несла
Имя Руах, и измученный княжич мгновенно засопел, уснув рядом с моим сыном.
   - Пошли, поможем им, - сказал я ей. - У тебя есть... у тебя или здесь,  в
замке, - составы, которые отбивают запах? С ними будет легче.
   Женщина-Проводник только кивнула в ответ. А я смотрел  на  нее  и  думал,
думал всю дорогу из покоев во  двор:  кто  мне  эти  люди?  Что  мне  до  их
погребальных обрядов? Кто мне эта женщина? Зачем я,  тратя  последние  силы,
дарил им  совершенно  бесполезное  перед  общей  гибелью  понимание?  Зачем?
Почему? Может быть, потому, что становлюсь  таким  же?  начинаю  чувствовать
одиночество?! хочу укрыться от него?! Раньше  каф-Малах  мог  быть  везде  и
всегда. Время, расстояние? - пыль для Блудного Ангела! Даже когда я любил  -
да, я любил! было! - свою Ярину, я в любой момент мог оказаться возле;  даже
уходя, я не был одинок. А теперь...
   Что со мной творится?.. Кто я? что я?!
   ...Все стояли во  дворе:  кто  у  пролома,  кто  посередке,  лишь  Хведир
забрался на галерею.
   Смотрели в небо, вдаль, и снова - в небо. Я знал, что происходит, но  все
равно не предполагал, что это выйдет так красиво. Красиво и страшно.
   Вечер не вечер, день не день... ночь не ночь.
   Радужный купол висел над самой головой. Казалось: привстань  на  цыпочки,
вскинь руку - дотянешься. Зарницы разноцветья  пробегали  по  нему,  зарницы
всех аспектов разом, от Хеседа до Гевуры, от Милости  до  Силы,  от  долготы
жизни до ее предела - угрюмыми волнами ниспадая к горизонту. Только горизонт
этот простерся совсем рядом: шагни раз, другой, потянись пальцами... ах  да,
я уже говорил.
   Сколько осталось?
   Сутки? двое? не знаю.
   Сосуд, усилиями ревнивых бейт-Малахов лишенный праведников,  выбрал  весь
отведенный ему срок. Радуга в небе, и защитника нет. Скоро бытие  вытечет  в
дыру, целиком, без остатка, и язва зарубцуется Рубежами.
   Был - мир, стал - шрам.
   Рубеж.
   Рубец.
   - Гляди! гляди! - это Хведир. Небось и на краю гибели уставится бурсак на
очередное чудо: глядите! ишь, наворочено! Звуки обрушились со всех сторон.
   Гомон, вопли, хрюканье  несуразное...  вскрики?  всхлипы?!  Это  там,  за
стенами.
   Я залез на галерею, проклиная на ста  языках  мелкую  дрожь  в  коленках;
встал рядом с бурсаком.
   Вокруг княжеской ставки,  вокруг  шатра  с  радужным  знаменем  творилось
невообразимое. Множество людей толпились, галдели,  тащили  нехитрый  скарб;
кое-кто уже копал землянки близ рощицы, воины отгоняли  особенно  настырных,
мало-помалу вытесняя толпу за пределы оградительной насыпи со рвом. В  толпе
шныряли тощие карлы, сверкая зелеными глазищами,  их  сторонились  мосластые
живчики, похожие на хищных тушканчиков. На  окраине  лагеря  стайка  ежей  с
иглами, отливавшими кованой сталью, бродила за огромным пауком, скрученным в
три погибели; временами особо прыткие ежики слегка подкалывали унылое чудище
в лохматый зад - но никто никого всерьез не трогал.
   Как во время лесного пожара: все  спасаются  бок  о  бок,  забыв  прежние
свары.
   - И лев будет возлежать рядом с агнцем, -  пробормотал  у  плеча  Хведир,
протирая окуляры краем одежды. - Знаете, пан химерник... я себе мыслил:  оно
как-то иначе сложится...
