анька готовый опыряка был, когда я  пришел.  Ну,  пособил  трошки,  не  без
того...
   - А... второй? Лекарь? - герою все с большим трудом удается держать  себя
в руках.
   - А, той парубок, что Крамольником кличут? Той помер совсем.  Як  честные
люди. Покрестить его успели, вот и помер, як всяка християнська душа. Ликар,
говоришь, был? Если добрый ликар - теперь в раю вареники ест!
   - Ухо ему отрубить, что ли? - скучным голосом интересуется Рио у женщины.
- Или язык отрезать, чтоб не болтал глупостей? Как думаешь, Сале?
   Кажется, на этот раз Панька проняло. Понял: этот убить не  убьет,  а  вот
язык и впрямь отрежет - Глазом не моргнет.
   - Ты, хлопче, думай, що балабонишь, - глядя в сторону, бормочет он.  -  А
то как бы не пришлось тебе завидовать тому бурсаку, что панночку мертвую три
ночи у церкви отчитывал...
   - А ты думай, что  делаешь,  когда  покойников  поднимаешь!  Говори:  чем
теперь Хосте помочь можно?
   - А чем опыряке допоможешь?! - пасичник искренне  изумлен.  -  Разве  что
отнести до кого, чтоб кровушки посмоктал? Так я и отнес!
   - А покой дать ему можешь?
   - Ну...
   - Не "ну", а делай, что сказано!
   -  Больно  ты  прыткий,  хлопче!  Добрый  опыряка  всегда   в   хозяйстве
пригодится! Покой ему... Може,  и  упокою,  если  вы  драпанете  отсюда  без
разговоров, та болтать лишнего не станете. А приятелю вашему и так непогано!
Був катом, заризяк всяких на той свет отправлял - а теперь  что?  Да  то  же
самое! Ему не привыкать... Ладно, ладно, иду, -  Панько  явно  заметил,  как
изменилось лицо Рио. - По рукам? Вы отсель выметаетесь за неделю - а я тогда
его, може, и упокою!
   Ведьмач присел, ловко взвалил потянувшегося к нему мертвеца  на  плечи  и
поковылял к выходу.
   Я вылетел следом.
   Я знал, чего  добивался  старый  ведьмач,  приглашая  меня  в  свидетели.
Местный Ковен вынес  приговор  несговорчивому  пану-чернокнижнику,  начав  с
первого, самого простого, - предупреждения его пассии, - и бывший  каф-Малах
должен был это знать.
   Зачем?
   Неужели чтобы передать сыну?!
   Старый, очень старый человек ругается.

***

   ...Ну вот, и так вечно: едва больной еврей, которому давно  пора  на  тот
свет, собирается вздремнуть, как являешься ты!  И  гонишь  сон  прочь  своей
дурацкой болтовней. Что тебя беспокоит на этот раз, позор мироздания?  Может
быть, ты хочешь, чтобы я открыл тебе все сокровенные  замыслы  и  стремления
Святого, благословен Он? Тогда я должен сразу разочаровать тебя: я не  знаю,
каковы  Его  сокровенные  замыслы  и  стремления!  -   надтреснутый   кувшин
старческого бормотания течет каплями язвительной  надежды.  -  Если  да,  то
можешь сразу уходить, а мне таки удастся урвать клочок сна...
   Он так и разговаривает со мной: лежа  на  кипарисовом  топчане,  покрытом
циновкой и поверх нее  -  одеялом  из  верблюжьей  шерсти.  Ему  не  хочется
вставать, и я его понимаю. Я выхожу из колонны портика; я присаживаюсь рядом
у изголовья, чтобы не возвышаться над стариком Вавилонским Столпом.
   Восковые веки смыкаются еще теснее - но он не спит, конечно, он не  спит.
Все-таки ему тоже интересно: зачем я пришел сегодня?
   - Поздравь меня, рав Элиша. У меня скоро родится сын!
