а  игл,  предназначенная
моим подельщнкам, осела на дороге вместе с пылью.
   Кобыла подо мной вскрикнула. На  лошадей  яд  хронгов  действует  не  так
фатально, как на людей, но полдесятка колючек в бок она получила, и ощущение
это, наверное, не из приятных!
   Мы упали вместе - я и лошадь. Ногу из стремени я выдернул и  под  тяжелый
бок постарался не попасть - но во всем остальном вел себя как свежий труп.
   Хронги - осторожный народ,  однако  всякая  осторожность  имеет  границы;
обстреляв мое неподвижное тело - всякий  раз  я  внутренне  вздрагивал,  мне
казалось, что острие уже  прошило  мою  броню  насквозь,  -  хронги  наконец
решились выбраться из-под защиты леса.
   Я для них прямо-таки великан. Хронги еще мельче крунгов - мне по пояс...
   Ну? Контрольный выстрел - в упор? Или попытаются  отнять  от  моего  лица
кольчужные рукавицы - и стрельнуть в глаз?..
   Сколько времени требуется  хронгу,  чтобы  выудить  из-за  щеки  ядовитую
колючку, набрать в грудь воздуха и  плюнуть?  Уж  наверное  не  больше,  чем
требуется отягощенному броней воину, чтобы внезапно вскочить.
   Кто угодно на моем месте давно был бы обречен - ну да я  не  кто  угодно.
Знай хронги, каков я, - да разве засели бы в засаду?!
   Я ухватил ближайшего врага за шишковатое колено, дернул  и  опрокинул  на
себя - в качестве щита. Маленького ненадежного щита; хронг завопил яростно и
нечленораздельно - сперва я удивился его  странному  произношению  и  только
потом вспомнил, что от неустанных  упражнений  с  защечными  иголками  языки
хронгов становятся раздвоенными, как у змей, и это сильно портит им дикцию.
   Две или три ядовитые иголки мазнули по кольчуге -  не  прямым  ударом,  а
соскальзывая. Вот  оно  как,  друзья-недоростки,  как  сызмальства  язык  не
натруживай, как не совершенствуйся в смертоносном плевании - а когда удача в
бою отворачивается, демонстрируя обширный  свой  зад,  то  и  с  двух  шагов
непременно промажешь...
   Мой сегодня день. По-прежнему мой, как вчера, как  позавчера,  как  будет
завтра...
   Прочие выпущенные колючки угодили в живой  щит  -  в  невезучего  хронга,
который тут же перестал голосить. И,  пока  товарищи  погибшего  подергивали
челюстями, перезаряжая свое оружие, мой меч  успел  сделать  три  сверкающих
оборота.
   Оставшиеся на ногах хронги - их, конечно, было больше,  чем  поверженных,
но все же гораздо меньше, чем перед боем - нырнули в чащу.  Тишина,  далекая
терпеливая кукушечка и целая куча неподвижных тел, причем одно - мой  бедный
щит - мертвое, а прочие явно собираются отправиться вслед за ним  к  суровым
хронговским богам, а  это  значит,  что  на  ровном  месте,  по  глупости  и
бесплатно я угодил на грань смертельной неприятности, куда  более  скверной,
чем даже хронговская колючка...
   Где мои подельщики, где эти трусливые негодяи?!
   - Хоста! Рамоль! Хоста! Рам!
   Если в лесу еще остались  непотревоженные  племена  -  наверняка  явятся,
чтобы посмотреть, кто это так кричит.
   Моя лошадь с трудом поднялась. Посмотрела на  меня  затуманенным  взором;
извини, дорогая. Может быть, ты еще и оклемаешься, весу в тебе порядочно, да
еще, говорят, лошади находят себе травку-противоядие.
   А вот сумку, седло и прочую сбрую я сниму, уж прости. Тебе все равно  без
надобности...
   Хронги еще дышали.
   - Хостик! Рам!!
   Ответом был далекий, но резво приближающийся стук копыт. До сих  пор  мои
подельщики всегда поспевали вовремя, авось не опоздают и теперь.
   - ...А на такие случаи, говорят, хорошо кота завести. Ловчего кота. Чтобы
предупреждал, если что на  дороге,  чтобы  и  маску  успеть  надеть,  и  все
такое...
   К'Рамоль  с  авторитетным  видом  запаковал  свой  докторский   сундучок.
Приторочил к седлу; я бесцеремонно взял его лошадь  под  уздцы.  Пусть  едут
вдвоем с Хостиком - мне нужна персональная лошадь, я сам по себе  достаточно
тяжел, а еще доспехи...
