тон  давно
умершей совести?!
   - Ты его легко убей. Понял? Легко! И чтоб без этих твоих... знаю я тебя!
   В ответ пан Пшеключицкий дернул щекой и неуклюже поклонился.
   Сале прошлась  вдоль  стены,  обтянутой  синими  златоткаными  шпалерами.
Дешевые свечи во множестве горели в канделябрах,  бросали  отсветы  на  вязь
узоров: знакомых, частью виданных женщиной в тайных покоях  мастера.  Сосуды
разные, а вино везде вино. Вот "преследование белой змеи", а вот  "красавица
глядится в зеркало"... а вот неизвестно что, но руками лучше не касаться.
   Особенно в такой день, как сегодня.
   Да и свечи... знаем мы, из чьего жира такие свечи топятся.
   Прямо над камином висела странная  статуэтка  из  дерева:  голый  человек
прибит к кресту. Прибит вверх ногами. Вокруг клубилась  такая  чернота,  что
Сале побыстрее отошла от камина и статуэтки.
   На всякий случай.
   В мозгу плясали игривые бесенята.
   - "Уздечки" плести умеешь? - от дверей спросил пан Станислав, прежде  чем
выйти вместе с мертвецом.
   Толстый палец указал на столик-треногу, где лежали пряди длинных волос: в
основном черные как смоль, но встречались и ярко-рыжие.
   На корнях кое-где запеклась кровь.
   Сале кивнула.
   - Ну тогда потрудись, милочка, потрудись...
   Хлопнула дверь.
   Женщина подошла к столику, ногой придвинула колченогий табурет,  которому
на первый взгляд было не место в роскоши залы; зато на второй... Пробормотав
полагавшееся к месту Слово, она села и принялась за работу. В углу  тихонько
скулил маленький ублюдок; но бежать или чем-нибудь мешать не пытался.
   Хорошая затрещина всегда убедительна.
   Плести "уздечки" ей пришлось долго - часть волос оказалась снята с мужних
жен, да еще в момент женской нечистоты, что требовало  излишне  пристального
внимания и предосторожностей. Хорошо хоть после этого бывшим обладательницам
волос ногти обрезали, как полагается... или это Стась  повыдергивал?  Пальцы
сноровисто заплетали волосок к волоску, на  пять  черных  -  один  рыжий,  и
тоненькие  косички  локтя  в  полтора  длиной  ложились  отдельно:   первая,
вторая... пятая...
   Как раз на пятой и вернулся пан Станислав.
   - Молодцом, молодцом! - пропыхтел он, левой рукой  придерживая  да  плече
беспамятную девушку. - Сильна, милочка... вижу, стараешься!..
   И, поймав взгляд Сале, пояснил с сожалением:
   - Плохо сотник дочку учил! Ох,  горазда  драться,  голубка  сизокрылая!..
пришлось  кулачком  по  затылку,   маленечко,   для   острастки...   Ну,   в
Бога-душу-мать, начнем, благословись!
   Мертвеца с веселым Стасем не было.
   Задержался в подвалах. Снаружи хохочет вьюга, вплетая в свой  дикий  смех
дробный конский топот, - рядом, совсем рядом! - гомон то  ли  людей,  то  ли
разгулявшейся под праздник нечисти.
   - ...Бумага! -  веселится  вьюга,  без  смысла  играя  обрывками  чужого,
сиплого с мороза  или  от  долгой  скачки  вопля.  -  Бумага  от  полковника
полтавского! Повеление - на суд... на суд!..
   Пан Станислав досадливо мотает головой, заканчивая раздевать донага  свою
пленницу, так и не пришедшую до сих пор в чувство.
   - Ах, сотник, сотник Логин! Наш пострел  везде  поспел!  -  бормочет  он,
укладывая голую девушку на спину в центр пентаграммы, бесстыдно раздвигая ей
ноги, раскидывая руки - так, чтобы голова, щиколотки и запястья оказались  у
осиновых колышков. - Поспел, чтоб тебя сразу в  рай  забрали!  Держись,  мой
жид, тяни время... держись!
