каждом биении сердца, в каждом ударе копыт.
   Это - мой час.
   Мой!

***

   "Поздно жалеть" - , - сказали мне Малахи, но я не жалею.
   Горе городу кровей!
   Горе Вавилону, убивающему мой народ!
   Горе!
   И пусть теперь они не ждут пощады от  Иегуды  бен-Иосифа,  от  маленького
жидовского мальчика, которого  не  спешили  прикончить,  желая  поиздеваться
вволю.
   Не спешили - и ошиблись.
   Кони мчат, молчаливые хлопцы скалятся, предвкушая кровь,  и  веду  их  я,
Юдка Душегубец, просивший Святого, благословен Он, о великом праве  -  праве
Возмездия.
   За мой народ, за мою семью. За меня.  Горе  городу  кровей!  Блажен,  кто
возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!
   Я очнулся, вдохнул холодный  воздух,  потрепал  коня  по  горячей  холке.
Спокойно, Юдка, спокойно, верный слуга доброго пана Мацапуры! Твой  Кровавый
хлеб уже испечен. Остается лишь надломить - и вкусить до блаженной сытости.
   Хлеб Стыда - то, что мы просим у Святого Его.
   Но мне не стыдно.

***

   ...Мы выехали под вечер. В татарское платье переодеваться не стали - ни к
чему. Прав пан Станислав, хватит прятаться! Все одно догадаются -  если  уже
не поняли. Так даже лучше. Кто уцелеет - всем прочим  расскажет,  как  плохо
спорить с паном Мацапурой-Коложанским!
   Давно, давно задумал это пан! В иных местах, где  черкасы  посговорчивее,
все села давно записаны за такими,  как  пан  Станислав.  Только  сосед  нам
попался больно непонятливый. Два раза пан  Мацапура  с  сотником  валковским
говорил, предлагал села да поселян делить.  Но  вот  уперся  пан  Логин,  не
захотел "вольности" рушить, словно гетьман Зиновий до  сих  пор  в  Чигирине
правит. Уперся - на свою беду. Теперь он далеко, а  мы  здесь,  и  никто  не
остановит наших шабель!
   Впрочем, села да хлопы - это забота пана Станислава.  Мне  нужно  другое.
Совсем другое!
   Михал, мой десятник, предложил ехать напрямую, через Минковку и  Копинцы,
но я все же поостерегся. Минковка рядом с  Валками,  а  встречаться  слишком
рано с панной Яриной и ее сиволапым воинством ни к чему. И не потому, что мы
их боимся. Всему свое время. Сначала алеф, затем - бейт...
   Впрочем, дорог много, а хлопцы не зря что ни день учатся выездке. И  кони
хороши! За каждого не золотом плачено - кровью.
   Не скуп мой пан! Позади - поле, заснеженное, голое; впереди  холм,  а  за
ним уже - Гонтов Яр. Проселками ехать трудно,  зато  никто  не  заметит,  не
предупредит селюков.
   ...В первые годы,  после  того  как  спала  багровая  пелена  с  глаз,  я
усомнился. Те, ради которых я воззвал к Святому, благословен Он, уже мертвы,
и моя шабля упилась их грязной кровью. Не съеден ли мой  хлеб,  хлеб  Мести?
Ведь глупые посполитые в глухих селах даже не слыхали об Умани и о  кровавом
псе Зализняке!
   Да, я усомнился. Усомнился, а потом понял.
   Виноваты!
   Они все виноваты - сыновья, внуки и правнуки убийц.  Тех,  кто  истреблял
мой народ. А их дети? Неужто они  вырастут  без  греха?  Нет,  мои  путь  не
кончен! Всех! Всех до седьмого колена, как и велит Закон!
   Тем более времени осталось мало.
   Они уже встретились - Смерть, Двойник и Пленник. Песчинки падают, и я  не
стану колебаться. Верно говорил Иешуа бен-Пандира: эти галилеяне не  грешнее
всех прочих, но и они погибнут - если не покаются. Но они не каются, значит,
и мне не о чем жалеть!