   - Я всегда подозревал, что ты не  очень  умный  каф-Малах,  -  один  глаз
приоткрывается и с влажной печалью смотрит на меня. - Но сегодня ты оправдал
мои подозрения с лихвой! Кто же, не боясь сглаза, хвастается  вслух  еще  не
рожденным ребенком?! Всякое слово имеет свой отзвук, а  когда  речь  идет  о
том, что еще не случилось, особенно о таинстве  рождения...  Глупый,  глупый
каф-Малах!.. кстати, кто она?
   Я не сразу понимаю суть вопроса. Так  всегда:  вот  почтенный  рав  Элиша
только что говорил о понятном - а вот он уже  молчит,  позволяя  собеседнику
тупо моргать в недоумении.
   - Женщина. Смертная. Не отсюда.
   - Ясно, ясно, - с удовлетворением  кивает  старик,  вновь  занавесив  оба
глаза мятыми шторками век.
   - Что - ясно?
   - Что женщина. Смертная. И не отсюда. Таких,  как  ты,  всегда  тянуло  к
дочерям человеческим.
   - Ты прав, рав Элиша. Но почему? Я видел тех, которых называли  богинями,
- и они были действительно прекрасны! Я встречался  с  теми,  кого  называли
демоницами, - и они были чувственны и сладострастны, и искушены, как  никто,
в плотских утехах. Я видел тех, кому еще  не  придумали  имен  на  известных
людям языках, и облик их завораживал. Но  едва  вблизи  появлялись  смертные
дочери человеков...
   - И с этим  вопросом  ты  пришел  к  старому  человеку,  доверху  полному
добродетели?! Уйди, бесстыжий выкидыш неизвестно чьей утробы! Отыди от меня!
Я-то думал, что ты пришел спрашивать о замыслах Святого, благословен Он! - и
надеялся быстро от тебя отделаться! А  ты...  -  старик  наконец  соизволяет
открыть оба глаза, и оба этих хитрых глаза смеются. - Ладно, разве что  ради
твоего будущего первенца, трижды тьфу-тьфу-тьфу в его сторону и сторону  его
бедной матери!.. но  увы,  болтливый  отец!  -  начать  придется  все  же  с
замыслов!..
   Сказано в толковании каббалистов Цфата, чьи имена не  называют  вслух,  к
Книге Берешит, иначе Бытие:
   "В час, когда приступил Святой,  благословен  Он,  к  сотворению  первого
Адама, увидел Он праведников и нечестивцев, что произойдут от него.  Сказал:
"Если Я сотворю его, то выйдут из него нечестивцы. А если не сотворю, то как
появятся из него праведники?" Что сделал Святой, благословен Он? Убрал он от
своего  лица  дорогу  нечестивцев.  И  призвал  к  участию  в  нем  Свойство
Милосердия, и сотворил его. Об этом написано в Тегилиме, иначе  в  Псалтыре:
"...ибо знает Господь путь праведных, а дорога нечестивцев исчезнет..." -  И
в час, когда приступил Он к  сотворению  первого  Адама,  советовался  он  с
бейт-Малахами, иначе Ангелами  Служения.  Сказал  ул;  "Сделаем  человека  в
образе Нашем, по подобию Нашему". Сказали Ему:
   "Адам? а каковы его свойства?" И еще сказали Ему: "Что человек,  коль  ты
вспоминаешь о нем?" Сказал им: "Человек,  которого  я  собираюсь  сотворить,
более мудр, чем вы." И еще сказал им: "Восстанут из него праведники"  -  Это
то, о чем сказано: ибо знает Господь путь  праведных.  Ибо  показал  Господь
путь праведников бейт-Малахам, иначе Ангелам Служения. А "дорога нечестивцев
исчезнет... " значит, что не открыл им Святой, благословен Он, что восстанут
из Адама нечестивцы. Ведь если бы  открыл  Он  бейт-Малахам,  что  восстанут
нечестивцы из него, сотворенного по образу и подобию,  то  не  позволило  бы
Свойство Суда сотворить Адама...
