ть. Я же твоя  совесть,  а
послушать голос совести иногда полезно.
   - Да, конечно, конечно, Дэн, поедем!
   - Вот и хорошо. - Он улыбнулся, посмотрел лукаво. - Ты мне правда  нужна,
Джас. Будешь у меня гвоздем в попе, совсем как в старые времена.
   - Ну-ну! Неприлично говорить такие слова, преподобный отец О'Нил!
   Дэн заложил руки за голову, удовлетворенно откинулся на спинку дивана.
   - Я - преподобный отец! Чудесно, правда? Вот повидаю маму и, может  быть,
сумею сосредоточить все мысли на господе. Понимаешь, мне  кажется,  это  для
меня главное. Просто думать о Боге.
   - Ты бы должен вступить в монашеский орден, Дэн.
   - Это и теперь можно, вероятно, я так и сделаю. У меня вся жизнь впереди,
спешить некуда.
 
*** 
 
   С приема Джастина ушла вместе с Лионом; она ему сказала, что собирается с
Дэном в Грецию, а потом он сказал, что собирается к себе в Бонн.
   - Давно пора, черт возьми, - заявила Джастина.  -  Не  очень-то  вы  себя
утруждаете в качестве министра. Все газеты пишут, вы -  бездельник,  гуляка,
только и знаете что развлекаться с рыжими австралийскими  актрисами,  старый
пройдоха.
   Лион погрозил ей внушительным кулаком.
   -  Вы  и  не  подозреваете,  как   дорого   я   расплачиваюсь   за   свои
немногочисленные удовольствия.
   - Может быть, пройдемся пешком. Ливень, не возражаете?
   - Нет, если вы не пойдете босиком.
   - Босиком теперь нельзя. У мини-юбок  есть  свои  недостатки;  раньше  мы
ходили в чулках, их ничего не стоило скинуть. А теперь изобрели что-то вроде
театрального трико, его  на  людях  не  сбросишь,  это  было  бы  величайшее
потрясение нравов со времен леди Годивы. И если я не хочу погубить колготки,
а они стоят пять гиней, волей-неволей надо ходить в туфлях.
   - По крайней мере вы пополнили мое образование по части дамского туалета,
как верхнего, так и нижнего, - кротко заметил Хартгейм.
   - Бросьте! Пари держу, у вас десяток любовниц, и вы всех их раздеваете.
   - У меня только одна, и, как подобает хорошей любовнице, она ждет меня  в
неглиже.
   -  Слушайте,  а  мы  ведь,  кажется,  никогда  еще  не  обсуждали   ваших
сексуальных дел? До чего завлекательно! Какая же у вас любовница?
   - Безмозглая белобрысая болтливая сорокалетняя бочка.
   Джастина остановилась как вкопанная.
   - Вы меня дурачите, - медленно сказала она. - Не представляю вас рядом  с
такой женщиной.
   - Почему же?
   - Для этого у вас слишком хороший вкус.
   - Chacun a son gout', моя дорогая. Я и сам отнюдь не У каждого свой вкус,
о вкусах не спорят (фр.), красавец, неужели, по-вашему, я способен настолько
очаровать молодую и красивую женщину, чтобы она стала моей любовницей? Да  с
чего вы взяли?
   - Вполне способны! - сердито возразила Джастина. - И еще как!
   - Это что же, деньгами?
   - Да причем тут ваши деньги! Вы  просто  дразните  меня,  вечно  вы  меня
дразните! Лион М„рлинг Хартгейм, вы прекрасно знаете, сколько в вас обаяния,
не то вы бы не разгуливали в сетчатых рубашках  с  золотыми  медальонами  на
груди. Внешность - еще далеко не все, а  если  б  было  и  все,  я  бы  тоже
призадумалась.
   - Ваше участие во мне очень трогательно, herzchen.
