душевное равновесие.
   - Что Джастина? - спросила Мэгги. Он пожал плечами.
   - К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись еще до гибели Дэна.
   Мэгги ничем не показала, что удивлена.
   - Я и сама после похорон Дэна ее не видела. -  Она  вздохнула.  -  Я  все
надеялась, что она приедет домой, но похоже, она никогда уже не вернется.
   Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэгги словно не услышала,
продолжала говорить, но как-то по-другому, будто не ему, а самой себе:
   - Дрохеда теперь точно приют  для  престарелых.  Нам  нужна  молодежь,  а
молодых только и осталась одна Джастина.
   Жалости как не бывало. Лион  порывисто  наклонился  к  Мэгги,  глаза  его
блеснули.
   - Вы говорите о ней так, будто  она  принадлежит  Дрохеде,  -  сказал  он
резко. - Предупреждаю вас, миссис О'Нил, вы ошибаетесь!
   - Какое у вас право судить, что такое Джастина и где ей место? - вспылила
Мэгги. - Вы же сами сказали, что видели ее в последний раз еще когда жив был
Дэн, с тех пор два года прошло!
   - Да, правда, прошло два года. - Он заговорил мягче,  заново  ощутив,  во
что, должно быть, превратилась ее  жизнь.  Вы  мужественно  переносите  свое
горе, миссис О'Нил.
   - Вот как? - Она силилась  улыбнуться,  по-прежнему  глядя  ему  прямо  в
глаза.
   Вдруг ему стало понятней, что, должно быть, нашел в ней  кардинал  Ральф,
почему так ее любил. В Джастине этого нет, но и он ведь не  Ральф,  он  ищет
совсем другого.
   - Да, вы мужественно все это переносите, -  повторил  он.  Она  мгновенно
уловила скрытый смысл его слов, болезненно поморщилась. Спросила  дрогнувшим
голосом:
   - Откуда вы знаете про Дэна и Ральфа?
   - Догадался. Не беспокойтесь, миссис О'Нил, больше никто ничего не знает.
Я догадался потому, что знал кардинала очень давно, задолго до знакомства  с
Дэном. В Риме все думали, что кардинал - ваш брат, дядя  Дэна,  но  Джастина
раскрыла мне глаза в первый же день, когда я ее встретил.
   - Джастина? - вскрикнула Мэгги. - Только не Джастина!
   Она яростно ударила себя кулаком по колену, Лион  наклонился,  перехватил
ее руку.
   - Нет-нет, миссис О'Нил! Джастина понятия ни о чем не имеет, и  дай  Бог,
чтобы она никогда не узнала правду!  Поверьте,  это  была  просто  нечаянная
обмолвка.
   - Вы уверены?
   - Клянусь.
   - Тогда объясните, ради всего святого, почему она не едет  домой?  Почему
избегает меня? Неужели ей так невыносимо меня видеть?
   Не только слова, но и смертельная тоска в ее голосе  открыли  ему,  какой
пыткой было для нее, что дочь за эти два  года  ни  разу  ее  не  навестила.
Задача, что привела его  сюда,  казалась  уже  не  столь  важной,  появилась
другая: успокоить страхи матери.
   - Это моя вина, - решительно сказал он.
   - Ваша? - с недоумением переспросила Мэгги.
   - Джастина собиралась поехать с Дэном в Грецию и убеждена,  что  если  бы
поехала, Дэн остался бы жив.
   - Чепуха! - сказала Мэгги.
   - Вот именно. Нам с вами совершенно ясно, что это чепуха, а ей -  нет.  И
только вы можете ей это объяснить.
   - Я? Вы не понимаете, мистер Хартгейм.  Джастина  никогда,  за  всю  свою
жизнь, не прислушивалась к моим словам. В прежние времена я еще  могла  хоть
как-то на нее повлиять, но теперь об этом и думать нечего. Она  даже  видеть
меня не желает.
   Это прозвучало безнадежно, но не униженно.
   - Я попалась в ту же ловушку, что  и  моя  мать,  -  просто,  почти  сухо
продолжала Мэгги. - Дрохеда - это вся моя жизнь.., этот дом, книги...  Здесь
я нужна, здесь в моем существовании еще есть какой-то смысл. Здесь люди, для
которых я - опора. Моим детям я никогда не была опорой. Никогда.
