ичать  не  по  приказу  сомнительного  работодателя  -   по
обыкновенной жизненной необходимости?
   Нагайку я не видел - услышал в воздухе, подставил руку,  поймал,  намотал
на кулак; очень удачно. И  знаменательно,  между  прочим,  что  в  борьбе  с
уличным грабителем вооруженный офицер не за саблю хватается  -  за  нагайку.
Презирает? А может, человеколюбив?
   Рывок - вот и второй всадник аварийно спешился.
   В первом освободившемся седле уже сидел Юдка. Мгновение, чтобы  подчинить
коня, и - вперед, без оглядки, в конец улицы.  Невнятно  закричал  Логин.  Я
видел, как он отдирает от себя руки того, что замахивался на меня  нагайкой,
прыгает на верхового оборотня, бьет несчастную тварь по  бокам,  кидается  в
погоню...
   Неужели Юдка сорвался?
   А почему бы и нет?  Один,  свободен,  в  большом  городе,  с  Юдкиными-то
возможностями...
   Все вдруг потеряло смысл. Где-то играла музыка, где-то голосила  женщина;
черные одеяния бывших всадников изрядно вывалялись  в  снегу,  тот,  кого  я
сбросил первым, в падении повредил правую руку - и теперь держал свое оружие
в левой. Рядом его товарищ оттеснял в сторону мальчишку; парень,  в  отличие
от своих бледных спутников, был темен лицом  и  не  давал  так  просто  себя
оттеснить - драться он собирался, драться до победы.
   - Извините, - сказал я хрипло.
   Все трое одновременно вздрогнули. Глазища мальчика раскрылись  шире  хотя
это, казалось, было уже невозможно.
   - Я приношу извинения за себя... и за своих товарищей. Однако мы попали в
такую ситуацию...
   Старшие невольно переглянулись - и снова уставились на меня, но не просто
как на бандита - как на опасную диковину.
   - Парле франсе? - неуверенно спросил мальчик.
   - Не понимаю, - признался я.
   Женщина все кричала. Где-то надрывался свисток  -  через  минуту  набежит
толпа, мне придется снова отправляться в тюрьму, в то время как Юдка...
   - Компрене ву? - продолжал допытываться мальчик. Я развел руками:
   - Извините.
   Они были слишком озадачены, чтобы вовремя спохватиться. Я проскочил между
ними, уцепил за  узду  лошадь  мальчика  -  она  была  спокойнее.  Понеслись
навстречу каменные стены, шарахнулись из-под копыт зеваки.
   На  углу  стоял  господин  в  шубе,  тот  самый,  что  невольно  сделался
свидетелем ограбления. В удивлении он  отнял  от  лица  платок  -  и  мне  в
какой-то момент показалось, что физиономия  его  состоит  из  одного  только
пористого, лоснящегося носа.
   Кони нам нужны были, как лисе оглобли.  Дворец  -  роскошное,  сверкающее
огнями здание, куда более впечатляющее, чем даже знаменитая мозаичная  стена
на моей родине, - обнаружился буквально через несколько кварталов. И это при
том, что я ехал наугад, прячась за широкими боками экипажей, так что  кучера
и форейторы кричали на меня с особым остервенением.
   Не иначе, хитрый Юдка всю эту провокацию устроил ради  побега.  Возможно,
мне и удастся ускользнуть от здешнего правосудия, и даже наняться на работу,
и, может быть, совершить пару подвигов до того момента, когда  истечет  срок
моей визы, и, как намекала в свое время Сале...
   Где ты, Сале? Куда ты нас завела?
   Около дворца народу было - не протолкнуться. Богатые  горожане  в  крытых
сукном шубах,  удивительные  застекленные  повозки,  светло  как  днем.  Все
чего-то ждали, на меня  почти  не  обращали  внимания,  потом  вдруг  ударил
грохот, и я, изготовившись к неизвестной напасти, вспомнил молнии,  которыми
бил в нас неведомый экзорцист. Женщины в толпе  завизжали  -  но  скорее  от
восторга, чем от страха, потому что небо озарилось вертящимися  огнями;  это
был не бой - развлечение.
