а помнишь? - невпопад спросил  Логин,  глядя  под  ноги.  Слышь,
Ондрий: турчонок молоденький... под Хотином, в плавнях? Ты  ему  сперва  ухо
кромсал... помнишь?
   Помолчал есаул.
   Лоб наморщил.
   - Не-а, - отозвался. Ну и ладно.
   Хлопцы ждали близ дареной чортопхайки.
   Гром-бонбарь все кулемет  по  лоснящемуся  боку  гладил,  ну  точь-в-точь
хлопец у плетня - ядреную девку;  Забреха  же  на  дорогу  как  уставился  -
прикипел.
   Не спросили: куда Юдка Душегубец делся?
   Чего им спрашивать? - и пан сотник на шаблях не из последних,  и  Шмалько
уж чего-чего, а из рушницы шмалять горазд... и выстрел все слышали.
   Они не спросили, а  Логин  и  рассказывать  не  решился.  Байкой  сочтут:
примерзла  рука  у  боевого  черкаса,  ан  тут  тебе  и  чортяки  с   ихними
побрехеньками, и ангелы боженькины во облацех... и  жид  в  небесах  сгинул.
Такие байки Рудому Паньку перед бабами складывать, а не сотнику валковскому.
   - Зря вы, хлопцы, со мной остались! -  само  вырвалось  у  Логина;  и  не
хотел, не думал, а сказалось в сердцах. - Надо было с нашими да с этими... у
которых - декрет-универсал. Бились бы сейчас за счастье уж не помню  кого...
а так бьетесь - ровно мухи в склянице.  Жужжим,  да  лбом  в  стенку  -  что
крепче. Нет, правда: шли бы вы... может, догоните еще?
   Дмитро Гром кулемет в последний раз огладил.
   - А в рожу? - спросил.
   Отродясь не бывало, чтоб москаль беглый, из милости в реестр вписанный, у
сотника Логина Загаржецкого такое спрашивал. Не бывало! -  а  вдруг  заметил
Логин: полегчало.
   Аж улыбка усы раздвинула. - Вон кому в  рожу...  -  вдруг  брякнул  есаул
Шмалько, и Забреха на чортопхайке моргать начал, будто соринка  ему  в  глаз
попала. - Пане сотник, вы погляньте: ишь, анчихрист, опять явился...
   Впереди, у поворота сволочной дороги, что тянется над бездной из ниоткуда
в никуда, стоял давешний чорт-миротворец.
   Зенками бесстыжими лупал.
   - Пулей бы! - безнадежно кинул есаул и сам себе язык прикусил:  бил  ведь
пулей! а толку?
   А чортяка подумал-подумал, скрутил левой рукой кукиш,  да  такой  щедрый,
что и за неделю не обгадишь; скрутил и в  сторону  славных  Черкасов  сунул.
Пригляделся Логин: кукиш-то чудной! Лапа у чорта шестипалая, вот и торчит из
фигуры оскорбительной не один  -  сразу  два  пальца,  и  оба  не  по-людски
шевелятся.
   Взыграло сердце у сотника валковского. Прянул в седло, ожег  коня  ударом
плети.
   - За мной!
   Только и услышал, как сзади копыта-колеса в сухой грунт  ударили.  А  там
уже слушать некогда было: вон он, исчезник  проклятый,  за  поворот  уходит.
Вре-ошь!
   Тогда не достал, сейчас достану!
   Свистел ветер в ушах: с-с-стой, с-с-сучий с-с-сын! Бедра в  конские  бока
корни пустили, вросли намертво: не зверь, не человек - диво  дивное  несется
единым телом, карать насмешника. Щебень из-под копыт врассыпную.  Пичуги  из
крон лохматых - врассыпную. Думы черные, боль сердечная  -  сгинь,  пропади,
рассыпься!