   - Вы не правы, миссис О'Нил, будь это правдой, Джастина преспокойно, безо
всяких угрызений совести, могла бы  приехать  домой.  Вы  недооцениваете  ее
любовь к вам. Я сказал, что Джастина теперь мучается угрызениями совести  по
моей вине, это из-за меня она осталась в Лондоне, она хотела быть  со  мной.
Но терзается она из-за вас, а не из-за меня.
   От Мэгги дохнуло холодом.
   - Она не имеет права терзаться из-за меня! Пускай страдает за себя,  если
не может иначе, но не за меня! Только не за меня!
   - Значит, вы мне верите, что она понятия не имела о Дэне и кардинале?
   Ожесточение Мэгги схлынуло,  словно  он  напомнил,  что  тут  еще  многое
поставлено на карту, о чем она позабыла.
   - Да, - ответила она, - я вам верю.
   - Я приехал к вам потому, что Джастина нуждается в вашей  помощи,  но  не
может вас об этом просить, - сказал Лион. - Вы должны ее убедить,  что  надо
опять жить настоящей полной жизнью.., и  не  в  Дрохеде,  у  Джастины  своя,
отдельная жизнь, с Дрохедой никак не связанная.
   Он откинулся в кресле, заложил ногу на ногу, снова закурил.
   -  Джастина  сейчас  носит  некую  власяницу,  казнит  себя  и  кается  в
несуществующих грехах. Только вы одна  и  можете  ей  это  растолковать.  Но
предупреждаю вас, если вы решите раскрыть ей  глаза,  она  уже  не  вернется
домой, а вот если станет продолжать в том же духе,  так,  пожалуй,  вернется
навсегда. Лион чуть помолчал.
   - Для женщины с ее характером сцена - еще не все и уже недалек тот  день,
когда она это поймет. Ей станут нужны близкие  люди,  и  придется  выбирать:
либо родные  и  Дрохеда,  либо  я.  -  Он  улыбнулся,  глядя  на  Мэгги  все
понимающими глазами. - Но только  близкие  люди  -  это  для  Джастины  тоже
недостаточно. Если она выберет меня, она может  сохранить  и  сцену,  и  вот
этого преимущества Дрохеда ей не даст. - Теперь он смотрел на Мэгги  сурово,
как на противника. - Я приехал просить вас постараться,  чтобы  она  выбрала
меня. Возможно, мои слова покажутся жестокими, но мне  она  гораздо  нужнее,
чем вам.
   Но и к Мэгги вернулась обычная твердость.
   - Дрохеда тоже не такой плохой выбор, - возразила она. - Вы говорите так,
будто на этом для Джастины все кончится, но  вы  сильно  ошибаетесь.  Она  и
сцену сможет сохранить. У нас тут есть отличная  любительская  труппа.  Даже
если Джастина выйдет замуж за Боя Кинга - мы с его дедом много  лет  на  это
надеемся, - пока она будет в разъездах, о ее детях позаботятся не хуже,  чем
если бы она вышла за вас. Здесь ее родной дом! Наша здешняя жизнь ей знакома
и понятна. Если она выберет Дрохеду, так не вслепую, а прекрасно  зная,  что
ее ждет. А можете ли вы сказать то же самое о жизни, которая ждет ее с вами?
   - Нет, - невозмутимо ответил Лион. - Но Джастина среди неожиданностей как
рыба в воде. В Дрохеде она задохнется от однообразия.
   - Вы хотите сказать, что здесь она будет несчастна.
   - Нет, не совсем. Я не сомневаюсь - если она решит вернуться и выйдет  за
этого Боя Кинга.., кстати, кто он такой?
   - Наследник соседнего имения, Бугелы, друг детства Джастины, но хотел  бы
стать не только  другом.  Его  дед  желает  этого  брака,  так  сказать,  из
династических соображений, а я - потому  что,  на  мой  взгляд,  именно  это
Джастине и нужно.
   - Понимаю. Что ж, если она вернется сюда  и  выйдет  за  Боя  Кинга,  она
научится быть счастливой. Но ведь и счастье относительно. Едва ли  та  жизнь
принесет ей такое удовлетворение, какое она нашла бы  со  мной.  Потому  что
Джастина любит не Боя Кинга, миссис О'Нил, она любит меня.
   - Тогда она выбрала очень  странный  способ  доказывать  свою  любовь,  -
заметила Мэгги и позвонила, чтобы подали чай. - И потом, мистер Хартгейм,  я
уже говорила, вы переоцениваете мое влияние на дочь. Джастина никогда  ни  в
грош не ставила мои слова и тем более - мои желания.
