орой для своих прихожан, особенно у нас,  в
Дрохеде, которая, как вы знаете, принадлежит теперь католической церкви.  Он
помогал нам перегонять отары во время  наводнения,  приходил  на  помощь  во
время пожара - по крайней мере помогал хоронить погибших. Да,  это  во  всех
отношениях замечательный человек, и я ни в ком больше  не  встречала  такого
обаяния. Сразу видно было, что ему уготовано великое будущее. Разумеется, мы
его не забыли, хотя прошло уже больше двадцати лет с тех  пор,  как  он  нас
покинул. Думаю, я не погрешу против истины, если скажу,  что  есть  в  наших
краях люди, которым еще и сейчас очень его не хватает".
   В дни войны преподобный де Брикассар, тогда еще архиепископ, был верным и
стойким слугой его святейшества папы; как полагают, когда Италия оказалась в
лагере врагов Германии, именно он убедил фельдмаршала Альберта  Кессельринга
объявить  Рим  открытым  городом.  Флоренция  тщетно  добивалась   того   же
преимущества и лишилась  многих  ценностей,  которые  впоследствии  ей  были
возвращены  только  потому,   что   Германия   проиграла   войну.   В   годы
непосредственно после войны кардинал де Брикассар помог тысячам перемещенных
лиц обрести новую родину и особенно много сил  отдал,  содействуя  программе
иммиграции в нашу страну.
   Хотя  кардинал  де  Брикассар  родом  ирландец  и  хотя  он,  видимо,  не
стремится, используя свое высокое положение, влиять на наши внутренние дела,
нам кажется, Австралия по справедливости может считать этого  замечательного
человека до известной степени и своим сыном".
 
*** 
 
   Мэгги вернула газету Фионе и невесело ей улыбнулась.
   - Что ж, надо его поздравить, я так и сказала репортеру "Гералда". Только
этого они ведь не напечатали? А твою хвалебную речь, я вижу,  привели  почти
слово в слово. Ну и злой же у тебя язык, мама! По крайней  мере  понятно,  в
кого Джастина такая язва. Хотела бы я знать, у многих ли хватит ума прочесть
между строк, куда ты тут метишь?
   - У него-то уж наверно хватит, если газета попадется ему на глаза.
   - Хотела бы я знать, помнит ли он нас, - вздохнула Мэгги.
   - Можешь не сомневаться. Как-никак, он и теперь находит  время  самолично
следить за делами Дрохеды. Конечно же, он нас помнит, Мэгги. Как бы  он  мог
забыть?
   - Да, правильно, Дрохеда. Шутка ли, от нас поступают  такие  доходы.  Он,
наверно, очень доволен. На аукционах наша шерсть идет по фунту стерлингов за
фунт, в этом году мы за нее столько выручили, никакие золотые  жилы  столько
не принесут. А еще говорят, золотое руно. Мы с одних только ягнят  настригли
больше чем на четыре миллиона фунтов.
   - Не ехидничай, Мэгги, тебе это не идет, - сказала фиа;  последнее  время
она говорила с дочерью хоть и резковато, но не без уважения, а пожалуй, и не
без нежности. - Согласись, нам живется недурно. Не забывай, деньги  свои  мы
получаем, все равно, плохой ли выдался  год  или  хороший.  И  разве  он  не
выплатил Бобу премию в сто тысяч и всем нам еще по пятьдесят? Если  даже  он
завтра выгонит нас из Дрохеды, у нас хватит денег, чтобы купить Бугелу, хоть
цена на землю сейчас и подскочила. А сколько он дает твоим детям?  Тысячи  и
тысячи. Так что не будь к нему несправедлива.
   - Но мои дети не знают, что он там для них делает,  и  знать  не  должны.
Нет, пускай Дэн и Джастина растут с сознанием, что им надо  самим  пробивать
себе дорогу в жизни, а  не  рассчитывают  на  милейшего  благодетеля  Ральфа
Рауля, кардинала де  Брикассара.  Не  угодно  ли,  он  еще  и  Рауль!  Самое
норманнское имя, а?
