овым истуканом, вздрогнул; пустил рыжие огни
гулять в чудных глазницах.
   А рубить-то некого.
   Все свои.
   - На помощь! - еще раз взвыла раненым зверем Ирина Загаржецка И на колени
пала:
   - Скорее!.. ко мне!.. вызволите!..
   - Яриночка! голубка моя!  та  заспокойся!..  -  сломя  голову  кинулся  к
девушке есаул, на ходу пряча бесполезное оружие.
   Рухнул рядом, тесно прижал девичью голову к широкой груди:
   - Та тихо, ясонька! тихо! что с тобою?! Сглазили?!
   - Ко мне! спасите!
   - Тут я, Яринка, туточки... да что за мара?!
   - Скорее!
   - Гей, ведьма, вылей девке переполох! Или не можешь?
   Сале наскоро огляделась: и впрямь, откуда  беда?  Все  как  было,  так  и
осталось. Зал, люди... нелюди. Солнце на полу - пятнами. Гарью по сей час со
двора тянет, гарью да еще пылью каменной.
   Женщина плотно, до боли в веках, зажмурилась. После боя, после схватки  с
магом  Серебряного  Венца  за  черкасские  души  никаких  сил  в  запасе  не
оставалось - но она все-таки сунулась наугад в эфир.
   Без сил.
   На одном опыте.
   Сперва подкатила тошнота. Сглотнула раз,  другой  -  помогло,  но  слабо.
Голова кружится, ходит ходуном...  и  во  чреве  слизняк,  ровно  младенчик,
шевелится. Ползет, сучит боками, слюдяную дорожку оставляет. Как  тогда,  на
донжоне, меж зубцами...
   Тут и пригрезилось  невпопад:  прутья.  Толстые,  лоснятся  нагло,  будто
столбы дорожные.  Держат,  не  пускают;  синими  искрами  грозят.  И  смерть
напротив подбоченилась: безликая, безвидая.
   За тобой пришла.
   - Не надо!.. не дури, послушай... не!..
   В две глотки крикнули: Ирина Загаржецка и Сале Кеваль. В две  глотки,  да
на один чужой, басовитый голос. Только Сале вовремя  глаза  открыть  успела,
выдралась из морока, оставляя на прутьях клочья души, -  а  хромая  девушка,
видать, там осталась.
   С виденьем, с гостьей гибельной сам-на-сам.
   Рванулась по-волчьи, всем телом; отбросила господина  есаула  прочь.  Так
ребенок в сердцах злую игрушку, что пальчик больно наколола, - с размаху  да
об стену. Ударился Шмалько  о  край  подоконника  виском  пораненным,  охнул
тяжко, на пол сполз.
   Встала Ирина Загаржецка.
   Забыв хромать, к дверям тело бросила - отцова  дочка,  одна  кровь,  одна
повадка.
   Сейчас хлопнет от души! сыпаться штукатурке!
   - Иду! иду я!
   "Остановить! да что же это  творится?!"  -  Сале  хотела  было  вскочить,
вмешаться, но пересилила глупый  порыв.  Осталась  сидеть.  Первая  заповедь
мастера: не  понимаешь,  что  происходит?  не  знаешь,  что  делать?!  -  не
вмешивайся! жди!
   Спасибо за науку, князь Сагор!
   Дай срок, сочтемся.
   Сидела женщина, смотрела: преградил Мыкола Еноха дорогу панне сотниковой,
плечом к плечу с последним  братом  своим,  бурсаком-Теодором.  Да  вдобавок
старый есаул исхитрился - прямо с мозаичного пола  в  ноги  ясоньке  любимой
кинулся. Уцепился клещом, не оторвать.
   И завертелось по залу.
   Дикий зверина, многорукий, многоногий; бешеный.
   Сам себя грызет.
   Слюной брызжет.
   ...она шла.
   Худая плосконосая  Смерть  в  черном  плаще  -  страшная,  окровавленная,
беспощадная... Искалеченная семнадцатилетняя девушка, мечтавшая о  жизни,  а
ставшая Гибелью.
   Шла. По трупам...