   - Вы умная женщина, - сказал  Лион.  -  Вы  и  сами  знаете,  что  можете
повлиять на нее, если захотите. Единственная моя просьба - подумайте о  том,
что я сказал. Не торопитесь, время терпит, и я  тоже  человек  терпеливый  и
умею ждать.
   - Тогда вы просто музейная редкость, - улыбнулась Мэгги.
   Больше ни он, ни она об этом не заговаривали. Хартгейм провел  в  Дрохеде
неделю и все время держался просто как гость, хотя Мэгги  чувствовала  -  он
старается, чтобы она поняла, что он за человек. Братьям он  очень  по  душе,
это ясно - едва на выгонах прослышали о его приезде, все  они  собрались  на
Главной усадьбе и оставались дома, пока он не уехал обратно в Германию.
   И Фионе он тоже по душе; глаза отказываются ей служить, и она  больше  не
ведет отчетность Дрохеды, но ум  у  нее  по-прежнему  ясный,  ни  намека  на
дряхлость. Минувшей зимой, достигнув глубокой старости, умерла во сне миссис
Смит - и, не желая навязать Минни и Кэт, тоже далеко не молоденьким, но  еще
полным сил, новую экономку, Фиа передала дочери все книги и  счета,  а  сама
довольно  успешно  стала  справляться  с  обязанностями  миссис   Смит.   Не
кто-нибудь, а Фиа первая поняла,  что  Лион  -  свидетель  той  жизни  Дэна,
которая была неведома никому из дрохедских, и попросила рассказать  про  эти
последние годы. Лион охотно согласился и очень быстро увидел, что  обитатели
Дрохеды вовсе не избегают говорить о Дэне, напротив,  рады  услышать  каждый
новый рассказ о нем, каждую мелочь.
   А Мэгги, сохраняя маску учтивости, не могла забыть о том, что  сказал  ей
Лион, ее преследовал предложенный им выбор. Она давно  уже  потеряла  всякую
надежду на то, что Джастина вернется - и вдруг он почти поручился  за  такую
возможность и даже признал, что Джастина может здесь быть счастливой. И  еще
за одно она безмерно ему благодарна: он избавил ее  от  вечного  неотвязного
страха, что Джастина каким-то образом узнала, кем приходился Дэну Ральф.
   Но что до брака с Лионом.., непонятно, как подтолкнуть  Джастину  на  то,
чего она, судя по всему, не желает. Или сама она, Мэгги, не  желает  понять,
как это сделать? Теперь уже она никак не против него,  но,  разумеется,  его
счастье не так ей дорого, как благополучие дочери и всех дрохедских и  самой
Дрохеды. Главное - так ли необходим этот Лион для будущего счастья Джастины?
Хоть он и заявил, будто Джастина его любит, Мэгги что-то не  припоминала  ни
единого слова дочери, из которого можно бы понять, что  Лион  так  же  много
значит для нее, как значил когда-то Ральф для Мэгги.
   - Надо полагать, рано или поздно вы с Джастиной увидитесь, - сказала  она
Лиону, отвозя его в аэропорт. - Я предпочла бы, чтобы вы не говорили  ей  об
этой вашей поездке в Дрохеду.
   - Как вам угодно. Я только прошу  вас,  подумайте  о  том,  что  я  тогда
сказал, и не торопитесь.
   Но, повторяя эту  свою  просьбу,  он  невольно  почувствовал,  что  Мэгги
извлекла из его приезда много больше, чем он сам.
   В середине апреля, когда минуло два с половиной года после  смерти  Дэна,
Джастину охватило неодолимое желание увидеть что-то еще,  кроме  бесконечных
городских улиц и угрюмых бесчисленных толп. В ясный день, когда  солнце  еще
не грело, но в воздухе ласково повеяло весной, каменный центр Лондона  вдруг
стал невыносим. И она отправилась на метро в  Кью-Гарденс,  очень  довольная
тем, что нынче вторник и парк будет почти безлюден.  В  этот  вечер  она  не
играет, незачем бояться усталости и можно бродить по глухим тропинкам,  пока
держат ноги.
   Разумеется, парк был ей хорошо знаком. Всякого, кто приехал  из  Дрохеды,
Лондон радует своими великолепными цветниками и клумбами, но  Кью-Гарденс  -
парк совсем особенный. Прежде она с апреля по октябрь ходила сюда постоянно,
ведь что ни месяц тут можно любоваться иными цветами.