   Сотник Логин с хлопцами вражьей силе укорот дает.  Грохнул  выстрел.  Это
Забреха. Уверился, как и  есаул:  адских  выкормышей  лишь  серебряная  пуля
возьмет. Еще, говорят, пуговица с полковничьего каптана способствует...  Ой,
куме, выпей чарку! - где они сейчас, те  полковники,  те  каптаны?!  Надо  б
Грому крикнуть, чтоб не смел новые бонбы вслед кидать: порвет ведь  всех  на
маковый порох! - только крик в горле спекся.
   Одно получилось:
   - Вре-ошь!
   Несется чорт по  дороге,  петляет  -  впору  зайцу!  турецкому  аргамаку!
поземке вьюжной!
   Летят по дороге кони-птицы, пылит чортопхайка  дареная,  с  боку  на  бок
вертится - душу черкасы  в  погоне  выплескивают!  гнилую  накипь  с  сердец
отряхивают!
   - Пане сотник! пане... сотник... Ударило сзади в уши.
   - Пане... вниз... вниз погляньте!..
   Или ополоумел есаул? Да кой же дурень в скачке под ноги коню смотрит?
   - Вни-и-и-и-з!.. пане...
   Не  удержался  Логин;  глянул.  Поверил   боевому   товарищу.   Пресвятая
Богородица, угодники боженькины, сковородки дьявольские! - не  зря  горланил
удалой Шмалько. Нет дороги  под  копытами-колесами.  Была  да  сплыла.  Небо
вместо дороги.
   Облака взамен щебня.
   Вон птичка летит; чирикает.
   - Вре-ошь!
   Небо так небо. Не пекло, и на том спасибо. И  снова  обидела  плеть  коня
кровного. А за спиной гул, вой, бьются небеса в лихоманке - друзья верные не
отстают от сотника Логина.
   Небо так небо.
   Достанем.
   А чорт весь кипенью серной брызжет, искры на нем дыбом, зарницы по  спине
плащом хлещут - умаялся. Видать, несладко синь высокую драть, убегаючи. Вон,
аж спотыкаться стал.
   И сладко так стало сотнику Логину, что мед пред той  сладостью  -  горечь
полынная.
   Налево свернул беглец - и черкасы налево. Направо  свернул  -  и  черкасы
направо. А внизу метушня, гвалт; внизу - замок сам собой вырос, от земли  до
неба, шпилями ясну солнышку стусаны дает.
   Рванул чорт по воздусям кругом замка.
   И черкасы - кругом.
   - Вре-ошь!..
   - Пане сотнику... вни-из!..
   Смотрит Логин по-новой через плечо:  у  подножия  замка  (замка?  города?
крепости?! Спас Нерукотворный, просвети!)  -  людишек  тьма.  Штурмом  стены
берут. Сперва показалось: и хлопцы-реестровцы, что под  чудной  Катеринослав
убегли, за землю против Мацапур биться,  там.  Вон,  на  холме  -  Свербигуз
маячит, дерет глотку, надрывается. Или не Свербигуз?.. кто  разберет?!  Зато
хитрые махинии - кулеметы - справно трещат, заливисто.
   А вон и гармата бахнула.
   Снуют людишки. Шебуршат. Вверх не смотрят. Нет им дела до чорта  беглого,
нет дела до Черкасов в небесах.
   Заняты людишки делом.
   Ну и трясця ихней матери!.. нехай.
   На второй круг чорт завернул. И черкасы - на второй.
   - Мы возьмем замок! - прогремело от земли. - Мы разрушим это  дьявольское
капище!
   Аж зажмурился Логин - в глаза ударил свет. Невыносимо яркий, ярче солнца,
ярче всего, что доводилось видеть. На миг  замок  исчез,  окутавшись  белым,
жарким сиянием.  Это  продолжалось  недолго,  белый  огонь  начал  тускнеть,
превращаясь в малиновое пламя. Огненная стена выросла на  склоне,  ее  языки
потянулись ниже, свечками вспыхнули растущие у подножия стен кусты...
   - Не верьте дьявольскому обману! - встало над пожарищем. - Молитесь, дети
мои!