   Пойдет ли и сейчас? по трупам?!
   Смерть? или Спасение?!
   - Я спасу!
   Не Денница ли очнулся?
   Нет.
   Панна сотникова невесть куда собралась.
   Вот: стоит посреди  зала.  В  правой  руке  -  палаш  аглицкий  шабля,  у
Мыколы-богатыря силой отнятый. Корчится напротив Теодор-умник, шарит  вокруг
судорогой пальцев: окуляры разбитые ищет. При штурме уцелели,  стеклышки-то,
а здесь... Нашарил, ухватил, да только не окуляры - есаулово запястье.
   Выдохнул есаул нутром:
   - Яринка! кыцька драная! ума решилась?!
   Засмеялась панна сотникова.
   Отвернулась.
   И к дверям.
   А вдогон - молния черная.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   ...если б я еще знал, что делать!
   Достал в броске, со спины, нащупал ладонями мягкие виски.  Прилип  глиной
после  дождя  -  не  оторвать.  Одно  и  вспомнил:  как  швырял   прежде   в
Заклятого-Рио дым магнолий и хруст  фарфора  под  сапогом!  как  в  Двойника
выкладывался  -  молчанием  живучей  сестры  Рахили,  страшным  духом  плоти
горящей...
   Сталь вскользь обласкала бедро.
   Горячо стало; закапало на мозаику пола, заструилось.
   Отдай! отдай мне свою муку! Раньше я сам мастак был переливать чужую Душу
из горсти в горсть, из пустого в порожнее, плескал в лица дымными  брызгами,
входил и выходил без спросу... Отдай теперь ты мне! Войди! ворвись!  Вот  я,
новый, слабый, бывший - давай!
   И открылось напоследок: боль.
   Дикая, чудная.
   Не смертная - хуже.
   И обмякла в моих руках безумная девчонка,  Несущая  Мир,  разделив  чужую
краденую боль не на двоих - на троих. - Помоги... - шепнула. Не договорила.
   - Давай-ка, чортяка! давай перевяжу!
   Есаул Шмалько  рывком  располосовал  оконную  гардину.  Присел  рядом  на
корточки, тронул шальной порез: обматывать туго стал.
   - До свадьбы заживет! Позовешь на свадьбу-то,  рожа  пекельная?  Хлопнула
дверь.
   Тихо хлопнула, не по-старому.
   Вернувшийся Логин грузно - будто отяжелел пан  сотник  за  это  время!  -
прошел на середину, к столу. Ни на кого не глянул, ни о чем не спросил.  Что
за гвалт-резня? - не поинтересовался.
   - Вот.
   Кинул на стол - что?
   - Вот она, цена кнежская! Дурень я был,  что  вас  послушался!  А  теперь
кричите! спорьте! как решил, так и сделаю!
   Завизжал, забился в  истерике  трехлетний  княжич;  охнул  Мыкола  Еноха;
выбранился сквозь зубы есаул, молча качнулся  в  сторону  Иегуда  бен-Иосиф;
пальцем удержал бурсак на носу треснувшие окуляры, вгляделся, морщась.
   Посреди столешницы, щетинистым подбородком  ткнувшись  в  цепь  с  белым,
словно из снега вылепленным камнем...
   Посреди столешницы, страшно ухмыляясь посинелыми губами...
   Посреди...
   - Прикусили языки?! То-то же!
   Посреди столешницы лежала  отрубленная  голова  зацного  и  моцного  пана
Мацапуры-Коложанского.
   - Батька! - еле успев прийти в себя, бледная как смерть Ярина протянула к
отцу дрожащие руки. - Что ж ты наделал, батька!
   - Цыть, девка! Я за тебя душу христианскую продал!
   - Это  ты  верно  говоришь,  сотник...  Скривились  синие  губы  червями.
Раздвинулись до ушей.
   - Дурень, говоришь, был? - спросила голова. - И был, и есть.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

   Добрый дядька кричал.
   Добрый дядька все еще кричит.
   Хочу подставить ладошку. Иначе он скоро весь вытечет.
   Не достаю.