   - Пойдем-ка вниз, - предложил я. - Их скоро и вовсе тьма набежит.  Не  до
похорон станет. Под нами громыхнуло:
   - Кончай  глазеть!  Страшного  Суда  не  видели,  голота?!  Аида  хлопцев
собирать...
   Сале Кеваль раздала всем куски ткани, смоченной ароматическим составом. Я
отказался - насморк.
   Вот уж не предполагал, что заполучу - и обрадуюсь.
   Пламя факелов масляным бликом металось впереди, вырывая из темноты  сырые
склизкие камни, ступени со  щербатым  краем,  ржавые  кольца  для  крепления
светильников. Вскоре сырой участок остался позади. Узкая лестница изгибалась
блудливой кошкой, убегая вниз. Глубже, еще глубже, в самые  недра  гибнущего
Сосуда, где по людским поверьям располагается Ад.
   Пекло.
   Такому, как я, самое место, говорят...
   Вот  и  усыпальницы.  Здесь  куда  светлее:  черкасы  расходятся  кругом,
укрепляют факелы в кольцах из зеленой  меди  -  и  огонь  рвется  к  сводам,
старательно покрывая низкий потолок копотью.
   Жирной, черной.
   - Вот здесь пусто.
   - И вот здесь... не, здесь кости! Махонькие! Ребятенка небось хоронили...
   - Шмалько, кресты сладил?
   - Прутьев набрал, пане сотник. Зараз сварганю...
   - Ну то снимайте крышки. А ты пока на  лесенке  обожди,  чортяка.  Ты  не
обижайся... негоже, чтоб православных людей чорт в могилу клал. Лады?
   Я не обижаюсь. Я стою на щербатых ступенях.  Жду,  пока  мертвые,  пустые
оболочки уложат в медальон из полированного камня. Пока  задвинут  на  место
тяжелые плиты, пока  есаул  приладит  снаружи  самодельные  кресты,  наскоро
склепанные из железных прутьев...  Пока  отзвучит  голос  сотника,  сбивчиво
произносящий разные слова.
   Эти слова он полагает святыми.
   Он прав. Я знаю: все это - прах и суета. В гробницах сейчас гниет  только
бренная плоть, бессмертные души погибших уже далеко отсюда... хотя кто знает
наверняка: далеко ли? близко?! рядом?! Нет, я не знаю. И раньше не  знал,  и
сейчас. Эхо колотится глубоко внутри Блудного Ангела, тайное эхо,  заставляя
вслушиваться в скорбные молитвы, склонять голову.  Мне  кажется,  я  понимаю
этих людей.
   Я их понимаю.
   - ...аминь. Покойтесь с миром, хлопцы,  не  поминайте  лихом.  Авось  еще
свидимся: помашете своему сотнику из садов боженькиных, замолвите  словечко.
А теперь - пошли. Помянем, что ли, новопреставленных рабов Божьих?
   - Да надо бы...
   Я молча иду впереди.
   Я думаю о своем.
   В спину, с потемневшего  от  времени  образа,  укрепленного  Мыколой  над
дверью склепа, давит вопрошающий взгляд. Они зовут  его  Спасом.  Рав  Элиша
звал его пылким сыном Иосифа и Марьям. Юдка зовет его бен-Пандирой.
   Я же не зову  никак.  Мне  кажется:  сейчас  он  зовет  меня.  Спрашивает
беззвучно: что ты собираешься делать, глупый каф-Малах? Что?!
   Знаешь ли это сам? Иду, не оборачиваюсь; не отвечаю.
   - А этот... Приживала? - вспоминает кто-то уже на лестнице.
   - Помолчал бы, дурень! Только-только хлопцев похоронили, а он уж  про  ту
гыдоту речи завел!
   - Да что там - Приживала?! Брешет он, собака! Слыхал, что нам старый  жид
про ихнюю породу сказывал? Отдадим его кнежу, хай меж собой грызутся!
   - А может, лучше изничтожить тварюку? В печке спалить?
   - И угоду с кнежем - в печке?! Как отсель-то выбираться станем?
   - Господа, у меня есть подозрение...