   Это правильно, отметил сотник про себя. Это он  верно,  молитва  завсегда
душу согреет. Отче наш, иже еси на небеси... и насчет обмана диавольско-го -
тоже правильно. Не поверим. Ни за кисет червонцев, ни за пампушки с чесноком
не поверим. Уразумел, чортяка?
   Чортяка уразумел.
   Укрылся паром радужным да скрежетом зубовным; на третий круг пошел. Дался
ему, поганцу, сей химерный замок!
   И черкасы - на третий.
   Только и успел заметить сотник Логин: вместо людского моря - иное море  у
подножия плещет. Ходит волнами,  играет  белыми  барашками.  Западная  башня
совсем рядом оказалась: протяни руку -  до  зубца  дотянешься!  Площадка  на
вершине хранит следы пожарища: черные угли, черная копоть на камне,  белесый
пепел. И девка у  края  стоит:  носатая,  косолапая  страшней  Судного  дня.
Хмурится девка: видать, замуж не берут.  Ну  и  хмурься!  -  кому  ты  такая
надобна, потвора?! Змий Огненный с шабаша на Лысой горе, и то  побрезгует...
Сам себя проклял сотник Логин за думы глупые. Ведь знал же: на  сей  Околице
беду накликать - пустая забавка! Подумай сдуру,  словцо  камешком  оброни  -
свершилось. Вон чорт взапуски тикает, а  вон  Змий  летит.  Крылья  шипастые
раскинул, пасть вполнеба распахнул, вот-вот проглотит.
   - Забреха! Гром! Чортопхайку! чортопхайку разворачивайте, сучьи  дети!  И
ударил кулемет дареный по Змию. Распорол небеса треском. Присмотрелся  Логин
Загаржецкий, прислушался: летит, проклятый, хоть бы хны ему, ироду! -  летит
к башне с девкой, да еще и пламенем  вовсю  пыхает,  будто  черкас  записной
люльку смолит. Песню орет, змеина:
   Знал я и бога, и чорта,
   Был я и чортом, и богом!
   Спрячь за высоким забором девчонку -
   Выкраду вместе с забором!..
   Ну и хай тебе грець! - кради на здоровье.
   Мы хоть Господа-Бога покамест не встречали, а с чортом привелось... тоже,
значит, не голота бесштанная!
   Тут замок вроде пониже стал. И море куда-то схлынуло. Луга, поля;  рощица
жиденькая поодаль. Небо черным сделалось, звезды злые, моргают от  недосыпа.
А на донжоне замковом народу поприбавилось: тут тебе и  девка,  тут  тебе  и
баба, тут тебе и...
   - Хведир! Яринка!
   Не углядел сотник Логин, как беглый чортяка в окошко витражное  завернул.
Так и влетели следом: сотник с есаулом конные, Забреха с Громом  -  со  всех
четырех колес.
   Пал чорт об пол каменный - и сгинул, только смолой в стороны брызнуло.
   А Забреха, оказывается, все Змия достать норовил.
   Все шарашил вслед из кулемета.
   Так что стенам в зале крепко досталось.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

   ...Они замешкались. Все. И первым опомнился не кто иной, как Консул Юдка.
Дернулся, выгнулся мартовским котом, с губ его слетело  Имя  Дин  -  и  Тени
разом отступили.
   Сале, пожалуй, могла бы и сама это проделать, но опоздала.
   Вот он, Денница, лежит на каменных плитах и, кажется, не дышит. Неужели -
конец?!
   - Сейчас, сейчас... - рыжий пламень бороды глушит бормотанье  Консула.  -
Ой, Проводник, давай-ка вместе! уходит ведь!
   Он уже склонился над мальчишкой, который сейчас больше похож на  призрак,
чем на живого... человека? Водит над ним руками,  сплетает  Имена  я  хитрую
вязь, не давая измученному Деннице уйти до конца,  раствориться  по  Внешнем
Свете. Сале торопливо падает рядом, больно ударившись коленями; хватает край
эфирного кокона, пеленает обмякшее тельце. О себе думать некогда: вся  сила,
что есть, щедро льется в ребенка. Не так уж много той силы у Сале Кеваль, но
остановить, задержать, не позволить уйти - хватит с лихвой.
