Только снег взметнулся из-под копыт.
   Да, здесь ее и без того невеликие силы киснут, как молоко на  солнцепеке,
- но на такое... грех скряжничать. Иначе этот болван-десятник до  вечера  бы
за лекарем собирался!
   С коня Консул слез сам.
   - Да ты никак ранен, пан Юдка!
   В дверях стоял сам пан Станислав, в  мятой  ночной  сорочке  и  накинутой
поверх нее медвежьей шубе, без шапки, в остроносых домашних туфлях  на  босу
ногу.
   Озабоченный отец семейства. Как здесь говорят?.. Ах да - пан добродий.
   - Вэй, пан Станислав, разве ж незамужние девки  умеют  ранить?  Смех,  не
рана...
   - Ну-ну, - похоже, Мацапура-Коложанский прекрасно все понял:  и  то,  что
рана серьезная, и то, что Юдка не хочет показывать  этого  при  сердюках.  -
Удачно ли на охоту съездили?
   Сердюки разом заухмылялись. Как же: с победой вернулись, и  пан  доволен,
вон, шутить изволит!
   -  Удачно,  пан  Станислав.  Поглянь,  какую  козочку  заполевали!   Юдка
медленно, нога за ногу, двинулся к дому. А Сале не  удержалась  и  вслед  за
Мацапурой подошла к остановившимся саням.
   В смятых плащах, брошенных на дно розвальней, лежали  двое:  Гринь,  брат
урода-младенца, и уже виденная Сале сотникова дочка. Оба были без  сознания.
"Девчонку просто оглушили, оправится быстро, - сразу определила Сале, - зато
парень плох. Только на Слове Консула и держится".
   - Да то ж панна Яринка! - вполне натурально всплеснул руками Мацапура,  и
любой, кто не знал веселого Стася, вполне мог увериться: зацный пан искренне
удивлен и огорчен тем положением, в котором оказалась девушка. - А ну, живо!
Хлопца  до  хаты,  пусть  лекарь  его  пользует,  а  о  панне  Ярине  я  сам
позабочусь...
   Пан Станислав уже забирался в сани, как был, в шубе и в  ночной  сорочке.
Уселся на передке, взял в руки кнут, обернулся к стоявшей рядом Сале.
   - В замок отвезу, там за ней присмотрят! -  губы  Мацапуры  расплылись  в
добродушной улыбке. - Перевяжут, вином напоят, чтоб кровью не изошла.  Кровь
молодая, чистая, нельзя, чтоб панночка ею изошла, никак нельзя!
   И Сале поняла, что имеет в виду пан Станислав.
   ...Консула она тогда, при первой встрече, узнала сразу.  Добро  б  просто
узнала! - ловчим псом вывела спутников  прямо  на  него,  идя  по  невидимой
ниточке быстро слабеющего следа. Да, здесь ее способности  уходили  водой  в
песок - но она успела дотянуться  верхним  чутьем.  Успела  и  расслабилась,
решив, что миссия, ее последняя миссия, практически завершена...
   Как бы не так!
   Оказалось, что все еще только начинается!
   Вернее, началось раньше.
   Ну кто,  кто  мог  знать  наперед,  что  этот  ироничный  красавчик  Рио,
рубаха-парень  и  рубака-парень,   стеснительный   благодетель   многодетных
побродяжек, - двоедушец?!
   Нет, то, что герой находится под заклятием, Сале, конечно, знала - но она
и подумать не могла, что дело обстоит настолько серьезно!  Ведь  тогда,  при
Досмотре, когда строго прозвучало:  "Вы  пытаетесь  провести  через  Досмотр
второго человека? Вторую личность?" - она  растерялась.  И  испугалась.  При
последующих словах Малаха-Досмотрщика: "Вам известно, что лиц,  уличенных  в
нарушении визового режима, постигает административная ответственность?"