   - И что таки в той бумаге написано?! - словно в ответ,  издевается  вьюга
гортанным вскриком.
   Досадливый шепот пана Станислава - и на время становится тихо.
   Будто замок снаружи обтянули войлоком в пять слоев.
   - "Уздечки"! "Уздечки" давай! Стреножить будем...  Женщина  молча  подает
косички из волос: одна, вторая... пятая.
   В углу скулит ублюдок.
   Над мальчишкой, на багрово-черном ковре, утонув в ворсе,  больше  похожем
на мех хищного зверя, развешано оружие.  Немного,  но  каждый  клинок,  если
правильно прислушаться, да еще в Мертвецкий Велик-День, дорогого стоит.  Вон
тот гигант-двуручник отсек ноги собственному хозяину; узким эстоком, похожим
на шпагу, душ людских выпито - куда там иному  чернокнижнику...  две  легкие
шабли, от которых изрядно  тянет  вонью  отцеубийства...  огромная  алебарда
успела некогда послужить палачу...
   Добрая коллекция.
   Годами собиралась. На миг прекратив бормотание, Мацапура  (словно  поймав
нить мыслей женщины!) коротко ощупывает взглядом пояс  Сале,  откуда  торчит
кривой нож и торцы метательных клиньев.
   - Умеешь? Мастерица или так, для пущего форсу?!
   Женщина кивает, по-прежнему молча. Сейчас слова излишни.
   Более того - опасны.
   - Славно, милочка!.. ах, славно! Значит,  так:  я  начинаю,  а  ты,  едва
нутряной холод пойдет по жилочкам, бери в каждую руку по клинышку, становись
вон у той стены, где узоров погуще, и всаживай  свое  баловство  прямиком...
Иконки видишь?
   Прозрачное  Слово  опять  справляется  плохо:  что   означает   "иконки",
совершенно не понятно. Но толстый палец веселого Стася безошибочно оказывает
в угол, где в центре узора  "Кошачий  Глаз"  висят  две  картины  в  богатых
окладах.
   Молодка с грустным лицом кормит грудью младенчика; бородатый каторжник  в
отрепьях строго смотрит на Сале.
   Строго не получается. Возможно, потому, что обе картины, как и деревянная
статуэтка над камином, висят кверху  ногами.  Да  еще  потому,  что  подобие
княжеского венца  из  колючих  веток  терна  только  каторжанам-душегубам  и
надевают, в насмешку.
   - В лицо, в лицо целься! И не  промахнись,  нынче  за  промах  три  шкуры
сдерут... Поняла? Не подведешь старого Стася?
   Камень на груди пана Станислава задергался,  запульсировал  вырванным  из
груди сердцем, разбрасывая сгустки кровавого света.
   - Поняла, спрашиваю?!
   Сале поняла.
   Она все поняла; она будет целиться в лицо и не промахнется.
   Потому что за промах дерут три шкуры.
   Наверху, на пятилучевике верхней галереи, купаясь в  багровых  отблесках,
толпились замковые призраки: распяленные в  крике  рты,  глаза  вылезают  из
орбит, руки изломаны пыткой или последней мольбой... бывшие участники,  ныне
зрители, силой призванные на небывалое  зрелище.  За  окном  метелью  плясал
Мертвецкий Велик-День.
   Праздник.
   Она все-таки едва не промахнулась.  Когда  холод  от  произнесенных  Слов
юдяной, намоченной в проруби холстиной объял женщину до души ее,  войлок  за
окнами  разорвался  оглушительным  грохотом.  Стекла  витражей  с   фебезгом
пролились на пол дождем осколков, Сале закусила губу и, при-цурясь,  метнула
клинья  -  один  за  другим,  в  лицо  кормящей  матери,  в  тицо   строгому
бородачу-каторжнику...