   Середина апреля - ее любимая пора: время желтых нарциссов и азалий, и все
деревья тоже в цвету. И есть там  один  уголок,  милей  и  уютней  которого,
пожалуй, немного найдется на свете, - здесь Джастина уселась прямо на еще не
просохшей земле, чтобы  в  одиночестве  наглядеться  на  всю  эту  прелесть.
Сколько  хватает  глаз,  тянется  сплошной   ковер   золотистых   нарциссов;
посередине этой  массы  кивающих  желтых  колокольчиков  высится  миндальное
дерево, ветви его отяжелели от цветов и плавными изгибами клонятся к  земле,
словно белые  водопады  цветенья,  изящные  и  недвижные,  как  на  японской
картине. Покой. Так трудно его найти.
   Она запрокинула голову, пытаясь запечатлеть в памяти совершенную  красоту
цветущего миндаля среди зыблющегося золотого моря, и вдруг картину  нарушило
нечто далеко не столь прекрасное. Не кто  иной  как  Лион  М„рлинг  Хартгейм
собственной персоной  осторожно  шагает  меж  нарциссов,  коренастую  фигуру
защищает от холодного ветерка неизбежное  немецкое  кожаное  пальто,  солнце
отсвечивает в посеребренных сединой волосах.
   - Ты застудишь почки, - сказал он,  снял  пальто  и  расстелил  на  земле
подкладкой кверху, так, чтобы они оба могли сесть.
   - Как ты  меня  отыскал?  -  спросила  Джастина,  передвигаясь  на  край,
подбитый коричневым шелком.
   - Миссис Келли сказала мне, что ты поехала сюда. Остальное несложно. Шел,
шел - и нашел.
   - И воображал, наверно, что я одурею от радости и кинусь тебе на шею?
   - Ну и как? Рада?
   - Верен себе - вечно отвечаешь вопросом на вопрос. Нет, я  не  рада  тебя
видеть, Ливень. Я думала, что сумею от тебя отделаться.
   - Не так-то просто отделаться от хорошего человека. Как ты живешь?
   - Нормально.
   - Оправилась от всего, что было?
   - Нет.
   - Что ж, этого следовало ждать. Но я начал понимать, что, раз  уж  ты  от
меня отказалась, гордость нипочем не позволит  тебе  сделать  первый  шаг  к
примирению. А у меня, herzchen, хватает мудрости понять, что гордость  -  не
лучший спутник одинокой жизни.
   - Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь и займешь ее место,  Лион,
предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне не нужен.
   - Ты мне тоже больше не нужна  в  этом  качестве.  Этот  мгновенный,  без
запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лице облегчение.
   - Честно?
   - А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую долгую разлуку с тобой?
В этом смысле ты была для меня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу
твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.
   - Ох, Ливень, и мне тоже!
   - Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?
   - Конечно!
   Он  откинулся  на  пальто,  заложил  руки  за  голову,  лениво  улыбнулся
Джастине.
   - Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюме ты больше  похожа
на девчонку. Может быть для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но  уж
как судья и советник по части уменья одеваться просто необходим.
   Она засмеялась.
   - Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту мог ко мне как с неба
свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мне тридцать,  так
и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше.  Теперь  разница
уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров, Лион?
   - Я ведь не был толстым, только плотным, потому  от  вечного  сиденья  за
письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.
   Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась на живот, с улыбкой  совсем
близко заглянула ему в лицо.
   - Как славно опять тебя видеть. Ливень! Ты  один  умеешь  не  давать  мне
потачки.
   - Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатая женщина?
   - Деньгами? - Джастина кивнула. -  Странно,  что  кардинал  де  Брикассар
оставил свои деньги мне. То есть он все завещал нам поровну, мне и Дэну,  но
ведь по закону я  -  единственная  наследница  Дэна.  -  Невольная  судорога
исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид, будто разглядывает
какой-то единственный нарцисс в золотистом море, пока не почувствовала,  что
опять сумеет сладить со своим голосом. - Знаешь, Ливень, я дорого  бы  дала,
чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашей семьей. Кто он  нам  был,
друг, и только? Тут что-то загадочное, больше, чем простая дружба. А  что  -
не знаю. Очень хотелось бы знать.
   - Незачем. - Лион поднялся, протянул ей руку. - Идем, herzchen,  я  угощу
тебя ужином в  любом  месте,  где,  по-твоему,  достаточно  любопытных  глаз
заметят, что некая рыжая австралийская актриса и  некий  германский  министр
заключили мир. Моя репутация шалопая и донжуана сильно пострадала с тех пор,
как ты дала мне отставку.