   - Ну как, Рио, купим кота?
   Я хмыкнул. Я тоже однажды купился на обещания зазывалы, приобрел  ловчего
кота, призванного предупреждать об опасности. Говорят, что такие коты  верны
хозяевам до смерти - это гнусная ложь. Во всяком случае,  данный  конкретный
кот оказался не только неверным, но и совершенно паскудным животным  -  едва
освободившись от поводка, он скрылся в чаще и появился лишь к полудню, когда
очередной бой уже закончился и подошло время обеда.
   А продавец-то как распинался! "Ловчие коты не уступают  в  верности  даже
ручным летучим мышам! Преданность у них в крови,  вам  не  придется  растить
кота с младенчества либо выхаживать его в болезни... Полчаса за пазухой -  и
вот он ваш друг и защитник!"
   Задушив верное создание и продав на  базаре  его  шкуру,  можно  было  бы
частично  покрыть  убытки  -  но,  увы,  только  моральные.  Вероятно,   кот
прочувствовал эту мою мысль - и в тот же вечер смылся, сбежал  безвозвратно.
Не удивлюсь, если он снова вернулся к хозяину, чтобы тот опять его продал.
   К'Рамоль и Хостик с трудом взгромоздились на одного коня. Я поехал вперед
на лошади Рама; на закате мы выехали из Пустоши, а еще  через  час  на  пути
оказалась деревня.
   Навстречу нам вышел сам деревенский староста, и по тому, как  вежливо  он
приветствовал "господ героев", я безошибочно догадался, что нас ожидает если
не Большой Заказ, то, по крайней мере, достаточно выгодная сделка.
   ...Староста снова потер потные ладони:
   - И... Слушать его тоже нельзя. Я тем парням, что  клетку  охраняют,  уши
воском заткнул. И каждому по  свистульке  в  рот,  чтоб  свистением  наговор
прогоняли.
   Мы с к'Рамолем переглянулись. Теперь,  по  крайней  мере,  ясно,  что  за
душераздирающие звуки доносятся с заднего двора; Хостик держался в стороне -
внешне безразлично. Впрочем,  за  таким  безразличием  может  прятаться  что
угодно.
   Рамоль поморщился. С сомнением пожал плечами:
   - Хорош узник - не взгляни, не послушай... А поймали-то его как?  Или  он
сам в клетку влез, пока темно было?
   Староста прерывисто вздохнул. Усы его подобрались и обвисли снова:
   - Так. Вы люди приезжие... У нас тут глиняный карьер неподалеку. Ну  и...
вы не знаете, что тут случилось-то, а мы  в  деревне  уж  не  думали  живыми
остаться! Смерчи ходили, молнии били...  руку  видели  черную,  что  с  неба
тянулась, - рука как сосна трехсотлетняя! Не иначе демон демона гвоздил. Уже
потом, когда стихло все, - нашли в карьере этого, вроде как оглушенного,  не
в себе. Мы и повязали его... с перепугу. Так сами же теперь не рады!
   Староста внезапно впал в раздражение. Сдернул с макушки  "тень  венца"  -
деревянную копию княжеской короны; отдельно от старостиной головы деревянный
венец казался граблями,  по  странной  прихоти  свернутыми  в  обруч.  Любой
властоносец, даже самый мелкий, есть  прежде  всего  тень  властителя-князя;
староста ожесточенно скреб  растительность,  уцелевшую  по  обочинам  потной
загорелой лысины. Мы молчали.
   Почесывание помогло старосте овладеть собой. Слегка  успокоившись,  он  с
достоинством водрузил деревянную корону на прежнее место:
   - Так... А теперь  в  клетке  сидит.  Железным  листом  обшили.  Кузнецов
согнали со всей округи... Неделю сидит, и я всю неделю - чтоб мне лопнуть  -
глаз не сомкнул! Потому  что  убить  его  нельзя,  иначе  как  с  колокольни
сбросив, а где в селе такая колокольня?! Пока мы тут колокольню построим, он
железо-то прогрызет...
   - Сто монет, - раздумчиво сообщил к'Рамоль. Староста болезненно дернулся.
   - Сто монет, - повторил Рам. Опасаясь, вероятно, что собеседник глуховат.
   Староста втянул голову в плечи. Привычная скупость и вечная  стесненность
в средствах не позволяли ему согласиться со столь чудовищной  для  маленькой
деревни суммой; с другой стороны, ясно было, что измученный страхом  мужичок
готов сам продаться в рабство, лишь бы избавиться от пленника вместе  с  его
клеткой, смерчами и молниями, могуществом и более чем вероятной местью.
