и ушли в  норы,  скоро  одеяло  придавит  меня,  как  сырая
земля...
   Я дернулся и сел.
   Какой дождь, когда небо оклеено звездами,  как  храмовый  купол  золотыми
бляхами? Цикады...
   Орут цикады. Неистово орут.
   Я огляделся.
   Ни костра, ни спутников, ни телеги. Звезды,  еле  ощутимый  ветер,  запах
"девичьих глазок".
   Рука сама кинулась искать меч. Напрасно -  оружия  не  было,  не  было  и
пояса, одежды тоже не было, я стоял среди темноты нагой, и  кожа  под  рукой
покрылась мурашками, стала как терка.
   Спокойно.
   В подобной ситуации  главное  -  не  впасть  в  панику.  Бывали,  видели,
знаем...
   Что знаем-то?!
   Тишина, беспорядочно простроченная цикадами. Вдох-выдох. Взгляд на небо.
   Меня могли усыпить, обезоружить, утащить и раздеть. Это возможно - хотя и
крайне маловероятно; а вот поменять созвездия местами не под силу, наверное,
даже Глиняному Шакалу!
   Интуитивно,  безо  всякой  мысли,  я  пробормотал  под  нос   коротенькую
молитву-оглядку. Губы плохо слушались - но я выговорил текст до конца,  и...
ничего не произошло.
   Вдох-выдох.
   Значит, я сплю.
   Я под заклятием "многих пробуждений".  Когда  сны  сидят  друг  в  друге,
отражаются, как зеркало в зеркале,  и,  просыпаясь,  человек  оказывается  в
тенетах нового сна и вновь не может проснуться.
   Я лег обратно  на  рогожу.  Она  была  холодная  и  сырая.  Я  ощущал  ее
совершенно реально, не как во сне, а...
   Вдох-выдох.
   Спасение есть. Спасение есть всегда; другое  дело,  что  добрую  битву  я
предпочитаю прочим видам сопротивления судьбе. Но теперь придется  принимать
чужие правила.
   Я закрыл глаза.
   Нет, считать до многих тысяч не годится. До утра досчитаю - а не засну.
   Есть одна детская колыбельная, которой тем не  менее  ни  в  коем  случае
нельзя успокаивать детей. Про то, как глупый  барсучонок  не  желает  спать,
отвергает одну няньку за другой, а потом в няньки приходит подземный  Ых  и,
едва усыпив маленького дурака, начинает его жрать.
   Гм. Это какой же  надо  было  быть  идиоткой  барсучихе-матери.  И  любой
няньке, поющей ребенку на ночь "Барсучка", следовало бы зашить рот...
   Розовый мрамор. Розовый.
   Усилие воли.
   Спать. Спать...
   Тот, кто испугается, попав под многосон, кто начнет будить себя,  щипать,
кричать, совать руки в огонь - обречен. Всякий раз он будет просыпаться  все
глубже в наваждении и никогда не вернется назад.
   Тот, кто сумеет сдержать себя, кто уговорит себя заснуть  снова  -  имеет
шанс проснуться. Спать...
   Муравьи, бегущие вверх по стволу.  Бабочка  среди  темно-серых  мраморных
прожилок... Спать!!!
   Я перевернулся с боку на бок.
   Никогда не уснуть. Острый камень впивается в бедро, роса  выпадает  прямо
на обнаженную кожу, и не понять, роса это или холодный пот...
   За морями, за лесами,  за  широкими  долами  жил-был  мальчик  в  светлой
твердыне. И были у него тетя и бабушка, и добрая няня, а мамы и  папы  -  не
было.
   И решил он построить на ручье меленку. Не потому,  что  у  него  не  было
хлеба, а затем, чтобы посмотреть, как вода станет вращать лопасти.
   Первая лопасть - с червоточинкой. Вторая - с  горелой  каймой.  Третья  -
чистая, как мрамор, четвертая -  с  капелькой  крови,  пятая  -  с  выпавшим
сучком, шестая...
   Шум воды оборвался. Я поднял голову.