   Фиа поднялась, подошла к камину и швырнула первый лист "Гералда" в огонь.
Ральф Рауль кардинал де Брикассар вздрогнул,  подмигнул  ей  и  обратился  в
пепел.
   - Что ты станешь делать, если  он  вернется,  Мэгги?  Мэгги  презрительно
фыркнула.
   - Вернется он, как же.
   - Все может быть, - загадочно сказала Фиа. И в декабре он  вернулся.  Без
шума, никого не предупредив, приехал на спортивной машине, сам  вел  ее  всю
дорогу от Сиднея. Ни слова о его приезде в Австралию не проникло  в  печать,
никому  в  Дрохеде  и  не  снилось,  что  он  вдруг  явится.  Когда   машина
остановилась на посыпанной песком площадке сбоку от Большого  дома,  тут  не
было ни души и никто, очевидно, не слышал, как она подъехала, никто не вышел
на веранду.
   Всем своим существом, всем телом Ральф  узнавал  каждую  милю  дороги  от
Джилли, вдыхал запахи кустарника, овец, переменчиво поблескивающих на солнце
сухих трав. Кенгуру и эму, гала с розовыми  подкрыльями  и  ящерицы  гоанны;
жужжат, гудят, трепещут крыльями мириады насекомых, потоками  темной  патоки
пересекают дорогу муравьиные походные колонны;  и  повсюду  -  тучные  сытые
овцы. Как ему все это дорого, ведь в известном смысле этот  мир  и  покой  -
воплощение всего, чем он дорожит. Минувшие годы словно бы ничего здесь ни на
волос не переменили.
   Вот только сетка от мух - это новость, но Ральф с  усмешкой  отметил  про
себя, что веранду, обращенную к Джиленбоунской дороге, Фиа закрыть сеткой не
позволила, затянуты лишь выходящие на эту веранду окна.  Что  ж,  правильно,
ведь громадное полотнище мелкой проволочной сетки непоправимо изуродовало бы
чудесный фасад в георгианском  стиле.  Интересно,  сколько  лет  могут  жить
призрачные эвкалипты?  Саженцы  здешних,  должно  быть,  привезены  были  из
глубины Мертвой пустыни восемьдесят лет  назад.  Верхние  ветки  бугенвиллеи
гнутся под сплошной массой медно-красных и лиловых цветов.
   Уже лето, всего две недели осталось до Рождества, и розы Дрохеды в  самом
цвету. Розы повсюду - белые  и  розовые,  чайные,  кроваво-красные  и  алые,
словно кардинальская сутана. Вьющиеся розы сплетаются с зелеными в эту  пору
ветвями глицинии, дремотно спокойные,  белые  и  розовые,  свисают  с  крыши
веранды, закрывая проволочную сетку, любовно льнут к черным ставням  второго
этажа, тянут зеленые усики еще выше, к небу. Опоры громадных водяных цистерн
теперь уже совсем скрыты этим цветущим покровом, не видны и сами цистерны. А
больше всего роз одного цвета - нежно-розовых с серебристым  отливом.  Пепел
розы? Да, так называется этот цвет. Должно быть, их посадила Мэгги, конечно,
Мэгги, больше некому.
   Тут он услышал смех Мэгги и замер,  застыл  в  ужасе,  потом  через  силу
двинулся в ту сторону, где звенел этот заливистый смех.  Так  она  смеялась,
когда была еще маленькая. Вот это где! За огромным пышным  кустом  пепельных
роз, возле перечного дерева.  Ральф  рукой  отвел  усыпанные  розами  ветви,
голова кружилась от их аромата и от этого смеха.