   - Мы не конвоиры! - справедливо напомнил к'Рамоль.
   Хостик за моей спиной повернулся и вышел. Вышел тихо, но не  бесшумно,  а
это означало, что он как бы приглашает меня за собой, хочет  поговорить  без
свидетелей.
   Зеваки, облепившие крыльцо, разом  отхлынули;  девицы,  как  по  команде,
покраснели и потупились, детишки разинули рты, а взрослые зеваки, коих  тоже
было изрядно, поспешно придали лицам отстраненно-рассеянное выражение:  шли,
дескать, мимо, да вот не решили еще, куда свернуть.
   На Хостика смотрели скорее с ужасом. На меня - как обычно. Как смотрят на
"господ героев".
   На заднем дворе сипели свистульки. Клетка, превращенная в железный  ящик,
окружена была неглубокой белой  канавкой.  Две  или  три  кошки  с  соловыми
глазами лениво лакали светлую жидкость, и  я  с  удивлением  понял,  что  от
магического наговора здесь спасаются, как при дедах и прадедах, разбавленным
молоком черной коровы.
   Парни-охранники  с  залепленными  воском  ушами   меланхолично   дули   в
свистульки. Время от времени один из них, с подбитым глазом, кидал  в  кошек
щепками - но все время промахивался; при нашем появлении свистульки смолкли,
и стражи уставились на нас вопросительно. Хостик кивнул  им  -  продолжайте,
мол, исполнять обязанности; внимательнее  всмотревшись  в  его  лицо,  парни
потупились, подобно девицам у крыльца, и засвистели с удвоенной силой.
   Глухой железный ящик не позволял заключенному в  нем  человеку  (человеку
ли?!) подниматься во весь рост и разводить руки в стороны. В подобном шкафу,
помнится, государственный казначей держит многочисленные  княжьи  денежки...
Узника не разглядеть было, но за  железными  листами  угадывалось  движение,
мерное и неторопливое раскачивание, и клетка еле заметно подрагивала.
   - Оно нам надо? - сумрачно спросил Хостик.
   Я поджал губы.
   Нам необходимы были услуги кузнеца, шорника, сапожника, портного. Если мы
всерьез хотим получить Большой Заказ - мы должны добраться в столицу в  срок
и вид иметь соответствующий, поскольку бедные и  оборванные  ни  у  кого  не
вызывают доверия. А если к'Рамоль выторгует хотя бы девяносто монет...
   - Оно нам надо, Рио?
   Хостик по привычке говорил полушепотом. Хотя мог бы и не осторожничать  -
на фоне этих ужасных свистулек его голос не так резанет по ушам.
   - Конвоировать недостойно, Хоста?
   - Я не про то... - он механически переступил через упавшую  от  обжорства
кошку. И коротко вздохнул; я привык различать его  вздохи.  Имелось  в  виду
что-то вроде: "Если этот, который в клетке, действительно тот, за  кого  они
его принимают, - то я бы не брался, Рио..."
   Крестьяне принимали своего пленника за Глиняного  Шакала.  Возможно,  они
ошибались.  Возможно,  то  был  случайный   бродяга,   не   в   добрый   час
остановившийся справить нужду в глиняном карьере, а  все  случившиеся  перед
тем громы и молнии не имели к нему никакого  отношения...  Впрочем,  бродяга
вряд ли выжил бы неделю в клетке без еды и питья. Не говоря уже о том,  что,
будучи пойман и посажен в клетку, любой бродяга вопит  и  лается,  стонет  и
объясняет тюремщикам, что схвачен по ошибке. А тут - ничего. Тишина.  Мерное
движение,  будто  человек,  стоя  на   четвереньках,   ритмично   и   сильно
раскачивается. Взад-вперед. Взад-вперед.
   В больших городах не верят в Глиняных Шакалов.  Впрочем,  жизненный  опыт
отучил меня думать, что именно там,  в  больших  городах,  обитает  истинная
мудрость...
   - Что же, работа не про нас?
   Наверное, вопрос получился достаточно желчным, потому что Хостик  закатил
глаза. Имелось в  виду,  что  с  большой  долей  вероятности  мы  управимся,
конечно, но, как было сказано, "оно нам надо"?
   Существа, умеющие  кидаться  молниями,  действительно  время  от  времени
сходятся один на один. Или один на много; если принять точку зрения крестьян
- Глиняный Шакал пал жертвой кого-то более могущественного, и только "родные
стены" - глиняный карьер - позволили ему остаться в живых. Подвернись  рядом
высокая колокольня - и проблемы не было бы, крестьяне радостно довершили  бы
дело, начатое неведомым кидателем молний; колокольни, однако, не случилось -
со   времени   поединка   прошла   неделя,   Шакал   наверняка    потихоньку
восстанавливает силы...
