в  сущности,  протестантский
гимн, но война сделала его и гимном католиков тоже.  Милые  детки  маршируют
под его звуки и впрямь как крохотные солдатики, с гордостью подумала  сестра
Кэтрин.
   Из этих трех монахинь сестра Диклен  была  точной  копией  сестры  Агаты,
только на пятнадцать лет моложе, но в сестре Кэтрин  еще  оставалось  что-то
человеческое. Она, разумеется, была ирландка,  всего  лишь  тридцати  лет  с
хвостиком, и прежний пыл в ней не совсем еще угас; ей все еще радостно  было
учить детей, и в  обращенных  к  ней  восторженных  рожицах  ей  по-прежнему
виделось нетленным подобие Христово. Но она вела старший класс,  ибо  сестра
Агата полагала, что старшие уже достаточно биты, чтобы вести  себя  прилично
даже при молодой и мягкосердечной  наставнице.  Сама  сестра  Агата  обучала
младших, дабы по-своему вылепить  из  младенческой  глины  послушные  умы  и
сердца, а средние классы были предоставлены сестре Диклен.
   Надежно укрывшись в последнем ряду, Мэгги решилась поглядеть  на  соседку
по парте. Пугливо покосилась и увидела широкую  беззубую  улыбку  и  круглые
черные глазищи на смуглом и словно бы чуть лоснящемся  лице.  Восхитительное
лицо - Мэгги-то привыкла к светлой коже и к веснушкам, ведь даже  у  Фрэнка,
черноволосого и черноглазого, кожа совсем белая, и она быстро решила, что ее
соседка - самая красивая девочка на свете.
   - Как тебя зовут? - краешком губ шепнула смуглая  красавица;  она  грызла
карандаш и сплевывала кусочки дерева  в  дырку,  где  полагалось  бы  стоять
чернильнице.
   - Мэгги Клири, - прошептала в ответ Мэгги.
   - Ты, там! - раздался сердитый окрик.
   Мэгги подскочила, недоуменно огляделась. Послышался приглушенный  стук  -
все двадцать детей разом отложили карандаши - и негромкий шорох отодвигаемых
в  сторонку  драгоценных  листков  бумаги,  чтобы  можно   было   потихоньку
облокотиться на парту. У Мэгги душа ушла в пятки - все смотрят  на  нее!  По
проходу между партами быстрым шагом приближалась сестра Агата; Мэгги охватил
несказанный ужас; если б было куда, она бросилась бы бежать со всех ног.  Но
позади - перегородка, за которой помещается средний класс, по обе стороны  -
тесные ряды парт, а впереди сестра Агата. Мэгги побледнела,  задохнулась  от
страха, руки ее на крышке парты то сжимались, то разжимались, она подняла на
монахиню огромные, в пол-лица, перепуганные глаза.
   - Ты разговаривала, Мэгенн Клири.
   - Да, сестра Агата.
   - Что же ты сказала?
   - Как меня зовут, сестра Агата.
   - Как тебя зовут! - язвительно повторила сестра Агата и  обвела  взглядом
других детей, будто уверенная, что и они разделяют ее презрение. - Не правда
ли, дети, какая честь для нас? В нашей школе появилась еще одна Клири, и  ей
не терпится всем сообщить, как ее зовут! - Она опять повернулась к Мэгги.  -
Встань, когда я с тобой говорю, невежа! Изволь протянуть руки.
   Мэгги кое-как поднялась, длинные локоны упали на лицо и опять  отскочили.
Она отчаянно стиснула руки и все  сжимала  их,  но  сестра  Агата  истуканом
стояла над нею  и  ждала,  ждала,  ждала...  Наконец  Мэгги  заставила  себя
протянуть руки, но под взмахом трости задохнулась от ужаса и  отдернула  их.
Сестра Агата вцепилась в густые волосы у Мэгги на макушке и подтащила  ее  к
себе, лицом чуть не вплотную к страшным очкам.
