понимал,  что  в  матери  живет
непреходящая, неисцелимая усталость. Так много надо сделать, и ни на что нет
денег, и не хватает времени, и на все про все только одна пара рук. Хоть  бы
уж Мэгги подросла и стала помощницей; малышка и сейчас делает что попроще  и
полегче, но ей всего-то четыре, на ее плечи  много  не  переложишь.  Шестеро
детей - и только одна девочка, да  притом  самая  младшая.  Все  знакомые  и
сочувствуют матери такого семейства, и завидуют, но работы от  этого  меньше
не становится. В рабочей корзинке накопилась гора нештопаных  носков,  и  на
спицах еще новый  носок,  недовязанный,  и  Хьюги  уже  вырастает  из  своих
свитеров, а Джек еще не настолько вырос, чтобы отдать ему свой.
 
*** 
 
   По чистой случайности неделю, на которую приходился день рожденья  Мэгги,
Падрик Клири проводил дома. Время стрижки овец еще не настало,  и  он  ходил
работать по соседям - пахал и сеял. Сам он был стригаль - занятие  сезонное,
длится с середины лета и до конца  зимы,  а  потом  наступает  время  окота.
Обычно Клири ухитрялся найти достаточно работы, чтобы продержаться с  семьей
весну и первый месяц лета: помогал принимать ягнят, пахал землю или подменял
хозяина какой-нибудь молочной фермы,  который  не  поспевал  дважды  в  день
подоить всех коров. Где найдется работа, туда он и шел, предоставляя семье в
большом старом доме справляться своими силами; и не так уж это жестоко. Если
ты не из тех счастливчиков, у  кого  есть  своя  земля,  ничего  другого  не
остается.
   Когда он в этот день вскоре после захода  солнца  вернулся  домой,  лампы
были уже зажжены и на высоком потолке плясали тени. Мальчики  -  все,  кроме
Фрэнка, - собрались на заднем крыльце, играли с какой-то лягушкой;
   Падрик сразу  понял,  где  Фрэнк:  от  поленницы  доносилось  размеренное
тюканье топора. Падрик прошел через широкое крыльцо, почти не  задерживаясь,
только дал пинка Джеку да дернул за ухо Боба.
   - Подите помогите Фрэнку с дровами, бездельники. Да поживей, пока мама не
позвала ужинать, не то всем попадет.
   Он кивнул Фионе, которая хлопотала у плиты; не обнял  ее,  не  поцеловал,
полагая, что всякие проявления нежных чувств между  мужем  и  женой  уместны
только в спальне. Пока он стаскивал  облепленные  засохшей  грязью  башмаки,
подбежала вприпрыжку Мэгги с  его  домашними  шлепанцами,  и  Падрик  широко
улыбнулся ей; как всегда, при виде малышки в  нем  всколыхнулось  непонятное
удивление. Она такая хорошенькая, такие у нее красивые волосы;  он  подцепил
один локон, вытянул и снова отпустил - забавно смотреть, как  длинная  прядь
опять свернется пружинкой и отскочит на  место.  Потом  подхватил  дочку  на
руки, подошел к очагу, подле которого стояло единственное  в  кухне  удобное
кресло - деревянное, с резной спинкой  и  привязанной  к  сиденью  подушкой.
Негромко вздохнул, сел, достал свою трубку, пепел небрежно  вытряхнул  прямо
на пол. Мэгги уютно свернулась у отца на коленях, обвила руками  его  шею  и
подняла к нему прохладную свежую рожицу - то была ее обычная вечерняя  игра:
смотреть, как сквозь его короткую рыжую бороду просвечивает огонь.
   - Ну, как ты, Фиа? - спросил жену Падрик Клири.
   - Все хорошо, Пэдди. Кончил ты сегодня с нижним участком?
   - Да, все закончил. Завтра с утра пораньше  примусь  за  верхний.  Ох,  и
устал же я!
   - Еще бы. Макферсон опять дал тебе эту норовистую кобылу?
   - Ясное дело. Неужто, по-твоему, он станет маяться с этой животиной  сам,
а мне даст чалого? Плечи ломит, сил  нет.  Бьюсь  об  заклад,  другой  такой
упрямой скотины во всей Новой Зеландии не сыщешь.
   - Ну, ничего. У старика Робертсона все лошади хорошие,  а  ты  уже  скоро
перейдешь к нему.
