опору под ногами.
   Хочешь, я расскажу тебе страшную сказку, Ангел Силы?
   Жила-была на белом свете Ярина Киричиха.
   Честная вдова, честная мать взрослого сына, плоть от плоти людей  Гонтова
Яра. У колодца с кумушками судачила; борщ готовила.  Где,  в  каком  тайнике
спала в ней Ярина-иная - способная  без  оглядки  отдать  последнюю,  зрелую
любовь бродяге-исчезнику, решившаяся выносить во чреве дьявольское  отродье?
В какой миг они поменялись местами, вывернулись  наизнанку?!  -  чтобы  и  в
смерти ни на миг не жалеть о случившемся?!
   Жил-был на свете белом сотник Логин Загаржецкий.
   Для всех - лихой рубака, верный товарищ, православный черкас.  И  сам  не
знал хозяин валковский - как глубоко, в каких заброшенных подвалах,  куда  и
самому пану сотнику вход заказан, дремлет  до  поры  Логин-иной?!  Тот,  что
клятву переступит. Тот, что душу на дочку сменяет. В  самое  пекло  залезет,
жида помилует, с чортом бок о бок рубиться станет. Когда раскрылись подвалы?
Когда махнулся сотник не глядя, себя на себя сменял?
   Когда?!
   Каким  чародейством  из   панны   сотниковой,   некрасивой   девки-егозы,
причудницы балованной, вышла на простор Несущая Мир? - пытки  снесла,  позор
снесла, смерти в очи глянула, не отвернулась!
   А другие? все?! Почему они способны меняться, входя  в  запертые  на  три
засова сокровищницы, куда им раньше вход заказан был?!
   Потому что слабые?!
   Но ведь это же просто, глупый Ангел Силы!
   Не понимаешь? не понимаешь, ибо никогда не был слабым?
   А я был. Ты меня слабым сделал, Князь Шуйцы.
   Хочешь, я сейчас вывернусь наизнанку?.. что у меня внутри?  взаперти?  не
Блудный ли Ангел,  которого  понадобилось  встречать  у  Рубежа  всей  твоей
сворой, о Самаэль, подобный высокой горе?!
   Встречай!
   ... Склонились вечерние тени, тени смертные, ибо право господствовать над
ними передано ангелам, князьям народов. Благо же мне принять смерть  в  огне
чистого золота, пылающего там, откуда искры рассыпаются во все стороны!..
   Я выдернул цепочку из его кулака.
   Прочь отбросил.
   И розовое сияние попятилось, увлекая за собой фиолетовую дрожь, когда над
гибнущим  Сосудом,  одним  из  многих,  взмыл  птицей  былой  каф-Малах;   и
внутренний свет стал внешним, делая меня подобным кипящей лаве.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   Ее, стоявшую на коленях, сбило с ног, когда  наверху  радуга  шарахнулась
прочь.
   Упав  ничком,   женщина   сразу   перевернулась   на   спину.   Затылком,
позвоночником, кожей ощущая под собой шероховатости  и  выбоины  камня,  она
смотрела вверх - и видела, как радуга отступает двумя цветами из семи.
   За всю долгую бытность Проводником Сале никогда не видела... да  что  там
не видела! - не слышала, не представляла, что такое возможно. Даже мастер ни
разу не упоминал о подобном чуде.
   "Пока был жив,  не  упоминал",  -  подумалось  невзначай.  Но  розовое  с
фиолетовым пятилось  назад,  укрываясь  за  зелень,  за  пурпур  с  золотыми
вкраплениями, за  белизну,  лазурь  и  желток;  так  волна  откатывается  от
скалистого берега, чтобы укрепить собой море и дать  место  буйному  разбегу
волн иных.
   А в небе над замком стоял без опоры Блудный Ангел. Без опоры, без  грома,
