ивила губы.
   - Черта с два! Всю жизнь утирать мокрые носы и грязные попки? И  в  ножки
кланяться  какому-нибудь  обалдую,  который  подметки  моей  не   стоит,   а
воображает себя моим господином и повелителем? Дудки, это не для меня!
   -  Нет,  Джастина,  ты  просто   невыносима!   Где   ты   научилась   так
разговаривать?
   - В нашем изысканном колледже, разумеется.  -  Джастина  быстро  и  ловко
одной рукой раскалывала над миской яйцо за яйцом.  Потом  принялась  яростно
сбивать их мутовкой. - Мы все там весьма  благопристойные  девицы.  И  очень
образованные. Не всякое  стадо  безмозглых  девчонок  способно  оценить  всю
прелесть таких, к примеру, латинских стишков:
 
   Некий римлянин из Винидиума
   Носил рубашку из иридиума.
   Говорят ему:
   - Не странно ль ты одет? -
   А он в ответ: "Id est bonum sanguinem  praesidium"  <Хорошая  защита  для
тела (лат.)>.
 
   Губы Мэгги нетерпеливо дрогнули.
   - Конечно, очень неприятно признаваться в своем невежестве,  но  все-таки
объясни, что же сказал этот римлянин?
   - Что это чертовски надежный костюм.
   - Только-то? Я думала, услышу что-нибудь похуже. Ты  меня  удивляешь.  Но
хоть ты  и  очень  стараешься  переменить  разговор,  дорогая  дочка,  давай
вернемся к прежней теме. Чем плохо выйти замуж?
   Джастина насмешливо фыркнула, довольно похоже подражая бабушке.
   - Ну, мама! Надо же! Кому бы  спрашивать!  Мэгги  почувствовала  -  кровь
прихлынула к щекам, опустила глаза на  противень  с  ярко-зелеными  сдобными
елочками.
   - Конечно, ты очень взрослая в свои семнадцать лет, а все-таки не дерзи.
   - Только попробуй ступить на родительскую территорию, сразу тебя обвиняют
в дерзости - правда, удивительно? - осведомилась Джастина у миски со сбитыми
яйцами. - А что я  такого  сказала?  Кому  бы  спрашивать?  Ну  и  правильно
сказала, в самую точку, черт возьми! Я же не говорю, что ты неудачница,  или
грешница, или что-нибудь похуже. Наоборот, по-моему, ты на редкость  разумно
поступила, что избавилась от своего муженька. На что тебе дался  муж?  Денег
на жизнь тебе хватает, мужского влияния на твоих детей хоть отбавляй  -  вон
сколько у нас дядюшек. Нет, ты очень правильно сделала!  Замужество  -  это,
знаешь ли, для безмозглых девчонок.
   - Ты вся в отца.
   - Опять увертки. Если я тебе чем-то не угодила, значит, я вся в отца. Что
ж, приходится верить на слово, я-то сего  достойного  джентльмена  сроду  не
видала.
   - Когда ты уезжаешь? - в отчаянии спросила Мэгги.
   - Жаждешь поскорей от меня избавиться? - усмехнулась Джастина. -  Ничего,
мама, я тебя ни капельки не осуждаю. Но что поделаешь, обожаю смущать людей,
а тебя особенно. Отвезешь меня завтра к сиднейскому самолету?
   - Давай лучше послезавтра. А завтра возьму тебя в банк. Сама  посмотришь,
что у тебя на текущем счету. И вот что, Джастина...
   Джастина подбавляла муку и ловко управлялась с тестом, но, услышав что-то
новое в голосе матери, подняла голову.
   - Да?
   - Если у тебя что-нибудь не заладится,  прошу  тебя,  возвращайся  домой.
Помни, в Дрохеде для тебя всегда найдется место. Что бы ты ни натворила, чем
бы ни провинилась, ты всегда можешь вернуться домой.
   Взгляд Джастины смягчился.
   - Спасибо, мам. В глубине души ты старушка неплохая, верно?