   Сале Кеваль нашла удачное время для своих подозрений: лестница кончилась,
все выбрались в холл и остановились, переводя дух.
   - ...у меня есть подозрение, господа! Я полагаю, что князь Сагор  -  тоже
Приживник. Более того, я в этом теперь уверена. И один, пострадав  от  панны
сотниковой, хочет поддержать свою гаснущую силу за счет другого.
   - Та-а-ак...
   - Два сапога пара!
   - А нам таки не все едино: что маца к празднику,  что  праздник  к  маце?
Нехай и пан кнеж себе покушает! будто нам ему куска Мацапуры  жалко!  Укажет
дорожку - я первый за его здоровьице чарку вудки тресну...
   - И свиным смальцем закушу! От жид! полковник!
   - Хлопцы, а не сбрешет ли кнеж? Ангела схарчил,  теперь  на  второго  рот
разевает!
   - Да не ангелы они уже...
   - Тем паче! Значит, брехать не заказано... Я молчу.
   Я стою в сторонке. Я вижу замысел князя, как если  бы  сам  придумал  эту
шутку. "Пойдешь ко мне на цепь? на перстень? на землю?!" На  грани  жизни  и
смерти, когда от Сосуда остается жижа на донышке,  когда  от  тела  остается
болтливая голова... Пойдешь? Один имеет право позвать: сотник валковский, не
простолюдин, не черная кость! -  хозяин!  Другой  имеет  право  согласиться:
князь-владыка, да вдобавок еще и с беспамятным Малахом  внутри...  И  лопнут
Рубежи  на  миг  единственный.  И  не  сможет  воспрепятствовать  ангельское
воинство, ни Десница, ни Шуйца: ибо было  обещано!  А  в  далеких  Валках  -
огоньком в драгоценном  камне,  бликом  в  яхонте!  -  объявится,  прирастет
намертво клочок былого Сосуда.
   И пойдут люди по  новой  землянки  рыть,  а  то  и  целые  хаты  ставить.
Засверкают в Гонтовом Яру глазищи юрких карл,  щекастые  живчики  пойдут  по
дорогам честных купцов пугать, забьется в чащу паук-страшила - сбегут парень
с девкой в ночь на Купала, вокруг куста  жениться,  а  он  их  живо  в  сети
запеленает...
   Вначале трудно будет, а там - срастется.
   Не отдерешь.
   Ну а после  растворится  остаток,  отдаст  самое  себя  новому  жилищу...
глядишь, со временем станет в том жилище хозяином. Да, князь Сагор?
   - Себя кнеж спасает! - врывается в раздумья крик панны сотниковой.
   - Так и нас заодно!
   - А попробует обмануть - мы его живо к ногтю! как Мацапуру!
   - Господин Мацапура как раз  не  врал,  -  голос  Сале  Кеваль  прозвучал
негромко и ровно, но все словно по команде смолкли. -  Вернее,  он  искренне
думал, что обманывает нас, поскольку сам не знал, что говорит правду. У  вас
всех действительно есть  один  путь  отсюда:  заставить  князя  подписать  и
выполнить соглашение. А у самого князя... и у меня - два пути.
   - А ну-ка, пани пышна, излагай!..
   - Малахи обещали нам за работу -  спасение.  Эвакуацию  в  другой  Сосуд.
Работа исполнена, а Малахи никогда не врут. Но даже им не все пути доступны,
когда радуга висит над гибнущим Сосудом. Они показали нам,  куда  могут  нас
доставить. Там... господа, эти места созданы не для человека! Я не хочу тихо
стариться в аду одиночества, пусть и на иждивении Существ Служения! а вместе
с мастером - вдвойне, вдесятеро не хочу. Но если мастер... если князь Сагор,
заполучив голову пана Станислава, восстановит свои жизненные силы, - у  него
появится выбор. Согласиться на предложение Самаэля и  ждать,  долго,  но  не
бесконечно ждать счастливого случая. Или рискнуть, заключив договор с  паном
сотником. Самаэль слово сдержит в том и другом случае.  А  вот  что  выберет
князь... Господа, я не знаю.
