твереньки,  а  потом  и  на
ноги; в висках застучало горячо и часто.
   - Хорошо тебе? В родном доме? - спросили из темноты.
   - Плохо, - сказал Гринь, перекосившись от боли в боку.
   - Вот и уходи... раз плохо.  Здоровый  мужик,  нечего  у  матери  на  шее
висеть.
   Гринь проглотил слюну пополам с кровью.
   Среди чумаков он слыл едва ли не  скрягой.  Другие  зароботчане  половину
всякого заработка оставляли в мошне шинкаря либо под матрасом веселой  вдовы
- а Гринь, стиснув зубы, ужимался и копил. Для того, чтобы  стать  достойным
Оксаны. Для того, чтобы мать в старости не знала нужды.
   Он не висел на материной шее с того самого дня, когда ему впервые  пошили
штаны и отправили пасти свиней. Оскорбление  было  сильнее  боли  и  сильнее
страха: Гринь шагнул вперед и встал перед темной тенью лицом к лицу.
   - Не уйду. Сам уходи! Попа позову, пусть кадит... Выживу тебя, чертяра!
   Тот, что стоял перед ним, растянул черные, как у собаки, губы.
   При свете луны и при свете снега Гринь увидел, что глаза у него  узкие  и
длинные, от переносицы до самых ушей, а руки скрещены на груди, и  на  одной
руке четыре пальца, а на другой - много, шесть...
   Гринь замолчал, обомлев. Уж не мерещится ли?
   - Уходи, - сказал стоящий перед ним исчезник.  -  Тебе  же  лучше  будет,
когда уйдешь... Уходи из села. Чтобы духу твоего здесь не было.
   Повернулся, шагнул в тень, исчез.
   Распахнулась дверь шинка, и прямо в снег  вывалился,  бормоча,  довольный
пьяница.
   - Батюшки-светы! Кто ж тебе ребра так посчитал-то?! Он долго стоял бы под
дверью, не решаясь переступить  порог  отчего  дома,  -  но  мать  услыхала,
выскочила, взяла под руки, привела и усадила  на  лавку,  с  трудом  стянула
сапоги:
   - Ох, Гриня, ох, сынку неразумный! Все бы кулаки чесать... Эх...
   Есть будешь? Он через силу  мотнул  головой.  Вероятно,  от  него  разило
перегаром, как в свое  время  от  отца,  когда  тот,  вернувшись  с  удачной
ярмарки, становился на пороге и обводил комнату хмельными глазами навыкате.
   - Ну так ложись, Гринечка... Спи,  сынку,  утром  посмотрим,  что  будет,
утром поговорим.
   Она прятала глаза, хотя в комнате было сейчас куда темнее, чем на  улице,
под ночным небом.
   Уложила Гриня на  лавке.  Заботливо  укрыла  кожухом,  сама,  повозившись
залезла на печь, долго ворочалась, вздыхала, мостилась...
   Закричали за окном дурные петухи. Один, другой, третий... Завопил в сарае
пестрый горлач, тот самый, которого собирались пустить в суп еще год  назад,
провожая Гриня на заработки. Выжил горлач.
   - Он же страшный, как смертный грех, - сказал Гринь разбитыми  губами.  -
Как же вы... мама...
   В доме  стояла  тишина.  Такой  тишины  никогда  не  бывает,  когда  люди
действительно спят. Теплился огонек перед образами - выходит, и образа  ТОМУ
не помеха и не указ!
   - Мама... - проговорил Гринь неожиданно тонко и жалобно. И замолчал.
   Тяжелый кожух давил на грудь, а дышать и без того было больно.
   - Мама... я ведь хотел... хочу... жену в дом,  помощницу  вам...  Оксану.
Деньги есть теперь... жили бы... к батьке на могилу...
   Горлач закричал снова - победно. Будто не старым ободранным петухом  был,
не сегодня-завтра предназначенным топору и колоде, - будто был ловчей птицей
на плече государя.
   Скоро рассвет.

Рио, странствующий герой

   Все города этого мира, все областные и районные центры - всего лишь  тени
великой Столицы. Тот, кто Столицы не видел, -  не  в  состоянии  понять  всю
правоту этого утверждения.
   Входя в город, новоприбывшие мыли сапоги в специальном бассейне,  лошадей
же и телеги прогоняли через широкую канаву с чистым песком  на  дне.  И  это
было не самодурством стражи, а насущной необходимостью.