   Женщина не видела, что маленький ублюдок выбрался из своего угла, юдобрав
по дороге зазубренный кусок стекла, и сейчас ползет  к  очнувшейся  девушке,
тщетно дергающей тонкие, непрочные на вид "уздечки".
   Изнутри "уздечки" порвать невозможно.
   А маленький ублюдок все полз и полз, кропя  полировку  паркета  янтарной,
светящейся влагой.
   Кровью из порезанных пальцев.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   За окнами - снежная мгла.  Стемнело.  Совсем.  Приходится  не  скупиться,
чтобы  мой  герой  сумел  хоть  что-то  различить  в  этой  пурге,   доверху
наполненной колючей белой крупой.
   Приглушенный посвист ветра.
   Охряные шары горящих факелов.
   Охра? багрянец? пурпур?
   Рио цветов не различает, и я убираю лишний подарок.
   Просто огонь; герою вполне достаточно.
   Буран рвет пламя мерзлыми когтями, пытаясь унести добычу прочь - в  ночь,
которая еще не  до  конца  ночь,  но  очень  старается.  Месяц-лютый,  лютый
месяц... Пламя отчаянно  сопротивляется,  трепещет  на  ветру  растрепанными
шевелюрами.
   Не гаснет, упрямое.
   Слово пана Мацапуры - золото.
   Ненавижу золото; ненавижу, ненавижу, не...
   Конский топот. Трудно сказать, сколько человек скачет, но изрядно. На нас
хватит.
   У бойниц засели сердюки с рушницами - трое.  Всего  трое.  И  то,  что  у
каждого - по три рушницы, да еще по паре пистолей в придачу, дела не меняет.
Людей в замке мало, поэтому на стены пан Юдка никого ставить не  стал.  "Это
правильно", - думает Рио, и я с ним соглашаюсь. Наверное, правильно. Беда  в
другом: сам замок не очень-то приспособлен для обороны  -  стены  низковаты,
часть вообще щербата, будто стариковская челюсть, рва с подъемным мостом нет
и в помине, из башен только одна и годится  для  стрелков...  похоже,  когда
отец пана Станислава отстраивал эти руины, он меньше всего думал о серьезной
осаде.
   Горе, не крепость.
   Мы с Консулом стоим неподалеку от сердюков, в галерее верхнего  перехода;
у окна. У  обычного,  двустворчатого  окна.  Смешно:  нам  даже  бойницы  не
досталось!.. нам надо держаться. Держаться до того, как  Сале  с  Маца-пурой
откроют "Багряные Врата". Способ их открытия мне неизвестен,  ветру  никогда
раньше не было нужды в костылях, но людям для таких игр всегда нужна  кровь.
Хорошо, что об этом не знает мой герой - наверняка кинулся бы  сломя  голову
спасать жертву... все испортил бы...
   Нет уж, пусть лучше оборону держит, вместе с  привычным  ко  всему  паном
Юдкой!
   ...Не думать! Не думать так громко!.. Я уже ни в чем не  уверен...  ~  Ну
что, пан Рио, видать, гости к  нам?  -  кривая  усмешка  трещиной  раздирает
бороду надворного сотника. - Гостей у нас песней встречают! Вэй, черкас,  не
рвися к бою! Старый жид на всем скаку срежет шаблею кривою...
   - У меня Запрет. Запрет на убийство, - Рио без стеснения портит песню.  -
Там, когда мы... когда мы спасались бегством, кажется, обошлось.
   А сейчас... Мои палач и лекарь погибли.
   - Лекарь тебе, мостивый пан, сейчас без  надобности.  А  вот  палач...  Я
подойду? Или побрезгуешь?!
   Снова трещина усмешки.
   - Да, вполне. Благодарю, - Рио серьезен  и,  как  всегда,  безукоризненно
вежлив.
   Он не врет. Он действительно благодарен Юдке за это предложение.
   Жаль...
   - Тогда - по рукам, мостивый пан! Хорошая  у  нас  пара  получается:  вам
губить нельзя, а мне - миловать!