   Ты прости меня, добрый дядька. Я маленький.
   Ты покричи еще немножко, ладно? Может, кто-нибудь другой  подставит,  кто
ближе.
   Батьку попроси - он сильный. Он добрый, как ты.
   Бабочки смеются.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   ...Страшно  взвыв,  забилась   в   угол   сотникова   дочка,   оттолкнула
попытавшегося было успокоить ее Теодора.
   Мальчишка, которого мастер отчего-то не стал забирать  из  залога,  когда
вернулся сотник, - тот в последний раз пискнул тоненько и на пол  повалился.
Сознание потерял. Может, оно и к  лучшему  -  лишь  бы  умом  со  страху  не
тронулся: вон, даже черкасы-головорезы крестятся испуганно. Да и сама Сале -
хоть и привычна к чарам некромантическим, а  все  равно  морозом  до  самого
сердца пробрало!
   Один каф-Малах взглянул на голову с пониманием.
   И направился, припадая  слегка  набок,  к  обеспамятевшему  княжичу  -  в
чувство приводить.
   - Ну что, панове, со свиданьицем! - жизнерадостно объявила голова  Дикого
Пана. - Аль не рады?
   Даже смерть ничуть не изменила Мацапурин норов. Все  ерничал,  паясничал;
все насмешку творил. Только губами шевелил больше для форсу: голос-то  новый
не из глотки идет, не в уши попадает!  Впрочем,  это  для  любого  сельского
колдуна фокус нехитрый.
   Хоть для живого, хоть для мертвого.
   Голове никто не ответил:  языки  примерзли!  -  и  Мацапура  продолжил  в
тишине:
   - И ты здесь, надворный сотник?!  У  пана  Логина  служишь?  Сало  небось
трескаешь? лоб крестишь?!
   Голова коротко хохотнула: видать, самой понравилось.
   - Ладно, шучу, Юдка! А ты, Ярина Логиновна, что невесела?  Простить  себе
не можешь, что любимого Стася от смертоньки  не  уберегла?  Так  то  еще  не
смерть, не кручинься!
   - Ах ты!.. бесово отродье, тварь пекельная! -  опомнился  наконец  сотник
Логин. - Да я тебя!..
   - Что - ты меня? - синюшный рот  распахнулся  наглой  усмешкой.  -  Пасть
кляпом заткнешь? анафеме предашь? в Полтаву на суд свезешь? Ну разве что уши
отрежешь, так и то - скучное это дело, Логин! Ты уж что мог, все сделал, пан
сотник. Всех дров наломал. Теперь мой черед настал. Разгребать.
   - И как же ты разгребать наши дрова думаешь? - Сале взяла себя в руки.
   Вышла вперед, так, чтобы Мацапура мог ее видеть.
   - А головой и разгребу! - глаза Дикого Пана заблестели:  рад  был  Узреть
бывшую любовницу. - Больше, по милости пана сотника, ничего  и  не  осталось
бедному Стасю! Радугу небось лицезрели? Звон погребальный слышали?
   Никто не ответил.
   Лишь  сотник  судорожно  сглотнул  и  кивнул,  подтверждая:  видели,  мол
слышали. - А знаете, что сие значит? что миру этому жизни  с  комариный  чих
осталось?!
   - Знаем, - согласилась Сале Кеваль,  уже  без  страха,  лишь  с  каким-то
болезненным любопытством рассматривая голову Мацапуры-Коложанского. - Нам уж
и выход предложили. Без тебя, господин мой. Что еще скажешь?
   Голова явно не просто тянула время. Что-то знала, на что-то надеялась.  И
сейчас очень важно было выудить из нее это "что-то", понять, на какой  барыш
рассчитывает зарубленный, но не умерший Мацапура. Ведь князь мастер...  тот,
кто предложил им странный, небывалый выход - он ведь тоже... они с Мацапурой
до боли похожи!
   Чем?!
   Разгадка была совсем рядом, но ее дразнящий хвост ускользал из пальцев не
давался в руки. И новой, проснувшейся Сале оставалось лишь осторожно  тянуть
за невидимую нить, что исходила  из  уст  смешливой  головы,  тянуть  каждое
мгновение боясь оборвать и одновременно надеясь: вот сейчас...