   Поднялся шум.
   Бессмысленный, бесполезный. Каждый старался высказать  свое  просвещенное
мнение куда громче собеседников - и стены гулко отражали "сей  диспут",  как
выразился бурсак Хведир.
   - Дай мне медальон, Иегуда, - я подошел вплотную к Заклятому.
   Молча снял, протянул мне. Не спросил - зачем. Догадался? Не важно.
   Теперь - не важно. Зал был совсем рядом, но едва я двинулся к двери,  как
спорщики гурьбой повалили за мной. Не важно.
   Голова по-прежнему на столе. Губы едва заметно шевелятся, шепчут  что-то,
неслышное мне-новому, - а по мозаике пола...
   Раненый чумак из последних сил полз к столу, оставляя за  собой  кровавый
след. Правая рука жалко тянулась вперед; в кулаке зажат нательный крест.
   - Гринь, сучий сын, ты куда?!
   - Кровью истечешь!
   - Небось башку говорящую узрел, крестом защищался!
   - А чего ж тогда к ней полз?
   - Чумак! Ты меня слышишь?
   - А-а-а... - старший сын моей Ярины с  трудом  раскрывает  глаза.  -  Пан
есаул? Он... он меня... велел, чтоб  на  крест  позвал...  Я...  оборониться
хотел... не помню... дальше...
   - Вот ведь отродье сатанинское! И креста не боится!
   - Так он же ангел... бывший...
   - Ангел? Лучше скажи - сам сатана! Чортяка, ты зла не держи, ты-то другое
дело...
   - А чего ему того креста пугаться? Крест-то  иудин,  дочерна  замаранный,
нет в нем Господней силы... Дальше я уже не слушал.

***

   - Пойдешь ко мне на медальон?
   - Пойду, - шевельнулись синие губы, и я поднес к ним открытый медальон.
   ...Золотые корабли идут по золотым хлябям, золотые тучи идут  по  золотым
небесам, золотые пылинки пляшут в золотом  луче,  драгоценный  дождь  нитями
тянется к литой тверди, желтые листья бубенцами звенят на  желтых  деревьях,
на златом Древе Сфирот...
   Колыхнулся, разом потяжелев, драгоценный кокон. Внутри шевелился,  словно
приходя в себя и осматривая свое новое жилище, маленький рубиновый паучок.
   - Стало быть, теперь твой черед, чортяка. Сперва  я  за  всех  решил,  не
спросившись, теперь - ты. Ну, значит, так тому и быть.  Не  боишься  только,
что он в тебя перейдет, душу твою схарчит? Или у тебя души все одно нет?
   - Есть, - почему-то сейчас я был в этом уверен. - Но ему она не по зубам.
   - Почему так?
   - Потому что я - каф-Малах. Я - свободен. Я сам  -  Свобода.  Меня  можно
убить. Но покорить - нельзя. Если даже у  Самаэля,  Ангела  Силы,  князя  из
князей Шуйцы, не вышло... Ну а вдруг выйдет - тогда мы просто умрем. Оба.
   Я улыбнулся сотнику Логину.
   - И он это знает, пан сотник.
   - Почему? - тихо спросил сотник. - Почему ты такой?
   - Потому что буква "Бейт",  символ  Существ  Служения,  означает  испокон
веков: "Именно так!" А путь свободных, мой путь лежит под знаком буквы  Каф,
означающей: "Как если бы..."
   - Это тебе тот старик сказал?
   - Да. Это мне сказал тот старик.
   - Мне б такого  старика,  -  Логин  Загаржецкий  смотрел  в  пол,  а  мне
казалось, в лицо он мне смотрит, не моргая. - Эх,  чортяка!  мне  б  его,  в
Валки! Клянусь Христом-Спасителем, я б ему сам синагогу выстроил...
   - Пане сотник! пане сотник, да погляньте же!