   Когда же Адам согрешил, покинув вместе с Хавой эдемские  сады,  и  начали
расти на земле колена Адамовы, являя праведников и грешников, - увидев  это,
сказали двое из Существ Суда, имена которым Аза и Азель:
   "Если бы мы были на земле, то не согрешили бы!" И,  навсегда  облачась  в
плотские одежды, дабы не искушаться возвращением в свет, сошли на землю  Аза
и Азель, входя к дочерям человеческим и зачав от них исполинов.
   Взирая на них из сияния Эйн-Соф, говорили при этом  иные  Существа  Суда:
"Вот, потомки Азы и Азеля силой правят  сыновьями  Адама.  Разве  таков  был
замысел Святого, благословен Он?!" И в гордыне своей сочли они, что постигли
Его замысел, решив исправить ошибку. Оставшись светом, пали Существа Суда  в
мир телесный и разделили его на части Рубежами, дабы по  мере  сил  оградить
свободных сынов Адама от владычества исполинов. А самих Азу с  Азелем  в  их
плотских одеяниях приковали Существа Суда железной цепью (ибо  считали,  что
вправе вершить суд именем Его) к  скале  Каф,  дабы  более  не  плодили  они
потомства; и по сей день стоят там мятежные ангелы, прикованные, и  сведущие
люди, взыскуя тайных знаний, приходят к ним учиться запретному.
   Но в  рвении  своем,  даже  оставшись  светом,  лишили  бейт-Малахи  себя
возможности вернуться, пока существуют люди и есть что  от  кого  ограждать.
Скорбный удел: служить благу потомков Адама, не любя их, ибо  было  сказано:
"Человек, которого я собираюсь сотворить,  более  мудр,  чем  вы".  Впрочем,
известно Существам Суда, что в конце времен исчезнет плотский мир и вместе с
ним - тела людские, души же возвратятся в  Свет  Эйн-Соф,  сделав  излишними
Рубежи и служение бейт-Малахов. Ныне же держится мир силами  праведников,  и
едва число их станет меньше положенного - тут и настанет конец земной юдоли.
   И тогда  рассудили  Существа  Суда:  "Мы  разделили  мир  Рубежами,  дабы
оградить одних от других, и силу от силы, и знание от знания. Но ведь  может
статься,  что  внутри  какой-либо  из  огражденных  частей  окажется  меньше
праведников, чем требуется для поддержки мира на краю бездны? Тогда исчезнет
эта часть в огне гнева Его, и души людей освободятся от гнета  бренных  тел,
устремившись к Свету, - о, вот способ  помочь  исполнению  замысла  Святого,
благословен Он! Спасем же Целое от гнета бренной плоти, очищая по частям!"
   Множа поводы ограждения - царя от  царя,  демона  от  демона,  жертвы  от
жертвы и знающего от глупца, - бейт-Малахи стали множить  Рубежи;  и  впрямь
случалось так, что огражденное гибло в пламени гнева  Его,  ибо  не  хватало
праведников для спасения части от участи.
   Когда же разверзлись  небеса  всеобщим  потопом,  возрадовались  Существа
Суда, сказав: "Вот! освободимся мы от служения. Но  воды  схлынули,  обнажив
лоно земли; "Плодитесь и размножайтесь!" - -  вновь  прозвучало  в  мире,  и
стало бейт-Малахам недоставать сил, чтобы удержать все  возведенные  Рубежи,
желая сверх того строить новые! Тогда и  позавидовали  они  черной  завистью
мятежным Азе и Азелю и их потомству, детям свободного выбора. Ибо кто избрал
свободу взамен служения, тощ ближе к Адаму, чем к Существам Суда;  потому  и
тянет наследников Азы и Азеля, наследников их мятежа, к смертным женщинам, а
не к богиням, или демоницам, или безымянным созданиям!  Самим  же  Существам
Суда потомства иметь не дано: оставшись светом, бесплодны суть!.."