   -  Протяни  руки,  Мэгенн  Клири.  Это  было  сказано  вежливо,  холодно,
беспощадно. Мэгги раскрыла рот, и ее стошнило прямо на одеяние сестры Агаты.
Все дети, сколько их было в классе, испуганно ахнули, а сестра Агата  стояла
багровая от  ярости  и  изумления,  и  отвратительная  жидкость  стекала  по
складкам черной ткани на пол. И  вот  трость  пошла  лупить  Мэгги  по  чему
попало, а девочка скорчилась в углу, вскинув руки, закрывая лицо, и  ее  все
еще тошнило. Наконец сестра Агата выбилась из сил, рука отказывалась поднять
трость, и тогда она показала на дверь.
   - Иди  домой,  маленькая  дрянь,  филистимлянка,  -  сказала  она,  круто
повернулась и ушла в класс сестры Диклен.
   Вне себя от боли и ужаса, Мэгги оглянулась на Стюарта; он кивнул  -  мол,
уходи, раз тебе велено, в добрых  зеленоватых  глазах  его  были  жалость  и
понимание. Мэгги вытерла рот платком, спотыкаясь, побрела к двери и вышла во
двор. До конца занятий оставалось еще два часа; она понуро плелась по улице,
нечего было надеяться, что братья  ее  нагонят,  и  она  натерпелась  такого
страху, что не могла сообразить, где бы их подождать. Придется  самой  дойти
до дому и самой признаться во всем маме.
 
*** 
 
   Шатаясь, через силу Фиа вытащила на заднее крыльцо корзину, полную только
что выстиранного белья, и едва не споткнулась о  Мэгги.  Девочка  сидела  на
верхней ступеньке, уронив голову  в  колени,  ярко-рыжие  локоны  на  концах
слиплись, платье спереди все в пятнах. Фиа  опустила  непосильную  ношу,  со
вздохом отвела прядь волос, упавшую на глаза.
   - Ну, что случилось? - устало спросила она.
   - Меня стошнило на сестру Агату.
   - О господи! - Фиа взялась руками за ноющую поясницу.
   - И еще меня побили, - прошептала Мэгги, в глазах  ее  стояли  непролитые
слезы.
   - Весело, что и  говорить,  -  Фиа  подняла  тяжелую  корзину,  с  трудом
выпрямилась. - Ума не приложу, как с тобой быть, Мэгги. Придется  подождать,
посмотрим, что скажет папа.
   И она пошла через двор к веревкам, где уже  моталась  на  ветру  половина
выстиранного белья.
   Мэгги уныло потерла глаза ладонями, поглядела вслед матери, потом  встала
и поплелась по тропинке вниз, к кузнице.
   Когда она стала на  пороге,  Фрэнк  только  что  подковал  гнедую  кобылу
мистера Робертсона и заводил ее в стойло. Он обернулся, увидел сестру, и его
разом захлестнули  воспоминания  о  всех  муках,  которых  он  сам  когда-то
натерпелся в школе. Мэгги еще совсем малышка, такая пухленькая и такая милая
чистая душа, но живой огонек  у  нее  в  глазах  грубо  погасили,  и  в  них
затаилось такое.., убить бы за это сестру Агату! Да-да, убить,  стиснуть  ее
двойной подбородок и  придушить...  Инструменты  полетели  на  пол,  кожаный
фартук - в сторону, Фрэнк кинулся к сестренке.
   - Что случилось, кроха? - спросил он, низко наклонился и  заглянул  ей  в
лицо.
   От девочки противно пахло рвотой, но он овладел собой и не отвернулся.
   - Ой, ой, Ф-ф-фрэнк! - всхлипнула несчастная Мэгги. Лицо  ее  скривилось,
и, наконец, будто прорвав плотину, хлынули слезы. Она обхватила  руками  шею
Фрэнка, изо всех сил прижалась к нему и заплакала  -  беззвучно,  мучительно
зарыдала, так странно плакали все дети Клири, едва выходили из младенческого
возраста. На эту боль тяжко смотреть, и тут не поможешь ласковыми словами  и
поцелуями.
