сон,  ни
одной монахине не хотелось об этом заботиться), по  плечам  ее  сбегали  две
туго заплетенные толстые косы с темно-синими бантами. Монахиня приводила  ее
в скромном темно-синем  форменном  платье  воспитанницы  монастырской  школы
через монастырскую лужайку в дом отца Ральфа и  передавала  с  рук  на  руки
экономке - та девочку обожала.
   - Ох и красота же волосы у крошки, такие только в наших горах увидишь,  -
с сильным шотландским выговором  объяснила  она  однажды  отцу  Ральфу;  его
забавляла эта неожиданная пылкость: вообще-то Энни отнюдь не  питала  нежных
чувств к детям и соседство школы ей совсем не нравилось.
   - Полно вам, Энни! Волосы ведь неживые, нельзя же кого-то полюбить только
за цвет волос, - поддразнил он.
   - Ну, она же милая, бедняжечка - есть такие неубереги, сами знаете.
   Нет, отец  Ральф  не  знал  и  не  стал  спрашивать,  что  это  за  слово
"неубереги", и не сказал вслух, что оно даже по звучанию своему  подходит  к
Мэгги. Порой не стоит вникать в смысл речей  Энни  и  поощрять  ее  излишним
вниманием; Энни недаром называет себя вещуньей - и вот жалеет девочку, а ему
вовсе не хочется услышать, что жалости достойно не  столько  прошлое  Мэгги,
сколько будущее.
   Явился Фрэнк, его все еще трясло после встречи с отцом,  и  он  не  знал,
куда себя девать.
   - Пойдем, Мэгги, я сведу тебя на ярмарку, - сказал он и протянул руку.
   - Может быть, я отведу вас обоих? - И отец Ральф тоже подал ей руку.
   И вот Мэгги идет между двумя людьми, которых боготворит, и  крепко-крепко
держится за их руки - она на седьмом небе.
   Джиленбоунская  выставка  располагается  на  берегу  Баруона,   рядом   с
ипподромом. Хотя после наводнения минуло полгода, почва еще не  просохла  и,
растоптанная собравшимися пораньше нетерпеливыми зеваками, уже обратилась  в
жидкую грязь. За стойлами для отборных, первоклассных овец и коров, свиней и
коз, соперничающих за награды, разбиты были палатки со  всяческой  снедью  и
кустарными поделками местных умельцев. Племенной  скот  и  печенье,  вязаные
шали и вязаные кофточки и капоры для  младенцев,  вышитые  скатерти,  кошки,
собаки, канарейки - есть на что посмотреть.
   А дальше, за всем  этим,  -  скаковой  круг,  здесь  молодые  всадники  и
всадницы на скакунах с подстриженными  хвостами  гарцуют  перед  судьями,  -
судьи и сами  очень  похожи  на  лошадей,  решила  Мэгги  и  не  удержалась,
хихикнула. Наездницы в великолепных амазонках тонкой  шерсти,  в  цилиндрах,
кокетливо обмотанных тончайшей вуалью с развевающимися концами, сидят бочком
на высоченных лошадях. Мэгги просто понять не могла, как можно в такой шляпе
и при такой непрочной посадке удержаться на лошади  и  сохранить  пристойный
вид, если она хоть немножко ускорит шаг, но  тут  на  глазах  у  Мэгги  одна
блистательная дама заставила своего гордого коня  проделать  ряд  сложнейших
прыжков и скачков - и до  конца  выглядела  безупречно.  А  потом  эта  дама
нетерпеливо  пришпорила  коня,  проскакала  галопом  по  размокшему  полю  и
остановилась как раз перед Мэгги, Фрэнком и  отцом  Ральфом,  преграждая  им
путь. Перекинула ногу в черном лакированном сапожке через седло и, сидя  уже
совсем боком, на самом краешке, повелительно  простерла  руки,  затянутые  в
перчатки:
   - Отец Ральф! Будьте столь любезны, помогите мне спешиться!