   - Почему с вами у меня  всегда  такое  чувство,  будто  мне  за  вами  не
угнаться? - Джастина уже остыла; теперь она стояла и неуверенно смотрела  на
Лиона. - Вы же говорили не всерьез, правда?
   - А как по-вашему?
   - Нет! Вы не тщеславны, но сами прекрасно знаете, какой вы обаятельный.
   - Знаю ли, нет ли - неважно. А вот что вы находите меня обаятельным,  это
важно.
   Конечно, нахожу, чуть было не ответила она; совсем недавно  я  попыталась
прикинуть, каков бы ты был в роли моего любовника, но решила, что ничего  из
этого не получится, ты мне нужнее, как друг. Если бы он дал ей это  сказать,
то пришел бы, пожалуй, к выводу, что его время еще не настало, и  действовал
бы иначе. Но она не успела вымолвить ни слова - он уже схватил ее в  объятия
и осыпает поцелуями. На добрых шестьдесят секунд она  обмерла,  беспомощная,
ошарашенная,  одержимая  одним  -  найти  в  себе  силы,  устоять  под  этим
неистовым, бешеным порывом. Его губы..,  да  это  чудо!  А  волосы,  буйные,
густые, тоже - сама жизнь, зарыться в них пальцами - наслаждение!  Потом  он
сжал ее щеки ладонями, с улыбкой заглянул в глаза.
   - Я тебя люблю.
   Джастина ухватилась за его запястья, но не так легко и нежно, как  прежде
с Дэном, а вцепилась ногтями, чуть не до крови. Отступила  на  шаг,  другой.
Стояла и с силой терла губы о сгиб локтя, глаза огромные, испуганные,  грудь
тяжело вздымается.
   - Ничего не выйдет, - еле выдохнула она. - Ничего  из  этого  не  выйдет,
Ливень.
   Сбросила туфли, наклонилась, подхватила их и пустилась  бежать,  и  через
три секунды этого мягкого стремительного бега уже не стало слышно.
   А он вовсе не собирался ее догонять, хотя она,  видно,  этого  опасалась.
Саднили разодранные в кровь запястья. Он промокнул  их  по  очереди  носовым
платком,  пожал  плечами,  спрятал  покрытый  пятнами  платок   и   постоял,
прислушиваясь к боли. Немного погодя вынул  портсигар,  закурил  и  медленно
пошел по улице. Ни один встречный не догадался бы по его лицу о том, что  он
чувствует в эти минуты. Все, чего он желал, к чему  стремился,  было  уже  в
руках - и вот потеряно. Глупая девчонка. Когда  она,  наконец,  повзрослеет?
Все чувствовать, на все откликнуться - и от всего отказаться...
   Но он был по натуре игрок, из тех, что умеют и проигрывать, и выигрывать.
Долгих семь лет он выжидал, прежде чем  на  посвящении  Дэна  ощутил  в  ней
перемену и решил попытать счастья. И, видно, поторопился.  Ну,  ничего.  Все
может еще обернуться по-другому - завтра или, при нраве Джастины, через год,
через два. Что-что, а сдаваться он не намерен. Надо только  быть  начеку,  и
однажды счастье ему улыбнется.
   Внутри у него все дрожало от  беззвучного  смеха:  безмозглая  белобрысая
болтливая сорокалетняя бочка! Непонятно, отчего это сорвалось с языка, разве
только потому, что давным-давно эти слова сказала ему бывшая жена. У  таких,
мол, всегда бывают камни в печени. Она  и  сама  страдала  от  этих  камней,
бедная Аннелиза, а впрочем, ей-то было все пятьдесят,  и  она  темноволосая,
худая и на диво сдержанная - замкнута, запечатана  наглухо,  точно  джинн  в
бутылке. Чего ради я сейчас думаю об Аннелизе? Кампания, которую я терпеливо
вел столько лет, закончилась провалом, и я преуспел не больше, чем  бедняжка
Аннелиза. Ну, ничего, фрейлейн Джастина О'Нил! Поживем - увидим.