   - Старушка? - ахнула Мэгги. - Какая же я старуха! Мне только сорок три.
   - О господи! Так много?
   Мэгги запустила в нее печеньем-елочкой и угодила по носу.
   - Вот негодяйка! -  Она  засмеялась.  -  Ты  просто  чудовище!  Теперь  я
чувствую, что мне уже все сто.
   Дочь широко улыбнулась.
   Тут вошла Фиа проведать, что делается на кухне; Мэгги обрадовалась ей как
спасению.
   - Знаешь, мама, что мне сейчас заявила Джастина?  Зрение  Фионы  ослабло,
немалого труда ей стоило теперь вести счета, но за потускневшими зрачками ум
сохранился по-прежнему зоркий.
   - Откуда же мне знать? - спокойно заметила она и не без испуга  поглядела
на зеленое печенье.
   - Ну, иногда мне кажется, у вас с ней есть от меня кое-какие секреты. Вот
только что моя дочь ошарашила меня новостью, и сразу являешься  ты,  а  ведь
тебя в кухне целую вечность не видали.
   - М-мм, хоть с виду и страшно, а на вкус недурно, - оценила  Фиа  зеленое
печенье. - Право, Мэгги, я вовсе не затеваю у тебя  за  спиной  заговоров  с
твоей дочкой. Что ты на этот раз натворила? -  обернулась  она  к  Джастине,
которая опять заполняла тестом масленые и посыпанные мукой противни.
   - Я сказала маме, что буду актрисой, бабушка, только и всего.
   - Только и всего, а? Это правда или просто  еще  одна  твоя  сомнительная
шуточка?
   - Чистая правда. Я вступаю в Каллоуденскую труппу.
   - Ну и ну. - Фиа оперлась на стол, насмешливо посмотрела в лицо дочери. -
До чего дети любят жить своим умом, не спросясь старших, а, Мэгги?
   Мэгги промолчала.
   - А ты что, меня не одобряешь, бабушка? - повысила  голос  Джастина,  уже
готовая ринуться в бой.
   - Не одобряю? Я? Живи как хочешь, Джастина, это не мое  дело.  А  кстати,
по-моему, из тебя выйдет неплохая актриса.
   - Ты так думаешь? - изумилась Мэгги.
   - Да, конечно, -  подтвердила  Фиа.  -  Джастина  ведь  не  из  тех,  кто
поступает наобум - верно я говорю, внучка?
   - Верно, - усмехнулась  та,  отвела  влажную  прядь,  упавшую  на  глаза,
поглядела на бабушку с нежностью, и матери подумалось, что к ней-то Джастина
никакой нежности не питает.
   - Ты у нас умница, Джастина. -  Фиа  покончила  с  печеньем,  за  которое
принялась было с такой опаской. - Совсем  недурно,  но  я  предпочла  бы  не
зеленую глазурь, а белую.
   - Деревья белые не бывают, - возразила Джастина.
   - Отчего же, если это елка, на ней может лежать снег, - сказала Мэгги.
   - Ну, теперь поздно, всех будет рвать зеленым! - засмеялась Джастина.
   - Джастина!!!
   - Ух! Извини, мам, я не в обиду тебе. Всегда забываю, что тебя от каждого
пустяка тошнит.
   - Ничего подобного! - вспылила Мэгги.
   - А я пришла в надежде на чашечку чая, - вмешалась Фиа, придвинула стул и
села. - Поставь чайник, Джастина, будь умницей.
   Мэгги тоже села.
   - По-твоему, у Джастины правда  что-то  получится,  мама?  -  с  тревогой
спросила она.
   - А почему бы нет? - отозвалась Фиа, следя за тем, как внучка истово,  по
всем правилам готовит чай.
   - Может быть, у нее это просто случайное увлечение.
   - Это у тебя случайное увлечение, Джастина? - осведомилась Фиа.
