоро останется  позади  и  остров,  к  которому  год  назад  прибило
погубленный штормом немецкий корабль. А потом берег  круто  повернет  на
восток, пропуская корабли в Восточное  море,  которое  словене  называли
Варяжским. А там - считанные  переходы,  и  зазвучит  вокруг  словенский
язык... Не позабыла его, Звениславушка? Не разучилась ли петь? А  там  -
Кременец...
   Звениславка осунулась, перестала спать по ночам.  Гнала  прочь  худое
предчувствие, да ведь дума - не птица,  рукой  на  нее  не  махнешь,  не
испугается, не улетит. Может, давно уже черной сгоревшей руиной стоял на
высоком берегу Господин Кременец. Кто порушил, с кого спросить? Да и кто
спросит?.. А вместо говора и смеха людского вылетали  в  черные  провалы
дверей  ушастые  совы,  выбегали  серые  мыши.   Да   тяжко   кружилось,
высматривая поживу, зловещее воронье...
   А храброе кременецкое войско да  бесстрашная  княжья  дружина  лежали
где-нибудь в чистом поле, под лучами волчьего солнышка, и  жадный  зверь
растаскивал  непогребенные  кости,  да  палючий  вихрь   горькой   пылью
заносил-заметал кровавый след полоненных... А сам-то князь?  И  скалился
безгласно  белый  череп  из-под  просеченного  шлема,  смотрел  невидяще
пустыми ямами  глаз.  И  цветы  прорастали  сквозь  клочья  рубахи,  что
вышивали любимому эти вот пальцы... Она знала своего  князя:  живого  не
возьмут.
   Но не верил