   - Пан Рио!..
   Я содрогнулся. В моем кармане заворочалось нечто размером с крысу.
   - Пан Рио, то я... Суньте руку, будьте так ласковы!
   Жесткая на ощупь шерсть. Тоненькие ножки, копытца, рога. Ох и ну!..
   - Только наружу не вынимайте, пан Рио, ведь люди ж кругом...  Велено  вам
на коня лезть и к заднему подъезду пробираться, это там, я проведу.
   - Кем ведено? - спросил я механически.
   - Та паном же Логином, они с Юдкои  давно  уж  вас  дожидаются;  времени,
говорят, мало осталось... -- Новый гром. Я малодушно вздрогнул. Огни,  огни,
искры...
   - То скорее, пан Рио!
   .. А интересно, кто кого при случае в бараний рог согнул бы - Панько Юдку
или Юдка Панька?
   - Иду, рогатый... Уже иду!
   Сотник Логин едва удерживался, чтобы не вертеть, как мальчишка,  головой.
Юдка скорбно улыбался; мне вдруг  сделалось  все  равно.  Ну,  блеск...  Ну,
лестница  необыкновенной  красоты,  с  коваными  перилами,  освещенная,  как
полуденный пляж; ну, бесконечная анфилада залов, сверкающий паркет, огромные
картины на стенах, спесивые личности в золотых мундирах,  время  от  времени
попадавшиеся нам по дороге...
   Мы шли плечом к плечу, едва ли не под ручку, как на гулянье  -  некоторая
неуверенность  заставляла  нас   держаться   друг   друга.   Впереди   топал
громогласный, весь в позументах  и  галунах,  чиновник.  Перед  всяким,  кто
встречался на пути, он  потрясал  развернутым  свитком  с  тяжелой  печатью;
кое-кто ему даже кланялся. Только нам, идущим  сзади,  виден  был  свернутый
бухтой, заправленный за фалду хвост.
   - Так. Здесь, господа, останавливаемся, смотрим картинки и дожидаемся,  -
во дворце у нашего  сопровождающего  неуловимым  образом  изменилась  манера
речи.
   Мы остановились - спина к спине, обзор на три стороны. По  залу  шатались
несколько богато одетых мужчин, и я не  мог  определить,  генералы  это  или
лакеи. Варварская, тяжеловесная мода.
   Шорох множества ног. Не стук, а именно шорох  -  как  будто  приближается
стая  летучих  мышей.  Нам  пришлось  отступить  к  стене;  блестящая  свита
заполнила зал, как заполняет кадку подошедшее  тесто.  Будучи  на  службе  у
Ирины Загаржецкой, я  несколько  раз  имел  возможность  наблюдать  за  этим
восхитительным процессом. Хотя сама Ирина, конечно же, стряпни не касалась.
   Я посмотрел на сотника.  С  неожиданным  сочувствием.  Не  повезло  тебе,
старый воин, - один Заклятый твою дочь похитил, второй Заклятый - не уберег.
   Сотник, не обращая на меня внимания, поедал  взглядом  кого-то  в  центре
зала. Я посмотрел туда  же,  куда  и  он;  окруженный  согнутыми  в  поклоне
спинами, на нас глядел одноглазый, растрепанный, большой и толстый человек с
печатью власти на лице.
   - Все ли вы здесь, господа? - вопрос, по-видимому, предназначался нам.
   Юдка шагнул вперед:
   - Все, кто понадобился, - все здесь, пане...
   Взгляд кривого вперился в бывшего  надворного  сотника;  секунда  -  и  в
надменном лице его что-то явственно  изменилось.  Как  будто  он  не  ожидал
встретить здесь Юдку и теперь несколько сбит с толку,  но  в  общем-то  даже
рад.