   В окнах дворца горит свет; надо подняться, поговорить несколько  минут  с
кардиналом Ральфом, с виду он очень постарел. Явно нездоров.  Пожалуй,  надо
бы его убедить показаться врачам. У  Лиона  защемило  сердце,  но  не  из-за
Джастины - она молода, впереди еще довольно времени. Из-за кардинала Ральфа,
на глазах у которого принял сан его родной сын, а он об этом не подозревает.
***
 
   Было еще рано, в  вестибюле  гостиницы  полно  народу.  Джастина,  уже  в
туфлях, торопливо прошла  к  лестнице,  наклонив  голову,  взбежала  наверх.
Несколько минут дрожащими руками рылась в сумочке, не находя  ключа,  думала
уже, что надо будет спуститься к портье, опять выдержать взгляды  всей  этой
толпы. Но ключ оказался в сумке, она его заметила, должно  быть,  только  на
двадцатый раз.
   Наконец-то она у себя в номере, ощупью добрела до кровати, села на  край,
понемногу стала собираться с мыслями. Уверяла себя,  что  полна  отвращения,
возмущена,  разочарована;  мрачным  неподвижным   взглядом   уставилась   на
четырехугольник слабого света -  ночное  небо  в  окне;  хотелось  ругаться,
хотелось плакать. Никогда уже не будет по-прежнему, и это трагедия.  Потерян
самый близкий друг. Предательство.
   Пустые, лживые слова;  внезапно  она  поняла,  почему  так  перепугалась,
убежала от Лиона, будто он не поцеловал ее, а  покушался  на  убийство.  Это
настоящее! Такое чувство, словно  наконец-то  она  дома,  а  она  не  желает
возвращаться домой - и не желает связывать себя любовью. Дом - это тупик,  и
любовь - тупик. Больше того,  хотя  признание  это  достаточно  унизительно:
пожалуй, она и не умеет  любить.  Будь  она  на  это  способна,  уж  наверно
раз-другой осторожность ей изменила бы; уж наверно  хоть  раз-другой  в  ней
шевельнулось бы чувство посильней, чем снисходительное расположение к ее  не
слишком многочисленным любовникам... Джастине сейчас и в голову  не  пришло,
что  не  случайно  она  выбирала  любовников,  ничуть  не  опасных  для   ее
независимости, к которой она сама себя приучила и с которой прочно свыклась,
и уже считала, будто это у нее от природы. Впервые в  жизни  ей  не  на  что
опереться, не с чем сравнивать. Ничто в прошлом не утешает, ни разу  там  не
вспыхнуло сильное, глубокое чувство - в ней ли самой  или  в  ком-нибудь  из
этих мимолетных, как тени, любовников. Не помогают и воспоминания о Дрохеде,
ведь там она тоже всегда от всех отгораживалась.
   Правильно, от Лиона непременно надо было сбежать.  Сказать  "да",  отдать
себя  в  его  власть,  а  потом  видеть,  как  он  убедится,  насколько  она
несостоятельна, и отшатнется? Невыносимо! Он  поймет,  какая  она  на  самом
деле, и это убьет его любовь. Невыносимо -  согласиться  и  под  конец  быть
отвергнутой раз и навсегда. Куда лучше отвергнуть  самой.  Так,  по  крайней
мере, не пострадает гордость, а гордости в Джастине ничуть не меньше, чем  в
ее матери.
   Никогда, никогда Лион не должен узнать, какая  она  на  самом  деле,  под
маской дерзкого легкомыслия.
   Он влюбился в ту Джастину, какую видит; она ведь  не  давала  ему  случая
заподозрить, какое море сомнений скрывается под  легкомысленной  внешностью.
Это подозревает - нет, знает - только Дэн.
