. вот сапог его каблуком бьет в затылок Ярины  Логиновны,  и
пальцы девушки разжимаются, один за другим...
   - Простите, господин Юдка, но я не могу этого допустить!
   - Вэй, славный пан, шляхетный пан! Послушайте старого жида: бегите,  дока
не поздно! А закручивать ус и выпячивать свое шляхетство собачьим  хреном...
-  Господин  Консул!  Прошу  вас,  не  делайте  этого!  Господин   Консул!..
остановитесь!.. На бегу, изо всех  сил  торопясь  за  скрывшимся  в  проломе
Мацапурой, Сале  Кеваль,  Сале  Проводник,  носящая  смешное  для  избранных
прозвище Куколка, обернулась.
   Меркли очертания холмов, утопая в ливне, превратившемся в потоп,  опадала
кора с деревьев, обнажая рванину бывших шпалер на стенах, колючий  терновник
осыпался штукатуркой руин, грязь засыхала на глазах, становясь  вывороченным
паркетом и открывшимися взгляду балками перекрытия; молчал в туманной пелене
Самаэль, Ангел Силы, - а между "здесь" и "там", между уходом и возвращением,
над нагой некрасивой девицей, стояли двое. Консул и герой.
   Таким все запомнилось женщине, прежде чем померкнуть окончательно.

КНИГА ВТОРАЯ

ПРОЛОГ НА ЗЕМЛЕ

   Пан сотник! Пан сотник, здесь кто-то живой!
   - Кто? Кто?! Да отвечай же, сучий сын!
   Нет ответа.

СРЕДИСЛОВИЕ
а проще сказать, СЕРЕДИНКА НА ПОЛОВИНКУ

   Эх, любезные мои читатели, чуяло, чуяло вещее  мое:  зря  на  эту  книжку
бумагу извели, зря гусей на перья ободрали! И  панычам-борзописцам  говорил:
не позорьтесь, не смешите честной народ! хлопните по чарке горелки с перцем,
салом заешьте и киньте эту забаву  к  чертям  свинячьим,  не  во  гнев  будь
сказано!
   Где там! будут они простого пасичника слушать! Панычи  в  тычки,  а  пани
пышна и вовсе  котищем  диким  травила  старика!  И  добро  6  кропали  себе
помаленьку, как меж умными людьми  водится:  вот  колдун  поганый  на  скале
сидит, замыслы черные лелеет, вот славный лыцарь Кононенко с ватагой на того
колдуна уж восьмую книжку сбирается... нет! Наворотили мудростей! разве  что
пан ректор Киевской бурсы ихние выкрутасы разберет, и тот небось  в  затылке
лысом не раз не два почешет!
   Теперь уж точно пойдут в народе зубоскалить; и пусть бы высшее  лакейство
или там пан комиссар - нет, всякий мальчонка голопупый, кому  на  хворостине
по двору гарцевать, и  тот  пристанет,  хмыкнет  сопливым  носишком:  "Куда?
зачем? ишь завернули, всякого им добра мимо хаты!.."
   Чистая прекомедия, от стыда хоть на люди не показывайся! Ведь знаю я вас,
щелкоперов да книгочеев: станете смеяться над стариком, а в иных  знакомцев,
что на сих страницах табором встали, мало что пальцем  не  потыкаете:  бачь,
яка кака намалевана!
   Прощайте! может, и не свидимся больше.
   А напоследок руками разведу: есть в этой книжке, хай ей грець, много слов
не всякому понятных. Так ниже они почти все означены, а  там  понимайте  или
нет - ваша на то воля. Я и сам каких не  знал,  так  у  рава  Элищи  либо  у
кнежского писаря без стеснения пытал, даром что старый уже...
   За сим остаюсь ваш добрый приятель пасичник Рудый Панько