   - Пан сотник! Пан сотник! Куда теперь?
   Ах, да! Приехали! Вот он, Гонтов Яр!
   Нужную хату нашли сразу - почти в самом центре, неподалеку от  церкви.  Я
даже не стал смотреть на  рисунок,  сделанный  Гринем  Чумаком.  Вот  она  -
обычная хата, на соломенной стрехе лежит снег, окошки заиндевели...
   Хата обычная, да  возле  нее  не  по-вечернему  людно.  С  темнотой,  как
водится, посполитые прячутся и  двери  запирают  -  от  лихих  людей  да  от
собственных страхов. Сегодня же на улице толпа. Сани,  еще  одни,  в  густых
лошадиных гривах - пестрые ленты. Двери открыты, возле них дружки...
   Значит, все верно - свадьба!
   - С коней!
   Я оглянулся  -  сердюки  привычно  перекрывали  улицу,  Михал  расставлял
хлопцев вокруг хаты. Нападать на нас некому, но и ворон ловить нельзя.  Мало
ли? А вдруг мой чувствительный пан  Григорий  в  последний  миг  душу  решил
спасти и послал гонца к панне Ярине? Ничего, пусть! Рушницы наготове,  да  и
шабли под рукой...
   - Михал! Ждать здесь, никого не подпускать!
   Я поправил шапку, стряхнул снег с плеча. Все-таки на свадьбу идем!
   - Первый десяток - со мной!
   Те, что толпились у  дверей,  сразу  догадались  -  отбежали  в  сторону,
пытаясь спрятаться в промозглой ночной темноте. Я усмехнулся - пусть! Кто-то
должен остаться, чтобы поведать остальным...
   Я обернулся, махнул рукой:
   - Всех, кто выскочит - рубить в пень! И найдите соломы...
   - А девки, пан сотник? - послышался чей-то  обиженный  голос.  Вэй,  кому
что, а курци  просо!  Конечно,  хлопцы  рады  развлечься,  но  задерживаться
нельзя. Того и гляди, иные гости на свадьбу пожалуют.
   - С собой захватим, - решил я. - Все одно привал делать. Михал,  отберешь
двух, посмазливей, для пана.
   - Ну, это как водится!
   Итак, сегодня в замке у моего славного пана будут новые гостьи. А  заодно
Гринь Чумак порадуется. Тоже доброе дело!
   Я вынул шаблю и шагнул на порог. В лицо пахнуло теплом и  запахом  браги.
На миг стало не по себе. Какими бы ни были  те,  что  сейчас  погибнут,  они
все-таки люди, созданья Б-жьи! И свадьба - Б-жье дело!
   Но тут вспомнилось.
   Нет, не вспомнилось!
   Я никогда этого не забывал!
   Никогда!

***

   ...Рахиль, старшая  сестра,  высокая,  черноглазая,  первая  красавица  в
семье. У нее тоже должна была быть свадьба - всего  через  неделю.  И  жених
славный - Лев Акаем, отцов ученик. Добрый парень,  он  как  раз  из  Кракова
вернулся, хотел стать меламедом в нашем хедере.
   Его зарубили на глазах у сестры. А ее насиловали - долго,  целой  толпой.
Сначала она кричала, потом затихла...
   Я поправил шапку и горько усмехнулся. Горе вам, дщери Вавилонские!

***

   Девка плясала на снегу - голая, в одном венке с яркими  лентами.  На  шее
звенело монисто с тяжелыми дукатами, босые ноги проваливались в снег.
   - Давай, давай, сучонка! Пока пляшешь - жива будешь! Хлопцы разошлись  не
на шутку. Кто-то свистел в такт, кто-то об  заклад  бился  -  долго  ли  еще
пропляшет. Остальные ее подруги лежали рядом  -  нагие,  бесстыдно  раскинув
ноги. Им уже не плясать.