   - Ты доволен?
   - Нет, мудрый рав Элиша. Я не доволен. Ты сказал слишком много для ответа
на простой вопрос: "Почему меня тянет к смертным женщинам?"  И  одновременно
слишком мало - ибо твой ответ породил во мне другие вопросы. Если количество
Рубежей непрестанно растет, а бейт-Малахи не  в  силах  иметь  потомство  от
дочерей человеческих,  то  как  они,  Ангелы  Служения,  исполняют  заповедь
"Плодитесь и размножайтесь"?!
   Нет ответа.
   Только легкий храп и присвистывание.
   Ухожу в колонну.
   Я принесу ему самый тихий сон, который  сумею  найти,  -  если,  конечно,
успею.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   ...Сквозняк, заигрывая, прошуршал страницами. Сале протянула руку, и этот
бастард ветра и щели всем телом приник, распластался вокруг запястья.
   "А что это у вас, дражайшая Сале?.." -  беззвучно  осведомился  сквозняк,
лаская гладкую кожу.
   Женщина, не ответив, улыбнулась.
   Прохлада была приятной.
   Если до сих пор она плохо  понимала,  чем  Жилистый  Понедельник,  он  же
Мертвецкий Велик-День, отличается от прочих пятниц, четвергов  и  вторников,
вместе взятых, то сегодня все стало на свои  места.  Голову  с  утра  словно
тугим полотенцем обвязали. В висках  сухо  стучали  молоточки,  беспрестанно
хотелось пить, и трепетно билась жилка под левым веком  -  отчего  казалось,
что женщина все время игриво подмигивает.
   Знать бы еще - кому?
   Сале заставила себя пробежать глазами абзац, затем  другой.  Речь  шла  о
каком-то невезучем шляхтиче Матковском, сожженном суеверными  жителями  села
Гуменец по обвинению  в  насылании  мора.  Поскольку  бедный  шляхтич  вовсю
голосил, что просто ходил с уздечкой по полям, отыскивая пропавшую с  вечера
лошадь, было решено замазать  ему  рот  свежим  навозом,  а  глаза  завязать
смоченной в дегте тряпкой. Меры помогли,  и  Матковский  голосить  перестал.
Присланный к нему священник сообщил же гуменчанам следующее: "Я до  души,  а
вы до тела, жгите как можно скорей!"
   Женщина зевнула; перелистала страницы.
   Время убивалось туго.  Минуты  растягивались  в  часы,  а  часы  и  вовсе
прикидывались  неделями.  С  трудом  удалось  прочитать  еще   абзац-другой,
повествующий  о  черниговском  полковнике,  позднее  -  генеральном  обозном
Василии Бурковском. Этот прославился двумя вещами: при жизни участвовал  под
командованием  гетьмана  Мазепы,   прозванного   за   женское   угодничество
Мартоплясом, в разгроме под Полтавой войск "Дракона  Московского",  а  после
смерти разъезжал в карете шестерней  по  Красному  мосту,  пока  под  гнетом
проклятия не провалился в Стрижень.
   Жизнеописание  лихого   полковника   (включающее   малую   толику   бытия
загробного), а также перечень некоторых его милых привычек интереса опять не
вызвали. После тесного знакомства с  веселым  Стасем...  Наверное,  все-таки
хорошо, что все эти дни пан  Станислав  практически  не  вылезал  из  замка.
Интересно, что он там ест? что пьет? с кем спит?
   Ничего, сегодня выясним, если не стошнит. Захлопнув скучную  книгу,  Сале
встала и подошла к знакомому портрету.