ВРЕМЯ НАРУШАТЬ ЗАПРЕТЫ

   Рубежи - Пришли. За мной.
   Стеной.
   Ниру Бобовой

ПРОЛОГ НА НЕБЕСАХ И НА ЗЕМЛЕ

   Небеса проповедуют славу Б-жию, и о делах рук Его вещает твердь. День дню
передает речь, и ночь ночи открывает знание.
   I В тот час, когда Тора даровалась Моше, пришли тьмы высших  ангелов  под
водительством Самаэля, князя левой руки, чтобы сжечь его пламенем уст своих.
И укрыл его Святой, благословен Он, чтобы не узнали те и не  возревновали  к
нему, пока созидаются из этого Слова новые небеса и новая земля.
   II И восстал князь  Самаэль,  подобный  высокой  горе,  из  уст  которого
вырывались тридцать языков пламени. Сказал он: "Собираюсь я  разрушить  мир,
так как нет в поколении праведников,  и  радуга  рассекла  небеса".  Он  был
человекоубийца из начала и не устоял в истине; ибо нет в нем  истины.  Когда
говорит он ложь, говорит свое; ибо он ложь и отец лжи.
   И был с ним тот, кто начальствует над  Преисподней  -  Дума  имя  его,  -
вместе с многими ангелами наказания, стоящими у входа в Преисподнюю, и  иные
Крылатые были с ними. Микаэль-Архангел, слыша все это,  не  смел  произнести
укоризненного суда, но сказал: "Да запретит вам Святой, благословен Он".  Но
не послушал Самаэль, отец лжи, ибо прельщен был лживым Словом.
   III И к этому лживому Слову  выходит  Самаэль,  муж  превратностей,  язык
обмана из жерла великой бездны.  И  скачет  пятьсот  верст  навстречу  этому
Слову. И берет его, и идет в этом слове в глубь своей бездны, и созидает  из
него небосвод лжи, называемый Хаос. И пролетает  муж  превратностей  в  этом
небосводе разом шесть тысяч верст. И  когда  возникнет  этот  небосвод  лжи,
тотчас же выходит жена распутства, и усиливается на  этом  небосводе  лжи  и
соучаствует в нем. И оттуда выходит она и умерщвляет многие тысячи и тьмы.
   Но восстал некий Ангел на Самаэля, не желая гибели мира, который сотворил
Святой, благословен Он. И воскликнул Восставший: "Горе вам, живущим на земле
и на море! Потому что к вам  сошел  Самаэль  в  сильной  ярости.  Склонились
вечерние тени, тени смертные, ибо право  господствовать  над  ними  передано
ангелам, князьям народов. Благо же мне принять смерть в огне чистого золота,
пылающего там, откуда искры рассыпаются во все стороны!"
   Ангел вострубил, и увидели все звезду, падшую с неба на землю, и дан  был
ей ключ от кладязя бездны. Она отворила  кладязь  бездны,  и  вышел  дым  из
кладязя, как дым из большой печи, и помрачилось солнце и воздух.  Царем  над
собою она имела ангела бездны, имя ему по-еврейски  Аваддон,  а  по-гречески
Аполлион.
   И  произошла  на  небе  война:  Самаэль  и  ангелы  его  воевали   против
Восставшего, и не устоял он, и не нашлось уже для  него  места  на  небе.  И
повержен был, и низвержен на землю. Тогда содрогнулись  сфиры,  и  задрожали
небосводы, и взволновалось великое море, и затрепетал Левиафан, и намерелась
вселенная перевернуться.
   Когда же Восставший увидел, что низвержен на землю, то начал преследовать
жену, которая родила ему младенца мужского  пола.  И  нарекли  его  Денница,
звезда утренняя.
   Младенец родился нам - сын дан нам; владычество на раменах его, и нарекут
имя ему чудный, советник, бог крепкий, отец вечности, князь мира.  Умножению
владычества его и мира его нет предела в царстве его,  чтобы  ему  утвердить
его и укрепить его судом и правдою отныне и до века.
   И младенец играл над норою аспида, и дитя протянуло руку свою  на  гнездо
змеи.
   - Видел я сынов восхожденья, и мало их. Если их тысяча - я и сын  мой  из
них. Если их сто - я и сын мой из них. Если двое их - это я и сын мой.
   - Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был  сотворен,  до
нынешнего. А если отец мой со мной - со дня,  когда  был  сотворен  мир,  до
нынешнего. А если будут товарищи наши с нами - от  дня  сотворения  мира  до
конца времен...
   Самаэль же, предводитель Крылатых, приблизился к нему и поклялся клятвой,
услышанной им позади Завесы, что погубит младенца. И  говорил  он  в  сердце
своем: "Взойду на небо, выше звезд Божьих вознесу престол мой и сяду на горе
в сонме богов, на краю севера;  взойду  на  высоту  облачные,  буду  подобен
Всевышнему". И в тот же час ударил ударами триста  девяносто  небосводов,  и
они содрогнулись, и затрепетало  все  перед  ним.  И  пролил  Самаэль  слезы
ярости, и упали эти жгучие, как огонь, слезы  в  глубины  великого  моря,  и
возник из этих слез древний Змей, Повелитель Хаоса, и  поднимался  и  обещал
поглотить все воды Мироздания,  и  вобрать  их  в  себя  в  тот  час,  когда
соберутся все народы, землю же сжечь дыханием своим.
   XI Зачем мятутся народы и племена  замышляют  тщетное?  Восстали  на  них
ангелы,  цари  земли,  и  князья  ангелов  совещаются  вместе  против  мира,
сотворенного Святым, благословен Он. "Расторгнем узы миров и свергнем с себя
оковы их". И сказали они Самаэлю, князю своему:
   "Ты поразишь их жезлом железным;  сокрушишь,  как  сосуд  горшечника.  Ты
дивно велик, ты облечен славою и величием; ты одеваешься светом, как  ризою,
простираешь небеса, как шатер; устраиваешь над водами горние  чертоги  твои,
делаешь облака твоею колесницею, шествуешь  на  крыльях  ветра.  Ты  творишь
ангелами твоими духов, служителями твоими - огонь пылающий".
   XII Денница же встретил Змея, который полз с  открытой  пастью  и  сжигал
землю в прах. И сомкнул руки свои на голове змея. Замер змей, поникла  пасть
его. И молвил ему Денница: "Змей, ступай и скажи  Самаэлю,  вождю  Крылатых,
что я нахожусь во вселенной. Я есмь Денница, звезда светлая и утренняя".
   XIII Кто идет в червленых ризах, столь величественный  в  Своих  одеждах,
выступающий в полноте силы Своей? "Я - Денница, изрекающий правду,  сильный,
чтобы спасать". Отчего же  одеяние  твое  красно,  и  ризы  у  тебя,  как  у
топтавшего в точиле? "Я топтал точило один, и из народов никого не  было  со
мною, и я топтал их в гневе моем и  попирал  их  в  ярости  моей;  кровь  их
брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое, ибо  день  мщения  -  в
сердце моем, и год моих искуплений настал. Я смотрел, и не  было  помощника,
дивился, что не было поддерживающего; но помогла мне мышца моя, и ярость моя
- она поддержала меня; и покарал я врагов в гневе  моем,  и  сокрушил  их  в
ярости моей, и вылил на землю кровь их, и смел Рубежи между  мирами,  словно
плотину из песка".
   XIV Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут  в
него славу и честь свою. Рубежи отныне не будут запираться днем; а ночи  там
не будет. И когда  соберутся  народы  на  месте,  называемом  Армагеддон,  и
начнется великая битва, и упадет звезда Полынь в воды рек,  то  увидят  люди
новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля уже  миновали,  и
прежнего мира уже нет.
   И сказано обо всем  этом  словами  этими  в  Книгах  Священного  Писания:
Берейшит, иначе Бытие, Тегилим, иначе Псалтырь, в  Книгах  великих  пророков
Исайи, Иеремии и Софрония, Благой Вести от Иоанна и в его же  Откровении,  в
книге Коран, в толкованиях мудрецов Мишны  и  в  великой  книге  Зогар,  что
значит "Сияние",  а  для  сведущих  -  "Опасное  Сияние".  И  разумеющие  их
воссияют, как сияние небосвода, а приводящие  к  праведности  многих  -  как
звезды в вечности века...

