он  сказал себе: "какая мне радость в этих  изнеженных недолговечных
цветах и  травах? Я желал бы жить среди ближних и  братьев  моих, среди себе
подобных камней!" --и скатился на большую  дорогу к тем, кого называл своими
ближними  и братьями. Но  здесь  колеса тяжелых  повозок стали  давить  его,
копыта ослов, мулов и гвоздями подкованные сапоги прохожих топтать. Когда же
порою  удавалось ему немного  подняться,  и  он  мечтал вздохнуть свободнее,
липкая  грязь или кал животных покрывали его. Печально смотрел он на прежнее
место свое, уединенное убежище в саду, и оно казалось ему раем.-- Так бывает
с теми, Андреа, кто покидает тихое созерцание и погружается в страсти толпы,
полные вечного зла.
        "x x x"
     Учитель не позволяет, чтобы причинялся какой-либо вред животным тварям,
даже  растениям. Механик Зороастро да Перетола рассказывал мне, что Леонардо
с юных лет не  ест мяса и говорит, что придет время, когда все люди, подобно
ему, будут довольствоваться растительной  пищей,  полагая  убийство животных
столь же преступным, как убийство человека.
     Проходя однажды  мимо мясной  лавки  на  Меркато  Нуово и с отвращением
указывая на туши телят, овец, быков и свиней на распорках, он сказал мне:
     --  Да, воистину человек есть царь животных, или, лучше  сказать,  царь
зверей, потому что  зверство его величайшее.  И  помолчав, прибавил с  тихою
грустью:

     --  Мы делаем  нашу жизнь из чужих  смертей!  Люди и звери суть  вечные
пристанища мертвецов, могилы один для другого...
     -- Таков  закон природы, чью благость  и мудрость вы  же сами, учитель,
так прославляете,--  возразил Чезаре.--Я удивляюсь,  зачем  воздержанием  от
мяса нарушаете вы этот естественный закон, повелевающий всем тварям пожирать
друг друга.
     Леонардо  посмотрел на  него  и ответил  спокойно:  --  Природа, находя
бесконечную радость в изобретении  новых форм,  в созидании новых  жизней  и
производя их с большею  скоростью, чем время может истребить, устроила  так,
чтобы одни твари, питаясь другими, очищали место для грядущих поколений. Вот
почему   нередко   посылает  она  заразы  и  поветрия  туда,  где  чрезмерно
размножились,  твари, в  особенности  люди, у которых  избыток  рождений  не
уравновешен смертями, ибо остальные звери не пожирают их.
     Так Леонардо, хотя с великим спокойствием разума объясняет естественвые
законы,  не  возмущаясь  и  не сетуя,  но  сам  поступает  по иному  закону,
воздерживаясь от употребления в пищу всего, что имеет в себе жизнь.
     Вчера ночью  долго  читал я книгу,  с которой  никогда  не расстаюсь --
"Цветочки  св.  Франциска". Франциск,  так же как Леонардо,  миловал тварей.
Иногда,  вместо  молитвы,  прославляя   мудрость  Божью,  целыми  часами  на
пчельнике, среди ульев, наблюдал, как пчелы лепят восковые кельи и наполняют
их медом. Однажды, на  пустынной горе, проповедовал птицам  слово  Господне;
они  сидели у ног его рядами  и слушали;  когда же он кончил, встрепенулись,
захлопали крыльями  и,  открывая клювы, начали  ласкаться  головками о  ризы
Франциска,  как бы желая  сказать ему,  что поняли проповедь; он благословил
их, и они улетели с радостными криками.
     Долго читал я.  Потом уснул. Казалось, этот сон был полон тихим веянием
голубиных крыл.