   - Нет, - отрезала Джастина, расставляя на старом зеленом  кухонном  столе
чашки с блюдцами.
   - Выложи печенье на тарелку, Джастина, не ставь  на  стол  всю  миску,  -
машинально заметила Мэгги. - И весь кувшин молока тоже не ставь, ради  бога,
налей, как полагается, в молочник.
   - Да, мама, хорошо, мама, - так же машинально откликнулась Джастина. - Не
понимаю, зачем на кухне разводить такие церемонии. Мне только придется потом
возвращать все остатки по местам и мыть лишние тарелки.
   - Делай, как тебе говорят. Так куда приятнее.
   - Ладно, разговор у нас не о том, - напомнила  Фиа.  -  Я  думаю,  тут  и
обсуждать нечего. По-моему, надо дать Джастине попытаться, и, скорее  всего,
попытка будет удачная.
   - Вот бы мне твою уверенность, - хмуро промолвила Мэгги.
   - А ты что, рассуждала насчет лавров и славы, Джастина? - резко  спросила
бабушка.
   - От лавров и славы я тоже не откажусь. - Джастина вызывающе водрузила на
кухонный стол старый коричневый чайник и поспешно села. - Уж не взыщи, мама,
как хочешь, а подавать на кухне чай в серебряном чайнике я не стану.
   - И этот вполне годится, - улыбнулась Мэгги.
   - А, славно! Что может быть лучше чашечки чаю, - блаженно вздохнула  Фиа.
- Зачем ты все выставляешь перед матерью в самом невыгодном свете, Джастина?
Ты же прекрасно знаешь, суть не в богатстве и не в славе,  а  в  том,  чтобы
раскрыть себя.
   - Раскрыть себя, бабушка?
   - Ну, ясно. Суть в тебе самой. Ты  чувствуешь,  что  создана  для  сцены,
правильно?
   - Да.
   - Тогда почему  бы  так  маме  прямо  и  не  сказать?  Чего  ради  ты  ее
расстраиваешь какой-то дурацкой болтовней?
   Джастина пожала плечами, залпом допила  чай  и  протянула  матери  пустую
чашку.
   - Почем я знаю, - буркнула она.
   - Сама не знаю почему, - поправила Фиа. - Надо полагать, на сцене говорят
ясно и разборчиво. Но в актрисы ты идешь, чтобы  раскрыть  то,  что  в  тебе
есть, так?
   - Ну, наверное, - нехотя согласилась Джастина.
   - Фу-ты! Все Клири  одинаковы  -  вечная  гордыня  и  ослиное  упрямство.
Смотри, Джастина, научись обуздывать свой норов, не то он тебя погубит. Экая
глупость - боишься, вдруг тебя поднимут на смех? А с  чего,  собственно,  ты
взяла, что твоя мать уж такая бессердечная? - Фиа легонько похлопала  внучку
по руке. - Будь помягче, Джастина. Не надо так от всех отгораживаться.
   Но Джастина покачала головой.
   - Не могу иначе. Фиа вздохнула.
   - Что ж, девочка, в добрый  путь,  благословляю  тебя,  только  много  ли
пользы будет от моего благословения...
   - Спасибо, бабушка, очень тебе признательна.
   - Тогда будь добра, докажи свою признательность делом - поищи дядю Фрэнка
и скажи ему, что в кухне готов чай.
   Джастина вышла; Мэгги во все глаза глядела на мать.
   - Честное слово, мама, ты просто изумительна. Фиа улыбнулась.
   - Что ж, согласись, я никогда не пыталась поучать моих детей, как им жить
и что делать.
   - Да, правда, - с нежностью отозвалась Мэгги, - и  мы  тоже  всегда  были
тебе за это признательны.
   Возвратясь в Сидней, Джастина прежде всего постаралась вывести  веснушки.