   Однажды ей довелось видеть, что бывает  с  теми,  кто  пытается  пересечь
Рубеж нелегально. В ушах до сих пор звучит вопль  неудачника,  возомнившего,
будто он может беспрепятственно миновать Досмотр. Он был самоуверен. У  него
имелась действительно стоящая контрабанда, за такую любой чародей с радостью
опустошит свою казну; и он рассчитывал... не рассчитал.
   Он кричал долго, пытался сопротивляться... Потом по  ту  сторону  Рубежа,
куда он так стремился, упала его пустая оболочка.
   Бычий пузырь, из которого выпустили воздух.
   Наверное, действительно великим магам изредка  удается  прорваться  через
Рубеж - силой или обманом. Краем уха Сале слыхала о  случаях  прорыва,  хотя
Малахи и не любят распространяться о своих неудачах. Однако  живьем  она  ни
одного нарушителя не видела.
   Сале  запаниковала  (хотя  страшная  и   малопонятная   "административная
ответственность" угрожала сейчас отнюдь  не  ей)  -  и  неожиданно  услышала
обращенные лично к ней слова Малаха-Досмотрщика:
   - В принципе, мы можем сделать некоторое исключение из правил для  вашего
спутника.
   Сале не поверила своему внутреннему слуху! Малах предлагал ей...
   - У вас есть вещь, которая могла бы помочь нам в  работе.  С  ее  помощью
значительно легче отслеживать запрещенные к провозу сущности и вибрации...
   Сале сразу  поняла,  на  что  намекает  Малах.  Это  бабнику  к'Рамолю  и
простодушному герою Рио она потом соврала первое, что пришло на ум:
   "Крючок для ловли саламандриков"! Нет, это и на самом  деле  был  крючок,
только ловилась на него дичь куда более  серьезная.  Чужие  Слова,  даже  не
произнесенные вслух (или, как называет их  Консул,  -  Имена).  Артефакт  на
самой грани дозволенных к  провозу  через  Рубеж;  и  то  лишь  при  наличии
заверенной декларации с обязательством возвращения имущества.
   Она не колебалась ни единого мгновения, ибо этого мгновения  ей  попросту
не дали. И вовсе не уловила, в какой момент оказалась вместе  со  спутниками
вне Рубежа - без крючка, но, как позже выяснилось, на крючке. В  тот  момент
Сале не  могла  думать  ни  о  чем,  а  в  голове  истеричной  мухой  билась
одна-единственная мысль: "Пронесло!"
   Потом было чужое село, бегущие люди, избитый парень со странным младенцем
на руках, хата, вооруженные гости, грохот огненных самострелов  (не  впервой
доводилось Сале видеть  такое,  не  впервой;  в  одном  из  дальних  Сосудов
подобные штучки были куда опасней...) и, наконец, - встреча с Консулом.
   Удача?
   Провал? Консул, конечно, себе на уме - но хорошо хоть предупредил! Только
теперь Сале поняла, как их ловко подставили! И кто? Сами же Рубежные Малахи!
Придрались к Рио-двоедушцу, вынудили дать взятку - и все, обратный путь  для
них  закрыт!  Проклятье,  попасться,  как  сопливой  девчонке,  с   перепугу
согласной на все и с кем угодно! Дура! Набитая дура! Надо  было  плевать  на
Рио, возвращаться, брать того лысоватого Убийцу Драконов - или, если бы  Рио
пощадили, выписывать  на  него  вторую  визу...  Время?  Да,  время  бы  они
потеряли, зато тогда уж комар носу не подточил бы! Хотя... Если их и  впрямь
решили подставить - подставили бы так или иначе!
   Одно странно: из-за кого весь сыр-бор? Из-за нее, Сале-Куколки?  Да  кому
она нужна, колдунья-недоучка! Из-за героя-двоедушца?! Так чего проще было  -
подвергнуть  сразу  "административной  ответственности",  и   делов   шлеме!
Спутники Рио вообще пустышки...
   Значит, остается ребенок.
   Малахи не хотят, чтобы он оказался по ту сторону Рубежа!