   Мостовые в Столице лежали мозаикой - плиточка  к  плиточке.  На  окраинах
мозаичные  картины  изобиловали  сценами  прилежного   труда   -   кузнецов,
землепашцев,  гончаров,  портных,  кожемяк,   переписчиков;   ближе   Центру
начинались подробности жизни купечества,  а  центральная  площадь  была,  по
сути,  развернутой  летописью  властительско-княжеского  рода.  Приезжие  не
смотрели по сторонам - все как один пялились себе  под  ноги  и  при  ходьбе
налетали на прохожих; на наших глазах какой-то близорукий  всадник  чуть  не
выпал из седла - так хотелось ему разглядеть цену купания дородной глянцевой
купчихи, сложенную из  полированных  осколков  мрамора,  черного  гранита  и
слюды. Тем временем архитектура Столицы  достойна  была  внимания  никак  не
меньше мозаичных мостовых - по сторонам смотреть было даже интереснее.
   Я смотрел, и привычное спокойствие, за  много  лет  сделавшееся  основной
частью моей натуры, теперь меня раздражало.
   К'Рамоль ехал, чуть откинувшись в седле, задрав подбородок,  более  всего
боясь быть похожим на провинциального лекаря. Хостик играл равнодушие  -  но
глаза  его,  постреливавшие  по  сторонам,  делали  эту   игру   не   вполне
правдоподобной. На к'Тамоля косились с интересом, на Хостика - с ужасом,  на
меня - как обычно.
   Наш подконвойный умер. Когда в районном  центре  два  крепостных  кузнеца
расклепали наконец клетку, на железном полу ее  обнаружился  остывший  труп;
районный наместник в бронзовой короне  принялся  костерить  тупых  крестьян,
уморивших, в угоду  идиотским  суевериям,  обыкновенного  урода  с  неравным
числом  пальцев  на  руках  и  ногах.  Районный  наместник   был   человеком
просвещенным и без предрассудков - но едва лишь тело мнимого Шакала сгрузили
на землю, как земля расступилась, подобно трясине. Секунду еще  торчали  над
ее поверхностью скрюченные руки - а  потом  и  рук  не  стало.  Подневольные
кузнецы, полжизни проведшие в рабстве и всякого  навидавшиеся,  одновременно
лишились чувств, а наместник сделался белый, как мука, долго шевелил  губами
и наконец выдавил из себя, что, мол, нас здесь  не  было,  и  мы  ничего  не
видели.
   Мы согласились, даже не переглядываясь.
   Когда меч мой упал, напополам  разрубив  толстенную  корягу,  на  которой
сидел, подставив шею, Хостик...
   Говорят, всякий уважающий себя герой время от времени меняет подельщиков.
Как перчатки. При помощи хорошего удара мечом.
   Коряга переполовинилась, Хостик пришел в себя. Вздрогнул и поднял голову.
Мы встретились глазами...
   Чувство упущенного шанса, единственного в  жизни,  золотого  шанса  -  не
лучшее ощущение. Не самое приятное.
   Шакал так и  не  получил  того,  что  сидело  у  меня  на  клинке.  Шакал
разочаровался и умер - в злобе и отчаянии.
   А за мгновение до смерти он успел  доказать  мне,  что  все  мои  надежды
когда-нибудь снять заклятие - не более чем  дым.  Смрадный  дым  от  горящей
ветоши. А значит, жить мне до конца жизни бронированной машиной  с  запретом
на убийство. И таскать за  собой  двух  дураков  -  одного  лекаря,  другого
палача.
   Я перевел дыхание.
   Шакалу все равно хуже, чем мне. Наверное, теперь я никогда не узнаю,  кем
или чем он был. Получив желаемое, он сохранил бы свою жизнь? Или "эта  вещь"
нужна была для другого - для мести, например?
   -  Площадь,  -  с  благоговением  в  голосе  сказал  к'Рамоль.   -   Рио,
поворачивай!
   Копыта наших лошадей прошлись по батальной сцене, выложенной из  базальта
с вкраплением хрусталя. Князя, его войско и врагов можно было  различить  по
одежде и штандартам; искусники, сто  лет  назад  мостившие  площадь,  строго
придерживались основного правила: лица властительных  особ  на  мостовую  не
класть. Нечего топтаться по  лицам;  другое  дело  -  многолюдная  батальная
сцена. Или бал во дворце, или охота, или погоня, рождение наследника - общим
планом, со множеством персонажей, среди которых не сразу отыщешь роженицу...
   В  десяти  шагах  от  нас  деловитый  патруль  дворцовой  стражи   поймал
крестьянина, явившегося на священную площадь в недостаточно чистых башмаках.