   Мигал в стороне костерок. И все так же  сидел  над  ним  мрачный  Хостик,
только сваленная рядышком гора топлива уменьшилась вдвое.
   Некоторое время я еще лежал, боясь пошевелиться. Потом  разлепил  губы  и
выговорил молитву-оглядку.
   Горячая волна, зародившись где-то в гортани, скатилась по всему  телу  до
самых пяток. В голове прояснилось; оглядка сработала, значит, я  был  жив  и
бодрствовал.
   Обшитая железом клетка загораживала собой утреннюю  звезду,  в  этот  час
поднимающуюся над горизонтом. В недрах ее не угадывалось ни движения.
   А ведь девять из десяти, заснувших на этой рогожке, не проснулись бы. То,
что я сейчас хлопаю в темноте глазами, - для Шакала новость и удивление...
   Или нет? Или он просто легонечко попробовал, на что я способен?
   Говорят, далеко на востоке есть селения, полностью порабощенные Шакалами.
Говорят, что люди, однажды угодившие к  Шакалу  в  яму,  возвращаются  потом
сонными и задумчивыми, много едят, не приносят  потомства,  а  после  смерти
превращаются в растрескавшуюся глину.
   Говорят,  Шакалы  запускают  к  людям  собственных  выродков,  ничем   не
отличимых от живых, кроме разве что исключительной тяги к  власти.  Говорят,
за  несколько  лет  шакалий  подкидыш  способен  выбиться  как   минимум   в
деревенские старосты, и как только он наденет  "тень  венца"  -  на  селение
падут моры и неурожаи, сумасшествие, пьянство и прочие погибели; мне, честно
говоря, думается, что последняя легенда возникает всякий раз, когда приходит
время смещать очередного бездарного старосту...
   А вот про то, что Шакалы легко погружают людей в многосон  -  про  это  я
ничего прежде не слышал.
   Хостик бодрствовал, я видел, как поблескивают обращенные  к  огню  глаза.
К'Рамоль... худо, если он заснул и не может выбраться.
   Я бесшумно встал. Хотел окликнуть нашего стража - но почему-то  раздумал,
побрел к костру по росистой траве...
   Очень интересно.
   Тропинка под моими ногами выгнулась,  как  живая.  Как  будто  я  шел  по
извивающемуся червю; не свернув, не оступившись,  я  оказался  вдруг  идущим
прямиком к клетке, причем ощущение не было пугающим - скорее забавным.
   Хостик не оглянулся. Кажется, он вообще меня не видел.
   Я с усилием остановил собственные шагающие ноги.  До  клетки  было  рукой
подать - тем не менее за железными стенками не ощущалось не то что  движения
- взгляда.
   Разбудить Рамоля. Больно толкнуть Хостика  в  бок,  привести  в  чувство.
Отползти подальше, и с первыми лучами солнца - в путь...
   Да  что  я,  крестьянский  мальчик,  чтобы  со   свистулькой   ходить   и
заговоренным молоком спасаться?!
   Я сжал зубы. Мое справедливое возмущение, ярость, побуждение  немедленно,
наперекор всему, подойти к клетке - были они действительно моими? Или  ловко
подсажены мне в мозги?
   Я повернулся. Уставился в спину неподвижно сидящему Хостику, сделал  шаг,
другой...  Костер  послушно  приблизился,   я   позволил   себе   благодушно
усмехнуться - и тут же обнаружил, что стою почти перед  самой  клеткой,  что
телега просела под ее тяжестью и вот-вот треснет, что костер остался у  меня
за спиной, а на железных листах лежит бледный отблеск огня и моя собственная
темная тень...
   Уцепились, называется, за случайную подработку. Взяли "халтуркунадом"!
   - Рио...
   Я ухитрился не вздрогнуть.
   Голос шел ниоткуда.