   Он протянул руки, взял ее за талию, она оперлась на его плечи, и он легко
снял ее с седла, а как только  ее  сапожки  коснулись  земли,  отпустил  эту
тонкую талию, взял лошадь под уздцы и повел; молодая особа пошла рядом,  без
труда применяясь к его походке.
   - Вы выиграете Охотничий заезд, мисс Кармайкл? - без  малейшего  интереса
осведомился священник.
   Она капризно надула губы; она была молода, очень хороша собой, и ее  явно
задело странное равнодушие отца Ральфа.
   - Надеюсь выиграть, но не вполне в этом уверена. У  меня  ведь  серьезные
соперницы - мисс Хоуптон и миссис Энтони Кинг. Однако состязания по  выездке
я рассчитываю выиграть, так что если  в  Охотничьем  заезде  и  не  выиграю,
огорчена не буду.
   Она говорила так гладко, так правильно, до странности чопорно -  то  была
речь благородной особы, столь  воспитанной  и  образованной,  что  ни  живое
чувство, ни единое образное слово не скрашивали  эту  речь.  И  отец  Ральф,
обращаясь к ней, тоже заговорил округлыми  фразами,  приглаженными  словами,
без следа обаятельной ирландской живости, словно чопорная красавица  вернула
его к тем временам, когда он и сам был таким.
   Мэгги нахмурилась, озадаченная, неприятно удивленная:  как  легко,  но  и
осторожно  они  перебрасываются  словами,  как  переменился  отец  Ральф   -
непонятно, в чем перемена, но она есть и ей, Мэгги, перемена эта  совсем  не
нравится. Мэгги выпустила руку Фрэнка, да и трудно им теперь стало идти всем
в ряд.
   Когда они подошли к широченной луже, Фрэнк уже далеко отстал. Отец  Ральф
оглядел лужу - она была больше похожа на неглубокий  пруд,  -  и  глаза  его
весело блеснули; он обернулся к девочке, которую по-прежнему  крепко  держал
за руку, наклонился к ней с особенной нежностью - это  мисс  Кармайкл  мигом
почувствовала - вот чего не хватало их учтивой светской беседе.
   - Я не ношу плаща, Мэгги, милая, и потому не могу  бросить  его  к  твоим
ногам, как сэр  Уолтер  Роли.  Вы,  конечно,  извините  меня,  дорогая  мисс
Кармайкл, - тут он передал ей поводья ее коня, - но не могу же я  допустить,
чтобы моя любимица запачкала башмачки, не так ли?
   Он легко подхватил Мэгги под мышку и прижал ее к боку,  предоставив  мисс
Кармайкл одной рукой подобрать тяжелую длинную  юбку,  другой  -  поводья  и
шлепать по воде без посторонней помощи. За спиной  у  них  громко  захохотал
Фрэнк, от чего настроение красавицы отнюдь не стало лучше, и, перейдя  лужу,
она круто свернула в другую сторону. Отец Ральф спустил Мэгги наземь.
   - Вот ей-богу, она бы рада вас убить, - сказал Фрэнк. Он был  в  восторге
от этой встречи и от рассчитанной жестокости отца Ральфа. Такая красавица  и
такая гордая,  кажется,  ни  один  мужчина  перед  ней  не  устоит,  даже  и
священник, а вот отец Ральф безжалостно сокрушил ее  веру  в  себя,  в  силу
дерзкой женственности, которая служила ей оружием. Как будто он,  священник,
ненавидит ее и все, что она олицетворяет, этот  женский  мир,  утонченный  и
таинственный, куда Фрэнку еще не случилось  проникнуть.  Уязвленный  словами
матери, он очень хотел, чтобы мисс  Кармайкл  его  заметила:  как-никак,  он
старший сын наследника Мэри Карсон, а она даже не  удостоила  его  взглядом,
будто его и нет вовсе. Она была поглощена этим попом,  а  ведь  он  существо
бесполое. Хоть и высокий, и смуглый, и красавец, а все равно не мужчина.