   Кричал есаул. Он стоял у раскрытого окна и все  тыкал  мосластым  пальцем
куда-то ввысь, в левый угол.
   Я пригляделся.
   В радужном куполе, как раз в том месте, на которое указывал есаул, плавал
бледный, размытый переливами серпик.
   Месяц.
   А темнее снаружи... нет, не становилось.
   Время пожирало само себя, свившись цветными прядями.  Последнее,  жалкое:
время-сирота. И еще: "Время нарушать запреты..." - подумалось невпопад.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   Бледный,  размытый  месяц  скалился  сквозь  переливы  радуги  призрачной
ухмылкой.  И  женщине  вдруг  померещилось:  они  сейчас  находятся   внутри
отрубленной головы - всего, что осталось от  умирающего  Сосуда.  Ненасытная
адуга  поглотила  тело,  с  черепа  опадает  жалкая  плоть  -  вот  и   она,
единственная радость: усмехаться напоследок костяным оскалом месяца...
   Сале тряхнула головой, но наваждение не исчезло.  Смерть  лишь  позволила
жен шине оторвать взгляд от ее ухмылки - чтобы дать возможность увидеть себя
всю, целиком. Картина гибели  притягивала,  не  давая  отвести  взгляд.  Что
привлекало в этом зрелище? безумное величие? извращенная красота?
   Кто знает? Радужный саван давно окутал близлежащий городок,  подступил  к
речке, через которую спешно переправлялись последние беженцы. Было отчетливо
видно: им не успеть... так и случилось! Неумолимый саван накрыл несчастных.
   Сале закусила  губу.  Вода  в  речке  вдруг  встала  хрустальной  стеной,
просияла сотнями цветных бликов, выгнулась горбом,  исполинской,  невиданной
волной; подхватила, завертела отчаянно барахтающихся людей... людей ли? Уж и
не разберешь: руки-ноги щупальцами  выгибаются,  мелькает  в  водяном  вихре
смазанная  невнятица,   за   жизнь   когтями-зубами   цепляется   -   поздно
спохватилась, глупая!
   Поздно. Издалека долетел то ли стон тяжкий, то ли всхлип, то ли плеск - и
весь тебе итог. Нет больше  речки,  и  никого  нет,  кто  на  ближний  берег
выбраться опоздал. А кто успел - со всех ног прочь бегут.  Одна  беда:  ноги
подламываются, словно ветер беженцам встречь дует;  да  не  просто  ветер  -
ураган!
   Сбивает, назад за шкирку тащит. Вот один не выдержал: обернулся, застыл -
да сам прямо в радугу и бросился, ровно в омут!  Только  круги  пошли  -  по
цветной пучине, от радостного камня.
   Сале  и  сама  чувствовала  неодолимую   притягательность   надвигающейся
радужной смерти. Оттуда веяло свежестью, светом  и  одновременно  -  покоем,
вечным отдыхом от сует  и  страданий.  Тек  переливами  на  краю  слышимости
малиновый звон, обещая нечто большее, чем  просто  небытие.  Может  быть,  и
правда?..
   Вон уж и деревья  на  берегу  ветвями  к  радуге  потянулись.  Изогнулись
стволы,  потекли  свечным  воском,  будто  и  им  хотелось  туда,   в   свет
запредельный.
   В свет, за которым - тьма.
   Тьма ли?
   - Не спешит кнеж угоду подписывать, -  голос  есаула  вырвал  женщину  из
гипнотического транса, плеснул в лицо  студеной  водой,  отрезвил.  -  Вроде
самое время. Как мыслишь, пан сотник?
   - Верно, Ондрий. Всех  тот  пузырь  скоро  сожрет.  Ну  да  раз  кнеж  не
торопится - мы его поторопим. Пошли. Вдруг поспеем еще!..
   - Погодьте, пане сотник! Гляньте сначала, не про нас будь сказано, что за
лихоманка кнежский табор треплет! Может, потому и нет послов-то?
   Оказывается, пока все глазели на  подступающую  стену  радужного  савана,
Консул Юдка наблюдал совсем за другим.