   Только сами же Малахи перед этим и отдали распоряжение доставить  ребенка
в местный Сосуд!
   Голова кругом идет... ну что, Куколка, еще побарахтаемся или как?!
   Сале  криво  усмехнулась.   Она   вполне   отдавала   себе   отчет,   что
"побарахтаться" ей могут и не дать.
   - Ну, хто туточки дикаря пытал?
   В  дверях  коморы,  где  лежал  пластом  надворный  сотник,  воздвиглись:
посередке - овчинный кожух с обшитым  черкасином  подолом,  снизу  и  сверху
соответственно - растоптанные  чоботы  из  войлока-стеганки  и  лихо  сбитый
набекрень малахай. Внутри этого изобилия, кочерыжкой в капусте, прятался  на
диво  румяный  дедуган,   хитро   поблескивая   глазками-маслинками   из-под
заиндевелых бровей.
   "И когда это он успел? - мимоходом отметила Сале.  -  Верховой  едва-едва
коня в стайню отвел, а он уже следом! Да и второй раз топота слышно не было.
Пешком  прибежал?  Или  на  пузыре  воздушном  прилетел,  о  котором  Консул
рассказывал?"
   - Это ты, что ли, лекарь? - без особого радушия поинтересовалась она.
   По тону сказанного сразу  чувствовалось:  в  лекарские  способности  деда
женщина не верит ни на грош.
   - Ни, який же я ликар, ясна пани? - искренне удивился дед, разоблачаясь и
шмыгая носом-картошкой. - Пасичник я, Рудый Панько, тут,  окромя  вас,  меня
всяка собака знает! И пан Юдка знает, мы пана Юдку с Божьей  помощью  третий
раз за пейсы из домовины тащим! Вы, пани ясна, не терзайте серденько,  я  не
ликар, от меня ему вреда не будет...
   - Пусти его! - прохрипел с кровати Юдка, и Сале подчинилась. Пасичник,  у
которого  под  кожухом  обнаружилась  очень  даже  приличная,  чуть  ли   не
щегольская, чу марка на вате, мигом оказался рядом с  кроватью.  И  принялся
споро извлекать из принесенной с  собой  латаной  торбы  какие-то  скляницы,
горшочки и узелки, выставляя их на столик в одному ему ведомом порядке.
   - Славно тебя стрелили, жид, славно, лысый бес начхай им в кашу! - бурчал
дед, ловко сдирая присохшую повязку и со знанием дела осматривая рану. - Хто
ж это так?! Ой, славно, аж завидки берут...
   Сале присела в углу; смотрела, слушала. Дед явно был не прост, но женщина
все еще не до конца  верила,  что  этот  замшелый  хитрован  сумеет  поднять
Консула на ноги.  Лучше  здесь  остаться.  Мало  ли?  Вдруг  знахарю  помощь
потребуется? В лекарском деле Сале кое-что смыслила,  хотя  и  недостаточно,
чтобы самой вытянуть умирающего (в последнем она не сомневалась!) Консула  с
того света.
   - Дочка сотникова, Ярина, из мушкета  саданула,  -  Юдка  закашлялся,  на
губах у него выступила кровавая пена, пачкая усы.
   Сале порывисто встала, но Рудый Панько, не оборачиваясь, махнул ей рукой.
   - Сидите, пани ясна, бросьте тугу-печаль,  все  ладом  выйдет!  Пан  Юдка
такой орел, что хоть сала не  ест,  зато  горелку  кухлями  свищет,  его  ни
християнская, ни жидовская погибель не возьме - подавится...
   Удивительное дело: в здешних краях Прозрачное Слово, прилагаемое к  любой
визе, действовало далеко не лучшим образом; а в случае со старым  пасичником
- и вовсе из рук вон плохо. Треть сказанного дедом оставалась  малопонятной,
и приходилось больше догадываться по смыслу.
   Сале села обратно, но сидела словно на иголках.