   Но нет, это не Мэгги, - в густой зеленой траве сидит на корточках мальчик
и дразнит крошечного розового поросенка, а тот вдруг нелепо  наскакивает  на
него, галопом кидается прочь и снова бочком, бочком к нему  подбирается.  Не
замечая свидетеля, мальчик запрокинул золотистую голову и опять засмеялся. С
незнакомых губ слетает смех Мэгги. Невольно кардинал отпустил  ветки  и,  не
замечая шипов, напрямик шагнул вперед. Мальчик - почти подросток, на вид ему
можно дать лет двенадцать - четырнадцать - испуганно поднял глаза; поросенок
взвизгнул, вздернул хвостик-закорючку и пустился наутек.
   Мальчик - босой, почти обнаженный, в одних  только  старых  шортах  цвета
хаки,  очень  загорелый,  гладкая  чистая  кожа  чуть  золотится;  в  гибком
мальчишеском теле уже угадывается будущая  сила:  широко  развернуты  прямые
плечи, мускулистые ноги  с  крепкими  икрами,  впалый  живот,  узкие  бедра.
Палевые, точно того же цвета, что выгоревшая на солнце трава Дрохеды, волосы
длинноваты и мягко вьются, а глаза  в  неожиданно  черных,  небывало  густых
ресницах синие-синие. Как будто сбежал на землю очень юный ангел.
   - Привет, - с улыбкой сказал мальчик.
   - Привет, - отозвался  кардинал  Ральф,  невозможно  было  устоять  перед
обаянием этой улыбки. - Кто ты?
   - Я Дэн О'Нил, - сказал мальчик. - А вы кто?
   - Меня зовут Ральф де Брикассар.
   Дэн О'Нил. Так это сын Мэгги. Значит, она все же не ушла от Люка  О'Нила,
вернулась к нему и родила этого красивого  паренька,  который  мог  бы  быть
сыном его, Ральфа, не сочетай он прежде свою судьбу с  церковью.  А  сколько
лет ему было, когда он посвятил себя церкви? Он был не  намного  старше,  не
намного взрослее этого мальчика. Подожди он еще немного - и мальчик  мог  бы
быть его сыном. Что за вздор, кардинал де  Брикассар!  Не  посвяти  ты  себя
церкви, ты остался бы в Ирландии, разводил бы лошадей и никогда не узнал  бы
своей судьбы, не знал бы ни Дрохеды, ни Мэгги Клири.
   - Могу я вам чем-нибудь помочь? - вежливо  спросил  мальчик  и  поднялся;
какая-то очень знакомая гибкая грация в его движениях, должно быть, и это от
Мэгги.
   - Твой отец дома, Дэн?
   - Отец? - тонко очерченные темные брови сдвинулись. - Нет, его  нету.  Он
здесь не живет.
   - А, понимаю. Ну а мама дома?
   - Она поехала в Джилли, скоро вернется. А бабушка дома. Хотите ее видеть?
Я вас провожу. - Синие-синие, васильковые глаза, устремленные на  приезжего,
вдруг распахнулись и снова наполовину скрылись под  ресницами.  -  Ральф  де
Брикассар. Я что-то про вас слышал. О, вы - кардинал де Брикассар!  Простите
меня, святой отец! Я не хотел быть невежливым.
   Хотя Ральф и сменил кардинальское облачение на белую  рубашку,  бриджи  и
сапоги для верховой езды, на пальце его и сейчас сверкал рубиновый перстень,
который ему не полагалось снимать до самой смерти. Дэн О  Нил  опустился  на
колени, тонкими руками взял тонкую руку кардинала  и  почтительно  поцеловал
перстень.
   - Ничего, Дэн. Я приехал сюда не в качестве кардинала. Я здесь просто как
друг твоей матери и твоей бабушки.
   - Простите, святой отец,  мне  следовало  сразу  понять,  как  только  вы
назвали себя. Мы здесь часто про вас говорим.  Но  вы  сказали  это  немного
по-другому, и меня сбило имя Ральф. Мама будет очень рада вас видеть.
   -  Дэн,  Дэн,  где  ты?  -  нетерпеливо   позвал   низкий,   звучный,   с
обворожительной хрипотцой голос.