К несчастью, оказалось, это долгая работа, слишком их у нее много - придется
потратить чуть не целый год и потом всю жизнь не выходить  на  солнце,  чтоб
веснушки не высыпали снова. Вторая  забота  была  -  подыскать  себе  жилье,
задача не из легких в Сиднее в ту пору, когда люди  строили  себе  отдельные
дома, а поселиться в какой-нибудь многоэтажной махине  под  одной  крышей  с
кучей соседей считалось сущим проклятием. Но в конце концов  Джастина  нашла
квартиру из двух комнат на  набережной  Ньютрел-Бей,  в  одном  из  огромных
старых зданий, которые давно утратили викторианское величие, пришли в упадок
и обращены были в сомнительные  меблирашки.  За  квартирку  эту  брали  пять
фунтов и десять шиллингов в неделю - при общей для всех постояльцев ванной и
кухне дороговизна несусветная. Но Джастину новое жилище  вполне  устраивало.
Хотя ее с детства и приучили хозяйничать, она вовсе  не  склонна  была  вить
себе уютное гнездышко.
   Жизнь  в  этом  доме,  носящем  название  Босуэлгарденс,  оказалась  куда
интересней, чем ученичество в Каллоуденском театре, где  Джастина,  кажется,
только и делала, что пряталась в кулисах, смотрела, как  репетируют  другие,
изредка участвовала в массовых сценах и заучивала наизусть огромные куски из
Шекспира, Шоу и Шеридана.
   В Босуэлгарденс было шесть квартир, считая ту, что снимала  Джастина,  да
еще комнаты, где обитала сама хозяйка, миссис Дивайн. Эта особа  шестидесяти
пяти лет, родом из Лондона, с глазами навыкате и привычкой  жалостно  сопеть
носом, до крайности презирала Австралию и австралийцев,  однако  не  считала
ниже своего достоинства драть с них за квартиру втридорога.  Кажется,  самым
большим огорчением в ее жизни были расходы на газ и электричество,  а  самой
большой слабостью - нежные чувства к соседу Джастины, молодому  англичанину,
который превесело пользовался этим преимуществом своей национальности.
   - Я не прочь потешить старую гусыню, повспоминать  с  ней  иногда  родные
края, - сказал он как-то Джастине. - Зато она ко мне не придирается. Вам-то,
милые девицы, не разрешено зимой включать электрические камины,  а  мне  она
сама  дала  камин  и  позволила  жечь  его  хоть  зимой,  хоть  летом,  если
вздумается.
   -  Свинья,  -  равнодушно  заметила  Джастина.  Англичанина  звали  Питер
Уилкинс, он был коммивояжер. Загадочные светлые глаза  соседки  пробудили  в
нем живейший интерес.
   - Заглядывайте ко мне, я вас чайком напою, - крикнул он ей вдогонку.
   Джастина стала заглядывать, выбирая время, когда ревнивая  миссис  Дивайн
не шныряла поблизости, и очень быстро наловчилась  отбиваться  от  питеровых
нежностей. Годы, проведенные в Дрохеде, верховая езда  и  физическая  работа
наделили ее крепкими мускулами, и она нимало не смущалась тем, что бить ниже
пояса не полагается.
   - Черт тебя подери, Джастина! - Питер задохнулся от боли, вытер невольные
слезы. - Брось ты разыгрывать недотрогу! Чему быть, того  не  миновать.  Мы,
знаешь ли, не в Англии времен королевы Виктории, вовсе не  требуется  блюсти
невинность до самого замужества.
   - А я и не собираюсь, - заметила Джастина, оправляя платье. - Просто  еще
не решила, кого удостоить сей чести.
   - Не такое уж ты сокровище! - злобно огрызнулся Питер:  она  его  ударила
очень больно.
   - Верно, не сокровище, Пит. Меня такими шпильками не проймешь. И на свете
полным-полно охотников до любой девчонки, была бы только нетронутая.
   - И охотниц тоже полно. Погляди хоть на нижнюю квартиру.
   - Гляжу, гляжу, - сказала Джастина.