   А не хватит - на консульские Имена плечом обопрется.
   - Братик! братик, не помирай!..
   Вокруг бестолково мечется чумак. Знал бы как,  помог  бы,  но  не  знает.
Оттого и слюной брызжет, руками машет, того и гляди, зашибет.
   - Сюда иди! ко мне! - властно приказывает женщина. -  Ладонь,  ладонь  на
грудь клади! Да не мне, придурок!  -  брату!  Вот  так.  Вытащим  мы  твоего
братика, кончай орать!
   Лицо чумака наливается восковым глянцем; не  лицо  -  снятые  сливки.  Но
ладонь с младенческой груди, против сердца, убрать не спешит. Ничего, парень
здоровый, от него не убудет. Потом вином отпоим... красным, трехлетним...
   - Хведир, ты б помог панне сотниковой вниз спуститься, -  Консул  наконец
разгибает спину и поднимается на ноги.
   -  Под  пули?  -  мрачно   огрызается   бурсак,   блестя   окулярами.   -
Раскомандовался, душегуб?! Гляди, из пистоля стрелю!
   - Не хочешь, как хочешь, - Юдка на удивление покладист.  -  То-то  сотник
Логин обрадуется: прибыл в гости, а писарчук Хведир  от  отца  родную  дочку
прячет! Как мыслишь, чем наградит?
   Ответа он не ждет.
   Ответ написан на лице бурсака. В зале горели  факелы  и  редкие  свечи  -
освещая исковерканные пулями стены  и  окна,  скалящиеся  осколками  выбитых
стекол. Посреди зала, прямо на руинах,  что  были  совсем  недавно  роскошью
обеденного стола, красовалась здоровенная бричка. Похабно торчал,  задранный
вверх, ребристый ствол незнакомого оружия.  В  углу  фыркали,  били  копытом
насмерть перепуганные кони, которых распрячь-то успели,  а  вот  вывести  из
зала во двор - нет.
   Не до того сейчас было сотнику Логину и его  черкасам!  Радостно  гогоча,
обнимались они с братьями Енохами, лупили друг дружку  по  плечам,  аж  пыль
столбом! А сам сотник дочку свою на руки подхватил -  да  так  и  закружился
волчком по зале, вокруг брички, еще больше пугая лошадей!
   Сале даже завидно стало: вот ведь радость у  людей!  И  плевать  им,  что
земле под ногами, небу  над  головой  считанные  дни,  если  не  часы,  жить
осталось. Скажи им сейчас тот каторжник в терновом венце, который у веселого
Стася на стене вверх ногами висел, что вот допляшут, дорадуются, и пожалуйте
на последний суд, - в лицо ведь рассмеются...
   "А ведь я когда-то тоже умела так. Забыть обо всем, и - головой  в  омут,
когда есть только "здесь" и  "сейчас",  только  ты  и  ом,  когда  сбывается
небывалое, когда - вольному воля... Неужели это и впрямь  была  я?!  Неужели
это возможно снова? Хоть на миг! на малую чуточку!.."
   "А ты как думала? - ответила та, что таилась внутри Куколки. -  Или  даже
на краю бездны станешь лгать  и  притворяться?!  Игры  закончились,  сестра.
Время нарушать запреты. Время жить,  жить  и  умирать.  Но  -  самой  собой!
Поняла, глупая?!"
   И Сале молча кивнула.
   Кокон трещал по швам. Куколка стремительно превращалась  в  бабочку.  Еще
немного - и...
   - Ярина! Яринка моя! Живая! - орал во всю  глотку  между  тем  счастливый
Логин. - А я, старый дурень, уж думал  -  ты  с  боженькиного  рая  за  нами
явилась! Так это тебя  нам  за  спасение  душ  христианских  благодарить  да
славить надо?!
   - Не ее, - голос Консула Юдки разом отрезвил всех. - В первую голову  вот
их двоих славьте. И не скупитесь, панове: им любая слава мала,..