   Немая сцена была прервана появлением целого выводка  дам  в  блестящих  с
длинными  шлейфами,  платьях.  Сопровождающие  их  мужчины,  в   париках   с
девчоночьими  косичками,  немногим  отличались  от  спутниц.  Хоть  в   зале
сделалось совсем уж тесно, в центре неизменно оставался  пятачок  свободного
паркета; на этот-то блестящий пятачок и вышла,  манерно  оттопырив  мизинцы,
маленькая плотная женщина.
   Сотник Логин тяжело задышал у меня над ухом.
   Взгляд неподвижных голубых глаз остановился сперва на моем лице потом  на
лице Логина, потом удивленно вперился в Юдку.
   - Чего же вы хотите? -  голос  был  приятный,  тягучий,  произноще-ние  -
странное. Будто женщина беспрестанно катала круглый камушек между  языком  и
небом.
   - Мы пришли за тем, за чем приходить не должно, но  в  чем  есть  великая
надобность, - скороговоркой проговорил Юдка.
   В  зале  произошла  мгновенная,   не   сразу   понятная   перемена.   Все
многочисленные придворные как по команде перестали нас  замечать,  и  каждый
занялся своим делом. Одноглазый достал откуда-то щеточку  и  взялся  чистить
бриллианты на своих разнообразных перстнях; кто-то поправлял  парик,  кто-то
беззастенчиво ковырял в носу,  дамы  разглядывали  друг  друга  и  время  от
времени протягивали руку, чтобы на ощупь оценить ткань на платье соперницы.
   - Хорошо ли вас тут содержат? - невпопад произнесла женщина, глядя теперь
уже на Логина; тот грыз и без того поредевшие усы.
   - Та спасибо, мамо, - ответил за сотника знакомый тонкий голос.  Летающая
тварь, снова уменьшившаяся до размера крысы, сидела у Логина на плече.
   - Право, мне очень нравится  это  простодушие,  -  пробормотала  женщина,
коротко взглянула на меня - коротко, но пристально - и протянула для поцелуя
руку. - Это не так трудно сделать...
   Юдка шагнул вперед, склонился,  на  мгновение  коснулся  маленькой  руки,
отступил. Хвостатая тварь что-то зашептала на ухо Логину; сотник, двигаясь с
грацией  мельничного  жернова,  повторил  Юдкино  действие.   Не   дожидаясь
подсказки, я потянулся тоже; полная женская ручка пахла духами и пудрой,  но
в момент, когда я коснулся ее губами, кожа потемнела и  съежилась.  Потянуло
кислым запахом немытой старости; я отшатнулся. Голова кружилась, вокруг меня
медленно проворачивался гудящий, как  улей,  набитый  людьми  зал.  Женщина,
по-прежнему белокожая и ароматная, смотрела на меня с укоризной.
   - Теперь выноси нас! - распорядился Юдка, обращаясь не  к  Логину,  не  к
женщине и не ко мне.
   И уже в следующее мгновение я сидел в снегу, едва не уткнувшись  носом  в
полосатый шлагбаум.

***

   Приземлились в Валках на рассвете. Летающее существо  очень  спешило,  но
обернуться  затемно  все  равно  не  удалось.  Женщины,  с   утра   пораньше
выбравшиеся к колодцам, оборачивались нам вслед и одна за  другой  повторяли
жесты, которых хвостатое существо так боялось и не любило:
   - И крестятся и крестятся, дуры!..
   Существо ворчало скорее для порядку;  суеверные  женщины  были  далеко  и
скоро пропадали из виду, зато сотник Логин, помещавшийся на этот  раз  прямо
за моей спиной, ни разу за весь обратный путь не травмировал верховую  тварь
"страшным крестом".
   - ...Ну что, батьку, угодил я тебе?
   Рудый Панько ждал нас там, где мы попрощались,  причем  снег  кругом  был
разрисован замысловатыми узорами. Не то старик в колдовстве ухищрялся, не то
просто развлекал себя в долгом ожидании.