   - Поскорей бы. - Падрик набил трубку дешевым  табаком,  притянул  к  себе
фитиль, торчащий из жестянки подле плиты. На миг  сунул  фитиль  в  открытую
дверцу топки, и он занялся; Падрик откинулся на спинку кресла, затянулся так
глубоко, что в трубке даже как-то забулькало. - Ну  как,  Мэгги,  рада,  что
тебе уже четыре года? - спросил он дочь.
   - Очень рада, пап.
   - Мама уже отдала тебе подарок?
   - Ой, пап, как вы с мамой догадались, что мне хочется Агнес?
   - Агнес? - Он с улыбкой быстро глянул на жену, озадаченно поднял брови. -
Стало быть, ее звать Агнес?
   - Да. Она красивая, папочка. Я бы целый день на нее смотрела.
   - Счастье, что еще есть на что смотреть, - хмуро сказала Фиа.  -  Джек  с
Хьюги сразу ухватили эту куклу, бедняга Мэгги  и  разглядеть  ее  толком  не
успела.
   - Ну, на то они мальчишки. Сильно они ее испортили?
   - Все поправимо. Фрэнк им вовремя помешал.
   - Фрэнк? А что он там делал? Он должен был весь день  работать  в  кузне.
Хантер торопит с воротами.
   - Фрэнк и работал весь день. Он только приходил за каким-то инструментом,
- поспешно сказала Фиа: Падрик всегда был слишком строг с Фрэнком.
   - Ой, папочка. Фрэнк мой самый лучший брат! Он спас мою Агнес от  смерти,
и после ужина он опять приклеит ей волосы.
   - Вот и хорошо, - сонно промолвил отец,  откинулся  на  спинку  кресла  и
закрыл глаза.
   От очага несло  жаром,  но  он  этого  словно  не  замечал;  на  лбу  его
заблестели капли пота. Он заложил руки за голову и задремал.
   От него-то, от Падрика Клири, его дети и унаследовали густые рыжие  кудри
разных оттенков, хотя ни у кого из  них  волосы  не  были  такими  вызывающе
медно-красными. Падрик был мал ростом, но необыкновенно крепок,  весь  точно
из стальных пружин; ноги кривые оттого, что  он  сызмальства  ездил  верхом,
руки словно стали длинней оттого, что долгие годы он стриг овец;  и  руки  и
грудь - в курчавой золотистой поросли, будь она  черной,  это  бы  выглядело
безобразно. Ярко-голубые глаза, привыкшие смотреть вдаль, всегда  прищурены,
точно у моряка, а  лицо  славное,  улыбчивое  и  с  юмором,  эта  неизменная
готовность улыбнуться сразу привлекала к нему людей. И притом  великолепный,
истинно римский нос, который должен был  приводить  в  недоумение  сородичей
Падрика, а впрочем, у берегов Ирландии во  все  времена  разбивалось  немало
чужестранных  кораблей.  Речь  его  еще  сохранила  мягкость  и   торопливую
невнятность, присущую голуэйским ирландцам, но почти двадцать лет,  прожитых
в другом полушарии, наложили на нее свой  отпечаток,  изменили  иные  звуки,
чуть замедлили темп и придали ей сходство со старыми часами, которые не худо
бы завести. Счастливец, он ухитрялся куда лучше многих справляться со  всеми
трудами и тяготами своей жизни - и, хотя семью держал в строгости и поблажки
никому не давал, все дети, за одним исключением, его обожали. Если в доме не
хватало хлеба, он обходился без хлеба; если надо было выбрать -  обзавестись
чем-то из одежды ему или кому-то из его отпрысков, он обходился без  обновы.
А это в своем роде куда  более  веское  доказательство  любви,  чем  миллион
поцелуев, они-то даются  легко.  Он  был  очень  вспыльчив  и  однажды  убил
человека. Но ему повезло, тот человек был англичанин, а  в  гавани  Дан-Лэри
как раз стоял под парами корабль, уходящий в Новую Зеландию...
   Фиона выглянула из дверей кухни и позвала:
   - Ужинать!
   Один за другим явились сыновья, последним - Фрэнк с большой охапкой дров,
он свалил их в ящик у плиты. Падрик спустил Мэгги с колен, прошел в  дальний
конец кухни и занял место во  главе  грубо  сколоченного  обеденного  стола,
мальчики расселись по сторонам, а Мэгги вскарабкалась  на  деревянный  ящик,
который отец поставил для нее на стуле подле себя.