   Бились стрелки часов на слепой стене, Рвался - к сумеркам -  белый  свет.
Но, как в старой песне:
   Спина к спине Мы стояли - и ваших нет!
   А. Галин

   Книга  написана   на   собственный   фантазiи   авторов.   Не   содержитъ
богохульствiй. Одобрена цензурой.

Часть первая
ЧУМАК И ГЕРОЙ

ПРОЛОГ НА ЗЕМЛЕ

   Охали, крестились, переминались с  ноги  на  ногу,  топтали  и  без  того
нечистый, слежавшийся снег.
   Мерзлая земля поддавалась тяжело. Взопревшие мужики отступали,  пропуская
к яме других, свежих; отец Гервасий вычитывал молитву, сперва укоризненно  и
громко, потом все более невнятно и хрипло - осип батюшка.
   По низкому небу стелился  черный  дымный  хвост.  Бесовскую  хату  пожгли
вместе с барахлом, вместе с оскверненными образами.
   Похороны наоборот. И поп, и люди, и заступы,  только  не  в  яму  ложится
земля - летит из ямы. Не камушки стучат по крышке гроба - сапоги топчутся, и
не скорбь на лицах - страх да еще угрюмая  радость:  дождалась,  проклятущая
ведьма!
   - И как она с погоста-то ходила? Землищи-то!
   - Известно как. У ей чорт в полюбовниках!
   - Постыдились бы, соседка, поминать-то! Свят-свят...
   Обнажились доски.
   - С  домовиной  доставай!  Поднатужься!  Поднатужились.  Кинули  на  снег
кожухи, взялись за веревки, выпучили глаза: раз-два! Взяли!
   Бабы,  толпившиеся  поодаль,  отшатнулись.  Множество  рук  вскинулось  в
суетливом крестном знамении  -  земля,  отпуская  гроб,  скрежетнула,  будто
зубами.
   Одна веревка лопнула, но прочие не подвели. Вывалили домовину на снег.
   - Слышь, сосед, вроде воет чего-то?
   - Волки?
   - Нет, сосед. Это что-то не то воет...
   - Бог с вами, сосед!..
   Пошел  в  ход  плотничий  инструмент.   Затрещала,   поддалась   домовина
запечатанная по обычаю до Страшного Суда; так сталось,  что  Ярина  Киричиха
попала на суд много раньше времени...
   Отец Гервасий возвысил голос.
   Вдова  Киричиха  с  деревянным  стуком  грянулась  оземь.  Темные   руки,
сложенные на груди, будто молили о пощаде.
   Судьи молчали и сопели. Острый кол заранее был вытесан из молодой  осины;
кузнец Вакула примерился - и ударил молотком; острие без  труда  погрузилось
во впалую грудь мертвеца, и только окоченевшие руки судорожно дернулись: "За
что?!"
   Содрогнулась земля - так, словно перевернулись  в  истлевших  гробах  все
покойники на погосте. Качнулись кресты, спугивая ворон;  тем,  кто  собрался
сегодня на кладбище, в одночасье послышался хрипловатый детский голос:
   - Я спасу!..
   Осекся  отец  Герсавий.  Мельничиха   Лышка,   стоявшая   поодаль,   дала
подзатыльник малолетнему внуку, невесть как оказавшемуся на погосте  в  этот
страшный час; кузнец Вакула снова ударил молотком - и едва  не  промахнулся,
чего с ним отродясь не случалось...
   - Я спасу!
   Повеяло дымом - запахом беды.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