   Герой по имени Рио резко вскидывает  взгляд  на  бородатого  насмешника-и
отворачивается, так ничего и не ответив.
   - Эй, пан Станислав, открывай!
   Это от ворот.
   Глухие удары. Звук сносит ветром.
   Внешние ворота крепки - с налета не высадишь. А полезут через стену - тут
уж сердюки из окон и начнут пальбу. Видно только плохо,  гребень  стены  еле
освещен - целься, не целься!
   -  Пан  Мацапура!  Открывай  по-доброму!  У  нас  бумага  от   полковника
полтавского! Повеление - на суд тебе явиться! Открывай, пока честью просим!
   - Приготовьтесь, хлопцы, - тихо, но внятно произносит Юдка. -  Ежели  над
стеной хоть шапка покажется - стреляйте.
   И вдруг, без всякого предупреждения, распахивает  окно  настежь.  Снежный
вихрь ударяет в лицо, метет по полу, вихрится белой поземкой...
   - А кто вы такие, что на ночь глядя в ворота  зацного  пана  ломитесь  да
хозяина на суд требуете? - от зычного рыка у нас  с  Рио  разом  закладывает
уши.
   Герой морщится, отступает в сторону.
   Подальше от громогласного Юдки и рвущегося в замок бурана.
   - Сотник Логин со своими черкасами, вот кто! Думаешь, не ведаем, что  тут
у вас за бесчинство творится?! Это ты, Юдка? Зови  пана  Мацапуру,  или  сам
вели открывать! Если доню мою сей же час  выдадите,  живую  да  здоровую,  -
Христом-Богом клянусь, никого не тронем! Даже тебя, жида некрещеного! А пана
Мацапуру к полковнику на суд в целости доставим. Без цепей, слово даю. А там
уж - как суд решит.
   - А что, пан сотник, говоришь, и бумага от полковника у вас имеется? -  в
вопросе Юдки сквозит неподдельный интерес.
   Будто и не подступают к воротам вооруженные черкасы, будто и не предстоит
с минуты на минуту Заклятому биться насмерть...
   Впрочем, ему не привыкать.
   Он себя давным-давно похоронил, ему терять нечего.
   - Имеется! Имеется бумага!
   - И что таки в той бумаге написано?
   - Ты что, издеваешься, клятый жид?! Написано  там,  что  полковник  велит
пану Мацапуре-Коложанскому немедля к нему в Полтаву  явиться  для  судебного
разбирательства! По поводу разбойных действий, имевших место со стороны пана
и его людей!
   - Разбойных действий? Это каких еще разбойных действий?!
   - Ты мне москаля не крути, пейсатая морда! Думаешь, не знаем? Все  знаем!
И Хведир-писарчук нам все рассказал, и зрадника вашего  мы  тут  прихватили,
Гриня-чумака, с  невестой  его  краденой!  Знатно  вы  на  свадьбе  у  девки
погуляли, нечего сказать!
   - А не брешешь, сотник? Ежели и впрямь не брешешь,  может,  пан  и  велит
открыть!
   Юдка уже издевался в открытую.
   Но и у сотника, видать, тоже было на уме нечто свое, потому  как,  вместо
того чтобы обложить "клятого жида" сверху донизу черкасским  загибом,  Логин
продолжил переговоры.
   - Я - брехун? Я, боевой сотник, - брехун?! Да я после с твоей спины  велю
ремней нарезать! Гринь, сучья твоя рожа! Иди подтверди ему!
   - Пан Юдка... пан Юдка, я им всю правду рассказал!  И  про  село,  и  про
Оксану... И про те слова, что вы Ярине Логиновне, дочке пана сотника,  через
меня, иудину душу, передать велели! Все сказал, как на духу! Сдавались бы вы
лучше, пан Юдка, а? Живы б остались... и братик  мой...  живой  бы...  Вьюга
играла слабым, заискивающим криком чумака, как кот с мышью.
   Попустит, попустит, и снова - лапой...