Тут уж вопи - не вопи, оправдывайся - не оправдывайся,  чистота  ног  -  для
городских жителей прямо-таки болезненная проблема!
   Хостик поморщился. С тех пор как я неудачно пытался отрубить ему  голову,
и без того замкнутый характер моего подельщика обогатился еще и нервозностью
- он вздрагивал от громких звуков и терпеть не мог  открытого  насилия,  вот
как сейчас, когда два стражника, стянув с крестьянина  обувку,  волокут  его
голыми пятками по мостовой, и ясно куда волокут - на расправу.
   Дорога на Столицу подарила нам еще одно вооруженное столкновение, на этот
раз с обыкновенными разбойниками.  Прежде  чем  нападавшие  догадались  дать
деру, мой меч отметил троих; двоих к'Рамоль  безропотно  перевязал,  обильно
умастив бальзамом, а третьего пришлось добить, и лицо Хостика по обыкновению
не выражало ничего, но мне показалось, что рука со стилетом дрогнула...
   Я тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.
   Мы были уже прямо перед дворцом. Мостовая здесь как бы загибалась кверху,
плавно переходя в мозаичную стену;  в  нескольких  шагах  от  стены  имелось
заграждение - бархатные канаты, провисшие между медными столбиками. К  стене
подходить воспрещалось, потому что тут-то неведомые мастера перешли от общих
сцен к портретам - все  князья,  когда-либо  занимавшие  престол,  областные
наместники в серебряных коронах, районные наместники в  бронзовых  венцах  и
венцах из белой кости, управители, распорядители и  деревенские  старосты  в
коронах из красного дерева, липы и можжевельника - все они  толпились  здесь
плечом к плечу и, казалось, даже будучи выложенными  из  крохотных  осколков
аметиста и яшмы, продолжают невидимо толкаться,  оттирать  тех,  кто  пониже
званием, на задний план.
   Ибо места на стене было не так уж много, а  на  правом  фланге  оставлено
было свободное пространство - для властителей грядущих.
   - Проходи, проходи... Не задерживайся, всем посмотреть охота!
   Я обернулся к стражнику - и  тот  прикусил  язык.  Тем  более  что  рядом
спешился Хостик, а это тебе не хухры-мухры, не крестьян обучать, как башмаки
чистить.
   Однако долго задерживаться все равно не следует. Сзади напирает толпа,  а
Дело не ждет - мы и так явились в город с опозданием.
   Я пробежал взглядом  по  лицам  властителей  второй  и  третьей  руки.  Я
разыскивал отца; я узнал бы его, если бы изображение  было  подлинным,  -  о
отец никогда не позировал рисовальщикам, а значит, фигура, условно сражающая
наместника Рио, носит здесь случайное, чужое лицо.
   Я посмотрел на властителей в  золотых  коронах,  занимавших  первый  план
гигантской мозаичной картины. Посмотрел - и  еще  раз  поразился  мастерству
старых художников... впрочем, не таких-то и старых. Нынешнего  князя  кто-то
совсем недавно подновил -  добавил  лицу  солидности,  пришедшей  с  годами;
всматриваясь в это лицо, я осознал вдруг, что прежде видел его, и не так  уж
давно. Вероятно, мне на  глаза  попалось  какое-то  изображение  властителя,
подлинное, не искаженное  в  угоду  глупому  суеверию  -  рисовать  портреты
непохоже, чтобы труднее было сглазить.
   Я перевел взгляд  на  портрет  старого  князя,  приходившегося  нынешнему
властителю отцом. Пригляделся и вздрогнул: это лицо - или очень похожее -  я
тоже где-то видел, хотя старый князь совсем не походил на нынешнего. В  меру
одутловатый - мастерство художника позволяло приукрашивать  без  ущерба  для
сходства, - в меру невысокий мужчина  в  золотой  короне,  с  правой  рукой,
лежащей на плече отрока-наследника  нынешнего  князя  в  детстве...  Большая
часть мозаичных властителей держала руки на плечах сыновей, и только те, что
умерли, передав престол братьям и племянникам, держались за  рукояти  мечей.
Рука нынешнего властителя как бы повисла в  воздухе  -  предполагалось,  что
скоро  рядышком  появится  изображение  мальчика,  но  поскольку   нынешнему
наследнику от роду три года, помещать его портрет в мозаичную летопись  пока
рановато.