   Когда Мэгги затихла, Фрэнк взял ее на руки и отнес на кучу душистого сена
возле гнедой кобылы Робертсона; они  сидели  вдвоем,  позабыв  обо  всем  на
свете, а мягкие лошадиные губы подбирали сено совсем рядом; Мэгги  прижалась
головой к обнаженной гладкой груди брата, и  локоны  ее  разлетались,  когда
лошадь раздувала ноздри и громко фыркала от удовольствия.
   - Почему она побила нас всех, Фрэнк?  -  спросила  Мэгги.  -  Я  ведь  ей
сказала, что мы все из-за меня опоздали.
   Фрэнк уже притерпелся к запаху; протянул руку, рассеянно погладил  кобылу
по чересчур любопытной морде и легонько оттолкнул ее.
   - Мы - бедные, Мэгги, в этом главная причина. Монахини  всегда  ненавидят
бедных учеников. Вот походишь еще денек-другой в эту паршивую школу  и  сама
увидишь: сестра Агата не только к нам, Клири,  придирается,  и  к  Маршаллам
тоже, и к Макдональдам. Все мы бедные. А были бы  богатые,  приезжали  бы  в
школу в большой карете, как О'Брайены, так монашки нам бы в ножки кланялись.
Но мы ж не можем пожертвовать церкви орган,  или  шитый  золотом  покров  на
алтарь, или новую лошадь и коляску для монахинь. Чего ж на нас глядеть.  Как
хотят, так с нами и расправляются. Помню, один раз сестра Агата до  того  на
меня озлилась - стала  орать:  "Да  заплачешь  ты  наконец,  Фрэнсис  Клири?
Закричи, доставь мне такое удовольствие! Взвой хоть раз, и я не  стану  бить
тебя так сильно и так часто!"  Вот  тебе  и  еще  причина,  почему  она  нас
ненавидит, тут Маршаллам и Макдональдам до нас далеко.  Из  нас,  Клири,  ей
слезы не выбить. Она думает, мы станем лизать ей пятки. Так вот,  я  ребятам
сказал, что я с ними сделаю, если кто из них захнычет, когда его бьют, и  ты
тоже запомни, Мэгги. Как бы она тебя  ни  лупила,  и  пикнуть  не  смей.  Ты
сегодня плакала?
   - Нет, Фрэнк.
   Мэгги зевнула, веки сами закрылись, большой палец потянулся ко рту  и  не
сразу попал куда надо. Фрэнк уложил сестренку на сено и, улыбаясь и тихонько
напевая, вернулся к наковальне.
   Мэгги еще спала, когда вошел Пэдди. Руки у него были по локоть в грязи  -
сегодня он убирал навоз на скотном дворе  мистера  Джермена,  -  широкополая
шляпа нахлобучена до бровей. Он окинул взглядом Фрэнка, тот  ковал  тележную
ось, над головой его вихрем кружились искры; потом Пэдди поглядел на дочь  -
она спала, свернувшись клубочком на куче сена, и  гнедая  кобыла  Робертсона
свесила голову над спящим ее лицом.
   - Так я и думал, что она  здесь,  -  сказал  Пэдди,  отбросил  хлыст  для
верховой езды и повел свою старуху чалую в глубь сарая, к стойлу.
   Фрэнк коротко кивнул, вскинул на отца сумрачный взгляд, в  котором  Пэдди
всегда, к немалой своей досаде, читал какое-то сомнение и  неуверенность,  и
опять занялся раскаленной добела осью;  обнаженная  спина  его  блестела  от
пота.
   Пэдди расседлал чалую, завел в стойло, налил ей  воды,  потом  приготовил
корм - смешал овса с  отрубями  и  плеснул  туда  же  воды.  Чалая  тихонько
благодарно заржала, когда он наполнил ее кормушку, и проводила его  глазами,
а Пэдди, на ходу стаскивая с себя рубаху, прошел к большому корыту у входа в
кузницу. Вымыл руки, лицо, ополоснулся до пояса, при этом намокли и  волосы,
и штаны. Растираясь досуха куском старой мешковины, недоуменно посмотрел  на
сына.