   Свисающие чуть не до земля ветви перечного  дерева  раздвинулись,  из-под
них, наклонясь, вышла девушка лет пятнадцати, порывисто выпрямилась. И Ральф
мгновенно узнал эти необыкновенные глаза. Дочь  Мэгги.  А  тонкое  личико  с
резкими чертами - все в веснушках, до обидного не похоже на Мэгги.
   - А, привет. Извините, я и не знала, что у нас гость. Меня зовут Джастина
О'Нил.
   - Джасси, это кардинал де Брикассар, - громко прошептал  Дэн.  -  Поцелуй
кольцо, скорее!
   Слишком светлые, словно бы невидящие глаза сверкнули презрением.
   - Ты совсем обалдел, святоша! - Она даже не потрудилась понизить голос. -
Не стану я целовать кольцо, это негигиенично. И потом, откуда мы знаем,  что
это кардинал де  Брикассар?  По-моему,  он  похож  на  самого  обыкновенного
фермера. Точь-в-точь мистер Гордон.
   - Да нет же, это кардинал! - настаивал Дэн. - Ну пожалуйста,  Джасси,  ну
будь умницей! Я тебя очень прошу!
   - Ладно, буду умницей, раз уж ты просишь. А кольцо все равно не  поцелую,
даже ради тебя. Это противно. Почем я знаю, кто его целовал до меня?  Может,
кто-нибудь с насморком?
   - Тебе совсем не обязательно целовать мой перстень, Джастина. Я здесь  на
отдыхе, в данную минуту я не кардинал.
   - Вот и хорошо, потому что, скажу вам честно, я неверующая, - невозмутимо
заявила дочь Мэгги Клири. - Я проучилась четыре года у монахинь в Кинкоппеле
и считаю, что вся эта болтовня о Боге - совершенная бредятина.
   - Ты имеешь полное право не верить, - сказал кардинал Ральф, изо всех сил
стараясь держаться с такой же исполненной достоинства серьезностью, как  эта
девочка. - Можно мне пойти поговорить с вашей бабушкой?
   - Конечно, - разрешила Джастина. - Проводить вас?
   - Спасибо, не нужно. Я знаю дорогу.
   - Вот и хорошо. - Она обернулась к  брату,  который  по-прежнему  во  все
глаза смотрел на кардинала. - Идем, Дэн, помоги мне. Да идем же!
   Она больно стиснула его плечо, дернула, но  Дэн  стоял  и  смотрел  вслед
кардиналу, пока тот, высокий, прямой, не скрылся за кустами роз.
   - Балда ты, Дэн, святоша несчастный! Ну что ты в нем такого увидел?
   - Он кардинал, - сказал Дэн. - Ты только  подумай!  У  нас  в  Дрохеде  -
настоящий живой кардинал!
   - Кардиналы - князья церкви, - сказала Джастина. - Наверно,  ты  прав,  в
нашем доме это довольно редкое явление. Но он мне не нравится.
   Где может быть Фиа, если не за своим письменным столом? Прямо  с  веранды
Ральф шагнул в гостиную, но теперь для этого  надо  было  открыть  затянутую
сеткой раму. Должно быть, Фиа услышала шаги, но продолжала писать,  склонясь
над столом, ее чудесные золотистые волосы густо посеребрила седина. С трудом
он припомнил, что ей, должно быть, уже семьдесят два, не меньше.
   - Здравствуйте, Фиа, - сказал он.
   Фиа подняла голову, и он увидел, что она  изменилась,  хотя  и  не  понял
сразу, в чем же перемена; он узнал прежнее отрешенное равнодушие, но было  в
ее лице и что-то еще. Словно она и смягчилась, и в то же  время  очерствела,
стала не столь чужда человеческих чувств, но как-то наподобие  Мэри  Карсон.
Уж эти владычицы Дрохеды! Неужели та же  участь  постигнет  и  Мэгги,  когда
настанет ее черед?
   - Здравствуйте, Ральф, - сказала Фиона  так,  будто  он  приходил  к  ней
каждый день. - Очень рада вас видеть.
   - Я тоже рад вас видеть.
   - А я и не знала, что вы в Австралии.