   Худосочный  молодчик  на  этот  раз  смотрел  ей  в  глаза  с  неприятным
сочувствием.  Тайное  полотенце  вокруг  головы  налилось  ледяной   влагой,
молотобойцы внутри  черепа  мерзко  зачастили  своими  кувалдами.  "Гревская
площадь... - вдруг уловила Сале верхним чутьем, обострившимся с самого утра;
и еще раз, вдвое тише:
   - Гревская... площадь..." Она смежила веки и привычно сосредоточилась.
   Действительно, пан Станислав был прав: сегодня особенный день. С четверга
ей ни разу не удалось всерьез выйти за пределы себя. Судорожно, доводя  себя
до исступления и обморока, она пыталась связаться с  Самаэлем,  предупредить
Ангела Силы о времени нелегального выхода в Порубежье, о спутниках,  которых
следовало пропустить невозбранно в отличие от прочих...  Тщетно.  Ничего  не
получалось.  Женщина  неизменно  вылетала  душой  в   ночные   небеса,   где
бессмысленно носилась верхом на дурацком ухвате. Светила луна, рой стихийных
духов хихикал вслед, а вокруг мельтешили рогатые шуты  с  собачьими  харями.
Свита? зеваки? конвой?! Наконец один из них, самый наглый, одетый в мундир с
длинными фалдами, хватал луну и совал себе за пазуху  -  становилось  темно,
хоть глаз выколи, и Сале с криком падала в пропасть. И так раз за разом.
   Чьи это происки, не стоило и гадать. - Гревская площадь... -  послышалось
снова. И почти одновременно с этим морок  прояснился.  Но  вместо  Порубежья
женщина  и  впрямь  увидела  городскую  площадь,  полную  народа.  Люди  уже
расходились, живо обсуждая что-то между собой.  Рядом,  на  высоком  дощатом
помосте, разговаривал с палачом в красном капюшоне какой-то человек; за руку
человек  держал  примерно  двенадцатилетнего  ребенка,  очень  похожего   на
молодчика с портрета. Разговор  явно  ладился,  палач  протянул  руку,  взяв
бархатный кошелек, - и человек повернулся в сторону пыточного колеса.
   Сале затрясло. Там, у колеса,  валялось  безглавое  тело,  и  отрубленная
голова, откатившись чуть в сторону, лениво моргала глазами.
   Тело было мощным, кряжистым. Даже если бы не толстые губы  живой  головы,
кривящиеся в знакомой улыбке, подходящей более почтенному отцу семейства...
   Казненный был похож на зацного и моцного пана Мацапуру-Коложанского,  как
бывают похожи родные братья. Не близнецы, нет,  и  про  них  нельзя  сказать
"Одно лицо!" - но сходство тем не менее было несомненным.
   - Пойдешь ко мне на цепь? - хрипло спросил человек, заплативший палачу.
   Веки того, что лежал у колеса, снова дрогнули. Опустились.
   Больше Сале ничего не видела.
   За окном усердно распекал сердюков пан Юдка, бодрый как  никогда.  Консул
поспевал везде: только что его гортанный голос звучал у конюшни - и вот  уже
град страшных ругательств обрушивается на голову лентяя-кухаря, по  сей  час
не уложившего харч в седельные торбы. Казалось, Юдка никогда не бывал  ранен
и всю жизнь провел в неге и довольстве, копя силы про запас.
   Сале пожала плечами, отогнала прочь видение публичной казни  и  вышла  из
библиотеки в коридор.
   Молодчик с портрета тоскливо глядел ей вслед.
   Словно рассчитывал на помощь, а его подло обманули.
   "Гревская... - еле слышно кинулось в спину. - Гревская пло..."
   Сале не обернулась.
   Вещи она собрала еще до обеда. Собственно, и вещей-то было...  Разве  что
прихватить заодно и скучную книжку, что  худо-бедно  помогла  ей  убить-таки
часа два времени? Будет дома потешать желающих (особенно - мастера)  байками
о сожженных ни за грош  шляхтичах  и  посмертно  разгуливающих  полковниках.