   Она низко наклонилась, прижалась лбом к прохладному ночному  столику,  по
лицу ее струились  слезы.  Вот  потому-то  она  так  любит  Дэна.  Он  знает
настоящую Джастину и все равно ее любит. Помогают и кровные узы,  и  вся  их
жизнь, столько общих воспоминаний и сложностей, горестей и радостей. А  Лион
- чужой, он не связан с нею, как Дэн и даже как остальная ее родня. Он вовсе
не обязан ее любить.
   Джастина  всхлипнула,  отерла  ладонью  мокрые  щеки,  пожала  плечами  и
принялась за нелегкую задачу - надо затолкать то, что случилось, куда-нибудь
в самый дальний угол сознания - и не ворошить, не вспоминать. Она это умеет,
всю жизнь она совершенствовала эту технику. Только надо  вечно  быть  чем-то
занятой, надо, чтоб тебя поглощали разные дела и недосуг было думать о  том,
что внутри. Джастина протянула руку, щелкнула выключателем настольной лампы.
   Видно, кто-то из дядюшек занес это письмо к ней в комнату, вот оно  лежит
на ночном столике - голубой  конверт  авиапочты,  в  верхнем  углу  марка  с
портретом королевы Елизаветы.
   "Джастина-лапонька! - писал Клайд Долтинхем-Робертс. - Возвращайся в лоно
родного театра, ты нам необходима! Приезжай сейчас же! В  репертуаре  нового
сезона есть одна  беспризорная  роль,  и,  шепну  тебе  на  ушко,  я  сильно
подозреваю, что ты  не  прочь  будешь  ее  сыграть.  Как  насчет  Дездемоны,
лапонька? С Марком Симпсоном в роли твоего  Отелло?  Репетиции  для  главных
участников  начинаются  на  следующей  неделе  -  конечно,  если  тебе   это
любопытно".
   Если ей это любопытно! Сыграть Дездемону! Дездемону - в Лондоне! И Отелло
-  сам  Марк  Симпсон!  Такое  счастье  выпадает  раз  в  жизни.  Она   вмиг
почувствовала себя на седьмом небе, то, что произошло у нее с Лионом, уже не
имеет значения, нет, вернее, обретает совсем иное  значение.  Пожалуй,  если
быть очень, очень осторожной, удастся сохранить  любовь  Лиона;  знаменитая,
прославленная актриса всегда  занята,  у  нее  остается  не  очень-то  много
времени на любовников. Стоит попытаться. Если она заметит,  что  он  вот-вот
поймет истину, всегда остается путь к отступлению. Чтобы не лишиться  Лиона,
тем более - этого нового Лиона, она готова на все, только маску свою  ни  за
что не сбросит.
   А меж тем такую новость не грех отпраздновать. Снова встретиться лицом  к
лицу с Лионом пока не  хватает  храбрости,  но  есть  и  еще  люди,  которые
порадуются ее торжеству. Итак, она надела туфли, прошла по коридору к  общей
гостиной  дядюшек  и,  едва  Пэтси  отворил  ей   дверь,   раскинула   руки,
ослепительно улыбнулась и провозгласила:
   - Выставляйте пиво, я буду Дездемоной! Мгновение все молчали,  потом  Боб
сказал ласково:
   - Вот это славно, Джастина.
   Но радость ее не померкла,  напротив,  в  ней  рос  неудержимый  восторг.
Джастина со смехом уселась в кресло, внимательно оглядела дядюшек.  До  чего
милый народ! Конечно, ее новость ничего им не говорит. Они понятия не имеют,
кто такая Дездемона. Если б она сейчас  объявила,  что  выходит  замуж,  Боб
ответил бы примерно так же.
   Сколько она себя помнит, они всегда были под боком  и,  увы,  она  всегда
смотрела на них свысока, так же как и на все в Дрохеде. Дядюшки - это  нечто
во множественном числе, не имеющее  никакого  отношения  к  Джастине  О'Нил.