   Я отвернулся. Иногда самому становится тошно. Но делать нечего - вырастил
волков. В ушах до сих пор стоял вой, отчаянный вой сгоравших заживо. И дух -
знакомый дух горящей плоти.
   - Жги, жги, стерва! Пан сотник, может, с собой возьмем? Крепкая, одной на
всех хватит!
   Я не удержался - обернулся. Девка (кажется, подруга  невесты,  не  упомню
уже) не кричала, не выла - тоненько повизгивала. В глазах не было  ничего  -
даже страха. Но она продолжала плясать, истово, не останавливаясь ни на миг.
Да, жажда жизни сильнее всего - боли, страха, стыда. Даже  сейчас,  избитая,
опозоренная, она все еще хочет жить... А красивая девка!
   Жалко? Нет, не жалко. И брать с собой ее нельзя. Пану она - такая  -  уже
не нужна, в маетке посторонним не место.
   Ну что ж... Кони отдохнули, пора и домой. Но сначала...
   - Михал!
   Хлопец подбежал, широко ухмыляясь. В руке звенело монисто - такое же, как
на девке, с тяжелыми старинными дукатами.
   - Пан сотник?
   - Невесту сюда! Оксану!
   - Гы!
   - И не "гы!" - оборвал я. - Обходиться вежливо! Понял?
   Михал почесал затылок, но спорить, ясное дело, не стал.
   - А вы, хлопцы, собирайтесь! И эту... Побыстрее! Девка словно  догадалась
- пошатнулась, упала в снег, с трудом приподняла  голову.  Крик  -  хриплый,
страшный.
   - Пан сотник! А может, отпустим? Пусть бегит! Доберется - ее счастье!
   Доберется! Десять верст - голой, по морозу! - Быстрее! - повторил я и, не
оглядываясь, пошел к лошадям. В уши вновь ударил крик -  ударил,  оборвался.
Все!
   Отплясала! У лошадей скучал постовой,  не  иначе,  проклиная  свой  удел;
неподалеку кулями лежали связанные гостьи. Эти еще попляшут в  замке,  жаль,
мы не увидим...
   - Вот она, пан сотник! Тогда, в  хате,  я  не  успел  толком  рассмотреть
невесту. До того ли было? Теперь... Теперь  смотреть  на  нее  не  хотелось.
Девка как девка, только на голове не венок - очипок с завязанной лентой. Как
раз завязывали, когда мы вошли.
   - Ты Оксана? Невеста Гриня Кириченко?
   Она не ответила. В глазах была пустота - такая же, как у той девки.
   - Сомлела она, пан сотник!
   Я пригляделся. Не сомлела - хуже. Ее вытащили  из  хаты  прежде,  чем  мы
взялись за шабли, но и того, что она видела, хватило.
   - Да ничего, пан сотник! Чумак не в обиде будет!
   Михал вновь ухмылялся. И вправду, забава - невесту из-под  венца  увезти!
Невесту увезти, жениха под потолком на собственном кушаке подвесить...
   Белые губы шевельнулись, в глазах промелькнуло что-то осмысленное, ясное.
   - Ироды! Ироды...
   Ее разум уходил - в темную глубину, в пропасть, откуда нет возврата.  Да,
не порадуется Гринь! И она не простит.  Ведь  там,  в  Хате,  вся  ее  родня
осталась!..
   - Отойдите! Все! На двадцать шагов! Живо! Хлопцы удивленно переглянулись,
Михал хмыкнул. Нетерпеливо  заржали  кони  -  застоялись,  пора  ехать...  Я
подождал, прикрыл веки. Прочь, Тени!
   Теперь перед глазами была белизна и  неясный  размытый  силуэт  с  темным
пятном возле сердца.
   Ее душа - и ее безумие.
   Страх можно прогнать, но это не страх, это хуже. Значит, обычные средства
не годятся. Остается одно - Имя Тосефет, Великое  Добавление.  Клочья  чужой
души прогонят безумие, станут частью ее самой...
   Да, станут. И больше не будет Оксаны,  чумаковой  невесты.  Будет  кто-то
другой... и Оксана.