   - Не в попа,  не  в  дяка  кров,  мов  юшка  з  буряка,  -  скороговоркой
забормотал меж тем Панько, чуть не тычась бороденкой в открытую рану, -  тою
кровью гоять раны молодого юнака... перший у верши, третий в очерети,  пятый
- проклятый...
   Сале с изумлением вслушалась, даже без смысла вжилась в ритм...  Пасичник
читал заговор! И добро б из простых! Пожалуй, такого не смог бы  и  покойный
к'Тамоль... не срывая чужого Слова, подложить свое!..
   - Добряче тебя дивчина приложила, всякого ей счастья и парубка доброго, -
странным образом  умозаключил  Панько,  закончив  нашептывание  и  занявшись
собственно раной. Безмолвно возникнув в дверях,  слуга  поставил  у  кровати
медный тазик с горячей водой и вновь исчез. Сале  не  слышала,  чтобы  Рудый
Панько кого-нибудь звал. То ли слуга сам догадался, то ли дед еще с  крыльца
распорядился.
   В ход пошли остро пахнущие мази, медовые соты, серый  порошок  с  запахом
цветочной пыльцы. Лоскуты для перевязки тоже  нашлись  в  торбе,  причем  на
удивление чистые.
   Пулю от мушкета, невесть как  оказавшуюся  в  корявой  ладони  деда,  тот
аккуратно завернул в платок и спрятал за пазуху.
   - Ну, ныне узвар сготовим, напоим тебя, пан Юдка, - и плясать тебе гопака
у меня в хате!
   Панько обернулся к исходившему паром тазику, мимоходом мазнув взглядом по
застывшей в углу Сале. Только тут до женщины дошло, что вода в тазике кипит,
и не думая успокаиваться. Вот тебе и дед!
   А дед тем временем увлеченно бросал в кипяток  горсти  сушеных  травок  и
продолжал без умолку болтать, обращаясь в основном к тазу  и  Сале  (Консул,
похоже, все  истории  Панька  знал  наизусть  и  сейчас  впал  во  временное
забытье).
   - Ты, пани ясна, за пана Юдку не держи  заботы!  Рудый  Панько  и  живого
вылечит, и мертвого подымет!.. Хотя мертвяки -  дело  особое,  про  них  все
больше пан Станислав слухать любит... Зазовет к себе и просит  (слышь,  пани
ясна, просит! - а не велит!): "А ну, диду, набреши-ка мне страшну байку  про
опырякив!" Ну, про утопленницу там, про дидька  лысого,  про  чорта-немца...
Рудый Панько баек много знает: что сам видал, что дедусь мой (тоже Рудый,  и
тоже Панько) по вечерам брехал, что батька... Любит он,  пан  Мацапура,  про
мертвяков байки, пуще баб  с  горелкой  любит!  Прям  як  паныч  из  Больших
Сорочинцев - помню, все у меня те байки  выспрашивал,  да  пером  гусиным  в
малой книжечке малевал. После укатил к москалям, аж в самый Питербурх; байки
мои  там,  сказывают,  друкует,  про  души  мертвячьи,  а  народ  читает  да
нахваливает: "Он бачь, мол, яка  кака  намалевана!"  Вот  паныч  и  вовсе-то
загордился: шинель  напялил,  нос  задрал,  и  по  ихнему  клятому  Невскому
прошпекту гоголем - гоп, куме, не журися, туды-сюды повернися...
   До непутевого паныча из Больших Сорочинцев и  маловразумительной  дедовой
болтовни Сале не было никакого дела. Ее гораздо больше  волновало  состояние
пана Юдки - но Консул, кажется, уже начал приходить в себя. Щеки порозовели,
обвисшая  было  борода  браво  встопорщилась;  пан  Юдка  открыл  глаза   и,
закряхтев, приподнялся на локте:
   - Ты, Панько, самому турецкому султану баки  забьешь!  Узвар  готов,  или
как?
   - Готов, готов, пан Юдка! Пей на здоровьечко!.. А скажи-ка, пан Юдка,  чи
много нынче народу полегло?