***

   На  площади  казнили  врагов  серебряного  венца  -  то  есть  мятежников
областного масштаба; приезжий  рыцарь  желал  пронаблюдать  за  зрелищем,  и
потому  лопоухий  юноша-оруженосец,  не  испытывавший  к  подобным  событиям
никакого интереса, волей-неволей наблюдал тоже.
   Мятежников было двое, и они действительно замышляли против  наместника  -
во  всяком  случае,  перечень  их  провинностей  занял  полчаса  и  заставил
собравшуюся толпу зароптать от скуки. Наконец, формальности были  исполнены.
Осужденные, оба желтые и сухие, оба  надменно-неживые,  оба  аристократы  до
мозга костей, опустились на колени,  и  два  палача,  одновременно  взмахнув
мечами, заставили юношу-оруженосца болезненно вздрогнуть и отвести глаза.
   - Интересно, - пробормотал себе под нос  приезжий  рыцарь,  но  за  ревом
довольной толпы его почти никто не услышал.
   Спустя некоторое время - площадь уже наполовину опустела,  отбыл  в  свой
дворец удовлетворенный наместник,  рабочие  неторопливо  разбирали  складной
эшафот - рыцарь с оруженосцем оказались у входа в некий подвальчик,  дубовая
дверь которого вечно была заперта на огромный замок. Однако именно сегодня -
случайно ли? - между дверью и проемом обнаружился зазор, и несмазанные петли
чуть поскрипывали в такт сквозняку - скрип-скрип... скрип-скрип...
   Рыцарь постучал, предъявил свой перстень,  сказал  нужное  слово,  извлек
нужное количество монеток; молодой  плечистый  парень,  открывший  скрипучую
дверь, пропустил рыцаря и его спутника вниз по узкой каменной лестнице.
   В сырой комнатушке обнаружились скамейка вдоль стены, пара факелов и  еще
один парень - копия первого,  его  брат-близнец,  бледный,  взъерошенный,  с
угрюмыми болезненными глазами. В  тряпках,  небрежно  брошенных  на  скамью,
лопоухий оруженосец, с ужасом узнал заляпанные кровью балахоны палачей.
   Рыцарь  кивнул  и  выдал  близнецам  еще  по  монетке.  Первый  принял  с
благодарностью, второй так и остался сидеть,  бездумно  разглядывая  тусклый
кругляшок на ладони.
   Зажжен был новый факел.
   В дальнем углу, под низкими сводами, на одном столе под рогожей покоились
два тела - казавшиеся неимоверно  длинными  из-за  отдельно  лежащих  голов.
Оруженосец обмер.
   Рыцарь повелительно кивнул обоим палачам  на  дверь;  первый  повиновался
через силу, второй равнодушно. Оруженосец охотно ушел бы следом - но  взгляд
господина не пустил его.
   Рыцарь подошел к столу и коротким  деловитым  движением  откинул  рогожу,
обнажая обе отрубленные головы; юноша и хотел  бы  отвернуться,  а  все-таки
смотрел, как завороженный.
   Первый из казненных был оскален и страшен.
   Второй...
   Оруженосец, замер, не имея возможности вздохнуть. Все внутренности  свело
одной долгой судорогой.
   Второй из  взошедших  сегодня  на  эшафот  дернул  веками,  причем  между
обрубком шеи и обрубком головы по-прежнему оставалось с ладонь окровавленной
древесины.
   - Вот как, - глухо сказал рыцарь. По-видимому, у  него  тоже  перехватило
горло. - Вот где...
   Глаза казненного открылись. Во взгляде были боль... и насмешка.
   - Пойдешь ко мне на перстень? - хрипло спросил  рыцарь.  Веки  того,  что
лежал на столе, снова дрогнули.  Опустились.  Рыцарь  поднял  руку;  рука  с
большим перстнем на указательном пальце ощутимо  дрожала  -  хоть  рыцарь  и
пытался удержать ее неподвижно.  Юноша-оруженосец  облился  холодным  потом.
Красный камень, не имеющий  названия,  тускло  вспыхнул  в  золотой  оправе.
Мертвая голова на столе уронила челюсть и  сделалась  окончательно  мертвой,
темнолицей, почти черной. Камень вспыхнул еще раз - и затаился.

***

   Обшитая железом клетка казалась бронированным чудовищем. На  боку  у  нее
по-прежнему лежал отблеск костра - но моя тень сместилась, будто костер  был
солнцем и перемещался по кругу.
   - Зачем? - спросил я вслух.
   Будто невидимая  холодная  лапка  пощекотала  мне  горло.  Я  закашлялся.
Забормотал молитву-крепь - с перепугу самую сильную, какую только знал.
   Перед глазами у меня все еще стояли  красный  камень,  мертвая  голова  и
бледное лицо чернокнижника-рыцаря.
   Зачем? Так легко забрать власть надо мной - и показать сказку, не имеющую
к делу никакого отношения!
   - Рио...
   В еле различимом голосе не было угрозы. Была печальная констатация.
   - Рио... Я не Шакал... я...
   Воздух задрожал у меня перед глазами.

***

   Водовороты и всплески. Ощущение полета, ощущение  падения;  полосы  огня,
текущие по медленному руслу,  спрессованное  время  в  виде  редкой  блеклой
сетки.   Нечто   невообразимо   могущественное,   эту   сеть    прорывающее,
пространство,  стекающее  тяжелыми  оплавленными  каплями.  Сила,   встающая
навстречу, столкновение, схватка, схлест...

***

   Дрожь по телу. Тишина. Ожидание. Да что же он делает со мной? Зачем?!
   Волна раздражения - чужого. Мною  недовольны.  Наверное,  я  недостаточно
понятлив.
   Звездное небо померкло.