   Теперь - не спутать, правильно подобрать слова. Когда-то  раввин  Лев  из
Праги пошутил: наклеил бумажку с  Именем  на  обычную  глиняную  кадку  -  и
получил голема. И мой хозяин тоже пошутил - сотворил пана Пшеключицкого.  До
сих пор не знаю, из чего - из кадки, из бревна или из свежего трупа.  Удобно
- за креслом стоит и золота не просит!
   Пора!
   Слова проступали на белизне - угловатые черные буквы. Справа налево, одна
за другой. Чернота исчезала, сменяясь серостью. Словно кокон охватывал душу.
   Есть!
   Теперь последнее, но очень важное.
   Я открыл глаза. Белизна исчезла, исчезли черные буквы. Передо мной стояла
кукла - живой голем с пустыми глазами. Нижняя губа  отвисла,  в  уголке  рта
скопилась слюна...
   - Панночка Оксана!
   В глазах что-то блеснуло. Она вспомнила свое имя.
   Пока - только имя...
   - Ты - Оксана, невеста Гриня Чумака. Ты  его  очень  любишь.  Скоро  твоя
свадьба. Поняла? Если поняла - кивни!
   Голова  дернулась  -  деревянно,  мертво;  и  я   вновь   вспомнил   пана
Пшеключицкого. Такое и пан Станислав может. Но что толку от голема?
   - Пани Оксана! Сейчас я досчитаю до трех,  и  ты  проснешься  -  веселой,
радостной. Скоро ты встретишься с женихом, но слушаться будешь только  меня.
Поняла? Если поняла - кивни.
   Голова снова дернулась. Посмотрел бы сейчас пан Григорий на свою невесту!
   Теперь - последняя часть Имени. Та, что неведома пану Мацапуре. Его  надо
читать, глядя прямо в глаза. В пустые, широко раскрытые глаза новорожденного
ребенка.
   - А теперь... Один... Два...
   - Где? Где я?
   Голос звучал растерянно, но в нем не было страха.  Я  улыбнулся,  любуясь
делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней...
   - Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я - друг вашего жениха...
   Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая.
   - Вечер добрый, пан Юдка. А где Гринь? Я хочу к нему!..

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

   - Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт! Этого  хлопца  она  не  знала.
Маленький,  ушастый,  мохнатая  шапка  на  нос  налезла,  шаблюка  по  снегу
волочится. Ну и воин!
   - Гвалт!
   Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня  заморила,  думала,
хоть в Валках спокойно...
   - Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют! Ярина  вначале  не  поняла  -
какого еще крамольника? Но тут же вспомнила.
   Лекаришка!
   - И где ж его бьют, хлопче?
   За что, спрашивать не стала. Валковчане - народ справедливый. Коль  бьют,
так за дело.
   Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся. - А у Павки Гончара! За углом, тут
близко. Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а  тут
еще и гвалт!
   - А без меня не разберетесь?
   По довольному лицу недоростка поняла - не разберутся. Точнее,  разберутся
в лучшем виде - с паном Крамольником. - Ладно!
   Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он )- давным-давно Павло
Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого --дудаки  с  добрый  гарбуз.  Уж
если они бить начали!..
   Толпа оказалась небольшой - всего с три десятка. И парни, и  молодицы,  и
детишки. Стояли кружком - смотрели.
   Было на что.
   На снегу лежала попона - старая, в дырках; рядом валялись синие  шаровары
с кушаком в придачу и смушковая шапка. Хозяин всего  этого  добра  находился
здесь же - на попоне.
   Без штанов.
   В такой холодный вечер можно и замерзнуть, на попоне средь улицы лежа,  а
посему пана лекаря дружно грели.
   В две руки.
   Канчуками.
   Добрыми кожаными канчуками.
   Ярина невольно поежилась. Ох и славная вещь - кожаные канчуки! От  одного
свиста душа в пятки уходит!
   - Двадцать пять! Двадцать шесть! - вопили в толпе. - Гуще! Гуще пригощай!