   - Никто не знает. У меня около месяца отпуска.
   - Погостите у нас, надеюсь?
   - Где же еще? - Он обвел  взглядом  великолепную  комнату,  внимание  его
привлек  портрет  Мэри  Карсон.  -  Право,  Фиа,  у  вас  прекрасный   вкус,
безупречный. Ваша гостиная  не  уступит  красивейшим  комнатам  Ватиканского
дворца. Черные овалы с розами на стенах - гениальная находка.
   - Благодарю, вы очень любезны. Мы стараемся, в меру наших  скромных  сил.
Мне-то больше нравится столовая;  с  тех  пор,  как  вы  побывали  у  нас  в
последний раз, я ее отделала заново. Белые, розовые и зеленые цвета.  Звучит
ужасно, но подождите, сами увидите. Впрочем, право, не понимаю, чего ради  я
так стараюсь. Ведь этот дом принадлежит вам, не так ли?
   - Нет, Фиа, он не мой, пока есть на свете хоть  один  Клири,  -  негромко
ответил Ральф.
   - Очень утешительно. Да, что  и  говорить,  с  джиленбоунских  времен  вы
изрядно преуспели.  Видели  статью  в  "Гералде"  по  поводу  вашего  нового
повышения?
   Ральф поморщился.
   - Да, видел. Вы научились язвить, Фиа.
   - Да, и притом получаю от этого удовольствие. Сколько лет я держала  язык
за зубами! И даже не понимала, как много теряю! - Она  улыбнулась.  -  Мэгги
поехала в Джилли, но скоро вернется.
   С веранды вошли Дэн и Джастина.
   - Бабушка, можно мы возьмем лошадей и съездим к Водоему?
   - Вы же знаете порядок. Ездить верхом можно только с маминого разрешения.
Прошу извинить, но так распорядилась мама. И как вы себя ведете?  Подойдите,
поздоровайтесь с гостем.
   - Я с ними уже познакомился.
   - Ах, вот как.
   Ральф улыбнулся Дэну:
   - Я думал, ты учишься в Сиднее.
   - Так ведь сейчас декабрь, святой отец. Летом нас отпускают на  каникулы,
на целых два месяца.
   Слишком много лет прошло, он уже и забыл, что в южном полушарии  у  детей
самые длинные, самые счастливые каникулы приходятся на декабрь и январь.
   - А вы долго у нас поживете, святой  отец?  -  спросил  Дэн,  по-прежнему
завороженно глядя на кардинала.
   - Святой отец побудет у нас так долго, как только сможет, Дэн, -  сказала
бабушка. - Но, мне кажется, ему будет довольно утомительно слушать, как  его
все время величают святым отцом. Может быть, можно  попроще?  Хотя  бы  дядя
Ральф?
   - Дядя?! - воскликнула Джастина - Ты же знаешь, бабушка, чужих мы  дядями
не называем. Наши дяди - только Боб, Джек, Хьюги, Джиме и Пэтси. А он  будет
просто Ральф.
   - Не груби, Джастина! Ты что, вдруг разучилась  вести  себя  прилично?  -
строго спросила Фиа.
   - Ничего страшного, Фиа. Мне, право, будет  гораздо  приятнее,  если  все
станут  называть  меня  просто  Ральф,  -  поспешно  вмешался  кардинал   де
Брикассар. Почему она сразу так его невзлюбила, эта странная малышка?
   - Я не могу! - ахнул Дэн. - Не могу я вас звать просто Ральфом!
   Кардинал перешел комнату,  положил  руки  на  обнаженные  смуглые  плечи,
улыбнулся, глядя сверху вниз на мальчика, синие глаза его  в  защищенной  от
солнца комнате казались очень яркими и смотрели очень по-доброму.
   - Конечно, можешь, Дэн. Греха в этом нет.
   - Пошли, Дэн, нам надо назад в наш домик, - приказала Джастина.
   Кардинал Ральф и его сын обернулись к Фионе, разом посмотрели на нее.