   - Да десятка два будет, - Консул, отдуваясь, на миг оторвался от огромной
чашки, из которой с шумом хлебал снадобье.
   - А, болтают люди, и чужинцев там двоих положили? - в  тенорке  пасичника
вьюнами в бочаге мелькнули странные нотки, не имевшие ничего  общего  с  его
предыдущей болтовней. - Врут, что и души-то  пропащие,  не  крещеные,  не  в
обиду почтенному жиду?
   - Положили, Панько, положили. На просеке в снегу и остались.
   -  Добре,  добре,  -  меленько  покивал  дед.  -  Треба  будет  съездить,
глянуть... може, на что и сгодятся. Кожушанок им под голову подстелить, чтоб
опосля моль не тратила, или лозиной обмерить, для новых ульев...
   "Вот тебе и дед! - вовсе изумилась  Сале.  -  В  этом  Сосуде  что,  одни
некроманты собрались?!"
   - Съезди, - равнодушно кивнул Юдка, возвращая пасичнику опустевшую чашку.
- Слушай, кликни  там  кого-нибудь,  нехай  мне  чарку  вудки  принесут,  да
товчеников, что ли, с карасями! И хрена чтоб не жалели, гои необрезанные!
   "Выживет!" - с облегчением вздохнула Сале.

***

   ...В книгах она все-таки покопалась,  как  и  собиралась.  Темнело  здесь
рано,  однако  предупредительный  молчун-слуга  вовремя  принес  три   витых
серебряных шандала, на семь  свечей  каждый,  и  установил  их  на  редкость
Удачно, так что Сале даже не пришлось прерывать  своих  изысканий.  Впрочем,
ничего особо нового ей на этот раз не подвернулось. Разве что два  косвенных
подтверждения тому, что пан Мацапура  ошибался,  переводя  без  счета  кровь
младенцев, - для "Багряных Врат" под чистой  кровью  подразумевалась  скорее
всего кровь девственницы.
   "По крайней мере, мне это не грозит", - криво усмехнулась Сале.
   Дневной отъезд милейшего Стася с раненой  девушкой  в  санях  говорил  об
одном: эту ошибку зацный и моцный пан  успел  осознать.  И  если  он  сумеет
сдержать свою поистине звериную похоть...
   Ладно, завтра выяснится.
   Женщина уже собиралась погасить свечи  и,  отобедав  (или  отужинав?  все
перепуталось!), ложиться спать в одиночестве. Хозяин явно решил заночевать в
замке, и это Сале вполне устраивало. Не устраивало ее другое: строка  вверху
заложенной перышком страницы.
   "...ночь, когда запредельные  силы  проникают  на  короткий  срок  в  мир
человеческий, и мощь всякого колдовства увеличивается многократно..."
   Она поспешно захлопнула книгу. Пламя свечей дрогнуло, колыхнулись тени на
стенах библиотеки, и на миг Сале  показалось,  что  пошатнулся  сам  дом  от
фундамента до крыши. Хотя это, конечно, была лишь иллюзия.
   Про чудесную ночь ей уже говорил Мацапура.  Как  он  сказал?..  "ночь  на
Ивана Купала"?! Скорее всего, пан Станислав знал, что говорит:  по-видимому,
в  эту  ночь  их  шансы  нелегально  прорваться  через   Рубеж   значительно
повышались. Вот только... Путем несложных вычислений Сале успела определить:
ночь на Ивана Купала, которой надо было ждать около полугода, наступит ровно
за сутки до истечения срока их визы. Разумеется, ни герой-двоедушец Рио,  ни
его ныне  покойные  спутники  не  знали,  что  в  действительности  означает
"истечение срока визы".
   Невозвращенец, уколотый золотой иглой, просто-напросто умирал. Причем эту
смерть не назвал бы легкой даже добродушный пан Мацапура.