Просто члены некоего сообщества - то заезжают на Главную усадьбу,  то  вновь
исчезают, застенчиво улыбаются ей, Джастине, при встрече,  но  увиливают  от
разговоров с ней. Теперь-то она понимает - не то чтобы она им не  нравилась,
просто они чуют, что она очень другая, и им с ней неловко. А  вот  здесь,  в
Риме, который им чужд, а ей уже знаком и привычен,  она  начинает  лучше  их
понимать.
   Ощущая, как в ней разгорается чувство  к  ним,  которое,  пожалуй,  можно
назвать  любовью,  Джастина  переводила  взгляд   с   одного   улыбающегося,
изрезанного морщинами лица на другое. Вот Боб - главная и всех вдохновляющая
сила, хозяин Дрохеды, но как ненавязчиво, незаметно играет он эту роль;  вот
Джек - кажется, он только и делает, что ходит за Бобом  по  пятам,  а  может
быть, просто они отлично ладят; Хьюги - в нем, в отличие от  двоих  старших,
есть какая-то озорная жилка, и все же он очень с ними схож; Джиме и Пэтси  -
две стороны единого целого, только один  на  виду,  а  другой  -  незаметный
молчун; и, наконец, тихий, угасший бедняга Фрэнк,  единственный  среди  них,
кого, похоже, мучают страхи и неуверенность. Все они, кроме Джимса в  Пэтси,
уже седеют, у Боба и Фрэнка волосы уже совсем  белые.  Но  все  равно  почти
такими же на вид она помнит дядюшек с детства.
   - Ну, не знаю, следует ли давать тебе пиво, - в раздумье сказал  Боб;  он
стоял напротив Джастины с бутылкой в руке.
   Еще несколько часов назад эти  слова  ее  разозлили  бы,  но  сейчас  она
слишком счастлива, чтобы обижаться.
   - Послушай, милый, я понимаю, тебе просто в голову не приходило  угостить
и меня, когда вы тут пили с Лионом, но, ей-богу, я уже выросла большая и  от
пива не опьянею. Можешь мне налить,  греха  не  будет,  -  докончила  она  с
улыбкой.
   - А где Лион? - спросил Джиме, принимая от Боба полный стакан и передавая
племяннице.
   - Я с ним разругалась.
   - С Лионом?!
   - Ну да. Но я сама виновата. Попозже пойду извинюсь. Никто из дядюшек  не
курил. Хотя прежде Джастина никогда не просила пива, но случалось, пока  все
они разговаривали с Лионом, сидела и  вызывающе  курила;  а  вот  сейчас  не
хватает мужества вытащить сигареты, довольно и  этой  маленькой  победы,  до
смерти хочется выпить завоеванное пиво залпом, но под их пытливыми взглядами
это   рискованно.   Отпивай   по   капельке,   Джастина,   как    полагается
благовоспитанной особе, даже если глотка у тебя суха, как плохая проповедь.
   - Отличный малый этот Лион, - сказал Хьюги, глаза его лукаво блеснули.
   И вдруг Джастина с испугом  сообразила,  почему  она  так  выросла  в  их
мнении: она заполучила поклонника, которого они рады бы видеть членом семьи.
   - Да, ничего, - отозвалась она коротко и переменила разговор:
   - Чудесный сегодня был день, правда?
   Все, даже Фрэнк, дружно закивали, но, похоже, не хотели рассуждать на эту
тему. Все они явно устали, но ей ничуть не жаль, что она поддалась порыву  и
заглянула к ним. Кое-какие чувства едва  ли  не  отмерли,  надо  сызнова  им
учиться, и можно недурно поупражняться на дядюшках. Вот почему плохо,  когда
ты остров; забываешь, что и за пределами твоих берегов что-то происходит.
   - А что это - Дездемона? - спросил Фрэнк из темного угла, куда, по своему
обыкновению, забился.
   Джастина пустилась в красочные описания, насладилась их ужасом, когда они
узнали, что на каждом спектакле ее станут душить, и вспомнила, до чего  они,
должно быть, устали, только через полчаса, когда Пэтси зевнул.