   В нижней квартире жили две лесбиянки, они восторженно встретили появление
в доме Джастины и не  сразу  сообразили,  что  нимало  ее  не  привлекают  и
попросту не интересуют. Сперва она не совсем понимала их  намеки,  когда  же
они всеми словами объяснили что к чему, только  равнодушно  пожала  плечами.
Довольно  скоро  отношения  наладились  -  Джастина  стала  для  этих  девиц
жилеткой, в которую плачут, беспристрастным судьей и  надежной  гаванью  при
всякой буре; она взяла Билли на поруки, когда та угодила  в  тюрьму;  свезла
Бобби в больницу,  чтоб  ей  сделали  промывание  желудка,  когда  та  после
особенно  жестокой  ссоры  с  Билли  наглоталась  чего  не   надо;   наотрез
отказывалась принять чью-либо сторону, если на горизонте  которой-нибудь  из
подружек вдруг замаячит какая-нибудь Пэт, Эл, Джорджи или Ронни. Но до  чего
беспокойна такая любовь, думалось ей. Мужчины тоже дрянь, но все-таки другой
породы, это хотя бы занятно.
   Итак, подруг хватало - и прежних, школьных, и новых, по дому и театру,  а
сама она была неплохим другом, Она ни с кем не  делилась  своими  горестями,
как другие делились с ней, - на  то  у  нее  имелся  Дэн,  -  хотя  немногие
горести, в которых она все же признавалась, как будто не слишком ее терзали.
А подруг больше всего поражало в Джастине редкостное самообладание  -  ничто
не могло выбить ее из колеи, казалось, она выучилась этому с младенчества.
   Пуще всего так называемых подруг занимало - как, когда и с  чьей  помощью
Джастина решится наконец стать настоящей женщиной, но она не спешила.
   Артур Лестрендж необычайно долго держался в  театре  Альберта  Джонса  на
ролях героев-любовников, хотя еще за год до прихода в труппу Джастины он  не
без грусти  простился  с  молодостью:  ему  стукнуло  сорок.  Лестрендж  был
опытный, неплохой актер, недурен собой  -  ладная  фигура,  мужественное,  с
правильными чертами лицо в рамке  светлых  кудрей,  -  и  зрители  неизменно
награждали его аплодисментами. В первый год он просто не замечал Джастины  -
новенькая была тиха, скромна и послушно исполняла, что велели. Но  к  исходу
года  она  окончательно  избавилась  от  веснушек  и  уже  не  сливалась   с
декорациями, а становилась все заметней.
   Исчезли веснушки, потемнели с помощью косметики  брови  и  ресницы,  и  в
Джастине появилась неброская, таинственная  прелесть.  Она  не  обладала  ни
яркой  красотой  Люка  О'Нила,  ни  утонченным  изяществом  матери.  Фигурка
недурна,  но  не  из  ряда  вон,   пожалуй,   чересчур   худенькая.   Только
огненно-рыжие  волосы  сразу  привлекают  внимание.  Но  вот  на  сцене  она
становилась неузнаваема -  то  поистине  Елена  Прекрасная,  то  безобразнее
злейшей ведьмы.
   Артур впервые приметил ее, когда ей в учебном порядке ведено было как  бы
от лица совсем разных людей прочитать отрывок из  Конрадова  "Лорда  Джима".
Она была просто великолепна; Артур видел, что Альберт Джонс  в  восторге,  и
понял наконец, почему режиссер тратит на  новенькую  столько  времени.  Мало
того что  у  нее  редкостный  врожденный  дар  подражания,  -  необыкновенно
выразительно каждое ее слово. Да еще голос, драгоценнейший дар для актрисы -
низкий, с хрипотцой, проникающий прямо в душу.
   Вот почему позже, увидев ее с чашкой чая в руке и с раскрытой  книгой  на
коленях, Артур подошел и сел рядом.
   - Что вы читаете? Джастина подняла глаза, улыбнулась.
   - Пруста.
   - А вы не находите, что он скучноват?