   - Мама сказала, Мэгги в школе  наказали  и  отправили  домой.  Не  знаешь
толком, что там стряслось? Фрэнк отложил остывшую ось.
   - Бедную дурашку стошнило прямо  на  сестру  Агату.  Пэдди  уставился  на
дальнюю стену, торопливо согнал с лица усмешку и тогда лишь как ни в чем  не
бывало кивнул на Мэгги:
   - Уж так разволновалась, что поступает в школу, а?
   - Не знаю. Ее еще утром стошнило, потому они все задержались и  к  звонку
опоздали. Всем досталось по шесть ударов,  и  Мэгги  ужасно  расстроилась  -
она-то считала, что ее одну должны наказать. А после завтрака  сестра  Агата
опять на нее накинулась, и нашу Мэгги вывернуло прямо на  ее  чистый  черный
подол.
   - И дальше что?
   - Сестра Агата чуть трость об нее не обломала и отправила домой.
   - Ну, наказана и хватит, подбавлять не  стану.  Я  наших  монахинь  очень
уважаю, и не нам их судить, а только хотел бы я, чтобы они пореже  хватались
за палку. Оно, конечно, приходится им вбивать науки в наши тупые  ирландские
головы, но, как ни говори, кроха Мэгги  нынче  только  первый  раз  пошла  в
школу.
   Фрэнк смотрел на отца во все глаза.  Никогда  еще  Пэдди  не  говорил  со
старшим сыном как со взрослым и равным.
   От изумления Фрэнк даже позабыл свою вечную обиду: так вот оно что,  хоть
Пэдди всегда гордится и хвастает сыновьями, но Мэгги он любит еще  больше...
Во Фрэнке всколыхнулось доброе чувство к отцу, и он улыбнулся  без  обычного
недоверия.
   - Она у нас малышка первый сорт, правда? Пэдди рассеянно кивнул,  он  все
еще не отрываясь глядел на дочь. Лошадь  шумно  вздохнула,  фыркнула;  Мэгги
зашевелилась, повернулась и открыла глаза. Увидела  рядом  с  Фрэнком  отца,
побледнела от испуга и порывисто села.
   - Что, Мэгги, дочка, нелегкий у тебя денек выдался?
   Пэдци шагнул к ней, подхватил на руки и чуть не ахнул от резкого  запаха.
Но только дернул плечом и крепче прижал к себе девочку.
   - Меня побили, папочка, - призналась она.
   - Что ж, насколько я знаю  сестру  Агату,  это  не  в  последний  раз,  -
засмеялся Пэдди и усадил  дочь  к  себе  на  плечо.  -  Пойдем-ка  поглядим,
наверно, у мамы найдется в котле горячая вода, надо  тебя  вымыть.  От  тебя
пахнет похуже, чем на скотном дворе у Джермена.
   Фрэнк вышел на порог и провожал глазами две  огненно-рыжие  головы,  пока
они не скрылись за изгибом тропы, ведущей в гору, потом обернулся и встретил
кроткий взгляд гнедой кобылы.
   - Пошли, старуха, отведу тебя домой, - сказал он и взялся за повод.
 
*** 
 
   Приступ рвоты неожиданно принес Мэгги счастье.  Сестра  Агата  продолжала
бить ее тростью по рукам, но держалась теперь на безопасном расстоянии, а от
этого удары были не так сильны и далеко не так метки.
   Смуглая соседка Мэгги по парте  оказалась  младшей  дочерью  итальянца  -
хозяина ярко-синего кафе в Уэхайне. Звали эту девочку Тереза Аннунцио, и она
была туповата - как раз настолько,  чтобы  не  привлекать  особого  внимания
сестры Агаты, но не настолько,  чтобы  стать  для  сестры  Агаты  постоянной
мишенью. Когда у Терезы выросли новые зубы, она стала настоящей  красавицей,
Мэгги ее обожала. Каждую перемену они гуляли по двору, обняв друг  друга  за
талию - а это знак, что вы  задушевные  подруги  и  никто  больше  не  смеет
добиваться вашего расположения. Гуляли и говорили, говорили, говорили.