     Проснулся рано. Солнце только что встало. Все в доме еще спали. Я пошел
на двор,  чтобы умыться  студеной водою из колодца. Было тихо. Звук  дальних
колоколов походил на жужжание пчел. Пахло дымной свежестью. Вдруг услышал я,
как бы  из сна моего, трепетание бесчисленных крыл.  Поднял  глаза  и увидел
мессера Леонардо на лестнице высокой голубятни.
     волосами, пронизанными  солнцем,  окружавшими голову  его, как  сияние,
стоял он  в  небесах, одинокий  и радостный.  Стая  белых  голубей,  воркуя,
теснилась у ног его. порхали вокруг него, доверчиво  садились ему на  плечи,
руки, на голову. Он ласкал их и кормил изо рта. ПотоМ взмахнул руками, точно
благословил,-- и голуби  взвились,  зашелестели шелковым  шелестом  крыльев,
полетели, как белые хлопья  снега, тая в лазури небес. Он проводил их нежной
улыбкой.
     Я подумал,  что  Леонардо похож  на св. Франциска, друга всех  животных
тварей,  который  называл ветер  братом своим,  воду --  сестрою,  землю  --
матерью,
     -- Да простит мне Бог, опять я  не вытерпел: опять  пошли мы с Чезаре в
проклятый кабачок. Я заговорил о милосердии учителя.
     -- Уж не  о том ли  ты, Джованни, что мессер Леонардо мяса  не вкушает.
Божьими травками питается?
     -- А если бы и о том, Чезаре? Я знаю...
     --  и  Ничего  ты  не  знаешь] Мессер  Леонардо делает это вовсе  не от
Доброты, а только забавляется, как и всем остальным,-- юродствует...  -- Как
юродствует? Что ты ГОворишь?..  Он засмеялся С притворною веселостью: -- Ну,
ну,  хорошо. Спорить  не будем. А  лучше  погоди, ужо,  как  придем домой, я
покажу тебе некоторые любопытные рисуночки нашего мастера.
     Вернувшись, мы потихоньку, точно воры, прокрались в мастерскую учителя.
Его там небыло. Чезаре пошарил,  вынул  тетрадь из-под груды книг на рабочем
столе и начал мне показывать рисунки. Я знал, что делаю нехорошо, но не имел
силы противиться и смотрел с любопытством.
     Это были  изображения огромных бомбард,  разрывных ядер, многоствольных
пушек  и других военных машин, исполненные с  такою  же  воздушною нежностью
теней и света, как лица самых прекрасных из  его Мадонн.  Помню  одну  бомбу
величиною  в  половину  локтя,  называемую  фрагиликою,  устройство  которой
объяснил мне Чезаре: вылита она из бронзы, внутренняя полость набита пенькою
с гипсом и рыбьим клеем, шерстяными пострижками, дегтем, серою, и, наподобие
лабиринта,   переплетаются  в  ней  медные  трубы,   обмотанные  крепчайшими
воловьими жилами,  начиненными порохом  и  пулями.  Устья  труб  расположены
винтообразно на поверхности бомбы. Через  них вылетает огонь  при взрыве,  и
фрагилика вертится, прыгает с неимоверной скоростью, как исполинский волчок,
выхаркивая огненные снопы.  Рядом,  на полях, рукою Леонардо  было написано:
"это  -- бомба  самого прекрасного и  полезного устройства. Зажигается через
столько времени после пушечного выстрела, сколько нужно, чтобы прочесть "Ave
Maria".
     --  "Ave  Maria"...--повторил  Чезаре.--Как  тебе  это нравится,  друг?
Неожиданное  употребление  христианской  молитвы.   И  затейник  же   мессер
Леонардо!  "Ave  Maria"  --  рядом  с   этаким  чудовищем!  Чего  только  не
придумает... А кстати, знаешь ли, как он войну называет? -- Как?
     --  "Pazzia  bestialissima -- самая зверская  глупость". Не правда  ли,
недурное словечко в устах изобретателя таких машин?
     Он  перевернул  лист  и  показал  мне изображение  боевой  колесницы  с
громадными железными косами.  На всем  скаку врезается она во вражье войско.