   Фиа раскладывала еду по тарелкам прямо на столе, за которым  стряпала,  и
делала это быстрей и сноровистей  любого  официанта;  она  подавала  по  две
тарелки сразу: сперва мужу, потом Фрэнку, дальше мальчикам  по  старшинству,
наконец, Мэгги и последней взяла себе.
   - У-у! Студень! - скривился Стюарт, берясь за  вилку.  -  Зачем  вы  меня
назвали вроде этой еды...
   - Знай ешь, - оборвал отец. Большие тарелки полны были доверху: к  студню
- щедрые порции вареного картофеля, баранина, бобы только сегодня с огорода.
Хоть кое-кто и фыркал и ворчал себе под нос, ребята, включая Стюарта, уплели
все дочиста да еще вытерли тарелки хлебом и получили в придачу по  несколько
ломтей хлеба с маслом и с джемом из своего крыжовника. Фиа подсела к  общему
столу, наскоро поела сама, снова поспешила к кухонному столу и разложила  по
глубоким  тарелкам  изрядные  куски  пудинга,  очень  сладкого  и   насквозь
пропитанного джемом. Все это было тут  же  залито  потоками  еще  дымящегося
заварного  крема,  и  опять  она  принялась  сновать  от  рабочего  стола  к
обеденному, разнося по две тарелки сразу. И наконец со вздохом села:  теперь
можно спокойно поесть самой.
   - Ой, как вкусно! Джем с кремом! - восторженно закричала  Мэгги  и  стала
чертить по лакомству ложкой, так что скоро  сквозь  желтый  крем  проступили
розовые разводы.
   - Да, Мэгги, дочка, ведь сегодня твое рожденье, вот  мама  и  приготовила
твой любимый пудинг, - с улыбкой сказал отец.
   На этот раз никто не ворчал и не жаловался - какой бы ни был пудинг,  его
уплетали за обе щеки: в семействе Клири все были сластены.
   Но хоть они и ели так обильно и сытно, никто не толстел. Не приобреталось
ни грамма лишнего веса - все расходовалось в работе либо  в  игре.  Овощи  и
фрукты съедались потому, что это вкусно, но если бы не хлеб и картофель,  не
мясо и горячие мучные пудинги, неоткуда было бы взять силы.
   А потом Фиа налила всем чаю из огромного чайника, и еще около часу  семья
не расходилась: пили чай, читали, разговаривали; Пэдди,  попыхивая  трубкой,
увлеченно читал какую-то книгу, взятую в библиотеке. Боб с  головой  ушел  в
другую. Фиа опять и опять подливала  всем  чаю,  младшие  строили  планы  на
завтра. Занятия в школе кончились, впереди долгие летние каникулы,  мальчики
почуяли свободу, и им уже не терпелось приняться за свою долю работы по дому
и в огороде. Бобу поручено подкрасить, где  надо,  стены  снаружи;  Джеку  и
Хьюги - держать в порядке поленницу, надворные постройки, помогать с дойкой,
Стюарту - пропалывать грядки; по сравнению с ужасами школы  все  это  просто
детская игра. Отец порой поднимал голову от книги и подбавлял к  списку  еще
какое-нибудь дело, но Фиа молчала; Фрэнк устало обмяк на стуле и прихлебывал
чай, одну чашку за другой.
   Наконец Фиа поманила к себе Мэгги  и,  когда  та  взобралась  на  высокую
табуретку, перевязала ей на ночь волосы лоскутками и отправила ее, Стюарта и
Хьюги спать;
   Джек с Бобом упросили дать им еще немного времени и вышли во двор кормить
собак; Фрэнк взял с кухонного стола сестрину куклу  и  стал  приклеивать  на
место волосы. Падрик потянулся, закрыл книгу и  положил  трубку  в  большую,
отливающую  всеми  цветами  радуги  раковину  пауа,  которая   служила   ему
пепельницей.
   - Ну, мать, я пойду лягу.
   - Спокойной ночи, Пэдди.
   Фиа убрала  все  с  обеденного  стола,  потом  сняла  с  крюка  на  стене
оцинкованную лохань. Поставила ее напротив Фрэнка, на другом конце кухонного
стола, налила горячей воды из тяжелого чугуна, что стоял на огне. От  лохани
повалил пар, и  Фиа  подбавила  холодной  воды  из  старой  жестянки  из-под
керосина, взяла с проволочной сетки мыло, взбила пену и принялась за посуду:
мыла, споласкивала, ставила тарелки ребром.