   - Сдаться, говоришь? Ну, то зацному пану, не мне, решать. Ждите.  Эй,  вы
слышите там? - жди-и-ите! Пойду скажу ему.
   - Долго ждать не станем! - рявкнул  снизу  Логин.  -  Вышло  ваше  время,
христопродавцы, все как есть вышло! Ежели через три минуты не откроете да не
вернете мне мою Яринку в целости-сохранности -  взорвем  ворота  к  чортовой
матери и вашу бесовскую ватагу вщент порубаем!
   - А пороха у вас достанет - ворота взорвать? - миролюбиво поинтересовался
пан Юдка, меньше всего собиравшийся тащиться к пану Станиславу за ответом.
   Ответ Мацапуры он знал заранее.
   - Достанет! И не таковских взрывали! - злорадно взвилось откуда-то сбоку.
   Логин не замедлил подхватить:
   - О! Слыхал?! То беглый москаль-пушкарь, Дмитро Гром, чудодей по минам да
подкопам! Он что хошь на воздух подымет: замок, церква, Столп Вавилонский  -
один бес! Ему ваши ворота разнести - что комара прихлопнуть. Верно вам чумак
сказал: кидайте зброю да сдавайтесь...  Шмалько,  ты  куда?!!  Стой,  старый
дурень! Стой!
   - Да я, пане сотнику, только погляну, что  там  у  них!  Больно  той  жид
храбрый! Мало ли... у меня веревка с гаком-тризубом...
   - Да куда, дидька лысого  тебе  в  печенки...  Хлопцы,  назад!  Назад,  я
сказал!
   Все происходит быстрей быстрого.
   Над стеной возникает сразу несколько голов в косматых шапках - и  тут  же
справа и слева от нас вьюгу раскалывают огненные вспышки.
   Громыхает раз, другой, третий.
   Стена чиста.
   - Ондрий! Есаул, хай тебе грець! Живой?!
   - Та живой я, пан сотник, что старому хрену сделается? А  вот  Свер-бигуз
пораненный... и Нестеренко... стрелили Нестеренку-то!..
   - Нестеренку убили?! Ну, все, вражье семя! Молитесь! Давай, Дмитро!
   Замок подпрыгнул. С  беззвучным  запредельным  звоном  -  упругой  волной
грохота разом заложило уши - посыпались, разлетаясь  осколками,  стекла.  На
месте ворот вспух огненный клубок, вверх взлетела мерзлая  земля  вперемешку
со снегом, обломки дерева...
   Мигом позже нам с Рио показалось, что "чудодей по минам да подкопам"  зря
бахвалился - ворота покосились, но  все  же  остались  на  месте.  Однако  в
следующее мгновение тяжелые  створки  с  треском  распахнулись  под  напором
хлынувших на приступ Черкасов, и стало ясно, что  беглый  Дмитро  таки  знал
свое дело: взрывом ворота приподняло с петель и вырвало из пазов  тяжеленный
брус, запиравший их изнутри. Сработано было действительно мастерски - другой
бы только зря истратил огненное зелье.
   Ответный грохот,  навстречу  казакам  ударяют  снопы  огня  -  сердюки  с
установленной у крыльца чортопхайки дали залп из гаковниц.
   Из бойниц - беспорядочная пальба.
   Кто-то, вскрикнув, падает.
   - Вниз, пан Рио. Наш черед.
   Мелькают под ногами узкие ступеньки. Надворный  сотник  по  дороге  гасит
редкие свечи, и в западном крыле воцаряется  тьма.  Сердюки  внизу  поспешно
запирают тяжелую входную дверь за успевшими заскочить  внутрь  товарищами  -
теми, что стреляли из установленных на чортопхайке гаковниц.
   - Руби двери!
   - Келепы! Келепы давай!
   Это снаружи. Приглушенная пальба. Дверь содрогается, но пока держится.
   - Сними того, сверху!..
   - Станьте по  сторонам,  чтоб  шальной  пулей  не  зацепило,  -  спокойно
распоряжается Юдка. - Они небось, когда дверь вынесут, сразу палить  начнут.