Огромные стальные  серпообразные острые,  как бритвы  лезвия, подобные лапам
исполинского  паука,  вращаясь  в  воздухе,  должно  быть.  с  пронзительным
свистом, визгом и скрипом  зубчатых колес, разбрасывая клочья мяса и  брызги
крови,  рассекают  людей  пополам.  Кругом валяются  отрезанные ноги,  руки,
головы, разрубленные туловища.
     Помню  также другой  рисунок: на  дворе арсенала рои  нагих работников,
похожих  на  демонов, подымают  громадную  пушку  с грозно  зияющим  жерлом,
напрягая  могучие  мышцы  в неимоверном усилии,  цепляясь, упираясь ногами и
руками  в  рычаги  исполинского  ворота, соединенного  канатами с  подъемной
машиной. Другие подкатывают ось на двух  колесах. Ужасом  веяло  на меня  от
этих гроздий голых тел,  висящих в воздухе.  Это  казалось оружейною палатою
дьяволов, кузницею ада.
     --  Ну,  что?  Правду  я  тебе говорил,  Джованни,--  молвил  Чезаре,--
прелюбопытные рисуночки? Вот  он, блаженный муж,  который  тварей милует, от
мяса  не  вкушает,  червяка  с  дороги  подымает,  чтобы прохожие  ногой  не
растоптали!  И то,  и другое вместе. Сегодня кромешник, завтра угодник. Янус
двуликий:  одно лицо  к  Христу, другое к Антихристу.  Поди,  разбери, какое
истинное, какое  ложное?. Или  оба  истинные?..  И  ведь  все  это-с  легким
сердцем,  с тайной пленительной прелести, как будто  шутя да играя! Я слушал
молча; холод, подобный холоду смерти, пробегал у меня по сердцу.
     --  Что  с  тобой,   Джованни?--заметил  Чезаре.--Лица   на  тебе  нет,
бедненький! Слишком  ты  все  это к сердцу принимаешь,  друг  мой... Погоди,
стерпится, слюбится. Привыкнешь,-- ничему удивляться  не будешь, как  я.-- А
теперь  вернемся-ка  в погреб  Золотой Черепахи да выпьем снова. Dum  vivum,
potamus, Богу Вакху пропоем: Те Delim faudamus!
     Я ничего не ответил, закрыл лицо руками и убежал от него. * * *
     Как? Один человек-и тот, кто благословляет голубей с невинной  улыбкой,
подобно  св. Франциску,--  и  тот,  в  кузнице  ада,  изобретатель железного
чудовища с окровавленными паучьими лапами,--один человек? Нет, быть этого не
может, нельзя этого вынести! Лучше все,  только не это!  Лучше -- безбожник,
чем слуга Бога и дьявола вместе, лик Христа и Сфорцы Насильника вместе!
        "x x x"
     Сегодня Марко д'Оджоне сказал:
     -- Мессер Леонардо, многие обвиняют  тебя и нас, учеников твоих, в том,
что мы слишком редко ходим в церковь и в праздники работаем, как в будни.
     --  Пусть  ханжи  говорят,  что  угодно,--  отвечал  Леонардо.-- Да  не
смущается  сердце  ваше,  друзья мои! Изучать  явления  природы есть Господу
угодное дело. Это все  равно, что молиться. Познавая законы естественные, мы
тем  самым  прославляем первого Изобретателя, Художника вселенной  и  учимся
любить Его, ибо  великая любовь к Богу проистекает из великого познания. Кто
мало знает,  тот мало любит. Если же ты  любишь Творца за временные милости,
которых ждешь от Него, а не за вечную благость и силу Его,-- ты подобен псу,
который  виляет хвостом  и  лижет  хозяину руку в  надежде лакомой  подачки.