Животики надорвут...
   Не только в здешнем Сосуде любят "байки про опырякив"; правда,  здесь  их
любят особенной, чистой и бескорыстной любовью.
   По всему видать.
   До выезда оставалось не меньше двух  часов;  зимние  сумерки  бродили  за
окном, окрашивая мир в лиловую муть. Женщина вздохнула. Она ощущала  в  душе
гулкую пустоту безразличия, и  больше  ничего.  Правильно.  Перед  серьезным
делом у  нее  так  было  всегда.  Пока  другие  старались  не  забыть  самую
мельчайшую мелочь, планировали и рассчитывали наперед, насилуя  воображение,
пока другие жгли душу жадным огнем предвкушения...
   В то же время Сале-Куколка превращалась в сонное привидение, слоняясь  из
угла в угол с застывшим лицом.
   Она умела ждать правильно, завернувшись в кокон снаружи и внутри.
   Мастер научил, будь он проклят.
   Из коморы, где жил герой Рио, доносился  глухой  лязг  металла.  Герой  с
самого утра возился со своим боевым железом, собираясь перед отъездом  вновь
переодеться в привычный доспех. Это тоже правильно.  Это  тоже  успокаивает.
Брать надо только свое - привычное, знакомое издавна.  Чужому  доверия  нет,
любой Проводник это знает назубок.  Тем  более  что  перед  обедом  один  из
сердюков, отобранных Юдкой в сопровождение, расщедрился и приволок  заезжему
пану пистоль, долго уговаривая взять с собой "верную зброю".  Когда  заезжий
пан вежливо, но твердо отказался, услужливый сердюк долго шептался во  дворе
с товарищами, пока наконец не пришел к странному выводу: для такого  моцного
пана пистоль-маломерок, пусть и турецкий, - кровная  обида.  Была  принесена
рушница-кремневка и рог с порохом. В результате Рио молча выставил доброхота
за дверь вместе с его рушницей. Совет во дворе продолжился, из  арсенала  на
свет божий была извлечена гаковница совершенно непомерной величины, вкупе  с
прилагающейся к ней треногой.
   Сердюк откашлялся, гордо подкрутил ус и пошел делать пану приятное.
   Чуть позже, после грохота, треска и проклятий, он  долго  еще  хромал  по
двору, делясь с товарищами недоумением относительно раздражительного пана  и
выбитого собственной спиной окна.
   - Ну нема у нас  кулеврины!  -  воздевал  сердюк  руки  к  небу,  охая  и
демонстрируя неплохое знание огнестрельного оружия. - И мортиры нема!
   Где ж я ему... Когда о  случившемся  доложили  пану  Юдке,  Консул  долго
хохотал, утирая слезы, и ничего не сказал.
   Сале  еще  немного  постояла  в  коридоре.  Вернулась  в  библиотеку,   к
назойливому портрету, - но тот молчал.
   Обиделся. Без  видимой  причины  вспомнилось,  что  вчера  герой  напился
вдрабадан.
   Вышло это случайно или сознательно - Сале понятия не  имела.  Хотя  знать
хотелось. Просто в воскресенье, ближе к вечеру, на низких  санях-гринджолах,
запряженных лохматой кобыленкой, приехал треклятый ведьмач. Рудый Панько вел
себя как ни в чем не бывало, низко поклонился "ясной пани" и мигом  затрюхал
на кухню. Вскоре сердюки перетаскали туда из  саней  два  мешка  с  солью  и
множество глиняных жбанов с медом. Панько юлой вертелся рядом и драл глотку,
требуя, чтобы гречишный  ставили  отдельно,  липовый  отдельно,  а  какой-то
"соняшник" - и вовсе отдельно, лично для пана Станислава.
   Минутой позже толстяк-кухарь  выбрался  наружу,  начав  с  дедом  долгий,
невообразимо шумный торг.
   - Полтора  карбованц