   Сале Кеваль посмотрела туда, куда указывал Консул, - и у женщины зарябило
в глазах. Светопреставление, да и только! Хоть на небе, хоть на земле.
   Вокруг обнесенного свежим неглубоким рвом, валом и кольцом повозок лагеря
с княжеским шатром в центре  -  вокруг  этого  последнего  оплота  власти  и
порядка бурлила толпа. Беженцы.
   Все, кто успел до поры до времени унести ноги от надвигающейся смерти - и
теперь с ужасом следил за ее неумолимым приближением.
   Горожане, спешно покинувшие смертельно опасные ныне  дома,  крестьяне  из
окрестных (а отчасти - и  дальних)  деревень,  воинственные  лесные  жители:
зеленоглазые  крунги  в  своих  немыслимых   хламидах   из   мха,   щекастые
коротышки-хронги и совсем  уж  редкие  долговязые  кранги-затворники,  более
всего напоминавшие обтянутые кожей скелеты в  набедренных  повязках.  Ну  и,
разумеется,  самое  разнообразное  зверье.  Железных  ежей  вокруг   сновало
множество, однако попадались и более удивительные твари  (о  некоторых  Сале
лишь слышала да видела рисунки в старинных фолиантах). На  верхушке  одиноко
стоящего дерева примостился даже маленький зеленый дракончик  -  совсем  еще
детеныш.
   Звери вели себя на удивление мирно, включая и тех, которым в  одиночку  в
лесу лучше не попадаться. Да и  люди  не  обращали  на  горемычную  живность
внимания - не до того было людям.
   Человеческий водоворот бурлил, вскипал то тут, то там  пенными  бурунами.
Вон,  неподалеку  от  кольца  повозок,  огораживавших  лагерь,  над   толпой
воздвигся один, в лиловом кафтане  нараспашку,  видимо,  поднятый  на  руках
своими товарищами. Над гудящим людским морем вознесся отчаянный, срывающийся
голос,  ударился  о  радужный  купол  над  головами,  рухнул  вниз,  кругами
расходясь во все стороны, - и люди на миг притихли, вслушиваясь.
   Даже до замка кое-что долетело. Разобрать можно было далеко не все - лишь
отдельные обрывки:
   - ...на ком вина, я спрашиваю?! кто?!  ...Шакаленка  пригрел...  Мазапуре
тому пожаловал... маги зарубежные!..  Шакал-отец!..  Шакал-сын!  ...погибель
наслали... в ножки, в ножки поклониться!..
   - На нас всех собак вешают, -  хмуро  буркнул  сотник,  явно  озабоченный
сверх меры. - Теперь сунься туда - в куски порвут...
   - Как бы на замок не грянули! Не отбиться ведь, -  влез  есаул  со  своей
заботой.
   - Типун тебе на язык! Обождем, поглядим. По всему  видать  -  недолго  уж
осталось. - ...головой! Головой кланяться надо! На блюде золотом! - долетело
снаружи.
   "Небось прослышали о княжеском условии. Насчет головы веселого  Стася,  -
зябко передернула  плечами  Сале:  ей  вдруг  стало  холодно.  -  Всем  ведь
известно, что князь Сагор - чародей, каких мало! Вот и хотят задобрить  его,
вымолить спасение. На силу его колдовскую надеются. Где им понять:  если  бы
мастер хоть что-нибудь мог - уже б давно из  кожи  вон  выпрыгнул,  лишь  бы
погибель отвратить. Прав сотник - самое время договоры подписывать..."
   Ты хотела увидеть смерть мастера, Куколка?
   У тебя есть шанс! Хороший такой шанс, большой, радужный! Правда,  пойдете
вы в никуда, обнявшись! но велика ли беда?!  Цена  этим  твоим  годам  после
казни Клика - грош  ломаный!  Не  тогда  ли  ты  поняла,  сердцем  выжженным
почуяла: родной Сосуд обречен? И очень скоро смогла убедиться, что отнюдь не
тв