   Она проснулась затемно, за два часа до рассвета, как  и  приказала  себе,
засыпая. В комнате  стоял  кромешный  мрак:  свечи  погашены,  дверь  плотно
прикрыта, шторы на окнах задернуты - ни лучика, ни искорки звездного света!
   Пора.
   Пора вершить задуманное.
   Сале несколько раз глубоко вздохнула. Закрывать глаза в этой темноте было
совершенно не обязательно - но привычка взяла свое.  Веки  смежились,  мысли
одна за другой канули вниз, в темный омут внутренней бездны,  растворяясь  в
ней; тьма перед глазами постепенно наполнилась внешним светом,  проступающим
оттуда, из-за грани плотского мира...
   Кеваль - означает "Проводник".

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   ...отстань! Не слышит.
   Уйди!.. дай сдохнуть... Не хочет слышать.
   Ты не сын мне! Ты - палач, ты - убийца матери, лишивший меня Ярины; ты  -
подлый выродок, что глумливо разрывает могилу отца своего, забавляясь  голым
черепом, силой пробуждая останки к чудовищному  подобию  жизни...  отыди  от
меня!
   Теплые пальцы с осторожной  властностью  раскрывают  створки  драгоценной
раковины; вынимают золотую осу из медальона.
   Чего ты хочешь, маленький ублюдок?!
   Сизая мгла клубится за единственным окном.  До  восхода  не  меньше  двух
часов, и  Древо  Сфирот  оплывает  мутным  киселем,  тем  соком,  что,  даже
загустев, не  останется  на  стволе  янтарной  капелькой  -  мгла  исподволь
обволакивает спящую жизнь, и  черные  остовы  тополей  еле-еле  проглядывают
вдали, тянутся из савана бессильными руками мертвеца.
   Ну отпусти же меня... молю!
   Дай не-быть...
   У стены напротив, на дубовой кровати с резной  спинкой,  прямо  в  смятых
простынях - женщина. Нагая. Незнакомая,  чужая.  Сидит,  бесстыдно  скрестив
ноги. Плотно сомкнуты тяжелые  веки,  прошитые  лиловыми  строчками  вен,  и
залегли мешки под глазами, темнея озерными бочагами.  Смеюсь  неслышно.  Сын
мой, враг мой, что ты делаешь в этих покоях, рядом  с  этой  женщиной?..  не
отвечает. Замер в дверях истуканом, держа на ладони золотую осу; ежесекундно
облизывает языком вывернутые губы. Ты похож на меня не только лицом, да?  Ты
тоже любишь Хавиных дочерей?.. не отвечает. Конечно, ведь тебе еще  не  дано
их любить по-настоящему, тебе еще не  исполнилось  тринадцати  месяцев,  как
смертным должно исполниться  тринадцать  лет,  прежде  чем  их  "нэр-дакик",
духовная    сердцевина,    оплодотворится     истинной     душой,     итогом
совершеннолетия...  Зачем  же  ты  пришел  сюда?   зачем   смотришь?   зачем
принуждаешь меня смотреть?
   Ладонь теплая,  спокойная,  и  шесть  тонких  пальцев  слегка  согнуты  в
суставах, словно держат не осу, а спелый персик - боясь раздавить,  брызнуть
ароматным соком.
   Зачем?! Часть сыновнего тепла  в  ответ  переливается  в  меня  нежданным
подарком.
   Сопротивляюсь. Как могу, как умею, ставлю  преграду  за  преградой.  Увы,
потуги тщетны - тепло движется помимо моей воли.  Я  согреваюсь,  я  сдаюсь,
презрев гордыню; я ем Хлеб Стыда,  обжигаясь  им,  захлебываясь,  и  искорка
внешнего света сама собой пробуждается в остатках... останках каф-Малаха.
   Уголь в пепле погребального костра; рдеет случайным отсветом-милостыней.
   Смотрю. Женщина некрасива. Не  только  лицом;  телом  тоже.  Вялые  груди
смотрят в стороны сосками, не  знавшими  прикосновения  губ  младенца,