   Фрэнк, не поднимая головы, трудился над куклой, но когда на столе выросла
груда вымытых  тарелок,  он  молча  встал,  взял  полотенце  и  принялся  их
вытирать. Опять и опять он переходил от кухонного стола к  посудному  шкафу,
чувствовалась давняя привычка и сноровка. То была для них с матерью тайная и
небезопасная игра, ибо одним из строжайших  правил,  установленных  в  семье
властью Пэдди, было четкое распределение  обязанностей.  Работа  по  дому  -
женское дело, и все тут. Никто из  мужчин,  большой  или  малый,  не  должен
ничего такого касаться. Но каждый  вечер,  когда  Пэдди  отправлялся  спать,
Фрэнк помогал матери, а Фиа, как настоящая  сообщница,  нарочно  откладывала
мытье посуды напоследок, пока не услышит, как в спальне тяжело шлепнутся  на
пол сброшенные мужем домашние туфли. Раз уж Пэдди их  скинул,  больше  он  в
кухню не придет.
   Фиа ласково посмотрела на сына.
   - Не знаю, что бы я без тебя делала, Фрэнк. Только напрасно ты это.  Ведь
совсем не отдохнешь до утра.
   - Пустяки, мам. Невелик труд вытереть тарелки,  не  помру.  А  тебе  хоть
немножко да легче.
   - Это моя работа, Фрэнк. Я не жалуюсь.
   - Хоть бы нам когда-нибудь разбогатеть, наняла бы ты себе подмогу.
   - Вот  уж  пустые  мечты!  -  Фиа  вытерла  кухонным  полотенцем  мыльные
распаренные руки и взялась за поясницу,  устало  перевела  дух.  Со  смутной
тревогой посмотрела на сына - всякий рабочий человек недоволен своей  долей,
но в Фрэнке уж слишком кипит горькая обида на судьбу. - Не заносись,  Фрэнк,
не воображай о себе лишнего. Такие мысли не доводят  до  добра.  Мы  простые
люди, труженики, а значит, никогда  не  разбогатеем  и  никакой  прислуги  в
подмогу не заведем. Будь доволен тем, что ты есть и что имеешь. Когда ты так
говоришь, это оскорбительно для папы, а он такого не заслуживает. Ты  и  сам
знаешь. Он не пьет, не играет, он ради нас работает как каторжный. Ни  гроша
заработанного не тратит на себя. Все - для нас.
   Сын нетерпеливо  передернул  крепкими  плечами,  хмурое  лицо  стало  еще
мрачней и жестче.
   - Да что в этом плохого - хотеть от жизни еще  чего-то,  чтоб  не  только
весь век гнуть спину? Я хочу, чтоб у тебя была  в  хозяйстве  подмога  -  не
понимаю, что тут худого.
   - Худо, потому что невозможно! Ты же знаешь, у нас  нет  денег  и  нельзя
тебе учиться дальше, кончить школу, так чем еще ты сможешь заниматься,  если
не черной работой? По тому, как ты говоришь, как одет, по твоим рукам  сразу
видно, что ты просто рабочий человек. Но мозолистые руки не  позор.  Знаешь,
как говорит папа: у кого руки в мозолях, тот человек честный.
   Фрэнк молча пожал плечами. Посуду всю  убрали;  Фиа  достала  корзинку  с
шитьем и села в кресло Пэдди у огня, Фрэнк опять склонился над куклой.
   - Бедняжка Мэгги! - сказал он вдруг.
   - Почему это?
   - Да вот сегодня наши сорвиголовы расправлялись с ее куклой, а она только
стоит и плачет, будто весь мир рушится. - Он поглядел на куклу, волосы снова
были на месте. - Агнес! И откуда она такое имя выкопала?
   - Наверно, слышала, как я говорила про Агнес Фотис-кью-Смит.
   - Я ей тогда отдал куклу, а она заглянула в  куклину  голову  и  чуть  не
померла со страху. Глаз куклиных испугалась, уж не знаю почему.
   - Ей всегда чудится то, чего на самом деле нет.
   - Жаль, не хватает денег, надо бы малышам подольше учиться в школе. Они у
нас такие смышленые.
