***

   Братик не хочет со мной говорить. Ему тоже плохо. Он  говорит,  что  стал
иудой. В этом слове есть смысла, но очень черная.
   Я хотел заплакать, но вдруг понял, что плакать  нельзя.  Когда  я  плачу,
другим становится хуже. И я не плачу.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

   ...И снова падала Черная Птица, и снова воздух подавался,  не  держал,  а
светящаяся зеленой мертвизной земля была уже совсем  рядом,  и  спасения  не
было, не было надежды...
   Ярина лежала, уткнувшись лицом в грязную солому. Кувшин оказался пуст, не
осталась и горсти воды, чтобы протереть  окровавленное  лицо.  Забыли?  Нет,
похоже, Его Светлость ничего не забывает! Пустой кувшин  тоже  должен  стать
"предупреждением" строптивой "госпоже Загаржецкой".
   Из дальнего угла, в котором грудой  грязных  тряпок  скорчилась  та,  что
лишилась рассудка, время  от  времени  доносилось  испуганное  тявканье.  Но
обращать на это внимание уже не было сил.
   Ярина не спала. Точнее, ей казалось, что она не спит, а просто  лежит  на
вонючей соломе, не в силах двинуться, шевельнуться, чтобы вновь не разбудить
боль. Подземелье никуда не исчезло, оно было тут, но Черная Птица тоже  была
здесь, и светившийся недоброй зеленью снег, и черное зимнее  небо.  Все  это
было реально, осязаемо...
   И страшно, страшно! Почему-то земля была далеко внизу, а Черная Птица все
падала; воздух густел, и от неверной  колдовской  зелени  уже  тянулась  еле
заметная дымка, забивавшая горло сладковатым трупным духом.
   Черная Птица падала, сил уже не  было,  исчезли,  истощились  в  страшной
борьбе.
   Волглое подземелье уходило ввысь, к жестокому небу, и Птица... и Ярина не
могла пошевелить крылом.
   Странно, она не  боялась  смерти.  Смерть  осталась  позади,  среди  руин
Мацапуриного замка, среди трупов и пятен крови на полу - ее,  Ярины,  крови.
Уже не раз приходила  невероятная  догадка,  объяснявшая  все.  Невероятная,
дикая, жуткая...
   Ад!
   Она действительно погибла там, среди крови и мерзких заклинаний.  Сгинула
без попа и исповеди, не сумев помешать сатанинскому шабашу.
   Сгинула - и попала сюда. Господь ведает, как карать рабу  Свою!  Надежда,
страх, унижения, снова надежда, снова унижения и боль, боль, боль...
   Дня за два до страшного  похода  в  Калайдснцы,  где  сгубила  она  своих
хлопцев, сдуру доверившихся хвастливой девчонке (вот он, еще один  ее  грех!
еще страшнее,  еще  неподъемней!),  сидели  они  с  Хведиром-Теодором  да  о
пустяках болтали. Бурсак, душа добрая, видел, что не по себе Ярине от  ноши,
на бабьи плечи взваленной, и, чтобы от забот хоть на час  отвлечь,  принялся
пересказывать ей вирши забавные, неким пиитом из Полтавы  сочиненные.  Будто
гуляет славный черкас Эней по миру широкому со  своими  хлопцами-ланцами,  и
заносит его в самое пекло. А в пекле том - каждому по  грехам.  Кому  котел,
кому - сковорода, кому - очерет косить да под котлы сваливать. И не  страшно
- смешно.
   Хорошо читал Хведир, не сбивался. Славная память у хлопца! Ц голос - хоть
сейчас в дьяконы. Посмеялась Ярина, повеселилась -  д  после  и  задумалась.
Весь если над пеклом смеяться можно, то что это за муки, за наказание?  Смех
- да и только!
   И тогда Теодор серьезным  стал,  насупился,  а  после  и  сказал.  Крепко
сказал, словно и не своим - отцовым голосом: "То не пекло, Яринка! Ад - он в
нас самих. И нам от него не уйти. Потому как душа вечна, значит, и ад в  нас
- вечен!.."