   - Не беспокойтесь, она так просто не угомонится, - язвительно  усмехнулся
отец Ральф. - Она  ведь  богата  и  в  ближайшее  воскресенье  всем  напоказ
пожертвует церкви десять фунтов. - Он засмеялся, глядя  на  изумленное  лицо
Фрэнка. - Я не намного старше вас, сын мой, но хоть я и священник, а человек
очень даже практический. Не ставьте это мне в укор; просто я много  в  жизни
повидал.
   Ипподром  остался  позади,  они  вышли   на   площадь,   отведенную   для
всевозможных увеселений. И Фрэнк и Мэгги  вступили  сюда,  как  в  волшебную
страну. Отец Ральф дал Мэгги целых пять шиллингов, у Фрэнка -  пять  фунтов;
какое счастье, когда можешь заплатить за вход в  любой  заманчивый  балаган.
Народу  полным-полно,  всюду  снует  детвора,  круглыми  глазами  глядит  на
завлекательные, подчас довольно неуклюже намалеванные надписи над  входом  в
потрепанные   парусиновые   шатры:   "Самая   толстая   женщина   в   мире";
"Принцесса-Гурия, Танец со змеями  (спешите  видеть,  она  разжигает  ярость
Кобры!)"; "Человек без  костей  из  Индии";  "Голиаф,  Величайший  Силач  на
Земле";
   "Русалка Фетида, Морская Дева". Дети выкладывали  монетки  и  зачарованно
глядели на все эти чудеса и не замечали, как потускнела чешуя русалки и  как
беззубо ухмыляется кобра.
   В дальнем конце площадки, во всю ее ширину - огромный  шатер,  перед  ним
высокий дощатый помост, а над помостом  протянуто  размалеванное  полотнище,
подобие фриза, с которого грозят зрителям нарисованные  фигуры.  И  какой-то
человек закричал в рупор собравшейся толпе:
   - Внимание, господа  публика!  Перед  вами  знаменитая  команда  боксеров
Джимми Шармена! Восемь лучших в  мире  боксеров!  Храбрецы,  испытайте  свои
силы, победитель получает денежный приз!
   Женщины и девушки стали выбираться из толпы, и так же  поспешно  со  всех
сторон подходили мужчины, молодые  парни  и  подростки  теснились  к  самому
помосту. Торжественно, совсем как гладиаторы, выходящие  на  арену  в  цирке
древнего Рима,  вереницей  выступили  на  помост  восемь  человек  и  стали:
перебинтованные в запястьях руки уперлись в бока, ноги расставлены, - стоят,
красуются под восхищенные ахи и  охи  толпы.  На  всех  черные,  в  обтяжку,
фуфайки и длинные трико, а поверх тоже облегающие серые  трусы  до  половины
ляжек, - Мэгги решила, что они вышли в нижнем белье. На груди у всех  белыми
большими буквами выведено: "Команда Джимми Шармена".  Они  разного  роста  -
есть и очень высокие, и средние, и низенькие, но все на редкость  крепкие  и
складные.  Болтают  друг  с  другом,  пересмеиваются,  небрежно   поигрывают
мускулами, словом, прикидываются, будто обстановка  самая  что  ни  на  есть
будничная и общее внимание ничуть им не льстит.
   - Ну, ребята, кто примет вызов? - орал в  рупор  зазывала.  -  Кто  хочет
попытать счастья? Прими вызов, выиграй пятерку! - опять и опять вопил он,  и
крики его перемежались гулкой дробью барабана.
   - Принимаю! - крикнул Фрэнк. -  Иду!  Иду!  Отец  Ральф  хотел  было  его
удержать, но Фрэнк стряхнул  его  руку,  а  вокруг  в  толпе,  кто  поближе,
засмеялись, увидав, что храбрец небольшого  росточка,  и  начали  добродушно
подталкивать его вперед.