Подумай,  насколько бы сильнее любил пес  господина своего, постигнув душу и
разум его. Помните  же,  дети  мои:  любовь  есть дочь познания;  любовь тем
пламеннее, чем познание точнее. И в Евангелии сказано: будьте мудры как змеи
и просты как голуби.
     -- Можно  ли соединить мудрость змия  с простотою  голубя?  -- возразил
Чезаре.-- Мне кажется, надо выбрать одно из двух...
     --  Нет,  вместе!  --  молвил Леонардо.--  Вместе,--  одно без  другого
невозможно: совершенное знание и совершенная любовь -- одно и то же.
     Что-то  думает об этом  Леонардо, который  устраивал Дионисиево ухо, не
помышляя  о зле  и  добре,  изучая  любопытные  законы, "шутя  да играя", по
выражению Чезаре -- так же, как он делает все: изобретает чудовищные военные
машины,  разрывные  бомбы,  железных   пауков,   рассекающих  одним  взмахом
громадных лап с полсотни людей?
     Сегодня,  читая  апостола  Павла,  я  нашел  в восьмой  главе  "Первого
Послания  к  Коринфянам"  следующие  слова:   "Знание  надмевает,  а  любовь
назидает. Кто думает,  что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает, как
должно  знать.  Но кто  любит  Бога,  тому  дано знание  от  Него".  Апостол
утверждает: познание из любви; а Леонардо -- любовь из познания. Кто прав? Я
этого не могу решить и не могу жить, не решив.
     Кажется  мне, что я заблудился в  извилинах страшного лабиринта. Кричу,
взываю --  и нет мне отклика. Чем дальше иду, тем больше путаюсь. Где я? Что
со мною будет, ежели и ты меня покинешь. Господи?
     Апостол говорит: "от знания твоего погибнет немощный брат,  за которого
умер Христос".
     Из такого  ли знания проистекает любовь? Или знание и любовь  не одно и
то же? * * *
     Порою лицо учителя так ясно и невинно,  полно такой голубиной чистотою,
что я все готов простить, всему поверить,-- и снова  отдать ему душу мою. Но
вдруг в  непонятных изгибах тонких  губ мелькает  выражение, от которого мне
становится  страшно,  как  будто  я  заглядываю  сквозь прозрачную глубину в
подводные  пропасти. И  опять  мне кажется, что есть в душе  его тайна, и  я
вспоминаю одну из его загадок: "Величайшие реки текут под землею".
     О,  фра  Бенедетто, как  бы  мне хотелось вернуться в тихую келью твою,
рассказать тебе всю мою муку, припасть к твоей груди, чтобы ты пожалел меня,
снял с  души моей  эту  тяжесть, отче  возлюбленный, овечка  моя  смиренная,
исполнившая  Христову   заповедь:  блаженны   нищие   духом.  Сегодня  новое
несчастье.
     Придворный летописец, мессер Джордже  Мерула,  и  старый друг его, поэт
Бернарде  Беллинчони,  вели беседу  наедине в  пустынной  зале дворца.  Дело
происходило после  ужина.  Мерула был  навеселе  и,  по своему  обыкновению,
хвастая  вольнолюбивыми  мечтами, презрением  к  ничтожным государям  нашего
века, непочтительно  отозвался  о герцоге  Моро и, разбирая один из  сонетов
Беллинчони, в котором прославляются благодеяния, будто бы оказанные герцогом
Джан-Галеаццо, назвал Моро убийцей, отравителем законного герцога. Благодаря
искусству, с которым  устроены были трубы Дионисиева уха, герцог из дальнего
покоя  услышал разговор, велел схватить Мерулу и посадить в тюремный  подвал
под главным крепостным рвом Редефоссо, окружающим замок.
     Умер герцог Джан-Галеаццо.
     Говорят,-- о, видит Бог, рука едва подымается  написать это  слово, и я
ему не верю! -- говорят, Леонардо -- убийца; он, будто  бы,  отравил герцога
плодами ядовитого дерева.