   - Кнеж Сагорский  выход  предложил?  На  землю  валковскую  его  позвать,
гостевать? То добрый выход! Соглашайся, сотник. Поначалу  я  на  дочку  твою
надеялся. Опекает ее кто-то - слышь, пан  Логин?!  -  вот  и  хотел  я,  как
покровитель за ней явится, вместе драпака задать. А тут ты нагрянул, кнеж  и
свой подарочек углядел. Ты, сотник, - власть!  С  тобой  и  угоду  подписать
можно, да такую угоду, что всех за чуб вытянет! Но и  дочку  свою  послушай,
коли мне веры нет: кнежу без ума доверишься - в одночасье на палю сядешь!
   Голова облизнулась длинным, покрытым бледными пятнами языком.
   Подытожила:
   - Я хоть и ворог, да свой, могу обмануть,  могу  и  правду  сказать...  А
кнежа здешнего вам не понять, на кривой не объехать!
   Словно был он все время тут, в зале, а не  в  подвале  сидел,  в  клетке.
Будто слышал все своими ушами, видел своими глазами!  Мысли  тайком  читает?
Вряд ли. Не настолько силен в делах тайных пан Мацапура: вон, Багряные Врата
едва что не ломом открывал! Но ведь не провидец же он?! - провидца  бы  Сале
Кеваль давно учуяла. Да и не попался бы провидец по-глупому, как Дикий  Пан!
Значит... значит, одно остается! В чью-то душу пан влез, приворожил,  подмял
под себя. Пока в подвале сидел, чужими глазами видел, чужими ушами слушал.
   Еще немного, и освободился бы: чужими руками.
   Чьими - уже и гадать не надо было.  Вон  она  глазищи  распахнула,  Ирина
Логиновна. Ясней ясного: отчего кричала  дико,  отчего  на  помощь  рвалась,
отчего сила в ней сверх всякой меры  проснулась.  Все  отдал  перед  смертью
Мацапура-Коложанский, последнего не пожалел!
   Да не вышло...
   - Эк загибает, сучий потрох! -  не  выдержал  есаул  Шмалько,  кулаком  в
ладонь грянул. - Отдать кнежу башку сию языкатую, и конец! Нехай  ему  байки
брешет!
   Голова аж расхохоталась. Слюнями пенными брызнула.
   - Во-во, отдайте! Я кнежу байки брехать  стану,  а  вы  себе  -  панихиду
заказывать, коли попа сыщете! Хотите: я всех отпою?! за медный грош?!
   Сотник Логин  в  раздумье  прошелся  по  залу.  Вновь  остановился  перед
головой, покачиваясь с пятки на носок.
   Спросил во злобе:
   - И откуда ты такой разумный выискался?  Отчего  все  знаешь?  Отчего  не
помер, как всякому положено, ежели башку шаблей отсечь?
   - Ой, глуп ты, пан сотник! Ой, жизнь прожил, ума не нажил! Да такие,  как
мы с тобой, что чорту душу продали, разве ж могут помереть спокойно?! Братец
ты мой разлюбезный, куда ж я без тебя?! Руби себе пустую башку, рядом ляжем,
наговоримся всласть!
   Не выдержал Логин Загаржецкий.
   И ведь знал, что зря позорится, а все едино: за крыж схватился.
   - Да ладно тебе, сотник! - миролюбиво бросил  Мацапура.  -  Чего  уж  тут
кочевряжиться!  Продал  ведь?  Продал.  Сам  же  и  сказал.  Нечего   теперь
отпираться. А ведаю я дела ваши через дочку твою, Ярину. Люблю ее  безмерно,
сердцем к сердцу тянусь...
   Логин со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.
   - Отрублю-таки уши, - сказал задумчиво. Есаул мигом подхватился на  ноги:
пособить! а то вдруг и нос на его долю  останется!  -  но  сотник  остановил
старого товарища жестом.