без молнии; лишь четырехпалая рука замерла в отстраняющем жесте.  Он  стоял,
не произнося ни слова, одетый лишь  в  самого  себя  -  могущество  Свободы,
волшебный медальон,  в  чьей  сердцевине  ждал  до  поры  смертный  бродяга,
бившийся во дворе замка смешным протазаном, а в бродяге  сияла  ярче  многих
солнц оса-искорка. Они готовы были в любой момент поменяться местами.
   По  собственной  воле.  И  женщина  захлебнулась   восторгом:   настолько
прекрасным показался ей черный спутник, отец того  ребенка,  из-за  которого
сама Сале Кеваль сейчас лежала навзничь на последнем  камне,  оставшемся  от
всего ее родного Сосуда.
   "Сын мой! - ударило беззвучием в мозгу Сале Кеваль. - Сын мой! достаточно
для вселенной меня и тебя!.." Но золото с пурпуром...
   Но изумруд, и лазурь, и белизна снежная...  Он  стоял  темным  шпилем,  и
молнии пяти цветов уже грозили ему ударом.
   - Руби, жиду! - взлетело над распростертой Сале. -  Руби  героя!  вщерть!
Повернуть голову было - что гору своротить. Наждак камня  в  кровь  оцарапал
мочку уха, но боль помогла: привела в чувство,  вернула  на  землю.  И  Сале
Кеваль почувствовала себя странствующим героем. Это над ней замер в ожидании
Консул Юдка ("Или допляшем, шляхетный пан?!"); это на нее сейчас должно было
опуститься беспощадное лезвие.
   - Руби!
   Засмеялся Иегуда бен-Иосиф. Так засмеялся, что и на пороге  общей  гибели
пробрало женщину лютым морозцем. Бороду встопорщил: прочь, Тени!
   - В какой миг я становлюсь рабом?.. - спросил непонятно. Вбросил шаблю  в
ножны. Оскорбленный, взвизгнул клинок, не дорвавшись до горячего  сердца.  А
Иегуда ладонью рукоять прихлопнул; на героя посмотрел. Улыбнулся.
   И Рио улыбнулся в ответ. А потом  привстал,  потянулся  и  вогнал  Иегуде
сломанный меч по самую гарду - туда, где жупан Консула сукном драным напоказ
торчал. - А я? - ответил вопросом на вопрос. - А я, Двойник?..
   Выгнуло обоих. Как меч - на излом.
   Мертвый стоял, не падал Консул Юдка; живой, смотрел на него  снизу  герой
Рио.
   Одна у них улыбка на двоих была.
   Показалось Сале: чувств она на краткий миг лишилась. Только и осталось  в
памяти: небывалое дерево,  от  адских  глубин  до  райских  высей.  Шелестит
кроной,  слова  чудные  в  том  шелесте  укрывает:  "...расторжение  нижнего
Слияния... аспект Скрытой Мудрости, одетый в Глас Великий... почив на  белом
огне - еще миг, и энергия Приговора!.." Да только в словах  ли  дело,  пусть
даже и в самых чудных на свете?!
   Другое  случилось:  два  могильных  кургана  под  деревом   зашевелились.
Посыпались рыхлой землей, лопнули трещинами, выпуская из чрева... кого?
   Не привелось Сале увидеть: кого?
   Ушел краткий миг, как не бывало; вернулись слух, зрение, боль вернулась.
   А они оба  уже  шли  плечом  к  плечу  к  ограждению  донжона.  На  зубцы
взбирались: рыженький книжник в лапсердаке с заплатками,  сын  наместника  с
шелковым сачком. И дальше - от зубцов в небо, к Блудному Ангелу.
   Дошли.
   Встали.
   "...Видел я сынов восхожденья, и мало их... мало... мало их!.."
   Но хватило, чтобы шестью цветами из семи отступила радуга.
   Даже белизна не выдержала.
   Захлестнуло, затопило остатки Сосуда пенной лазурью морской.
   Голубой сталью Архистратиговой.