   Мамочка родная... Ох, мамочка!..
   Гринь сидел на земле, голой, бесснежной, теплой земле. Бурые комья, будто
вывороченные огромным тупым плугом, понемногу осыпались, кое-где  извивались
хвосты потревоженных червей. Дальше росла трава, зеленое дерево, зимы как не
бывало, страшного замка как не бывало, и  никогда  не  было  ни  рушниц,  ни
гармат, ни сечи на ступенях, ни  криков  умирающих.  Он,  Гринь,  пятилетний
мальчик, пас  корову  и  заблудился,  перегрелся  на  солнышке,  вот  ему  и
примерещилось страшное, про которое дядька-запорожец рассказывал!
   Он пошевелился. Огляделся, желая увидеть мирно пасущуюся корову.
   Лето. Негустая, нестарая роща. В изобилии свален бурелом, молодые деревца
выкорчеваны с мясом, и тоненькие листья еще не успели пожухнуть.  Как  будто
ленивый великан, работая на великанском огороде, несколько раз ударил  своей
великанской тяпкой, но дальше полоть не стал - позвали обедать.
   От такой мысли Гриню стало страшно. Даже пот прошиб, тем более что  среди
жаркого лета он сидел в кожухе, в сапогах, разве что без шапки.
   - Отче наш, иже еси на небеси...
   Ответом был чуть слышный стон.