   - Давай так, -  сказал  я  после  некоторого  колебания.  -  Если  Рамоль
договорится больше чем за девяносто - беремся. Нет - нет. Идет?
   Хостик улыбнулся. Он, оказывается, был уверен, что староста собьет цену.
   Мой подельщик умел  быть  красноречивым  и  в  молчании.  А  молчать  ему
приходилось большую часть жизни, и виной тому был его голос,  вернее  тембр;
всякий, кто слышал Хостин голос, предпочел бы непрерывный скрежет железа  по
стеклу. Сам он утверждает, что в детстве был вполне голосистым  мальчиком  и
даже пел в хоре, а потом только простудился и охрип. Он врет  и  знает,  что
ему не верят. Либо его мать во время беременности нарвалась на заговор, либо
сам он в младенчестве прогневил какую-нибудь ведьму, но только в хоре нашему
Хостику больше не петь...
   К'Тамоль и староста стояли на пороге.  Деревянная  "тень  венца"  съехала
венценосцу на ухо, а наш друг был нескрываемо  доволен,  настолько  доволен,
что и спрашивать было не о чем - и так все  понятно.  -  Девяносто  две!  За
девяносто две сторговались!
   Хостик вздохнул. Короткий вздох-ругательство.
   Деревянные колеса ранили дорогу. Слишком  тяжелой  оказалась  клетка;  за
нами тянулись, как за плугом, две глубокие рытвины-колеи, телега  заходилась
скрипом на каждой колдобине, а лошади давно  уже  прокляли  все  и  со  всем
смирились.
   Мы двигались со скоростью пьяного  пешехода.  Не  вдребезги  пьяного,  но
здорово отяжелевшего, краснолицего, все свои усилия прилагающего,  чтобы  не
сбиться с прямой и не прилечь на  обочине.  Вот  так  и  мы:  Хостик  правил
упряжкой, мы с к'Рамолем ехали по  сторонам  от  клетки  и  молчали.  Солнце
двигалось по небу еще медленнее и тем не менее играючи обогнало нас. До цели
- районного центра с судебной управой и "высокой колокольней"  -  оставалась
еще добрая половина пути, в то время как  солнце  путь  уже  завершало,  уже
висело над  верхушками  далекого  леса,  и  не  надо  быть  пророком,  чтобы
предугадать ночевку средь чиста поля, бок о бок  с  предполагаемым  Глиняным
Шакалом...
   Над дорогой пролетела, не шевеля крыльями, вечерняя тварь недосыть. Отряд
корнезубые, семейство живоглоты.
   Я тряхнул головой.
   Сумерки - время,  когда  сгущаются  чужие  воспоминания.  Как  бы  чужие.
Доспехи делаются тяжелыми  и  вминаются  в  меня,  как  вминается  печать  в
расплавленный сургуч. А какого  рожна  я  средь  чиста  поля  еду  в  полном
доспехе?!
   Косо смотрело солнце. Искоса. Наши длинные тени глотали дорожную пыль;  я
глубоко вздохнул. Пластины на панцире чуть разошлись и сомкнулись вновь.
   - Боюсь я, - негромко сказал к'Тамоль. - Боюсь за эту переднюю  ось.  Как
думаешь, Рио?
   На дорогу выпрыгнул кузнечик. Сдуру, разумеется. Скакнул снова,  на  этот
раз спасаясь, - и опять не туда; не хотел бы я, будучи кузнечиком, оказаться
на пути скрипучего деревянного колеса...
   ...На  розовом  мраморе.  Почему-то  все  тогда  было  мраморным,  но  не
холодным, потому что за день солнце нагревало камни так сильно, что  они  не
остывали  до  самого  рассвета...  И  вот  он  сидел  на  розовом   мраморе,
серо-зеленый голенастый кузнечик, а я подползал к нему на четвереньках, и  в
правом кулаке у меня был сачок, а в левом - толстая шлифованная линза...
   Рио!
   К'Тамоль, оказывается, уже пару минут ехал рядом, и  выражение  его  лица
было профессионально врачебным - обеспокоенным и решительным одновременно.
   - О чем беспокоиться, Рам? - пробормотал я в сторону. - Сломается  ось  -
тогда будем думать...
   - Рио, - он помялся. - А ты уверен, что тебе  никто  никаких  видений  не
наводит, а?