   Однажды на большой перемене  Тереза  повела  Мэгги  в  отцовское  кафе  и
познакомила со своими родителями, со взрослыми братьями и сестрами. Все  они
пришли в восторг от этого золотого огонька, так же как Мэгги восхищалась  их
смуглой красотой, а когда она поглядела на  них  серыми  глазищами  в  милых
пестрых крапинках, объявили, что она настоящий ангелочек.  От  матери  Мэгги
унаследовала какую-то  неуловимую  аристократичность  -  все  ощущали  ее  с
первого взгляда, ощутило  это  и  семейство  Аннунцио.  Как  и  Тереза,  они
принялись ухаживать за Мэгги, угостили ее хрустящим картофелем,  поджаренным
в кипящем бараньем сале, и восхитительно вкусной рыбой, без единой косточки,
обвалянной с тесте и поджаренной в том же кипящем жиру, только  в  отдельной
проволочной сетке. Мэгги никогда еще  не  пробовала  такой  чудесной  еды  и
подумала - хорошо бы тут есть почаще. Но надо еще, чтобы такое  удовольствие
ей разрешили мать и монахини.
   Дома от Мэгги только и слышали: "Тереза сказала", "А знаете, что  сделала
Тереза?", и наконец Пэдди прикрикнул, что она ему все уши  прожужжала  своей
Терезой.
   - Не больно это умно - якшаться с итальяшками, - проворчал он  с  истинно
британским бессознательным недоверием ко всем, у  кого  темная  кожа  и  кто
родом с берегов Средиземного моря. - Итальяшки грязный народ, Мэгги,  дочка,
они  редко  моются,  -  кое-как  пояснил  он,  смешавшись  под  обиженным  и
укоризненным взглядом дочери.
   Фрэнк, обуреваемый ревностью, поддержал отца. И  Мэгги  дома  стала  реже
заговаривать о подруге. Но  неодобрение  домашних  не  могло  помешать  этой
дружбе, которую расстояние все равно ограничивало стенами  школы;  а  Боб  и
младшие мальчики только радовались, что сестра поглощена Терезой. Значит,  в
перемену можно вволю носиться по двору, будто никакой Мэгги тут вовсе и нет.
   Непонятные закорючки, которые сестра Агата  вечно  выводила  на  классной
доске, понемногу обретали смысл, и Мэгги узнала, что когда стоит "
   ", надо сосчитать все цифры вместе, а когда " - " - от того, что написано
сверху, отнять то, что ниже, и под конец получится  меньше,  чем  было.  Она
была смышленая и стала бы отличной, даже, пожалуй, блестящей ученицей,  если
б только могла одолеть страх перед сестрой Агатой. Но едва на нее обращались
эти сверлящие глаза и сухой старческий голос бросал  ей  отрывистый  вопрос,
Мэгги начинала мямлить и заикаться и уже ничего  не  соображала.  Арифметика
давалась ей легко, но, когда надо  было  вслух  доказать,  как  искусно  она
считает, она забывала, сколько будет дважды два. Чтение распахнуло перед нею
двери в чудесный, увлекательнейший мир, но  когда  сестра  Агата  велела  ей
встать и громко прочитать несколько строк, она еле могла выговорить  "кошка"
и совсем запуталась на слове "мяучит". Казалось, ей  навек  суждено  ежиться
под язвительными замечаниями сестры Агаты,  краснеть  и  сгорать  от  стыда,
потому что над нею смеется весь класс. Ведь это ее грифельную  доску  сестра
Агата с неизменным ехидством выставляет напоказ, ее  старательно  исписанные
листки неизменно приводит в пример грязи и неряшества. Некоторые ученики  из
богатых были счастливыми обладателями ластиков, но у  Мэгги  взамен  резинки
имелся лишь кончик пальца - послюнив его, она терла  и  терла  сделанную  от
волнения ошибку, так что отдирались бумажные катышки и выходила одна  грязь.