   - Угодил, сынку.
   Хвостатое существо с чувством раскланялось - и сгинуло вслед  за  порывом
ветра. Захотелось протереть глаза: где мы были? Что с нами случилось?
   - То все готово, панове, - сообщил  Юдка,  растирая  замерзший  в  полете
горбатый нос. - Что ж, сегодня в  пекло  ломанемся  или  завтрего  подождем?
Говорил просто, без улыбки - но мне показалось, что он издевается.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

   Лошадей они попросту свели, так что черти  у  смоляных  котлов  припомнят
Гриню еще и конокрадство.
   Распрощались с Миткой на рассвете, но далеко не ушли - схоронились на дне
зеленой  балки,  у  ручья,  там  и  просидели  дотемна.  Ночью  подкараулили
пасущийся табун, Гриневым засапожным ножом порезали путы - ищи ветра в поле!
Гринь, правда, все на сотникову оглядывался - сдюжит девка?  Сдюжила.  Ровно
бес в сотникову вселился; при коне, хоть и без шабли, а все веселее.
   Боялись погони. Только утром дали коням отдохнуть, да и  сами  повалились
на  траву  полуживые;   сотникова   болезненно   морщилась:   видать,   раны
подрастрясла.
   - Совестно перед Миткой, - сказал Гринь. - Он к нам с добром, а мы  коней
свели!
   - Праведник нашелся, - угрюмо отозвалась Ярина, и Гринь надолго замолчал.
   Около полудня Гринь заприметил впереди деловитую тучу  воронья.  Обмер  -
сразу вспомнилась степь, такие вот сытые вороны над чьими-то незахороненными
телами, и непонятно, по какому обряду хоронить, что был  за  человек,  чумак
ли, татарин, беглый  каторжник...  ~  Видишь?  -  сдавленно  спросила  Ярина
Логиновна.
   - Вижу.
   Приблизились. Вороны  нехотя  отлетели;  на  обочине  лежала  раздувшаяся
конская туша.
   Скоро обнаружился труп второго коня. Видимо, путники  спешили,  коней  не
берегли - то ли погони боялись, то ли рассчитывали за золотые цехины  купить
новых, лучших. Только где их купишь среди чиста поля?
   - Теперь точно догоним, - уверенно сказала Ярина. - Пешие, да с Младенцем
на руках - далеко не ушли! Гринь промолчал.
   Ярининой уверенности хватило до первого перепутья. Дороги здесь сходились
крест-накрест - одинаково узкие,  не  особо  ухоженные,  но  и  не  заросшие
окончательно. На перекрестье гнил деревянный  указатель,  но  ни  чумак,  ни
сотникова не могли разобрать ни единой буквы. Пьявки какие-то многоножки,  а
не письмена.
   - Куда теперь, панна Ярина?
   Сотникова закусила губу. Махнула рукой направо, развернула коня  -  Гринь
поспешил следом, - и тотчас же родилась уверенность, что не  туда  свернули,
промахнулись.
   После короткой перебранки вернулись на перепутье.  Поехали  на  этот  раз
налево;  спустя  час  добрались  до  селения,  и  местные  мужики  встретили
незнакомцев без приветливости. Подозревали, провидцы, что кони краденые.
   Гринь привычно принялся выкрикивать диковинные слова: "ребенок" "злодей",
"золото"... Селяне переглядывались. Никто из них слыхом  не  слыхивал  ни  о
ребенке, ни о злодее, а упоминание золота укрепило их в уверенности,  что  с
парнем и девкой не все чисто. Золото здесь, как видно, было редкостью, столь
же вожделенной, сколь и опасной. Золото, паны, разбойники...