   Юдка бережно опустил Денницу на скамью,  вытер  пот  с  детского  лба,  и
только тут до Сале Кеваль дошло, что черкасы попросту НЕ ВИДЯТ  беспамятного
мальчишку! Да и только ли его?
   На этот раз она опередила Консула.
   Тени вновь отшатнулись прочь  -  и  всем  явилось:  распростерт  на  полу
длинный, нескладный каф-Малах, Блудный Ангел, исчезник  из  Гонтова  Яра.  А
рядом, на скамье - чудной мальчишка в ореоле из тумана сизого.
   Отец и сын.
   - Вот им, панове, в ножки кланяйтесь. Себя не пожалели, а вас,  добродии,
за шкирку выволокли!..
   - Померли никак? - шепотом осведомился один из Черкасов, с головы до  ног
обвешанный взрывными зарядами.
   "Бонбами" - вспомнила женщина нужное слово.
   - Живы, Дмитро, живы... Но близко к краю прошлись, не  сглазить  бы!  Пуп
надорвали за ваше здоровьице. Гнить бы вам, панове, на Околице до  скончания
веков, аминь... Ну и мы с панной Яринкой подсобили самую малость.
   "Самую!.. малость..." - гулко ударило эхом в  стены.  Пошло  метаться  по
углам. И услышали люди  в  душах  своих  тайное  шептанье:  "Видел  я  сынов
восхожденья, и мало их. Если их тысяча - я и сын мой из них. Если их сто - я
и сын мой из них. Если двое их - это я и сын мой".
   Услышали и ответное:
   "Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я  был  сотворен,  до
нынешнего. А если отец мой со мной - со дня,  когда  был  сотворен  мир,  до
нынешнего. А если будут товарищи наши с нами - от  дня  сотворения  мира  до
конца времен..."
   Первым молча поклонился, сняв косматую  папаху,  тот  самый  черкас,  что
"Померли?.." спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А  сотник  Логин
стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол.
   Плюнул в сердцах:
   - Дожил! За дочку душу продал, хлопцев  растерял,  будто  лузгу  жеваную,
слово  черкасское  ногами  топтал!  -  а  теперь  еще  чортова  семейка   да
жид-капосник с того света вытащили!
   И захохотал Логин Загаржецкий,  сотник  валковский.  Так  захохотал,  что
частые слезы из глаз брызнули. Через минуту хохотали уже все - и черкасы,  и
Консул Юдка, и даже Сале не удержалась.
   Один только чумак Гринь испуганно примостился на  краешке  скамьи.  Сидел
рядом  с  беспамятным  братцем,  вовсю  таращился  на  творящееся   в   зале
беспутство.
   Не знал: радоваться? горевать ли?
   - Так что ж мне теперь: тебя, Юдка, к  себе  в  сотню  есаулом  брать?  К
Шмальку в друзяки?! А чортячий кагал - не иначе как в хорунжие?!  -  выдавил
сквозь смех Логин. - То-то славное войско выйдет! Все турки кто  со  страху,
кто со смеху передохнут!
   - В есаулы! славно! - ухмыляясь в ответ, Консул то гордо  подбоченивался,
то закладывал большие пальцы за отвороты жупана. -  У  Мацапуры-Коложанского
сотником надворным был; у тебя,  пан  Логин,  есаулом  стану!  Сала  наемся,
горелки напьюся, с девкой налюблюся - и в народные комиссары!
   - В кого? в кого, иродово племя?!
   - Ну, в митрополиты! А что мне таки терять, кроме своих Пейсов?
   - Владыко Юдка!
   - Хо-хо-хо!
   - А-ха-ха!
   Наконец все отсмеялись.  Только  есаул  Шмалько  еще  всхрюкивал,  утирая
слезу, - никак угомониться не мог.
   Видать, жид в митрополичьей ризе мерещился. На коне, с девкой.
   - Ладно, хлопцы, гоните табун на двор. Эй, донечка! - тут  у  вас  другой
стол найдется?