   Нужно было уходить, но я почему-то  не  мог  оторвать  взгляда  от  таких
знакомых каменных лиц. Отчего-то эти лица внушали мне тревогу, но я  заранее
знал, что причин ее сейчас не пойму, и  только  старался  запомнить  картину
получше, врезать в память, чтобы потом, на досуге, легко было припомнить.
   Прежнему мне, тому, что никогда теперь не выйдет на  свободу,  достаточно
было однажды взглянуть на любое изображение, чтобы  запомнить  его  точно  и
навсегда. Учителя переглядывались со значением; однажды  прочитав  книгу,  я
никогда уже не забывал ни слова с ее страниц...
   - Идем, Рио, - сказал к'Рамоль.
   И мы пошли.
   - Погодите-ка, Рио, Рио...
   - Так звали серебряного наместника Троеречья. Был такой район, прежде чем
каждая из рек получила самостоятельность. Князь чуть нахмурился:
   - А-а-а...
   И больше ничего не сказал. Как будто только этот  негромкий  возглас  мог
вместить в себя все эмоции, связанные с делом Троеречья.
   Князь походил на свое изображение. Не в  точности,  но  все-таки  здорово
походил; глядя, как он улыбается и кивает очередному претенденту на  Большой
Заказ, я ощущал легкий холодок между ребер.
   Потому что еще секунда, казалось, - и я вспомню, где видел это лицо... Не
на портрете, нет. Вживую.
   - Погодите-ка!.. Да, семейство достойного  наместника  Рио  удалилось  от
привычного  общества...  жили  где-то  на  острове,  если  мне  не  изменяет
память... да. Хм!
   Между  рыжеватыми  бровями  князя  пролегли  две  неглубокие   складочки.
Понятно,  он  вспомнил,  чем  закончилось   пребывание   семейства   Рио   в
добровольном изгнании.
   - Хм... Говорили одно время, что  сын  достойного  наместника  Рио...  Он
запнулся, как бы позволяя мне прервать его и без того не законченную  фразу.
- Ложные слухи о моей смерти впервые возникли в  день  моего  рождения  -  я
натянуто улыбнулся. - К сожалению, этот день стал последним для моей матери.
   Князь сочувствующе покивал  и  перешел  к  следующему  претенденту  -  мы
соискатели, стояли неровной шеренгой, как бы непринужденно - и  одновременно
в некоем подобии  строя.  Успели  к  сроку  и  документально  доказали  свою
состоятельность двенадцать человек; каждого сопровождала небольшая свита,  и
мои к'Рамоль с Хостиком благополучно терялись на общем пестром фоне. Что  ж,
начало вполне удачное.
   - ...вынужден предупредить, что нынешний,  с  позволения  сказать,  заказ
имеет свою специфику. Возможно, задание потребует от господ героев несколько
необычных, гм, свойств и навыков...
   - Магия, - негромко сказал своему спутнику  белобрысый  крепыш,  стоявший
справа от меня. - Предложит игру с магическими штучками.
   Я почему-то был уверен,  что  князь  расслышал  эти  слова.  Хотя  крепыш
говорил тихо, и от властителя его отделяло пространство в половину  бального
зала.
   - ...возможно, придется иметь дело и  с  магией...  но  только  косвенно,
господа, только косвенно. Разумеется, выполнение заказа точно и в срок будет
вознаграждено, и не только деньгами.  Дюжина  претендентов  -  добрый  знак.
Господа, каюсь, я собирал о вас сведения. Возможно, мне повезло, как  никому
из  смертных,  потому  что  я  нахожусь  в  одном  зале   с   целым   сонмом
исключительных людей. Из двенадцати семеро носят звание Непобедимого...
   По  толпе  собравшихся  прошел  шепоток.  Герои   начали   оборачиваться,
разглядывая лица друг друга; все  прекрасно  понимали,  что  означает  метка
"Непобедимый".  Кому-то  продались  герои,   чем-то   пожертвовали,   чем-то
заплатили за свою непобедимость; надолго ли,  вот  вопрос,  ведь  первое  же
поражение становится  для  Непобедимого  последним,  и  происходит  это  тем
скорее, чем больше требует витязь от судьбы.
   - ...Двое из присутствующих здесь господ - Убийцы драконов...
   Ропот стал сильнее. Я сам  напряженно  оглянулся  -  кто?!  Вот  скверное
знание, любой из  стоящих  рядом  может  оказаться...  Меня  передернуло  от
отвращения. ~ ...И еще трое из собравшихся господ, поймите меня правильно...
заговоренные. Я знаю, об этом не принято говорить вслух -  я  воспользовался
своим правом  властителя,  чтобы  подчеркнуть,  какие  отборные  люди  здесь
присутствуют.