   И вот он - Ад!
   Все, чего боялась она, чего страшилась, от чего бежала, - здесь.
   Все?
   Не все, конечно! Черная Птица еще падает, еще  цепляется  за  непослушный
воздух, еще отворачивает глаза от трупной зелени, от трупного духа...
   Ровная  зеленоватая  поверхность  сморщилась,  пошла   трещинами,   туман
сгустился, твердея. Вот она - погибель, всеконечная, безвозвратная. Все, что
было, - еще не мука,  не  горе.  Горе  -  впереди,  совсем  рядом.  Коснутся
бессильные крылья неверной заснеженной  тверди,  ударит  в  глаза  мерцающий
болотный огонь...
   Ниже, ниже - в холод, в  ледяной  ад,  где  снежинками  смерзаются  души.
Черная Птица кричит из последних сил, поднимает глаза к равнодушному черному
небу, к хохочущему Месяцу-Володимиру, в  последней  отчаянной  надежде  бьет
крылом, и вдруг словно чья-то рука...
   И чья-то рука,  живая,  теплая,  полная  силы,  подхватывает  ее,  сжимая
крыло... руку, ее руку, сжимает, удерживает на самом краю.
   - Я спасу... Не бойся! Я спасу!
   Клочья тумана сгущаются, лезут в горло, колдовской снег  кипит,  вспухает
буйными волнами. Но ужас ушел, сгинул в бездонном черном небе. Она не  одна,
уже не одна! Она, Ярина Загаржецка, - Черная Птица...
   И все пропало. Ни неба, ни  мертвого  лунного  лика,  ни  зелени  снегов.
Подземелье, охапка соломы, серый предрассветный сумрак.
   Ярина горько усмехнулась. Сон! Всего лишь  сон!  И  то  хорошо,  что  так
кончилось! Но почему она стоит? Да, стоит! Словно не резало сухожилие острая
сталь  панской  шабли!  Да  не  просто  стоит!  Исчезли  цепи,  на  ней   не
окровавленная изодранная плахта, а яркий плащ с шитым серебром поясом. И  ее
рука?..
   Он - тот, кто по-прежнему сжимал ее пальцы, улыбался, и  девушка  на  миг
потеряла мысль, ослепла от этой улыбки.
   Так улыбается Бог.
   - Я... Я сплю?
   - Ты спишь, Ирина.
   На нем - такой же плащ,  только  темно-лиловый,  пояс  сверкает  знакомым
серебром, при поясе - шабля... Нет, не шабля -  заморская  шпага,  и  не  на
боку, а у пряжки. В светлых волосах - серебряный обруч.
   - Я сплю? Значит, тебя нет? Ты просто снишься?
   Он по-прежнему улыбался - весело, беззаботно. Красивое лицо!  Красивое  -
но странное. Непривычное, с резкими  скулами,  чуть  раскосыми  глазами.  Не
русин, не москаль - но и не татарин...
   - Меня еще нет, Ирина. Но я буду. Скоро.  Девушка  вздохнула.  Да,  всего
лишь сон! Наверно, корчась от боли на вонючей соломе, она  подумала  о  том,
кто бы пришел, взял за руку, защитил.
   Подумала...
   - Но если тебя нет, как ты смог прийти?
   Широкая крепкая ладонь ерошит волосы под серебряным обручем. В золотистых
глазах - веселые чортики.
   - Ты же сама говоришь: это сон. А во сне нет времени. Сон - вне  рубежей,
вне Сосудов. Я не снюсь - я просто заглянул в  твой  сон.  Извини,  если  не
вовремя!
   - Вовремя!..
   Ярина огляделась. Странный сон! Все те же  стены,  грязный  влажный  пол,
скорчившаяся фигура в дальнем углу. Лишь она - другая. Сильная, здоровая,  и
даже ее лицо...