   - Ладно, злыдень, не о том речь, чтобы ухи сечь...  Тебе,  тебе-то  каков
прок, ежели мы отсюда живыми выберемся? Небось отомстить задумал?  Обмануть,
с кнежем рассорить, спасение готовое из рук вырвать? Что молчишь?!  Раскусил
я тебя, чаклун поганый!
   - Дурень ты, сотник, как есть дурень! - устало выдохнула  голова.  -  Ну,
коли не веришь, так подыхай вместе с дочкой и  с  друзьями  своими!  Кнеж-то
вывернется... с Мацапуриной головой грех ему не вывернуться!
   - Да ежели он тебя не получит - угоду не подпишет!
   - Подпишет, куда ему деваться! Потому как  без  головы  моей  кнежу  одно
спасение - ту угоду подписать да честно выполнить! А  вот  с  головой  он  и
другую лазейку сыщет, без вас обойдется! Зря,  что  ли,  юлит  кнеж?  хвалой
сбивает, лестью подмазывает? Тут Страшный Суд на дворе, о  своей  бы  голове
думать, а ему - чужую подавай!
   - Слышь, пане сотник,  а  ведь  складно  брешет,  -  неуверенно  протянул
Шмалько. - Только как бы и здесь не объегорил, собачий  сын!  Кнежу-то  и  у
меня особой веры нет, но уж Дикому Пану - тем паче!
   Логин по новой мерял шагами зал.
   - Не могу я слово свое нарушить!  -  буркнул  угрюмо.  -  Сколь  раз  уже
преступил: не отмыться теперь, не отмолить... Хватит! Сдохну - а выполню!
   - Подыхать-то как раз не обязательно, - вскользь заметила голова.  -  Ты,
Логин, кнежу что обещал? Отдам, мол, голову Мацапуры-душегуба? Так?
   - Ну, так.
   - Ну и отдашь. Сдержишь слово.  Только  голова  моя  к  тому  времени  уж
мертвой будет! Хай кнеж задавится! -  Мацапура  злорадно  хихикнул:  видать,
веселая картинка представилась. -  Ему  ведь  не  череп  мой  требуется,  не
уши-волосы, а душа моя заклятая! Отдай, отдай  меня,  сотник  Логин!  Только
перед тем...
   - Ну?!
   Оба подались вперед, ловя каждое слово: сотник и есаул.
   Да и остальные насторожились.
   - Пусть кто-нибудь из вас позовет Дикого Пана к себе на перстень  или  на
цепь, на шаблю там, на пистолю - как сам захочет. Пусть скажег  "Пойдешь  ко
мне на перстень? на шаблю?.." И всех забот.
   - А тебе-то что за радость  с  того  дела?  -  подозрительно  осведомился
молчавший до сих пор Мыкола.
   - А та радость, что в пекло не хочу! Боюсь. Заждались меня там с  вилами.
Или опять не верите?
   - Вот в это верю, - хмыкнул Логин. - А чего ж тогда к кнежу  на  вареники
не хочешь?
   - Кнеж Сагорский хуже пекла. Выпьет он меня  за  один  глоток.  Для  того
глотка и просит.
   - Ну а мне, к примеру, кой прок  тебя,  чаклуна,  на  шаблю  или  пистолю
брать? - не отставал Мыкола, выискивая скрытый подвох.
   - Эх, пальцев нету! - сокрушенно вздохнула голова. - Давай так, черкас: я
растолковываю, а ты загибай. Во-первых, пан сотник  слово  исполнить  хочет.
Пускай, я не против...  Во-вторых,  тем  вы  кнежу  выбора  не  оставите,  и
останется ему угоду вашу честно выполнить, чтоб спастись. Без моей силы  ему
иной дорожки отсюда нет! А в-третьих, и тебе лично корысть: возьмешь меня на
шаблю - зело зла шабля в  рубке  станет,  спасу  от  нее  врагам  не  будет!
Возьмешь на пистолю - ни промаха, ни осечки не даст пистоля! А  возьмешь,  к
примеру, на перстень - удачу тот перстень тебе принесет, хоть в карты,  хоть
в кости. Ну и моя корысть последняя. Уж лучше шаблей или камнем-яхонтом, чем
в пекле на сковороде или у кнежа в утробе ненасытной!