***

   Гринь поднялся на четвереньки. Переждал головокружение, встал.  Схватился
за  бок,  сам  едва  не  застонал.  Шагнул,  придерживаясь  за  покосившийся
ободранный  ствол.  Совсем  рядом,  из-под   наваленных   веток,   виднелась
окровавленная голая нога.
   ...Был в чумаках - всякого повидал. Был в сердюках  у  пана  Мацапу-ры...
Точно, был. И замок  был,  и  рушницы  палили,  и  сотник  Логин  за  дочкой
пришел...
   Гринь разбрасывал ветки. Задохнулся, вытер пот, догадался наконец скинуть
кожух и свитку. Дело пошло быстрее, по-настоящему тяжелая палка была  только
одна, прочее - мелочь, щепки.
   Здравствуйте, Ярина Логиновна!..
   Сотникова дочь была вся в крови, но не это смутило Гриня. Нага была панна
сотникова, а голых панночек ему, чумаку, до сих пор  видеть  не  доводилось.
Сельские девки, в пруду забавляющиеся, - другое...
   И все-таки не оттого чумак отшатнулся, что голую девку увидел.
   "Ну, спасибо тебе, Гринь! От меня - и от тех людей,  кого  ты  от  смерти
спас!"
   Спасибо. Спасибочки. Иуда,  предатель...  Смотри  теперь  в  глаза  зраде
своей.
   Панна сотникова застонала. Рана на плече, рана  на  бедре,  и  еще  одна,
ниже, - умело рубили, по всему видать, сухожилье подрезано.
   Гринь  стянул  рубаху.  Не  дело,  конечно,  панночек  нечистым  полотном
перевязывать - да только кровь из сотниковой дочки сочится  и  сочится,  вон
как лицо пожелтело!
   Ярина стонала, не открывая глаз.  Гринь  радовался;  может,  и  вовсе  не
придется встречаться с панночкой взглядом. Хоть бы хутор был рядом или  село
какое - позвал бы людей, оставил бы панну сотникову бабам  на  попечение,  а
сам, глядишь, и сбежал бы, на Сечь подался.
   Гриневы мысли текли ровно и безмысленно,  как  бормотание.  На  Сечь,  на
Сечь... о чем еще думать? Из зимы в лето попасть -  не  штука.  Где  братик,
куда Дикий Пан провалился, что он с панночкой в проклятом замке вытворял - о
таком не задумываются, когда раны перевязывают. Рука должна быть твердой...
   Гринь сделал все, что мог. Подложил панночке под голову свернутую свитку,
укрыл кожухом. Придерживаясь за стволы, отошел  в  сторону,  справил  нужду.
Огляделся, увидел небо между  тонкими  покосившимися  стволами,  поспешил  к
прогалине, хромая и задыхаясь, спотыкаясь, будто старый дед. Скоро  выбрался
на опушку, ошалев, втянул голову в плечи, прикрыл глаза ладонью.
   Большое поле, засеянное не житом и  не  пшеницей,  а  невиданным  колючим
злаком. В стороне - дорога, тополями не обсаженная, голая. Ни души на ней, и
на поле ни души. И сколько  Гринь  не  всматривался  -  ни  единой  знакомой
приметы, да и небо невиданное, слишком низкое, тугое.
   Так куда черти их с Яриной закинули?!
   Гринь отыскал межу. Поле было аккуратно  нарезано,  и  полоски  оказались
куда посытнее, чем в родном Гонтовом Яре.  Богато  живут  люди...  хотя  кто
знает, как эта колючка родит, какой с нее обмолот?
   По меже Гринь добрался до дороги. Постоял, выбирая, куда идти, где  жилье
ближе. Ничего не определил, двинулся наудачу; колеи были узкие, да уж больно
глубокие, телега в таких завязнет, колесо слетит, а то и ось сломается.
   Ко всему привычные ноги, которыми Гринь,  бывало,  широкую  степь  мерил,
теперь бухали, словно колоды: слаб  сделался  чумак,  не  оклемался  еще  от
недавней раны. Сапоги казались непомерно тяжелыми; Гринь стянул их,  закинул
за плечо, пошел босиком. Пыль оказалась  мягкой,  что  твой  бархат,  только
время от времени под жесткую пятку попадался жгучий, как оса, камушек.
   На счастье, хутор не заставил себя долго  ждать.  Показалась  криница;  в
отдалении купой стояли плодовые деревья, проблескивала между  ними  вереница
красных крыш. Гринь замедлил шаги; что за паны тут живут? Издали видать, что
хаты не соломой крыты и не дранкой, а настоящей черепицей, как в городе!
   Привычно запахло навозом и дымом. По дворам мычали коровы;  теперь  Гринь
припустил быстрее, почти побежал.
   На самой околице стояли ворота, резные, невиданной красы. Гринь  привычно
поднял руку, собираясь перекреститься на икону, - но  на  воротах  иконы  не
оказалось. Долго удивляться не стал,  вошел  в  приоткрытые  створки;  сразу
несколько окликов заставили его остановиться, замереть, разинув рот.
   Татары? Турки? Всякую речь Гринь слыхал на крымских  базарах,  но  такого
блекотания...
   К чумаку не спеша, начальственно приближался невысокий, упитанный  пан  в
странном каптане, темнолицый, но на турка не похож, а на татарина тем более.
Приближался, уперев руки в  бока  и  повторяя  вопрос  на  своем  непонятном
наречии; за его спиной гортанно галдели десятка два мужиков, все в  каких-то
цветастых лохмотьях, ни на ком не видать ни свитки приличной, ни рубахи.
   Цыгане? Где это видано, чтобы цыгане на хуторе жили?!
   Гринь перевел дух:
   - Люди добрые!.. Из посполитых я, Гринь Кириченко, из Гонтова Яра, может,
слыхали?..
   Заслышав  его  речь,  мужики  как   один   замолчали.   Тот   круглый   и
начальственный, что стоял перед Гринем в двух шагах, нахмурился и поскреб  в
затылке; на макушке у странного господина  сидел  вместо  шапки  королевский
венец - точь-в-точь как на лыцарских гербах, только деревянный.
   Гринь испуганно перекрестился. Еще раз, и  еще;  некоторое  время  мужики
молча наблюдали, потом тот,  что  был  увенчан  деревянным  венцом,  выпятил
круглый живот, показал на Гриня пальцем и оглушительно захохотал.  И,  вторя
ему, расхохотались селяне в пестрых обмотках  -  как  будто  Гринь  сотворил
сейчас нечто