   Но думать о таком не было времени. Сон сейчас кончится...
   - Спасибо! Как тебя зовут?
   Он задумался, совсем по-детски надул губы:
   - Никак! Пока - никак, Ирина! Столько родичей - и хоть бы кто имя дал! Но
скоро меня будут звать Денница.
   - Как? - растерялась она.
   - Денница. Несущий Свет.
   Непривычное имя отозвалось странным эхом. Несущий  Свет...  Кажется,  она
что-то слыхала. То ли батька рассказывал, то ли Хведир обмолвился.
   - Не удивляйся! Одно и то же имя звучит по-разному, но  остается  Именем.
Ты - Ирина, а значит - Несущая Мир. Мы с тобой почти тезки.
   Несущая Мир... Неужели правда? Ярина хотела  переспросить,  но  тот,  чья
рука была тверда, вновь улыбнулся и покачал головой.
   - Не сейчас. Скоро. Жаль, что пока я могу помочь тебе только во  сне.  Но
тот, кто еще будет мною, - он постарается. Он - славный парень! До  встречи,
Несущая Мир!
   Лиловый плащ дрогнул, словно от порыва невидимого ветра,  сердце  сжалось
нежданной болью...
   ...Отозвавшейся во всем теле - избитом, окровавленном. Ярина застонала, с
трудом открыла глаза.  Да,  уже  утро.  Грязная  солома,  ржавое  железо  на
окровавленных запястьях, пустой кувшин, перевернутая миска...
   Девушка попыталась привстать, но сил не было. Из угла донеслось  знакомое
тявканье. Ее соседка, стоя на четвереньках, жадно вылизывала миску.
   Ярина вновь закрыла глаза. Ничего не случилось, просто ей приснился  сон,
странный сон о странном парне со странным именем. О Том, Кто Спасает.
   И вдруг она поняла - ясно и четко, словно кто-то  неведомый  записал  это
черной уставной вязью по желтой гамбургской бумаге. Случилось. Случилось!

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

   Моя рубашечка стала совсем  тесная.  И  штаники  тоже.  Красивый  человек
который всюду ходит за мной, сказал, что я быстро расту. Я сказал,  что  это
не я расту, а рубашечка уменьшается. Он очень смеялся. Тогда я сказал что на
это можно смотреть по-разному. Если  сравнивать  со  мной,  то  рубашечка  и
штаники в самом деле уменьшились. Он перестал смеяться.
   Ирине Логпновне Загаржецкой очень плохо. Я сказал злой тетке. Злая  тетка
просила помочь Ирине Логиновне Загаржецкой. Я сказал, что могу помочь,  если
вырасту. Но я не умею так быстро расти. Надо найти пленочку за  которой  она
сидит.
   Мальчик по имени Княжич Тор спросил, как меня зовут. Я не знаю.
   Сегодня со мной говорили бабочки. Я сказал об этом дядьке Князю, но он не
поверил. Тогда я сказал братику. Но братик сегодня смешной. Он всегда бывает
смешной, когда ставит на стол большой кувшин. Я сказал ему, что там  нет  ни
одной смыслы.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

   Теперь она уже не стояла  -  висела  на  руках  у  дюжих  сердюков.  Свет
по-прежнему резал глаза,  и  лица  всех  троих  -  писаря,  гриба-поганки  и
равнодушного  ко  всему  пана  Иллу  расплывались,  затягивались  золотистой
дымкой.
   Во рту было сухо и горько. Ей даже не дали выпить воды.
   - Вы имели некоторый  термин...  время  для  обдумывания  своих  ответов.
Внушение, которое вы получили... которому вы подверглись... является  вполне
достаточным... убедительным. Прошу начать излагать... сообщать.
   Голос "гишпанца" звучал по-прежнему брезгливо, с легким презрением. И  не
поймешь, к чему - то ли к ней, то ли все-таки к тому, что здесь происходит.