   - Всенепременно! - вылез вперед довольно улыбающийся Теодор-Хведир.
   - А горелка с доброй закусью?
   - А як же! - в тон ему откликнулся Мыкола Енох.
   - Ну то тащите, хлопцы, та давайте вечерять! - сотник взял себя  в  руки,
разом став серьезным. - Расскажете, что тут у вас...
   Взгляд  сотника,  лучась  неподдельной,  червонной  любовью,  мазнул   по
собравшимся вокруг людям. Родным, верным; своим. Хоть и в чужой земле,  хоть
и на  самом  краешке  обрыва,  а  все  едино  -  свои.  Задержался  на  теле
бесчувственного каф-Малаха. Того насмешника, за кем гнались лихие черкасы  в
небесах круг за кругом - а выходит, что и не  гнались,  а  верхом  на  этом,
черном, скакали, будто хлопец голопузый на конячке. Дальше взгляд двинулся -
вот разнопалый мальчишка, что плясал в небе рядом  с  Яринкой,  "Батька!"  с
панной сотниковой на два голоса кричал...
   Уперся взгляд в Консула Юдку.
   Закаменел.
   А как был теплым, так теплым и остался.
   - Цацка, - вдруг сказал-спросил Логин, и брови его поползли на необъятный
лоб. - Слышь, есаул пейсатый? - цацка-то твоя златая...
   - Не моя, - ответил Юдка.
   - Ну, Панькова... или этого, героя драного...
   - И не ихняя. Вот его цацка. Еще раз посмотрел сотник на каф-Малаха.  Еще
раз - на Консула.
   - Так вроде оса  там  раньше  сидела?..  в  цацке-то?!  Сале  вздрогнула:
показалось, вьюга за шиворот ледяной крупы  сыпанула.  Не  вьюга  -  память.
Разом встало:
   Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в  снежную
пелену.
   - Батька! Лети... лети, батька!
   Визг проклятого ребенка  слился  с  порывом  ветра.  Проморгавшись,  Сале
увидела рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не  ошибся  в  выборе:
сдерживая пляшущего жеребца,  герой  показывал  женщине  пойманный  на  лету
медальон.
   Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем,  едва
кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать.
   Сокровище, понимаешь...
   ...Но ведь там, внутри, действительно была золотая оса?! Сале вгляделась,
отметив мимоходом: Консул тоже пристально  рассматривает  медальон,  закусив
прядь бороды. Никакой осы внутри не было.
   Ни золотой, ни медной,  ни  живой  полосатой  злюки  с  жалом  наперевес.
Сгинула.
   - Ишь ты, - невпопад буркнул Логин и повторил еще раз:
   - Ишь ты...

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

   Батька думает, что он огрызок.
   А я ему говорю, что в огрызке - семечки. Надо только закопать их в грязь.
Весной. И тогда вырастет новое  дерево.  Если  не  верит,  пусть  спросит  у
братика. Братик говорил, что всегда так. Останется от кого огрызок -  его  в
грязь закапывают. Песнями разными поливают. Слезами. Чтобы дерево до  самого
неба выросло.
   Ты не смейся, батя.
   Просто братик сам себя не понимает. А я понимаю. И ты  понимаешь,  только
боишься.
   Батька, я тебя...
   Спасу? - спрашивает он.
   Не-а. Я тебя люблю.
   Тогда он ерошит мне волосы, и мы летим.
   Потихонечку летим, никуда  не  торопимся.  Вокруг  света  насыпано:  кучи
целые. И кислый свет, который изнутри, и  перченый,  который  снаружи.  Батя
говорит, его есть нельзя. Можно только слюнки глотать.
   Я глотаю.
   Батька уморился. У батьки коленки дрожат. Я  тоже  уморился,  но  меньше.
Кто-то успел подсунуть мне  горстку  сладеньких  смысел.  Смыслы  называются
Именами, но пока пусть еще немножко побудут как раньше  -  смыслы.  Я  скоро
вырасту, вот тогда и буду называть их