   - О, Боже милостивый! - сказала Фиа. - Ступай, Дэн, беги  играть  в  сад,
слышишь? - Она хлопнула в ладоши. - Брысь!
   Мальчик пустился бежать со всех ног, а Фиа нетерпеливо покосилась на свои
гроссбухи. Ральфу стало ее жаль, и он сказал, что пройдет на кухню. Как мало
изменилась Дрохеда! В дом, видно, даже электричество до сих пор не  провели.
И по-прежнему густо пахнет воском и розами,  что  стоят  повсюду  в  больших
вазах.
   Ральф долго сидел на кухне, разговаривал с миссис Смит, Минни и Кэт.  Все
они сильно постарели за эти годы, но почему-то старость оказалась им  больше
к лицу, чем Фионе. Они явно счастливы. Да, в этом все  дело.  По-настоящему,
чуть ли не безоблачно счастливы. Бедная Фиа, она-то отнюдь не  счастлива.  И
ему страстно захотелось скорее увидеть Мэгги - а как она, она-то счастлива?
   Но когда он вышел из кухни, Мэгги еще не вернулась, и, чтобы убить время,
он неторопливо пошел к реке. Как тихо, спокойно старое кладбище  Дрохеды,  и
на стене склепа шесть бронзовых табличек, те же,  что  и  много  лет  назад.
Пусть и его тоже похоронят здесь, надо не забыть распорядиться на этот счет,
как только он вернется в Рим. А вот неподалеку от склепа появились две новые
могилы, умер старый садовник Том, и еще жена одного овчара, который служит в
Дрохеде с 1946 года. Немалый срок, своего  рода  рекорд.  По  мнению  миссис
Смит, этот овчар оттого и не уходит, что  здесь  могила  жены.  А  зонтик  с
колокольчиками на могиле повара-китайца за долгие годы  совсем  выгорел  под
яростным австралийским  солнцем  -  помнится,  был  он  такой  великолепный,
ярко-красный, но постепенно выцветал, менялись оттенки, и теперь  он  совсем
блеклый, чуть розоватый, почти как пепел розы. Мэгги, Мэгги. После  меня  ты
все-таки вернулась к нему, родила ему сына.
   Очень жарко; чуть дохнул ветерок, всколыхнул ветви плакучих ив на берегу,
тоненько зазвенели  крохотные  жестяные  колокольцы  на  китайском  зонтике,
завели  свою  скорбную  песенку:  Хи  Синг,  Хи  Синг,  Хи  Синг.  "Чарли  с
Тэнкстенда, хороший был парень". Эта надгробная надпись  тоже  поблекла,  ее
уже почти не разобрать. Что  ж,  все  правильно.  Кладбища  и  должны  вновь
погружаться в материнское лоно  земли,  волны  времени  понемногу  унесут  в
пучину их людской груз, и под конец исчезнут все следы, помнить  и  вздыхать
будет один лишь ветер. Нет, не желает он после смерти лежать в  каком-нибудь
ватиканском мавзолее, среди таких же, как он сам. Пусть его похоронят здесь,
среди людей, которые жили настоящей жизнью.
   Он  обернулся  и  встретил  тусклый  взгляд  мраморного   ангела.   Ральф
приветственно махнул ему рукой. Потом посмотрел в сторону Большого  дома.  И
вот по лугу к нему идет она,  Мэгги.  Тоненькая,  золотистая,  в  бриджах  и
мужской белой рубашке, такой же, как на нем самом,  серая  мужская  фетровая
шляпа сдвинута на затылок,  ноги  обуты  в  светло-коричневые  сапожки.  Она
похожа на мальчика, на своего  сына,  которому  бы  следовало  быть  и  его,
Ральфа, сыном. Он ведь был мужчиной, но когда и его тоже зароют в эту землю,
в доказательство не останется после него ни одного живого существа.
   Она  подошла,  перешагнула  через  низенькую  белую  ограду,  так  близко
подошла, что он уже ничего не видит - одни глаза  ее,  серые,  полные  света
глаза, все такие