   - Мы вас слушаем... внимаем.
   Молчать? Ярина вздохнула. Молчать - страшно. Это не сон, в этих стенах не
блеснет Денница, не протянет теплую крепкую ладонь.
   - Повторяю... говорю опять. Мы вас слушаем!
   Невидимый толмач по-прежнему справлялся с немалым Трудом. Не  оттого  ли,
что сам пан Иллу еле выцеживал слова?
   Следовало молчать. Когда-то отец рассказывал, что в полоне опаснее  всего
- заговорить, показать слабость.  Молчишь  -  умрешь  быстро.  Заговоришь  -
смерть будет медленной, долгой.
   - Я хочу знать... -  Ярина  с  трудом  справилась  с  нахлынувшей  болью,
подняла налитую свинцом голову. - Я  хочу  знать,  пан  прокурор,  чего  еще
желает ведать кнеж Сагорский. И от того ответ мой сугубо зависеть будет!
   Таких слов здесь не ждали. Писарь тревожно заворочался, покосился на пана
Иллу, гриб-поганка подскочил, сунул длинный нос в прокуророво ухо. Еще бы! В
том и штука, в том и лихость допросная: вопросы  задавать  нежданные,  чтобы
сразу - в поддых, не разогнуться. Однако "гишпанец" лишь плечом  дернул,  от
старикашки отстраняясь. На писаря, что тоже  шептать  полез,  и  глядеть  не
стал.
   - Ваше желание, госпожа  Загаржецка,  является  законным.  Его  Светлость
князь Сагор ведать... знать желает следующее. Первое: в чем состоял обряд, о
котором мы с вами имели беседу  в  предыдущий  раз.  Второе:  Его  Светлость
желает  получить  подробную  информацию...  подробные  сведения  о   стране,
называемой Войско  Запорожское,  а  также  о  соседях  упомянутой  страны  с
рассказом о структуре управления, финансовой... денежной  системе,  дорогах,
крепостях и вооруженных силах.
   Почему-то Ярина не удивилась. А если и удивилась, то самую  малость.  Что
обряд сатанинский кнежу не для ученых штудий требуется, то сразу она поняла.
А коль через Рубеж треклятый переходить, то с миром ли? Вроде  бы  и  нечего
черкасам кнежских сердюков страшиться - ни гармат у тех, ни рушниц, - да  на
войне всякое бывает. Дороги, крепости, войска!
   Ну уж нет! И еще поняла - неспроста пан Иллу про все это поведал.  Словно
бы подсказывал, совет давал. А если так...
   - То пан прокурор должен понимать, - девушка вздохнула,  собирая  остаток
сил. - Расспросы такие пленным предлагать мочно.  Между  державой  же  кнежа
Сагорского и Войском Запорожским войны отнюдь нет, а посему отвечать на  них
воли моей не будет. Тако же требую  я,  дабы  пан  державный  прокурор  Иллу
озаботился обвинение мне предъявить, по какому я банована. Ежели же такового
отнюдь нет, то требую освобождения и должной сатисфакции, как  и  водится  в
державах просвещенных, к варварству не склонных!
   Сказала - и чуть не задохнулась. Не черкасское дело словеса вить, но  тут
даже краснобай Хведир остался бы ею доволен. Жаль только, не услышит!
   Ярина ждала ответа, но пан Иллу не спешил. Наконец медленно встал, дернул
щекой:
   - Вон! Все вон!
   В голосе уже не было  скуки.  "Гишпанец"  гневался.  И,  дивное  дело!  -
кажется, вовсе не на ее упрямство.
   Сердюки  послушались  сразу  -  затопали  сапожищами  к   двери.   Писарь
недоуменно моргнул, потоптался  на  месте,  но  затем  последовал  за  ними.
Старикашка же явно не спешил уходить.
   - Я сказал - вон! Оставьте меня с нею! Крик сорвал гриба-поганку с места.