     Помню, как механик  Зороастро  да Перетола показывал моне Кассандре это
проклятое дерево.  Лучше бы  мне  никогда  не  видать его! Вот  и теперь-оно
чудится  мне, каким было в ту ночь, в мутно-зеленом лунном тумане, с каплями
яда на мокрых листьях, с тихо зреющими плодами, окруженное смертью и ужасом.
И опять звучат в ушах моих слова Писания: "от Древа Познания добра и зла, не
ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь".
     О, горе, горе  мне, окаянному! Некогда в  сладостной келье  отца  моего
Бенедетто, в невинной простоте я был, как первый человек в раю. Но согрешил,
предал  душу мою искушениям  мудрого  Змия, вкусил от Древа Познания -- и се
открылись глаза мои, и увидел я добро и зло, свет и тень.  Бога и дьявола; и
еще увидел я, что семь наг и сир, и нищ-и смертью душа моя умирает.
     Из  преисподней  вопию к  Тебе,  Господи, внемли  гласу  моления моего,
услышь  и  помилуй меня! Как разбойник  на кресте исповедую имя Твое: помяни
меня, Господи, когда приидешь во Царствие Твое!
        "x x x"
     Леонардо снова начал лик Христа. * * *
     Герцог поручил ему устройство машины для подъема Святейшего Гвоздя.
     С  математической  точностью  он   взвесил  на  весах  орудие  Страстей
Господних, как обломок старого железа  -- столько-то унций,  столько-то гран
-- и святыня для него только цифра между цифрами, только часть между частями
подъемной  машины  --  веревками,  колесами,  рычагами  и  блоками!  Апостол
говорит: "Дети,  наступает  последнее время. И  как  вы  слышали, что придет
Антихрист, и теперь  появилось много Антихристов, то мы познаем из того, что
наступает последнее время".
     А * *
     Ночью  толпа народа, окружив  наш  дом,  требовала  Святейшего Гвоздя и
кричала: "Колдун, безбожник, отравитель герцога. Антихрист!"
     Леонардо  слушал  вопли черни без гнева. Когда  Марко хотел стрелять из
аркебуза, запретил  ему. Лицо  учителя  было спокойно  и  непроницаемо,  как
всегда.
     Я  упал к  ногам его  и  молил  сказать  мне хотя бы одно слово,  чтобы
рассеять мои сомнения. Свидетельствуюсь Богом живым --  я поверил бы! Но  он
не хотел или не мог мне сказать ничего.
     Маленький Джакопо,  выскользнув  из дома, обежал толпу, через несколько
улиц встретил обход стражи,  всадников капитана Джустиции, привел их к  дому
--и в то  самое мгновение, когда сломанные  двери  уже  валились под напором
толпы, солдаты ударили  на нее с тылу. Бунтовщики разбежались. Джакопо ранен
камнем в голову, едва не убит.
        "x x x"
     Сегодня я был в соборе на празднике Святейшего Гвоздя.
     Подняли  его  в мгновение,  определенное астрологами.  Машина  Леонардо
действовала как нельзя лучше. Ни веревок, ни блоков не было видно. Казалось,
что  круглый  сосуд  с  хрустальными стенками  и золотыми лучами,  в который
заключен   Гвоздь,  возносится  сам   собою,  в  облаках  фимиама,   подобно
восходящему солнцу.  Это  было чудо  механики.  Грянул хор:  Confixa  Clavic
viscera,  Tendens manus  vestigia,  Redemptionis  gratia  Hie  immolata  est
Hostia.  Чрево рассечено, Ступня до  руки  достает  -- Жертву здесь принесли
Искупления ради (лат-).
     И  ковчег  остановился  в  темной  арке  над  главным  алтарем  собора,
окруженный пятью неугасимыми лампадами. Архиепископ возгласил:
     -- О, Crux benedicta, quae sola fuisti digna portare Regem coelorum  et
Dominum. Alleluia!