Палец протирал в листке дырки, способ этот  строго-настрого  запрещался,  но
Мэгги с отчаяния готова была на все, лишь бы избежать громов и молний сестры
Агаты.
   До появления Мэгги главной мишенью для трости и злого языка сестры  Агаты
был Стюарт. Но Мэгги оказалась  куда  лучшей  мишенью,  потому  что  было  в
Стюарте печальное спокойствие и отрешенность,  точно  в  каком-то  маленьком
святом, и через это не удавалось пробиться даже сестре Агате. А Мэгги хоть и
старалась изо всех сил не уронить  достоинство  рода  Клири,  как  велел  ей
Фрэнк, но вся дрожала и заливалась краской. Стюарт очень жалел ее,  старался
хотя  бы  отчасти  отвлечь  гнев  сестры  Агаты  на  себя.  Монахиня   мигом
разгадывала его хитрости и еще сильней разъярялась  от  того,  как  все  эти
Клири  стоят  друг  за  друга,  что  мальчишки,  что  девчонки.  Спроси   ее
кто-нибудь, чем, собственно, ее так возмущают дети Клири, она не  сумела  бы
ответить.  Но  старой  монахине,  озлобленной  и  разочарованной  тем,   как
сложилась ее жизнь, не так-то легко было примириться с нравом этого  гордого
и чуткого племени.
   Самым тяжким грехом Мэгги оказалось, что она - левша. Когда  она  впервые
осторожно взялась за грифель на первом  своем  уроке  письма,  сестра  Агата
обрушилась на нее, точно Цезарь на галлов.
   - Положи грифель, Мэгенн Клири! - прогремела она.
   Так началось великое сражение. Мэгги оказалась  безнадежной,  неизлечимой
левшой. Сестра Агата вкладывала ей в правую руку грифель,  насильно  сгибала
пальцы должным образом, а Мэгги  недвижимо  сидела  над  грифельной  доской,
голова у нее шла кругом, и она, хоть убейте, не могла постичь, как заставить
эту злосчастную  руку  исполнять  требования  сестры  Агаты.  Она  внутренне
деревенела, слепла и глохла; бесполезный придаток - правая  рука  -  так  же
мало повиновался ее мыслям, как пальцы ног. Рука не слушалась, не сгибалась,
как  надо,  и  тянула  корявую  строку  не  по  доске,  а  мимо,  и,   точно
парализованная, роняла грифель; и что бы ни делала сестра Агата, эта  правая
рука не могла вывести букву "А".  А  потом  Мэгги  потихоньку  перекладывала
грифель в левую руку и, неловко заслоня доску локтем, выводила  длинный  ряд
четких, будто отпечатанных прописных "А".
   Сестра Агата выиграла сражение. Утром до  уроков  она  стала  привязывать
левую руку Мэгги к боку и не развязывала до трех часов  дня,  до  последнего
звонка. Даже в большую перемену Мэгги приходилось есть свой завтрак,  ходить
по двору, играть, не шевеля левой рукой. Так продолжалось три месяца, и  под
конец она научилась писать  правой,  как  того  требовали  воззрения  сестры
Агаты, но почерк у нее навсегда остался неважный. Для верности, чтобы она не
вспомнила прежнюю привычку, левую руку ей привязывали к боку еще два месяца;
а потом сестра  Агата  собрала  учеников  на  молитву,  и  вся  школа  хором
возблагодарила господа, который в премудрости своей направил заблудшую Мэгги
на путь истинный. Все чада господни пользуются  правой  рукой;  левши  же  -
дьяволово семя, тем более, если они еще и рыжие.
   В тот первый школьный год Мэгги утратила младенческую  пухлость  и  стала
очень худенькая,