   - Пруст скучноват? Ну, разве что для тех,  кто  не  любит  сплетен.  Ведь
Пруст, он такой. Завзятый старый сплетник.
   Артур Лестрендж внутренне поежился - похоже, эта умница смотрит  на  него
свысока, но он решил не обижаться. Просто уж очень молода.
   - Я слышал, как вы читали Конрада. Блистательно.
   - Благодарю вас.
   - Может быть, выпьем как-нибудь вместе  кофе  и  обсудим  ваши  планы  на
будущее?
   - Что ж, можно, - сказала Джастина и опять взялась за Пруста.
   Он порадовался, что предложил не ужин, а всего лишь кофе: жена держит его
в строгости, а ужин предполагает такую меру благодарности, какой от Джастины
вряд ли дождешься. Однако он не забыл об этом случайном приглашении и  повел
ее в захудалое маленькое кафе подальше от центра  -  уж  наверно  жене  и  в
голову не придет искать его в таком месте.
   Джастине давно надоело, будто пай-девочке, отказываться, когда предлагают
сигарету, и она выучилась курить. И теперь, когда они сели  за  столик,  она
вынула из сумки нераспечатанную  пачку  сигарет,  аккуратно  отвернула  край
целлофановой обертки, чтобы не слетела прочь - только-только открыть  клапан
и достать сигарету. Артур с насмешливым любопытством следил за этой  истовой
аккуратностью.
   - Охота вам возиться, Джастина? Содрали бы обертку, и дело с концом.
   - Терпеть не могу неряшества. Он взял у нее сигареты, задумчиво  погладил
оставленную в целости оболочку.
   - Ну-с, будь я учеником знаменитого Зигмунда Фрейда...
   - Будь вы Фрейд - что дальше? - Джастина  подняла  голову,  рядом  стояла
официантка. - Мне cappuccino <Кофе с молоком (ит.)>, пожалуйста.
   Он подосадовал, что она  распорядилась  сама,  но  не  стал  придираться,
поглощенный другими мыслями.
   - Мне, пожалуйста, кофе по-венски. Да, так  вот  о  Фрейце.  Хотел  бы  я
знать, как бы он это расценил? Сказал бы, пожалуй...
   Джастина отняла у него пачку, открыла, вынула сигарету и закурила, прежде
чем он успел достать из кармана спички.
   - Итак?..
   - Фрейд  решил  бы,  что  вы  предпочитаете  сберечь  себя  в  целости  и
сохранности, верно?
   Несколько  мужчин  с  любопытством  обернулись  на  неожиданный  в   этом
прокуренном кафе заливистый смех.
   - Вот как? Это что же, Артур, попытка окольным путем выяснить,  сохранила
ли я девственность? Он сердито прищелкнул языком.
   - Джастина! Я вижу, кроме всего прочего, мне придется научить вас тонкому
искусству уклончивости.
   - Кроме чего такого прочего, Артур? - Она облокотилась на стол, глаза  ее
поблескивали в полутьме.
   - Ну, чему там вам еще надо учиться?
   - Вообще-то я довольно грамотная.
   - Во всех отношениях?
   - Ого, как выразительно вы умеете подчеркнуть нужное слово!  Великолепно,
я непременно запомню, как вы это произнесли.
   - Есть вещи, которым можно научиться только на опыте, - сказал он  мягко,
протянул руку и заправил завиток волос ей за ухо.
   - Вот как? Мне всегда хватало обыкновенной наблюдательности.
   - Да, но если это касается любви? - Слово это он произнес с чувством,  но
не пережимая. - Как вы можете сыграть Джульетту, не зная, что такое любовь?
   - Весьма убедительный довод. Согласна.
   - Были вы когда-нибудь влюблены?
   - Нет.
   - Но  вы  знаете  хоть  что-нибудь  о  любви?  -  На  сей  раз  он  всего
выразительней произнес не "любовь", а "хоть что-нибудь".
   - Ровно ничего.
   - Ага! Зн