   Один из команды дружески протянул  руку  и  помог  Фрэнку  взобраться  по
крутой лесенке на помост и стать рядом с восьмеркой, а зазывала с величайшей
серьезностью объявил:
   - Не смейтесь, господа публика! Он не очень  велик  ростом,  зато  первый
охотник сразиться. Сами знаете, не тот храбрец, кто великан, а тот  великан,
кто храбрец! Ну-ка, вот малыш принял вызов, а вы, верзилы, что жметесь?  Кто
примет вызов и выиграет пятерку, кто померяется силами  с  молодцами  Джимми
Шармена?
   Понемногу набрались и еще охотники - молодые парни смущенно мяли в  руках
шляпы и почтительно глядели на стоящих рядом профессионалов, на избранных  и
недосягаемых. Отцу Ральфу очень хотелось посмотреть, чем все  это  кончится,
но ничего не поделаешь, давно пора увести  отсюда  Мэгги,  решил  он,  опять
подхватил ее, круто повернулся и пошел  было  прочь.  Мэгги  завизжала  и  с
каждым его шагом визжала все громче; на них  уже  глазели,  это  было  очень
неловко, хуже того  -  неприлично,  ведь  отец  Ральф  лицо  в  городе  всем
известное.
   - Послушай, Мэгги, я не могу повести тебя туда! Твой отец спустит с  меня
шкуру - и будет прав!
   - Я хочу к Фрэнку, я хочу к Фрэнку! - во все горло  завопила  Мэгги,  она
отчаянно брыкалась и пыталась укусить его руку.
   - Вот бред собачий! - сказал отец Ральф. И покорился неизбежному, нашарил
в кармане мелочь и двинулся ко входу в балаган, косясь по сторонам - нет  ли
тут кого из мальчиков Клири; но никого из них не было видно -  должно  быть,
состязаются в искусстве набросить подкову на гвоздь либо уплетают пирожки  с
мясом и мороженое.
   - Девочке сюда нельзя,  святой  отец,  -  удивленно  и  негодующе  сказал
зазывала.
   Отец Ральф возвел глаза к небу.
   - Я и рад бы уйти, научите - как? На ее крик сбежится вся  джиленбоунская
полиция, и нас арестуют за жестокое обращение с ребенком.  Ее  старший  брат
будет бороться с одним из ваших молодцов, ей непременно надо посмотреть, как
он выйдет победителем.
   Тот пожал плечами.
   - Что ж, святой отец, не мое дело с вами спорить, верно?  Только  ради..,
э-э.., только, сделайте милость, глядите, чтоб она не путалась  под  ногами.
Нет-нет, уберите свои деньги, Джимми с вас денег не возьмет.
   Балаган заполняли мужчины и мальчишки, все теснились к арене  посередине;
крепко сжимая руку Мэгги, отец Ральф отыскал свободное место позади всех,  у
брезентовой стенки. Воздух был сизый  от  табачного  дыма,  и  славно  пахло
опилками, которыми туг для чистоты посыпали пол. Фрэнк был уже в  перчатках,
ему предстояло драться первому.
   Добровольцу из толпы случается, хоть и  не  часто,  выдержать  схватку  с
боксером-профессионалом. Правда, команда Джимми Шармена была  не  бог  весть
что, но в нее входили и несколько первоклассных  боксеров  Австралии.  Из-за
малого роста Фрэнка против него выставили боксера наилегчайшего веса - Фрэнк
уложил его с третьего удара и вызвался сразиться с кем-нибудь  еще.  К  тому
времени, когда он дрался  с  третьим  из  команды,  об  этом  прослышали  на
площади, и в балаган набилось полно народу, яблоку некуда упасть.