   -  Полегче  на  поворотах,  мой  друг.  Меня  больше  не  называют  рыжей
австралийской  актрисой,  теперь,  когда  я   создала   незабываемый   образ
Клеопатры, я - роскошная, великолепная английская  актриса  с  тициановскими
волосами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что  критики  именуют  меня
самой экзотической Клеопатрой за последние десятилетия?
   И  она  расправила  плечи,  угловато  согнула   руки,   выставив   кисти,
точь-в-точь изображение на египетских фресках.
   Глаза Лиона весело блеснули.
   - Экзотической? - с сомнением переспросил он.
   - Да, экзотической! - решительно подтвердила Джастина.
 
*** 
 
   Кардинала Витторио уже не было в живых, и Лион теперь не так часто  бывал
в Риме. Вместо этого он ездил в Лондон. Поначалу Джастина была в восторге  и
ничего не загадывала сверх предложенной им дружбы, но проходили месяцы. Лион
ни словом, ни взглядом не напоминал  о  былых  отношениях,  и  ей  понемногу
становилось досадно, а чем дальше, тем сильней не по себе. Опять и опять она
уверяла себя, что и не думает начинать все сначала - нет, с этим  покончено,
ничего такого она вовсе не желает. И она не впускала в сознание образ  того,
другого  Лиона,  так  успешно  забытый,  что  он  возникал  снова  только  в
предательских снах.
   Первые месяцы после гибели Дэна были ужасны,  тянуло  кинуться  к  Лиону,
ощутить его рядом телом и душой, ведь только позволить - и он будет с нею, и
так трудно противиться этой  тяге.  Но  не  могла  она  позволить,  позвать:
заслоняя его лицо, перед нею стояло лицо Дэна. Нет,  это  было  правильно  -
отказаться от него, бороться  с  собою,  затоптать  в  себе  каждую  искорку
влечения к нему. Время шло, и казалось - он навсегда ушел из ее жизни и тело
ее погрузилось в какое-то оцепенение, в спячку, а ум послушно все позабыл.
   Но теперь,  когда  Лион  вернулся,  становилось  день  ото  дня  трудней.
Джастину так и подмывало спросить - помнит ли он все, что было между ними..,
неужели он мог забыть?!  Она-то,  разумеется,  со  всякими  этими  чувствами
покончила, но приятно было бы узнать, что он -  не  покончил;  понятно,  при
условии, что "эти чувства" означают для него Джастину и только Джастину.
   И все это завиралыцина. Ничуть не  похоже,  чтобы  душу  или  тело  Лиона
иссушала  безответная  любовь,  и  он  не  проявляет  ни  малейшего  желания
воскресить прошлое. Он хотел ее дружбы, радуется, что они опять друзья.  Вот
и пре красно! Она и сама этого хотела. Только..,  неужели  он  мог  забыть?!
Нет, невозможно.., но, черт его побери, вдруг он и вправду забыл!
   В тот вечер, когда мысли Джастины приняли такой оборот, она  играла  леди
Макбет как-то особенно яростно, совсем не похоже на обычную  свою  трактовку
этой роли. Потом провела почти бессонную ночь, а  наутро  пришло  письмо  от
матери, и у нее стало совсем смутно и неспокойно на душе.
   Мэгги теперь писала не часто, долгая разлука сказалась на них обеих, а уж
если приходили письма, то  какие-то  безжизненные,  натянутые.  А  это  было
совсем другое, в нем слышался голос надвигающейся старости, сквозь ничего не
значащие фразы, будто вершина айсберга, проступили  на  поверхность  два-три
слова  глубоко  скрытой  усталости.  Джастине  это  очень  не   понравилось.
Старость. Мама - и старость?!
   Что же там происходит, в  Дрохеде?  Может  быть,  мама  старается  скрыть
какое-то несчастье? Может быть, больна бабушка? Или кто-то из дядей? Или, не
ровен час, сама же мама? Вот уже три года она никого из  них  не  видела,  с
ней-то, с Джастиной О'Нил, за это время ничего не случилось, а там, у них  -
мало ли что могло случиться за три года! У нее жизнь скучная,  однообразная,
но это совсем не значит, что и у других все застыло на  месте  и  ничего  не
меняется.
   Вечер у Джастины свободный, и "Макбета" в этом сезоне надо  будет  играть
еще только один р