По филеям его!
   С попоны доносилось сдавленное подвывание. Голые ноги  дергались  в  такт
"угощению".
   - Двадцать семь! Двадцать восемь!
   Ярина почесала кончик носа. Важно пана лекаря лечат! Никакая  застуда  не
возьмет! Вмешаться? Или обождать, пока до полсотни дойдет?
   - Тридцать пять!  Тридцать  шесть!..  Гуще,  гуще!  Доброхотов  услыхали.
Поровшие - сам Павка Гочар и его сын - переглянулись; и над улицей  пронесся
дикий вопль.
   - Тридцать семь! - подытожил кто-то. - А добре парят, аж завидно!
   - Хватит! Хватит, говорю!
   Ярина подъехала поближе, соскочила с коня. Ее узнали  -  парни  поспешили
снять шапки, и даже Павко Гончар остановил поднятую в полном размахе руку.
   - И чего это вы, добрые люди,  творите?  Или  порядка  не  знаете?  Павко
Гончар сплюнул, хотел ответить, но его опередили.
   - А где ж такой порядок был,  чтоб  девок  с  пути  сбивать?!  Мало  ему,
сквернавцу-нехристю! Что смотрите, мужики? Поддайте ему, да так, чтоб навеки
запомнил!
   Толстая широкоплечая бабища - руки  в  боки,  очипок  на  ухо  съехал,  -
выступила вперед, сверкнула карими глазами-вишнями.
   Так-так! Ярина невольно усмехнулась. Тетка Гончариха! Ну, сейчас будет!
   - И ты, панна Ярина, рассуди! Доченька у нас  одна,  родимая,  как  яечко
пасхальное! А он, нехристь поганый...
   "Нехристь поганый" между тем, сообразив, что канчуки откладываются, встал
на четвереньки, потянулся за штанами...
   - А ну лежи! - тетка Гончариха грозно обернулась к  бедолаге-Крамольнику,
ткнула деревянным "котом" в бок.  -  Пока  сотни  горячих  не  получишь,  не
отпустим! Сначала - сотню горячих, а потом к попу, икону целовать!
   Похоже, лекарь попался - завяз по самые уши. Ярина  хотела  переспросить,
но не тут-то было.
   - Рятуйте,  люди  добрые!  Ох,  рятуйте!  И  чего  ж  это  он,  нехристь,
удумал-то? Ох, дитятко мое, дитятко! Ох, да чего ж теперь будет?
   Из хаты выглянуло "дитятко" - рябая пышногрудая  девка  в  кожухе  поверх
рубахи, заплаканная, с распухшими губами.
   - Пошла в хату, бесстыдница, бессоромница!  -  грянула  Гончариха.  -  На
лавку ложись да юбку задирай - сама  тебя  сечь  буду,  сквернавку!  Рук  не
пожалею! А устану, всех соседей позову!
   "Дитятко" исчезло. Между тем упомянутые соседи в дюжину голосов принялись
пояснять "панне сотниковой", как дело было. Застукали их, лекаря  да  девку,
на сеновале, причем с первого же взгляда на  рубаху  Гончаровой  дочки  ясно
стало, что опоздали...
   Крамольник все же изловчился - натянул шаровары  и  попытался  нырнуть  в
толпу. Но его схватили, толкнули обратно.
   На пана лекаря было жалко смотреть. Ярина  не  выдержала  -  отвернулась.
Польстился кот на сметану! И была б еще сметана добрая!..
   - Вот что, Ярина Логиновна! - Павка Гончар  снял  шапку,  с  достоинством
поклонился. - Сечь его, сквернавца, так и быть, не станем боле, а  отпустить
- не  отпустим.  Сперва  к  батюшке  сведем,  к  отцу  Нифонту,  -  окрестим
бусурмана. А после пусть икону целует, что на моей Гапке женится.  Вот  Пост
Великий пройдет, так на Красную Горку и окрутим.  Пусть  он,  бес  соромник,
грех покрывает!