***

   ...Одно из  существ  походило  на  пригоршню  искр,  мерцающих  угольков,
светящееся облачко; другое казалось клубом дыма, постоянно  меняющим  форму.
Существа сцепились не на жизнь, а на смерть, и полем их схватки был  светлый
прямоугольник, ограниченный почему-то натянутыми канатами. Время от  времени
светящееся существо теряло одну из своих искорок -  тогда  его  бесформенный
противник на время отвлекался от боя и спешил затоптать огонек, погасить его
ударом тяжелого щупальца,  мгновенно  возникавшего  и  тут  же  исчезавшего,
потому что клубящееся существо ни мгновения не жило без метаморфозы...
   Потом тот, что переливался искорками, ошибся и  проиграл.  Исход  схватки
был теперь  делом  времени;  тяжелый  темный  противник  наступал,  прижимал
искрящегося к канатам, добивал.  Рванувшись  последним  усилием,  искрящийся
выбросил один из своих  угольков  далеко-далеко  в  сторону,  за  канаты,  в
пустоту... Там огонек и остался - одинокий, тусклый, потерянный.
   Клубящийся противник его обернулся - во всяком  случае  впечатление  было
такое, что меняющее форму тело резко обернулось назад,  туда,  куда  улетела
искорка. Но, вместо того чтобы  по  обыкновению  топтать  е„  он  с  двойным
остервенением накинулся на  погибающего  противника.  В  какой-то  момент  я
прямо-таки ощутил всесокрушающий удар...

***

   Звезды. Снова звездное небо.
   - Ты кто? - спросил я, чувствуя,  как  противно  ворочается  во  рту  мой
собственный сухой язык.
   - Я проиграл, - печально констатировали из клетки.
   - Это не мое дело, - сказал я хрипло и отступил  на  шаг.  Клетка  рывком
приблизилась. Да будь ты проклят, чудовище! Шибанул в нос запах дыма.
   Не так пахнет костер. Не так пахнет очаг. Так  пахнет  пожарище,  розовый
мрамор закопчен до черноты, и...

***

   Бригадир Золотая Узда с удовольствием стянул сапог и  размотал  портянку.
Пошевелил пальцами, рассеянно прислушался - во дворе истошно вопила женщина.
Деловито распоряжался подбригадок Гудзь -  под  окнами  разгорались  колючие
кусты, дымился хворост, но спешить покуда было некуда.
   Потянувшись невообразимо длинной рукой, бригадир выбрал из кучи душистого
барахла шелковый платок с белыми листьями и  красными  тонконогими  птицами.
Подбросил -  невесомый  шелк  надолго  завис  в  воздухе,  от  него  исходил
непривычный запах, исходил и тут же тонул в благоухании портянки.
   И в запахе дыма, потому что дом уже горел.
   Бригадир рывком разделил платок  надвое.  Удовлетворенно  ворча,  обмотал
новоприобрет„нной портянкой  жесткую,  будто  каменную  ступню.  Неторопливо
стянул второй сапог...
   Вытащить из дома все,  стоящее  внимания  лавочников,  не  представлялось
возможным. Пусть ребята возьмут кто что успеет; бригадиру  не  надо  ничего.
Приказ он уже исполнил  -  имение  вывернуто  наизнанку,  будто  завшивевшая
шапка. И все выше поднимается пламя.
   Поперек тропинки валялась мертвая баба. Бригадир Золотая Узда  перешагнул
через падаль, хрустнул  каблуком  на  груде  фарфоровых  осколков,  когда-то
бывших посудиной, огляделся, отыскивая подбригадка...
   На неестественно зеленой траве, на  гладком  газончике  стоял  тот  самый
нагнан. В руках у него по-прежнему  была  игрушечная  палка  с  колпаком,  а
короткие бархатные штанишки  странным  образом  оставались  сухими.  Круглые
глаза не отрывались от подбригадка  Гудзя,  который  шагал  через  газон  по
направлению к щенку, и нет смысла его одергивать - основное дело сделано,  а
время еще есть.
   За спиной у  мальчишки  разгоралось  большое  дерево.  Теперь,  чтобы  не
поджариться, он шагнет прямо в объятия подбригадку...
   Полоумный щенок дернулся, выпустил свою палку и прыгнул в огонь. Бригадир
разинул рот - такого балагана видать еще не доводилось!
   В доме обрушилась крыша. С грохотом, от которого вздрогнул даже тугой  на
ухо подбригадок.
   Бригадир прищурился.
   Дрожащий воздух пожарища сыграл с ним скверную шутку. Ему показалось, что
мальчишка стоит в огне, обнимая древесный ствол, и волосы у него  на  голове
полыхают,  а  мальчишка,  вместо   того   чтобы   корчиться,   требовательно
выкрикивает одно и то же слово, повторяет, будто приказ...
   Польше бригадир почти ничего и не видел. За всю оставшуюся жизнь.
   Потому что искры, горящего дома еще неслись в  небо  -  а  из  костра,  в
который превратилось дерево с кустами и муравейником, уже шагнула  навстречу
бригадиру его собственная злая судьба.