   Противникам почти не  удавалось  задеть  Фрэнка,  а  немногие  их  удары,
попавшие в цель, только разжигали постоянно тлеющую в нем  ярость.  Глаза  у
него стали бешеные, он весь кипел, в каждом противнике ему чудился Пэдди,  в
восторженных воплях зрителей слышалась одна могучая песнь: "Бей! Бей!  Бей!"
Ох, как он жаждал случая подраться, до чего  недоставало  ему  драки  с  тех
самых пор, как он попал в Дрохеду! Драться! Он ведь не  знал  иного  способа
излить боль и гнев - и когда валил противника с ног, ему слышалось,  могучий
голос твердит уже иную песню: "Убей! Убей! Убей!"
   Потом  против  него  выставили  настоящего  чемпиона-легковеса,  которому
велено было держать Фрэнка на расстоянии и  выяснить,  так  ли  он  хорош  в
дальнем бою, как в ближнем. У Джимми Шармена заблестели глаза. Он всегда был
начеку - не сыщется ли новый чемпион, и на таких вот представлениях в глухих
городках уже открыл несколько "звезд". Легковес выполнял что велено,  и  ему
приходилось туго, хоть руки у него были длиннее, а  Фрэнк,  одержимый  одним
неистовым желанием -  свалить,  одолеть,  прикончить,  -  видел  одно:  враг
неуловим, все приплясывает, все ускользает - и преследовал его неотступно. И
из каждого  захвата  и  из  града  ударов  извлекал  все  новые  уроки,  ибо
принадлежал к той странной породе  людей,  что  даже  в  порыве  страшнейшей
ярости способны думать. И он продержался весь раунд, как ни жестоко отделали
его опытные кулаки чемпиона; глаз у него заплыл, бровь и губа рассечены.  Но
он выиграл двадцать фунтов - и уважение всех зрителей.
   Улучив минуту, Мэгги вывернулась из рук отца Ральфа  и  кинулась  вон  из
балагана, он не успел ее удержать. Вышел следом и увидел, что ее стошнило  и
она пытается вытереть крохотным носовым  платком  забрызганные  башмаки.  Он
молча подал ей свой платок, погладил огненную головку,  которая  вздрагивала
от рыданий. В балагане его и самого мутило, но увы, сан не  позволял  давать
себе волю на людях.
   - Хочешь подождать Фрэнка или, может быть, пойдем?
   -  Обожду  Фрэнка,  -  прошептала  Мэгги  и  прислонилась  к  его   боку,
благодарная за это ненавязчивое сочувствие.
   - Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем?
- сказал он в раздумье, полагая, что она, ослабевшая, жалкая, не слушает, и,
как многие, кто живет в  одиночестве,  уступая  потребности  высказать  свои
мысли вслух. - Ты ничуть не похожа на мою мать, сестры  у  меня  никогда  не
было, просто не пойму, что  же  это  такое  в  тебе  и  в  твоем  несчастном
семействе... Очень трудно тебе живется, моя маленькая Мэгги?
   Из балагана вышел  Фрэнк,  промахивая  платком  рассеченную  губу,  бровь
залеплена куском пластыря. Впервые за все время их знакомства  лицо  у  него
счастливое - должно быть, так выглядит большинство мужчин  после  того,  что
называется "неплохо провести ночь с женщиной", подумал священник.
   - Почему тут Мэгги? - свирепо спросил Фрэнк, еще взвинченный после боя.
   - Удержать ее можно было бы только одним способом:  связать  по  рукам  и
ногам и, конечно, заткнуть  рот  кляпом,  -  едко  ответил  отец  Ральф;  не
очень-то приятно оправдываться, но, пожалуй, Фрэнк и на него может  кинуться
с кулаками. Он опасался вовсе  не  Фрэнка,  но  скандала  на  людях.  -  Она
испугалась за вас, Фрэнк, и хотела быть поближе, своими  глазами  убедиться,
что с вами ничего худого не случилось. Не надо на нее сердиться, она  и  без
того переволновалась.