   Мне сделалось неуютно; в этом тесном мире совершенно невозможно  Охранить
тайну. Если герой не сидит в норе, а мало-помалу действует, то  свидетельств
о его подвигах собирается достаточно, чтобы поставить окончательный диагноз:
Заклятие!
   - ... Однако за работу примется только один, и  только  ему,  избраннику,
сообщу суть дела. А пока вам предложено будет испытание - того из  вас,  кто
справится с ним, на мой  взгляд,  лучше  прочих,  ждет  продолжение  беседы.
Покуда отдыхайте, господа. Лучшие комнаты лучшей гостиницы готовы для вас.
   Это была чистая правда. Мы с подельщиками остановились  было  в  скромном
трактире у моста - но стоило мне зарегистрироваться в  качестве  претендента
на Большой Заказ, как приказчик из лучшей гостиницы прибежал  с  поклоном  и
приглашением поселиться в самых  удобных  комнатах  причем  за  счет  казны.
Раздумывать мы не  стали  -  уже  спустя  полчаса  очаровательная  служанка,
опасливо косясь на Хостика, подавала нам ужин прямо в номере.
   А соседями нашими оказались конкуренты-соискатели. Гостиничная прислуга с
ног сбивалась, чтобы ублажить ораву героев и их спутников; оказалось, что  с
полдесятка хитрых претендентов сидят тут уже целую неделю, и городская казна
исправно оплачивает им и кров, и стол, и даже некоторые капризы.
   К'Тамоль подловил служанку под лестницей  и  завел  с  ней  доверительный
разговор о медицине. Оказалось, что у милой  девушки  полным-полно  болячек,
явных и тайных; лишь только стемнело  и  беготня  в  гостинице  стихла,  Рам
деловито взял под мышку свой лекарский сундучок и отправился во флигель, где
обитала прислуга.
   - Вот что значит настоящий врач, - сказал я, когда за  лекарем  закрылась
дверь. - В любое время дня и ночи, по первому зову ближнего спешит исполнить
свой долг, каким бы тягостным он ни был!
   Хостик даже не улыбнулся.
   За последнее время он сильно сдал; борода его, и  без  того  клочковатая,
приобрела неопрятный вид, крючковатый  нос  еще  больше  выдался  вперед,  а
глаза, наоборот, запали. Хостик болезненно  переживал  предательство  -  мое
предательство; сам он - и я это знал - ни при каких обстоятельствах, ни  под
какими чарами не поднял бы меч ни на меня, ни на Рама. То, что  произошло  с
нами  близ  окованной  железом  клетки,  у  костра,  положило  непреодолимую
пропасть между прежними нашими отношениями - и нынешними.
   Я не стал объяснять Хостику, чего стоило для  меня  удержать  руку  и  не
свалить с плеч его лохматую голову. Слишком мелкими казались оправдания; что
с того, что в результате я не поддался Шакалу?
   Я не убил Хостика не  потому,  что  он  мой  друг.  Сиди  на  той  коряге
распоследний карликовый крунг - я и то, наверное, не решился бы. Побоялся бы
нарушить запрет на убийство! Или не побоялся бы? Вот в чем беда - я и сам не
знал до конца, Хосту я пожалел в ту ночь или  себя.  Или  просто  подчинился
правилам, навязанным извне.
   Так или иначе, но оставаться наедине с Хостиком мне с некоторых пор  было
тягостно; сославшись на усталость, я ушел к себе в комнату и лег.
   Перед  глазами   сразу   же   замелькали   лица   с   парадной   мозаики.
Отроки-наследники  золотой  короны  смотрели   печальными   глазами   ручных
обезьянок; я искал лицо отца - но видел лишь место, где оно только что было.
Я звал...
   А потом проснулся в холодном поту.
   Я вспомнил, где я видел лицо нынешнего князя.
   В видении, наведенном  Шакалом.  На  столе  в  мертвецкой;  голова  князя
отдельно от тела, но глаза  жили.  "Пойдешь  ко  мне  на  перстень?"  Сгинь,
наваждение! Сгинь!
   Далеко за полночь в дверь постучали. Я не спал - лежал в постели, Закинув
руки за голову, и смотрел в темный потолок. На  столе  еле  теплился  огонек
лампы.
   Робкий стук сменился настойчивым.
   - Кто там? -  крикнул  я  хрипло.  Сейчас  мне  менее  обычного  хотелось
чьего-либо общества.
   - Госп