     Народ упал на колени, повторяя за ним: Аллилуйя! И похититель престола,
убийца Моро со слезами поднял руки к Святейшему Гвоздю.
     Потом  угощали народ вином, тушами быков, пятью  тысячами мер гороха  и
двумястами пудов сала. Чернь, забыв  убитого герцога, объедаясь и пьянствуя,
вопила: "Да здравствует Моро! Да здравствует Гвоздь!"
     Беллинчони сочинял  гекзаметры, в  которых  говорится,  что под кротким
владычеством  августа,  богами  любимого Моро,  воссияет  миру  из  древнего
железного Гвоздя новый Век Золотой.
     Выходя из  собора, герцог  подошел к  Леонардо,  обнял  его, поцеловал,
называя  своим Архимедом, поблагодарил за дивное устройство подъемной машины
и обещал  ему пожаловать  чистокровную берберийскую  кобылу из  собственного
конного завода на вилле Сфорцеске, с двумя тысячами имперских дукатов; потом
снисходительно потрепал по плечу, сказал, что теперь мастер может кончить на
свободе лик Христа в Тайной Вечери.
     Я понял слово Писания: "человек с двоящимися мыслями  не  тверд во всех
путях своих".
     Не  могу  я больше терпеть!  Погибаю,  с ума схожу  от  этих  двоящихся
мыслей,  от  лика  Антихриста  сквозь лик  Христа. Зачем  Ты  покинул  меня,
Господи? Надо бежать, пока еще не поздно. * * *
     Я встал ночью, связал платье,  белье  и  книги  в  походный узел,  взял
дорожную  палку, в темноте ощупью спустился вниз,  в  мастерскую, положил на
стол тридцать флоринов,  плату  за последние шесть месяцев учения  --  чтобы
выручить их, я продал кольцо  с изумрудом, подарок  матери,-- и  ни с кем не
простившись -- все еще спали,-- ушел из дома Леонардо навеки.
        "x x x"
     Фра Бенедетто  сказал мне, что с тех пор, как я покинул его,  он каждую
ночь молится обо мне, и было ему видение  о том, что Бог  возвратит меня  на
путь спасения. Фра Бенедетто идет во  Флоренцию для свидания с больным своим
братом,  доминиканцем  в   монастыре  СанМарко,  где  настоятелем  Джироламо
Савонарола.
        "x x x"
     Хвала и благодарение Тебе, Господи! Ты извлек меня из тени смертной, из
пасти адовой.
     Ныне  отрекаюсь  от  мудрости  века сего,  запечатленной  печатью  Змия
Седмиглавого, Зверя, грядущего во тьме, именуемого Антихристом.
     Отрекаюсь  от  плодов  ядовитого Древа  Познания,  от  гордыни суетного
разума, от богопротивной науки, коей отец есть Дьявол.
     Отрекаюсь от всякого соблазна  языческой  прелести. Отрекаюсь от всего,
что не воля Твоя, не слава Твоя, не мудрость Твоя, Христе Боже мой!
     Просвети душу  мою светом единым Твоим,  избавь от  проклятых двоящихся
мыслей, утверди  шаги мои на путях Твоих,  да не колеблются стопы мои, укрой
меня под сенью крыл Твоих!
     Хвали, душа моя.  Господа!  Буду восхвалять  Господа,  доколе жив, буду
петь Богу моему, доколе семь!
        "x x x"
     Через  два  дня мы с  фра  Бенедетто едем во Флоренцию. С благословения
отца моего хочу быть послушником  в обители  Сан-Марко у великого избранника
Господня, фра Джироламо Савонаролы.--Бог спас меня!..
     Этими словами кончался дневник Джованни Бельтраффио.
        "СЕДЬМАЯ КНИГА. СОЖЖЕНИЕ СУЕТ"
     Прошло более года с