Логин Загаржецкий, сотник валковский

   - А ну, хлопцы-бабы-девки! - тихо сказал сотник Логин. И  уж  совсем  еле
слышно, себе одному:
   - Пошли, что ли?
   Швырнул гусиное перо под ноги, сапогом растоптал.
   Во всю глотку, срывая голос:
   - Рубежей их клятых не топтали?! За мно-ой!
   Шагнул не оглядываясь.
   Знал: идут.
   В лазурь, в радугу, в ад кромешный, к Господу-Богу на казенный харч, все,
кто остались,  кто  есть,  кто  были...  Яринка-ясонька  и  Ярина  Киричиха,
разорванный  пушкарь  Гром   с   Забрехой-кулеметчиком,   есаул   верный   с
братьями-Енохами, живыми и мертвым, ведьма Сало да чумак-иуда, хлопцы из-под
Катеринослава, турчонок катованный, чортячий сынок, княжич-трехлетка...
   Идут.

ЭПИЛОГ НА ЗЕМЛЕ ПОД НЕБОМ

   Мелкий летний дождь вслепую бродил по лугу. Пересыпал из горсти в  горсть
солнечные брызги,  дробно  стучал  клюкой  по  траве;  присвистывал  в  такт
ошалевшим от простора иволгам.
   Смеялся белозубо. Швырялся каплями, не доставая, - во все стороны, вдаль,
туда, где невидимая отсюда, еще пятилась к небокраю  радуга-дуга,  выпускала
из себя, из мешка рваного, проглоченное разноцветье  жизни  живой.  Деревья,
дома, люди... смертная плоть, без которой и душа  вроде  как  и  не  душа-то
вовсе - пар один.
   Пригреет солнышко  жарче,  глянешь  искоса:  где  ты,  дождь-слепец?  был
дождем, стал росой, был  росой,  стал  паром,  был  паром,  стал  облаком...
э-ге-гей, глупые, скоро вернусь!
   Ждите!..
   - Вымокла? - спросил Денница.
   Он стоял, глядя в небо: высокий, легкий, в темно-лиловом плаще, найденном
в замковых кладовых. Как тогда, на поле грез, перед лазурным стягом и воином
с синими очами. Только всей лазури на этот раз было: омытая дождем высь.  "А
в том сне небо  серым  было,  -  подумалось  Ярине.  -  Дерюга,  не  небо...
отстирать бы..."
   - Ну и ладно, -  согласился  Денница,  как  если  бы  она  ответила  ему,
ответила что-то важное, а не просто: вымокла или нет?
   - Ты уже вырос? - спросила Ярина, прикусывая горькую былинку
   - Да. Вырос. Мне тринадцать недель, Несущая Мир. Значит, большой. Полночь
сгинула, и настал мой Самый  Главный  День.  Только  это  не  правда.  Самый
Главный - впереди... ждет...
   Он помолчал. Присел рядом. Край плаща набух росой, отяжелел.
   - Спасибо  тебе,  Ирина  Логиновна  Загаржецка.  Батькам  нашим  спасибо.
Остальным - всем. Я ведь уж чуть было... Денница нахмурил  ясный,  юношеский
лоб.
   - Чуть было не попросил.
   - Ну и что? - само вырвалось.
   - Ничего. Просто не  вырасти  мне  тогда.  Так  бы  и  жил:  большим,  да
маленьким.
   Он поднял голову, глянул на возвышавшуюся над замком башню донжона.
   Трое стояли там.
   Рыжебородый мудрец, стройный воин и чудной  бродяга.  Спорили  о  чем-то;
руками размахивали. Казалось: вот сейчас взмахнут посильнее и взмоют в  ширь
небесную, так и не прекратив спора. А ведь взмоют...
   Пойдут по облакам, лишь обернутся напоследок: ну что же вы? догоняйте!