   - Мне пора. - Она отставила пустой  стакан.  Второго  ей  не  предлагали,
очевидно, дамам больше одной порции пива не положено. - Спасибо, что слушали
мою болтовню.
   Желая Бобу  спокойной  ночи,  она  его  поцеловала,  отчего  он  порядком
удивился и смутился; Джек попятился, но был  с  легкостью  пойман,  а  Хьюги
принял  такой  знак  внимания  с  превеликим  удовольствием.  Джиме  багрово
покраснел, но стерпел кротко. Пэтси она не только поцеловала на прощанье, но
и крепко обняла, он ведь и сам  немножко  остров.  Фрэнк,  пытаясь  избежать
поцелуя, круто отвернулся;  но  когда  Джастина  его  обняла,  ей  почудился
приглушенный отзвук, словно шевельнулось в нем потаенное волнение, какого  у
других не было и в помине. Бедный Фрэнк, ну почему он такой?
   Выйдя от них, она на мгновенье прислонилась к стене. Лион  ее  любит.  Но
когда она попыталась ему позвонить, телефонистка сказала - абонент выехал  в
Бонн.
   Неважно. Пожалуй, так даже лучше - подождать до Лондона и уже там  с  ним
встретиться. Извиниться по почте, покаянным  письмом,  и  пригласить  вместе
поужинать, когда он в следующий раз  попадет  в  Англию.  Еще  очень  многое
неясно в Лионе, но одно можно  сказать  наверняка:  он  придет,  потому  что
совершенно чужд злопамятства. А так как  он  стал  большим  специалистом  по
иностранным делам, то в Англию наезжает постоянно.
   - Поживем - увидим, милый друг, -  сказала  она,  глядя  в  зеркало,  где
вместо собственного отражения ей виделось лицо Лиона. - Не будь  я  Джастина
О'Нил, если я не сделаю Англию важнейшим из всех твоих иностранных дел.
   Ей не приходило в голову, что Лион как раз и  задался  целью  сменить  ей
фамилию. У нее сложились свои привычки, свой образ жизни, в котором не  было
места замужеству. Она  не  догадывалась,  что  Лион  хочет  сделать  из  нее
Джастину Хартгейм. Только без конца вспоминала тот  его  поцелуй  и  мечтала
вновь испытать такое.
   Предстоит еще сказать Дэну, что она не может поехать с ним в  Грецию,  но
это не страшно. Дэн поймет, он всегда все понимает. Вот только едва  ли  она
скажет ему все причины, которые мешают ей поехать. Он наверняка  прочтет  ей
самую суровую проповедь, а она, при всей своей  любви  к  брату,  просто  не
может ничего такого выслушивать. Он хочет, чтобы она вышла за  Лиона  замуж,
и, если сказать, что у нее совсем другие планы, увезет ее в Грецию, хотя  бы
и силой. Чего Дэн не услышит, из-за того и огорчаться не станет.
 
*** 
 
   "Милый Ливень, - говорилось в записке, - простите,  что  я  в  тот  вечер
удрала, как ошалелая, сама не знаю, что на меня нашло. Наверно, издергалась,
уж очень  трудный  выдался  день.  Пожалуйста,  извините,  я  себя  показала
совершенной балдой. Мне совестно, что я подняла столько шуму из-за  пустяка.
Подозреваю, что и вы в тот день были не в себе, отсюда признание в  любви  и
прочее. Так вот,  вы  меня  простите,  и  я  вас  тоже  прощаю.  Пожалуйста,
останемся друзьями. Даже думать не могу, чтобы нам с вами рассориться. Когда
будете в Лондоне, приходите ко мне ужинать, и мы  заключим  самый  настоящий
мирный договор".
 
*** 
 
   Подпись, как всегда, просто "Джастина". Никаких нежных слов - они  у  нее
не в обычае.  Сдвинув  брови,  Лион  вчитывался  в  бесхитростные  небрежные
строки, словно пытался сквозь них разглядеть, что было у нее