   - Не смей рассказывать папе, что ты сюда совалась, - сказал сестре Фрэнк.
   - Если не возражаете, может быть,  на  этом  закончим  нашу  прогулку?  -
предложил священник. - Я думаю, всем нам  не  помешает  отдохнуть  и  выпить
горячего чаю у меня дома. - Он легонько ущипнул Мэгги за кончик  носа.  -  А
вам, молодая особа, не помешает еще и хорошенько вымыться.
 
*** 
 
   Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая пытка, Фиона никогда
им так не помыкала; старухе надо было помогать, когда она, брюзжа и  фыркая,
пробиралась во  французских  шелковых  туфельках  по  джиленбоунской  грязи;
улыбаться и что-то говорить людям, которых она удостаивала  кивком  свысока;
стоять рядом, когда она вручала победителю  главного  заезда  Джиленбоунский
приз - изумрудный браслет. Пэдди, хоть убейте, не понимал,  с  какой  стати,
чем бы вручить кубок с золотой пластинкой и солидную  сумму  наличными,  все
призовые деньги ухлопали на женскую побрякушку, -  слишком  чужда  была  ему
сугубо любительская природа  этих  состязаний;  подразумевалось,  что  люди,
занимающиеся конным спортом, не  нуждаются  в  презренном  металле  и  могут
пустить выигрыш на ветер ради  женщины.  Хорри  Хоуптон,  чей  гнедой  мерин
Король Эдуард выиграл этот изумрудный  браслет,  в  прошлые  годы  уже  стал
обладателем других браслетов - рубинового, бриллиантового и сапфирового,  но
сказал, что не успокоится, пока не наберет полдюжины: у  него  была  жена  и
пять дочерей.
   В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке Пэдди было не по себе, он
парился в плотном  синем  костюме,  желудок,  привычный  к  баранине,  плохо
мирился с экзотической сиднейской закуской из крабов  и  моллюсков,  которую
подавали к шампанскому на торжественном завтраке. И он чувствовал себя дурак
дураком и не сомневался, что вид у него дурацкий. Его  лучший  костюм  плохо
сшит и откровенно старомоден, так и разит глубокой провинцией. И все  вокруг
ему чужие - все эти шумные, напористые скотоводы, и их солидные высокомерные
жены, и долговязые, зубастые молодые женщины (в  них  и  самих  есть  что-то
лошадиное)  -  все  эти  сливки  того,  что  местный   "Бюллетень"   именует
"скваттократией"  <От  "скваттер"  -  австралийский  первопоселенец  -  плюс
аристократ.>. Ведь они изо всех сил стараются забыть о  тех  днях,  когда  в
прошлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захватили обширные земли,
которые потом, с созданием  Федерации  и  самоуправления,  власти  молчаливо
признали их собственностью. Эта верхушка вызывает в стране всеобщую зависть,
эти люди  образовали  свою  политическую  партию,  посылают  своих  детей  в
аристократические  школы  в  Сиднее,  запросто  принимают  у   себя   принца
Уэльского, когда он является в Австралию с визитом. А  он,  Пэдди  Клири,  -
простой человек, рабочий. И ничего у него нет общего с  этими  колониальными
аристократами, слишком неприятно напоминают они ему семейство его жены.
   И когда вечером в гостиной отца Ральфа он застал Фрэнка, Мэгги  и  самого
хозяина у пылающего камина - спокойных, довольных, сразу видно, провели день
беззаботно и весело, - его взяла досада. Ему отчаянно не хватало незаметной,
но надежной поддержки жены, а сестру он терпеть не мог, пожалуй, не  меньше,
чем когда-то в раннем детстве, в Ирландии. И вдруг он заметил  пластырь  над
глазом Фрэнка, его опухшее  лицо,  и  неск