***

   -  Домой  хочется,  -  Ярина  легонько  коснулась  его  плеча:  гладкого,
твердого. - В хате небось пылищи... за год не оттереть!
   - Ототрем, - уверенно пообещал Денница. - И пыль выгоним, и полы  вымоем.
И раны вылечим. Он замолчал, нахмурился. Три поперечные  морщины  залегли  в
переносье. Ярина знала: о брате думает. Чумак Гринь  по  сей  час  бился  на
пороге Жизни и смерти, еще дышал, готовясь в каждую секунду  сделать  выбор:
уйти или остаться. "Помоги ему! пожалуйста! - Ярина  шепнула  это  на  самом
рассвете, когда новый, взрослый Денница подсобил снести чумака  в  покои,  а
затем долго сидел над раненым, думая о своем. - Помоги! ты ведь можешь!"
   - Могу, - ответил ей юноша, в чьих волосах горел невесть откуда взявшийся
обруч из серебра. - Могу, Несущая Мир. Только нельзя. Надо, чтобы  братик  -
сам... сам. И добавил, больше себе, чем Ярине:
   - Нельзя так. Нельзя спасать не правильно. Если я вырос, значит - нельзя.
   Холодком пробрало панну сотникову от слов этих.

***

   - Пан  Ондрий!  -  донеслось  из-за  стены.  -  Дурья  твоя  башка!  Куды
чортопхайку с верхом грузишь?!
   - Га?
   - Ото ж! Не довезем ведь!
   - Та довезем, пане сотник... тут же всем: и вам, и нам, и жиду  маленькую
торбочку...
   Денница взахлеб, по-детски расхохотался.
   Просиял лицом.
   - Насмехаешься? - с притворной обидой спросила Ярина. - Хихоньки строишь?
А батька прав: через Рубежи эти, да на повозке груженой... И замолчала.
   Смотреть стала, как юноша в лиловом плаще опрокинулся навзничь, в  мокрую
траву, как ногами от восторга задрыгал. Точно так же, как у речки - во-он, у
дальних кустов! - ликовал по-щенячьи трехлетний мальчишка  Тор,  глядя,  как
маленькая женщина по имени Сале плетет из вьюнков "попону для ящерки".
   Весело им, недорослям... детская память короткая.
   Подумала, и ясно стало: глупость подумала.
   - Это для вас теперь не Рубежи, - отсмеявшись,  сказал  Денница,  вытирая
глаза. - Это так... Он поискал слово.
   Нашел.
   - Пленочки это, Несущая Мир. Пленочки, и ничего больше.
   - Для вас? - Ярина вскинула брови. Он поправился:
   - Для нас. Для нас всех.

***

   Ярина толкнула его, присевшего на корточки, в грудь. Нет, не  опрокинула.
Так и остался сидеть, улыбаясь.
   - Богатырь! - девушка еле  сдерживалась,  чтоб  не  ответить  улыбкой  на
улыбку. - Вернемся в Валки, отец тебя  в  реестр  запишет!  Будешь  справным
черкасом... Горелку пить можешь?
   - Могу, - ответил он.
   - А шаблей рубать?
   - И шаблей могу...
   - А Богу молиться?
   - Молиться? - спросил он. - Как это: молиться? Не сразу и нашлась  Ярина,
что ответить.
   - Ну, молиться! вот глупый! Ты Ему: отче наш, иже еси...
   Он понял.
   - Разговаривать? Да, Несущая Мир? Теперь - могу.
   - А девок любить можешь?
   Невпопад спросила. Только чтоб от дурного разговора убежать.
   И сама захлебнулась: о чем спросила, курица?!
   Он кивнул. В глаза заглянул: увидела ли?
   - А что ты еще можешь, Несущий Свет?
   Само вырвалось, мимо воли.
   - Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был  сотворен,  до
нынешнего. А если отец мой со мной - со дня,  когда  был  сотворен  мир,  до
нынешнего...
   Денница встал. Твердо глянул в лазурь над головой.
   - А если будут товарищи наши с нами, то от дня сотворения мира  до  конца
времен.

***

   Радуга выгибалась над близкой речкой. Просто - радуга. После дождя.

   Март 1998 - март 1999 гг