   Сотникова не дала себя в  обиду.  Несколько  рук  уже  потянулось,  чтобы
стащить девку с лошади, - но Ярина Логиновна оскалилась и  подняла  коня  на
дыбы - это без седла-то! Людишки шарахнулись в  стороны,  сотникова  вжарила
пятками по конским бокам - и  поминай  как  звали.  А  промедли  Ярина  хоть
секунду, не вырвались бы ни она, ни Гринь  -  селяне  конокрадов  не  любят,
особенно тех, кто непонятно балакает!
   Дело шло к вечеру. На распутье возвращаться не стали, боялись  погони  от
выборного Митки. Под крышей ночевать надежды не было - как бы далеко селения
друг от друга ни стояли, а весть о  конокрадах  пойдет  теперь  гулять  сама
собой. Тут бы ноги унести!
   Отыскали укромное  место  в  стороне  от  дороги.  Привязали  коней;  тут
наконец-то повезло. Сотникова  нашла  свежее  кострище,  прикрытое  от  глаз
прелым ворохом  прошлогодней  листвы.  Обрывок  веревки  на  тугой  орешине,
потоптанная трава, сломанная ветка...
   - Они, чумак, больше некому. Пару дней всего прошло.  Хорошо  мы  укрытие
выбрали.
   Яринины глаза горели так, будто битва уже выиграна. Будто Мацапурин  труп
лежит перед ней среди волглых  листьев,  черная  ведьма  на  коленях  просит
пощады, а чортов младенец гукает у братца  на  руках.  Даже  тяжелая  палка,
выломанная для сотниковой Гринем, даже этот  уродливый  костыль  не  угнетал
теперь охромевшую девку.
   - Догоним, чумак! Вот-вот догоним!
   Гринь снова промолчал. Ну  не  диковина  ли  -  зайцы  за  волком  погоню
снарядили, лапы потирают, достанем, мол, зубастого!
   Смеркалось. Костерок развели маленький, сжевали по куску хлеба  и  запили
кислым молоком. Брюхо требовало еще; Гринь скорчился, обняв  руками  колени,
глядя в огонь.
   Огонь над материной  хатой...  огонь  над  Оксаниным  двором.  Огонь  над
богатым домом в  Миткином  селе.  Пекельный  огонь,  черти  с  вилами  ждут,
ухмыляются...
   - Ты чего, чумак?! Гринь мотнул головой:
   - Ничего.
   Сотникова нахмурилась:
   - Ты вот что, чумак. Как домой вернемся, сходил  бы  в  Киев,  поклонился
святым мощам...
   Гринь усмехнулся. Надо же, "как домой вернемся"...
   - Нет мне прощения, сотникова. Хоть на карачках в Киев поползу, хоть  сам
мощами лягу! Ты со мной, иудой, один хлеб жуешь - и на том спасибо.
   Помолчали. Над самой землей прошелся ветер, Гринь потянул носом,  надеясь
услышать знакомый запах колыбели, -  но  пахло  травой,  водой  и  древесной
гнилью, а больше ничем.
   - Чем же тебе заплатили, чумак? - жестко спросила сотникова.
   Гринь отвернулся.
   Брови, как две угольные ленты. Яблоко в платочке. И щеки,  как  яблоки...
Оксана.
   - Ведь зрадник, он что? - раздумчиво спросила сотникова. -  Он  себя  сам
выгораживает, чорт, мол, попутал! И у Дикого Пана, не к ночи  будь  помянут,
таких зрадников целый мешок, среди сердюков-то. Разве нет?
   Над костром кружились, остывая, белесые хлопья пепла, а  Гриню  казалось,
что идет снег, снег, снег.
   Он разлепил губы и стал рассказывать. И чем  дальше  говорил,  тем  глуше
болела затянувшаяся рана в боку, тем внимательнее глядела сотникова.
   Говорил про Оксану. И не про  ту,  со  смородиновыми  щеками,  красавицу,
которой поднес шкатулку с жар-птицами. А про ту,  с  которой  вместе  свиней
пасли и за бодливыми козами гоняли. Которая  яблоками  пахла  и  умела,  как
взрослая, повязать тряпицей  ранку  или  вытереть  подолом  горькие  Гриневы
слезы. Это когда поймают на баштане и вожжами  отдерут  или  когда  с  рыжей
кобылы свалишься и бежишь за ней, проклятой, без всякой надежды догнать.