А мы погодим, пока они пистоли да булдымки  разрядят,  и  как  сунутся  -  в
ответ.
   Мы отступаем назад. Становимся за колонну, непонятно зачем  установленную
прямо посреди широкого холла. Позади нас - лестница на второй  этаж.  Именно
ее нам предстоит держать. И в случае чего - отступать тоже туда. К зале, где
сейчас, подобно атакующим черкасам, ломятся в "Багряные Врата" Сале Кеваль и
пан Мацапура-Коложанский.
   Я уже не пытаюсь разделить, где мои мысли, а где - Рио.
   Сейчас они у нас общие.
   - У нас в Умани кантор был, - ни с того ни с сего говорит Юдка,  глядя  в
пол. - Кантор Лева... его все так и звали: кантор Лева. В синагоге  не  пел,
жил прямо на кладбище. Все на могиле сына сидел. Или внука, не помню  уже...
Отец говорил: он Леву, кроме как стариком,  и  не  знал.  Дед  то  же  самое
говорил. Как похороны, Лева явится и "кадеш" поет  -  хочешь  не  хочешь,  а
плачешь. Денег никогда не брал... ему уж  после  тайком  подбрасывали.  Наши
говорили, его гайдамаки три раза убивали...
   -  А  у  меня  коллекция  была,  -  невпопад  отвечает  герой.  -   Линзы
шлифованные... их - сапогом...
   - Зачем?
   - Низачем. Просто так...
   Гулкий удар.
   Треск распахивающейся двери.
   - Факелы! Хлопцы, факелы запаливай!
   Снаружи в холл вслед за снежной пургой врываются, мечутся на ветру  блики
пламени - кто-то из Черкасов успел зажечь факел.
   В дверном проеме одна за другой сверкают вспышки, дробно  бьют  выстрелы;
град пуль мечется по стенам, две  или  три  звонко  щелкают  в  колонну,  за
которой притаились мы.
   Пора!
   Я отдаю Рио все, что могу, все, что имел и получил от  Рудого  Панька,  с
трудом сдерживаясь, чтобы не оставить чуток про запас.
   ...и подтолкнуть в горячке боя под руку этого  Заклятого  с  Запретом  ни
убийство... подтолкнуть, самую малость...
   Нельзя! Или все-таки...
   Стрельба на миг смолкает, в двери разом ломится  толпа  Черкасов,  за  их
спинами пляшет пламя уже многих факелов - навстречу, справа  и  слева,  бьют
ответные выстрелы.
   В упор.
   Кто-то валится навзничь. Звон стали, крики. В дверях - свалка.
   Надворный сотник слегка придерживает за плечо  рванувшегося  было  вперед
Рио.
   - Не время, пан герой. Потерпите  немного.  Пусть  выпустят  все  заряды;
пусть войдут внутрь. Тогда самый цимес и начнется...
   - Но там же... наши люди! Они погибнут!
   - Нашим людям так и так конец. Да и нам, видать, тоже. Успеете  в  пекло,
пан Рио. Туда еще никто не опаздывал.
   Полотнища света выхватывают перекошенные  усатые  лица,  взблескивают  на
лезвиях сабель и боевых келепов.
   Лязг, хрип... ругань.
   - А вот теперь - пора.
   Юдка хладнокровно  достает  из-за  пояса  два  длинных  пистоля.  Третий,
маленький, но  зато  двухствольный,  заткнут  за  кушак  сзади,  за  спиной.
Запасливый человек - пан Юдка!
   - Подвал ищите! А вы со мной, наверх!
   Надворный сотник молча разряжает один из пистолей в ближайшую фигуру - и,
видимо, в отсвете выстрела успевает заметить новую подходящую  цель,  потому
что почти сразу стреляет снова.
   Разряженные пистоли летят в темноту.
   - Хлопцы! Ось они! Рубай вражью силу!
   У первого черкаса Рио играючи выбил