   - Складно да гладко пан Мацапура речь держит, и всем  от  его  пропозиции
польза изрядная получается, - протянул раздумчиво Теодор-бурсак. - Однако же
имею я некое сомнение...
   - ...что брешет он, паскуда! Под монастырь нас  всех  подвести  хочет!  -
закончил за него есаул. Голова молчала. Ждала, что решат.
   - Может, в кулемет его подсадить?  -  предложил  вдруг  Юдка.  -  Злобная
махиния выйдет, панове, доложу я вам! Что, пан Станислав, пойдете...
   - Пан Станислав?! - неожиданно взвилась из угла Ирина Логиновна. - Он  не
пан Станислав! Брешет он все, собака! Пан Станислав... он настоящий  шляхтич
был и умер как лыцарь!
   -  То  есть  как  это  -  пан  не  пан?!  Эй,  доню,  ты  говори,  да  не
заговаривайся! ишь, лыцарем он помер, вражья душа!
   - Батько! Вы, когда замок Мацапурин взяли, подвал обшарили?
   - В первую голову!  Тебя  искали.  А  нашли  только  шляхтича  убитого  и
мертвяка живого, погань такую, прости Господи! Ну,  мертвяка  хлопцы,  ясное
дело, в капусту...
   - Вот шляхтич убитый и был пан Станислав! Подлинный! Мы  с  ним  в  одном
подземелье сидели, он мне все рассказал! Все! Этот...
   Девушка указала в сторону примолкшей  головы  и  отдернула  руку,  словно
боясь обжечься или замараться.
   - Этот был его отцом! Был! пока однажды в городе Париже...
   - ...на Гревской площади, - слова сами вырвались из уст  Сале.  Сотникова
дочка на миг осеклась. Резко обернулась к женщине-Проводнику.
   - Как?! И ты тоже знала?!
   - Теперь знаю, - мягко уточнила Сале. - А  раньше...  видение  мне  было.
Видение и голос: "Гревская площадь". Казнь видела.  Казненный  на  нынешнего
господина Мацапуру смахивал. А  когда  ему  отсекли  голову  и  народ  начал
расходиться, то к палачу подошли...
   - ...высокий светловолосый пан и мальчик! - подхватила панна сотникова. -
Пан Станислав мне рассказал! Настоящий пан Станислав! То были его  батька  и
он сам! И батька его  позвал  ту  пекельную  тварь  к  себе  на  цепь!  Вон,
поглядите: голова уж другая - а тварь старая! То не пан Станислав! То вообще
не человек!
   - А кто? - выдохнул Мыкола, запоздало крестясь.
   - Приживник, - слово упало из уст Сале тяжелым  камнем.  Пошли  круги  по
залу. Тихие, страшные. Женщина чувствовала: все взгляды сейчас устремлены на
нее. Что ж, они правы, эти люди: сказавший "афаль" да скажет "бар". Их свела
Судьба, и теперь им суждено вместе спастись или вместе погибнуть.
   Они вправе знать все, что знает она.
   - Приживник, господа, насколько мне известно, - это бестелесное  существо
с очень большой  жизненной  силой.  Может  жить  в  человеке,  в  оружии,  в
драгоценных камнях... иногда - в старых зеркалах. Но предпочитает  человека.
Если же подселится - постепенно  выдавливает...  нет,  скорее  переваривает,
съедает хозяина. И захватывает тело. Говорят, случалось, напрямую из тела  в
тело переходил, но чаще - через вещи. Сперва позвать просит, а там...
   Сале на миг умолкла,  собираясь  с  мыслями,  и  в  образовавшуюся  паузу
вклинился изумленный вопрос сотника Логина:
   - Это как же выходит, пышна пани? Значит,  Приживала  твой  -  дух  злой,
навроде беса? души жрет?
   - Нет, сотник, -  ответ  каф-Малаха,  о  котором  все  забыли,  прозвучал
неожиданно резко. - Глупости это. Суеверия. Приживник - отнюдь не злой  дух,