   Хостик мельком глянул на нас с высоких козел. Расслышал. Слух у  Хосты  -
не в пример голосу, рысий слух.
   Я усмехнулся:
   - Уверен, Рам. Совершенно уверен.
   Видения - излюбленный прием Шакалов. Но вот только  кузнечик  на  розовом
мраморе - моя личная забота, то, что приходит  независимо  от  времени  дня,
независимо от сиюминутных занятий и,  уж  конечно,  независимо  от  железной
клетки.
   - Ну, смотри, Рио... Я кивнул:
   - Хорошо. Буду смотреть.
   Крестьяне снабдили нас баклажкой молока от черной коровы - защищаться  от
Шакала. Еще утром, как только выехали, Рамоль пропихнул в глиняное  горлышко
какую-то свою приправу - и теперь мы с удовольствием выпили каждый по кружке
игристого молочного кваса. Спасибо крестьянам - угостили не без пользы...
   Глиняного Шакала невозможно убить мечом.  Защищаться  от  него  не  имеет
смысла; не будь я тем, кто я есть, - ни за что не принял бы заказ А вот  тем
бедолагам, которым придется поднимать клетку  на  верхушку  колокольни,  там
расклепывать и Шакала вынимать, - не позавидуешь.
   Проще сбросить его как есть. В клетке.
   Только почему это должно меня волновать?
   Оба моих спутника устроились на ночлег  под  открытым  небом.  Даже  если
пойдет дождь, никто из них не переберется под телегу. Спать под  задницей  у
Глиняного Шакала - удовольствие маленькое. А если еще и доски просядут...
   К'Тамоль с головой забрался под теплый  плащ.  Хостик  остался  дежурить,
сидел  нахохлившись,  изредка  подкармливая  костерок  сыроватым   древесным
мусором. Хостик может неделями не спать - когда я брал его на контракт,  это
достоинство приглянулось мне прежде всего.
   В темноте бродили невидимые, но отлично слышимые лошади.
   Я постелил себе в стороне от телеги. Лег на  рогожу  и  по  уши  укутался
одеялом; прямо перед носом благоухали в темноте  "девушкины  глазки".  Отряд
придорожные, семейство крестоцветные...
   Ненужные мысли  -  как  крысы  -  при  необходимости  пролезут  и  сквозь
бутылочное горлышко. Я закрыл глаза.
   Две недели назад двенадцать белых вестников  в  одночасье  поднялись  над
княжеской  голубятней.  В  двенадцать  областных  центров,  мимо   когтистых
ястребов и охотничьих стрел... Хотя кто не знает, что сбить стрелой вестника
означает навлечь проклятие на три колена потомков! Затем  каждый  из  несших
весть вошел в свою клетку - кто три дня спустя, а  кто  и  целую  неделю.  А
возможно, кто-то не добрался вовсе. Хоть это маловероятно - хороший  вестник
и мертвым способен продолжать путь.
   Специальные храмовые служители  избавили  посланцев  от  груза  бечевы  и
бумаги. И на двенадцати площадях, при большом стечении народа, зачитали один
и тот же текст - в то время как доставившая его птичка,  целиком  зажаренная
на  вертеле,  была  подана  на  стол  областного  наместника.  И  двенадцать
наместников, покровительственно улыбаясь, кивнули каждый своему  сыну  -  по
традиции, кости уставшего вестника должен  обглодать  наследник  того,  кому
предназначено послание...
   Мне  в  свое  время  тоже   случалось   грызть   жесткое   птичье   мясо.
Отвратительно; во-первых, зубы  можно  сломать,  во-вторых,  неудобно  перед
честной птицей. Почему-то среди  властителей  особым  шиком  считается  злом
платить за добро. Вертелом - за преданность...
   Последней вестью из Столицы был не указ,  не  закон  и  не  распоряжение.
Венценосный князь призывал возможных претендентов на Большой  Заказ,  причем
претендентам-разбойникам обещалось помилование, государственным  служащим  -
отпуск, а странствующим героям - поощрительные подарки.
   Я  перевернулся  на   другой   бок.   Благоухание   "девушкиных   глазок"
переместилось за спину.
   ...Сколько на этом лугу цикад. Едва  научившись  ходить,  я  однажды  три
вечера убил на то, чтобы увидеть хоть одну... Увидел. Испугался.
   Это уже потом у меня был муравейник  в  огромной  круглой  банке,  и  три
Цикады жили в специально отведенной комнате и пели в  моем  присутствии,  не
стесняясь...
   Мерно стучал дождь. Одеяло  намокало  медленно,  но  неотвратимо;  цикады
замолчали, муравь