   Девушка вздохнула. Оно и не поспоришь, в своем праве Гончар. Канчуки что,
могли и за дубье взяться!
   Сзади послышался  топот.  Подлетел  Агмет  на  вороном  иноходце,  вихрем
спрыгнул с коня.
   - Ханум-хозяйка! Зачем без меня ходи? Зачем от Агмета убегай?
   - Агметка! Иди сюда, Агметка! - радостно отозвались  из  толпы.  -  Давай
камчу, камчой сподручней будет!
   Хведир оказался на месте  -  в  зале,  за  отцовым  столом.  Ярко  горела
немецкая лампа. Бурсак чуть сгорбился, водя пером по листу толстой  тетради.
Пан Рио пристроился рядом, что-то негромко поясняя.
   Девушка  лишь  покачала  головой.  Ну,  нашел  Фома  Ерему!  Один  сказки
рассказывает, другой - записывает. Ровно дети!
   - Ярина! - парень вскочил, поспешно захлопнул тетрадь. - А мы тут...
   - Вижу...
   Шапка  упала  на  лавку,  темные  волосы  рассыпались  по  плечам.  Ярина
вздохнула - косу заплести, и то времени нет!
   - В Полтаву отписал ли, пан писарь?
   - Еще утром, - с готовностью отозвался Хведир. -  С  нарочным  послал,  и
коня ему доброго дал... Думал сам ехать, так ты ж, панна сотник, не велишь!
   - Хорошо...
   Ярина не без труда расстегнула  кожушанку,  попыталась  снять.  Замерзшие
руки не слушались. Пан Рио подскочил, помог.
   - То спасибо...
   Девушка подошла к очагу, протянула руки, поморщилась.
   - А вы бы, пан Рио, чем байки всякие пану писарю сотенному  рассказывать,
за паном Крамольником бы смотрели! Или в земле вашей  каждому  гулене  девок
портить вольно?
   Странное дело: пан Рио смутился - впервые за все их знакомство.
   - Я... Я ему скажу, госпожа Ирина! Рам... то есть  господин  к'Рамоль,  и
вправду иногда позволяет себе... Ярина не удержалась - хмыкнула. Вспомнилась
грозная тетка Гончариха. С такой свекрухой не разгуляешься!
   - Вы б с ним поговорили, пан Рио! Утешили бы! Агмет вас отведет.
   - Гм-м...
   Рио задумался, вздохнул - не иначе о чем-то догадался. Девушка подождала,
пока за гостем закроется дверь, и повернулась к Хведиру.
   - Ну так какую сказку рассказали пану Теодору сегодня? Бурсак смутился  -
не хуже пана Рио, но мигом принял серьезный вид.
   - Отнюдь не сказку, Ярина Логиновна, но предание давнее земли своей. И не
весь день сим мы заняты, но токмо час, не боле. Днем же вовсе мы не безделью
предавались. Показал я пану Рио, како из фузеи стрелять, дабы мог  он  врага
оружно встретить...
   Ярина только моргнула. Это же надо! Бурсак в окулярах  учит  "доблестного
героя" рушницей владеть!
   - И... как?
   - Как и должно, - парень важно кивнул. - Пан  Рио  попал,  я  же  -  нет.
Сейчас же, ради времени вечернего,  рассказал  он  мне  дивную  повесть  про
злокозненных супостатов, Приживниками  именуемых.  Той  супостат.  Приживник
который,  сугубо  к  людской  природе  прилепляется  и  оную  природу  своей
замещает...
   - Вроде беса? - девушка хмыкнула. - Эх, пан бурсак! Хведир-Теодор  только
усмехнулся:
   - Так фольклор же! Запишу, пусть пан Гримм порадуется... Устала, Яринка?
   - Устала...
   Девушка опустилась в кресло, прикрыла глаза. Хведир неуверенно потоптался
на месте, шагнул к ней, осторожно погладил по плечу.
   - Ну, ты чего? Ну, отдохни!
   - Гонтов Яр пожгли... -  Ярина  сцепила  зубы,  мотнула  головой.