Пан Иллу  поморщился,  рука  заскользила  по  столу,  по  богатой  скатерти,
нащупала глиняный кубок, за ним - кувшин. Забулькала вода.
   Ярина ждала. Стоять не было мочи, опустилась на скамью - боком,  лишь  бы
не упасть. Понимала - не освободят и в суд законный не отправят.
   Тогда что?
   "Гишпанец" обернулся, поглядел на закрывшуюся дверь, потер щеку.
   -  Госпожа  Загаржецка!  Я  должен...  обязан  изложить   вам   некоторые
неизвестные вам факты... обстоятельства.
   Пан Иллу вновь поморщился, словно не говорил, а уксус хлебал.
   - Сведения, которые желает получить от вас Его  Светлость,  требуются  не
для  оккупации...  захвата  вашей  страны.  Речь  о  другом.   Незаконный...
несанкционированный переход господина Мацапуры через Рубеж каким-то  образом
нарушил его функционирование... существование. Более того,  вероятна  угроза
нашему миру... Сосуду... реальности.
   То ли невидимый толмач окончательно сбился, то ли у самого пана прокурора
со словами вышла заминка. Ярина даже головой помотала, понять  пытаясь.  Что
же это за Рубеж такой? Хоть бы объяснили!
   - Его Светлость, как глава государства, обязан предусмотреть  возможность
эвакуации... вывоза населения из нашей реальности...  Сосуда.  К  сожалению,
обычные пути через  Рубеж  в  настоящее  время  блокированы...  непроходимы.
Поэтому обряд, проведенный господином Мацапурой, очень важен.
   - Не понимаю! - Ярина даже привстала, опираясь  рукой  на  теплое  дерево
скамьи. - Так пусть пан Мацапура сам и расскажет! И эта ведьма  проклятая  -
Сало!
   Крикнула - и сама себя за язык укусила. Ее ли дело  -  такое  советовать?
Или сами не догадаются?
   Пан Иллу вновь хлебнул воды, покачал головой:
   -  Госпожа  Загаржецка  не  до  конца   представляет   себе   ситуацию...
обстановку. По серьезным причинам господина Мацапуру мы расспросить пока  не
можем. Сведения же госпожи Сале нуждаются в проверке, поскольку ее  верность
Его Светлости, как нам недавно удалось  узнать,  сугубо  сомнительна...  под
вопросом. Кроме того, ни она, ни господин Кириченко не знают о вашей  стране
достаточно фактов... сведений.
   Ярина не знала, что и думать. Неужто правда? Выходит, антихрист  Мацапура
целый мир губит? А не врет ли пан Иллу?
   Она поглядела на "гишпанца" и поняла - не врет.  Не  врет  -  но  и  всей
правды не говорит. Видно, приказано ему рассказать,  он  и  рассказывает.  А
правда то или нет, похоже, ему и самому неведомо.
   - Поэтому относительно вас Его  Светлость  приказал  применить  всякие...
любые  меры,  которые  в  обычных  условиях  не  используются.  Более  того,
относительно   вас   запрещены   любые    воздействия    экстрасенсорного...
колдовского... нематериального свойства, дабы случайно не подсказать вам  не
правильные ответы. И еще...
   Прокурор вынул платок, тщательно вытер губы, быстро оглянулся.
   - И еще... В случае  вашего  отказа  сотрудничать...  помогать  нам,  Его
Светлость  возьмет  следствие  под  свой  личный  контроль...   персональное
наблюдение.
   Слова были непонятны, но от них веяло смертью.  Пан  Иллу  явно  намекал,
подсказывал. Но что? Начать говорить? А как же - крепости, дороги, войска?
   Рука "гишпанца" нырнула куда-то за обшлаг черного каптана.  Миг  -  и  на
ладони появилось что-то маленькое, яркое. Ни дать ни взять леденчик, что  на
ярмарке россыпью за грошик.
   - Действует мгновенно, госпожа Загаржецка. Вы  не  будете  страдать.  Это
все, что я могу для вас сделать.