   - Невеста  твоя?  -  шепотом  спросила  сотникова.  Гринь  покачивался  -
взад-вперед. Попробовал замереть - нет, будто Не хватает чего-то.  Дал  себе
волю, качнулся снова, взад-вперед.
   ...И как решил свататься. И как пошел чумаковать, хоть и страшно  было  -
из родного-то села первый раз  в  жизни.  И  как  степь  сперва  подернулась
маковым алым ковром, потом выгорела под солнцем, ощетинилась колючками, а по
ночам над головой лежал все тот же бесконечный шлях - его и кличут Чумацким.
И как спасались однажды от пожара - черный дым в полнеба. И как цедили  воду
из бурдюка; и как разъедает ладони эта самая  соль...  Только  про  то,  как
казнят в степи разбойников, рассказывать не стал.
   И как вернулся домой. Принес денег на свадьбу и невесте подарок.
   - Так это Оксану тебе Дикий Пан посулил? - медленно спросила сотникова.
   - Н-не... Юдка.
   - А родители что же, отдавать не хотели?
   - Н-не... Родители... к тому времени уже в своей хате сгорели.
   - Гонтов Яр?!
   - Д-да... Пан... Юдка.
   - Убью, -  сказала  сотникова  и  блеснула  глазами  так,  что  и  глухой
догадался бы: убьет Юдку... коли поймает. Помолчали.
   - Чумак, слышь...
   Яринин голос зазвучал странно. Будто грудь сотниковой сдавили  обручем  и
не дают вздохнуть.
   - Чумак... Твоя Оксана красивая?
   - Да, - сказал он не раздумывая.
   - Чумак... Ты за это ее полюбил? Так, что даже на  зраду  решился?  Гринь
молчал.
   - Чумак... Если девка... некрасивая... то лучше  бы  ей  парнем  родиться
верно?
   - Кто же выбирает? - сказал Гринь шепотом.
   Теперь смолчала сотникова. Гринь искал слова утешения и не находил -  кто
ж мог подумать, что гордая Ярина Логиновна так заговорит с ним. Хотя  с  кем
ей, бедняге, еще говорить?
   - Чумак... мы никогда не вернемся домой.
   - Вернемся, сотникова.
   - Нет, не вернемся! Мы  в  пекле.  Все  потеряли...  дура!  Надо  было...
Хведир, дурак... я его под ребра... а надо было...
   - Писарчук? - спросил Гринь бездумно.
   Сотникова разрыдалась.
   Он сел рядом и стал утешать. Не впервой. К завтрему небось  снова  гонору
наберется, станет очами блестеть и хвататься за несуществующие пистоли.
   Сотникова была совсем худая. Кожа да кости. Нет в ней ничего от Оксаны  -
ни щек румяных, ни глаз, как вишни. Гонор один, да и тот подломленный.
   - Чумак... Слышь...
   - Да, Ярина Логиновна.
   - Ты меня так не зови!.. Скажи, я совсем... никому не нравлюсь?
   - Отчего же, - механически сказал Гринь.
   - Скажи... я как опенок засушенный? Гринь растерялся:
   - Ну почему - опенок?
   - Скажи - смог бы поцеловать меня или лучше жабу  поцеловать?!  Сотникова
вдруг озлилась. Неведомо на кого - на себя ли, на Гриня, на судьбу.
   - Что, страшная я, как смертный грех? Тебе,  великому  пану,  и  смотреть
гадко, не то что голубить? Легче козу полюбить?!
   - Ярина...
   - Так уйди! - сотникова неожиданно сильно толкнула его в грудь.  -  Уйди,
коли тебе так противно!
   Теперь озлился Гринь. Надо же, как вы