***

   ...Я  был  мокрый  с  головы  до  пят.  И  уже  ничего  не  хотелось.  Ни
сопротивляться, ни разгадывать загадки. Ни бороться  за  Большой  Заказ.  Ни
жить не хотелось - сесть бы, привалиться к чему-нибудь и закрыть глаза.
   Он действительно не Шакал. Он - существо посерьезнее! Никогда у  меня  не
было видений такой силы и яркости. И не лютая смерть бригадира поразила меня
- бабушкин платок, разорванный на портянки...
   Железный бок клетки был у самого моего лица. Руку протяни - наткнешься.
   - Чего ты хочешь от меня, ты...
   - Рио... Р-рио... послушай... меня.
   Он отлично знал, кто я такой. На мгновение я увидел себя  его  глазами  -
каменная статуя на могиле. Идол, сминающий своим весом и могильный  холм,  и
хрупкие кости усопшего.
   - Слушай, Рио... Именно в тот день... знаешь - или нет? Именно в тот день
ты переродился, ты был заклят и проклят. Вечно скитаться по дорогам...  жить
мечом... промышлять сталью. Спускать смерть, но с чужих рук, как собаку, - а
своих не пачкать... до поры. Та, что сидит у тебя на клинке,  -  запрещенная
смерть, если выпустишь ее, если  хоть  единое  существо  погибнет  от  твоей
руки... мир перевернется - так сказали тебе.  Мир  перевернется,  и  сам  ты
умрешь. Не убивать самому... но вечно скитаться. Биться, воевать... И  горе,
если ослушаешься проклятия и вздумаешь... остановиться... бросить...
   Я в изнеможении закрыл глаза.
   Как же, пробовали. После особо удачного заказа купили домик  в  маленьком
городе, к'Рамоль завел себе врачебный участок, Хостик нанялся к  мяснику,  а
я...
   Расплата была  скорой  и  страшной.  Покрытый  язвами,  смердящий,  почти
умирающий, я взгромоздился на лошадь, взял меч...
   И на другой же день все прошло. Зажило без шрамов, и к'Рамоль клялся, что
болезней таких не существует в природе.
   "Заклят и проклят". Без Шакалов знаем.
   - Ну и что?
   Над клеткой зеленоватым заревом встала усталость. Повисела  в  воздухе  и
легла мне на плечи - ноги подогнулись, я сел. - Ри-о... Я умираю...
   Я молчал.  Чего-то  подобного,  впрочем,  следовало  ожидать.  Уж  больно
нахрапист был тот его темный противник, меняющий форму. - Помоги мне, Рио...
Помоги мне! А вот это новость. Чем Я могу помочь ЕМУ!
   Я снова увидел себя его глазами - стальная оболочка, заключившая  в  себе
маленького полуживого узника.
   - Давно... в огне... ты воззвал к Неведомому... Пожелал силы.  Сила  дана
тебе... взамен... за другой дар. Дар, которым ты владел по праву рождения...
вспомни!
   Я стиснул зубы.
   Я отлично помню, что мир был другим.  Была  возможность  думать  легко  и
много, и думать исключительно о приятных, интересных вещах. Мысли  приходили
извне - и изнутри; второе  было  самым  захватывающим,  подобным  полету  на
парусиновых крыльях. Мир тогда казался упорядоченным красивым и сложным, как
узор на бабочкином крыле, как конструкция летательного аппарата,  собранного
собственными руками и испробованного только однажды, над озером...
   Мир был цветным. Это сейчас, говоря о цвете, я имею в виду только  разные
оттенки серого - а тогда слово "розовый" еще  не  было  пустым  звуком.  Это
сейчас мои мысли текут по ровной протоптанной дорожке, по узкой  норе,  руки
сами знают, как держать меч, каждая мышца знает свое дело, а мысли  катятся,
будто пустая телега, я не пытаюсь и вспомнить, каким  был  мир,  потому  что
"узор на крыле" - всего лишь бессмысленные слова.
   Тот, кем я был, никогда не вернется. Хотя и Шакалу ясно, как хотелось  бы
мне оглядеться его глазами - хоть на мгновение, хоть на минуту...
   - Так чего ты хочешь от меня?!
   - Оглянись.
   Я оглянулся.
   Он стоял в нескольких шагах от меня. За спиной его  мерцал  костер,  и  у
костра мирно спал Хостик - недремлющий страж.
   Высокий, с меня ростом.