   Она поняла. И не только потому, что чаклун-толмач на этот раз  не  сбился
ни в одном слове.

***

   И вновь - знакомая тьма подземелья, боль в избитом теле, глиняный  кувшин
под рукой.
   Полный до краев - кто-то озаботился.
   Яркий леденчик зажат в кулаке. Ярина так  и  не  выпустила  его  из  рук.
Спрятать негде, и положить некуда. В первые минуты, как с  допроса  привели,
страшно было - в собственной ладони свою  же  смерть  держишь.  Но  после  -
быстро привыкла. Так оно и есть, смерть - рядом, совсем близко.
   Теперь уже - ближе некуда.
   Три раза подносила леденчик  ко  рту,  трижды  пыталась  разжать  ладонь,
выбросить - избавиться от страшного соблазна. Не  вышло.  Ничего  не  вышло.
Виданное ли дело - самой себе наглую смерть учинить?  Такое  и  на  Страшном
Суде не простится! И если не в пекле она еще, так после такого  уж  точно  -
иного пути не будет. Значит - ждать?
   Чего? Ярина несколько раз вспоминала недавний разговор. Все не вязалось у
пана прокурора. Если и вправду Божьему миру от Мацапуриного колдовства  беда
грозит, то отчего ее, словно преступницу, в подземелье держат? Или по-людски
поговорить нельзя было? А то - грозят, плетью увечат, а после  вроде  как  о
спасении просят?
   Нет, нет, не так все  это!  Недоброе  кнеж  Сагорский  затеял!  Недоброе!
Сперва напугать думали, после - в душу достучаться... Ведь если бы  миру  их
беда грозила, стал бы ей "гишпанец" отраву смертную  предлагать?  Или  он  -
самоубийца?
   Нет, не для спасения посполитых все это нужно  кнежу!  Дороги,  крепости,
войска...
   Молчать!
   Молчать было страшно. Хоть и мало успела понять Ярина в делах той  земли,
куда попасть довелось,  да  кое-что  все  же  увидела.  Порядок  тут  всюду,
чистота, посполитые законы чтут, по дорогам без охраны ездить можно, если не
ночью, конечно. И ежели державный прокурор - око  государево  -  САМ  яд  ей
предлагает!..
   Значит, она - вне  закона.  Так  же  как  и  в  замке  проклятого  нелюдя
Мацапуры. Только здесь не сыскать подмоги, не дождаться валковских Черкасов.
Сотник Логин не встанет за свою бесталанную дочку.
   Девушка поняла, что плачет. Сцепила  зубы,  провела  грязным  рукавом  по
лицу, но слезы лились, солью сползали к губам - бессильные, жалкие.
   Эх, батька, батька!
   Непутевая вышла дочь у коренного черкаса. Всего-то  ее  и  хватило  -  на
стременах привстать да обозвать трусами валковских мугырей. Верхом на  коне,
с дедовой "корабелкой" в руке каждый себя храбрецом видит!..
   Вспомнилось, хоть и  не  хотела  вспоминать.  В  детстве,  когда  Яринины
сверстницы с куклами тряпичными играли, любила сотникова дочка с  деревянной
шаблей бегать  да  на  коня  взбираться.  А  еще  любила  батьку  про  войну
расспрашивать - про баталии да про славных предков, что еще в  седые  давние
годы прославились. Хмурился сотник Логин, нехотя  цедил  слова,  0  боях  да
походах повествуя, словно и не воевал с мальчишеского пуха под носом. И  про
дедов-прадедов говорить не особо любил. Справные черкасы были - вот  и  весь
сказ. Лишь после рассказывать стал - про деда  Якима  под  Лембергом-городом
голову сложившего, про прадеда Северина,  что  самого  Меншикова,  Драконова
фельдмаршала, в полон взял, да про иных, геройствами славных. Но более всего
запомнились Ярине отчего-то не сотники, не старшины