   - Ох, Фрэнк! Знаешь, если бы да кабы... - устало  сказала  мать.  Провела
рукой по глазам, одолевая дрожь, и воткнула иглу в клубок серой шерсти. - Не
могу больше. Совсем вымоталась, уже и не вижу толком.
   - Иди спать, мам. Я погашу лампы.
   - Мне еще надо подбросить дров в печь.
   - Я подброшу.
   Он встал из-за  стола,  осторожно  уложил  изящную  фарфоровую  куклу  на
посудный  шкаф,  за  противень,  подальше  от  греха.  Впрочем,  не   стоило
беспокоиться, что мальчишки опять на нее покусятся  -  расправы  Фрэнка  они
боялись больше, чем отцовской  кары,  потому  что  крылась  в  нем  какая-то
злость. Она никогда не проявлялась при матери  и  сестре,  но  всем  братьям
случалось испытать ее на себе.
   Фиа смотрела на сына, и  сердце  ее  сжималось:  есть  во  Фрэнке  что-то
неистовое, отчаянное, что-то в нем предвещает беду. Хоть бы он и Пэдди лучше
ладили друг с другом! Но вечно между ними споры и раздоры. Быть может, Фрэнк
уж чересчур о ней заботится, может быть, уж слишком  к  ней  привязан.  Если
так, она сама виновата. Но ведь это значит, что он добрый,  любящее  сердце.
Он только хочет, чтобы ей жилось хоть немного легче. И опять  она  с  тоской
подумала: скорей бы подросла Мэгги, сняла бы с плеч Фрэнка эту заботу.
   Фиа взяла со стола маленькую лампу, тотчас опять поставила и пошла  через
кухню к Фрэнку - он сидел на корточках  перед  очагом,  укладывал  дрова  на
завтра, орудовал заслонкой. На белой коже выше  локтей  вздувались  вены,  в
руки прекрасной формы, в  длинные  пальцы  въелась  уже  навеки  несмываемая
грязь. Мать несмело протянула руку, осторожно, едва касаясь, отвела  со  лба
сына и пригладила прямые черные волосы; трудно было бы ждать  от  нее  ласки
нежнее.
   - Спокойной ночи, Фрэнк, спасибо тебе.
 
*** 
 
   Выйдя из кухни, Фиа неслышно пошла по дому,  и  от  ее  лампы  по  стенам
кружили и метались тени.
   Первая спальня отведена была  Фрэнку  с  Бобом;  мать  бесшумно  отворила
дверь, подняла повыше лампу, свет упал на широкую кровать в углу. Боб  лежал
на спине, с открытым ртом,  и  весь  вздрагивал,  подергивался,  как  спящая
собака; Фиа  подошла,  повернула  его  на  правый  бок,  покуда  им  еще  не
окончательно завладел дурной сон, и постояла минуту-другую, глядя  на  него.
Вылитый отец!
   В соседней  комнате  Хьюги  и  Джек  будто  в  один  узел  связались,  не
разберешь, кто где. Несносные мальчишки!
   Озорники ужасные, но ничуть не злые. Напрасно она пыталась отодвинуть  их
друг от дружки, хоть как-то расправить одеяло  и  простыню  -  две  курчавые
рыжие головы упрямо прижимались одна к  другой.  Фиа  тихонько  вздохнула  и
сдалась. Непостижимо, как они умудряются  вскакивать  по  утрам  свеженькими
после такого сна, но им это, видно, только на пользу.
   Комнатка, где спали Мэгги и Стюарт, была унылая, безрадостная, совсем  не
для таких малышей: стены  выкрашены  тусклой  коричневой  краской,  на  полу
коричневый линолеум, на стенах ни одной картинки. В точности  как  в  других
спальнях.
   Стюарт перевернулся в кровати так, что только обтянутая  ночной  рубашкой
попка  торчала  наружу,  там,  где  должна  бы  лежать  голова;   весь,   по
обыкновению, скорчился, лоб прижат к коленкам, непонятно, как он  только  не
задохнется. Фиа тихонько просунула руку,  тронула  простыню  и  нахмурилась.
Опять мокро! Что ж, с этим придется подождать до утра, а тогда,  конечно,  и
подушка тоже будет  мокрая.  Он  всегда  так,  перевернется  и  потом  опять
обмочится. Что ж, на пятерых мальчишек только один такой - еще не страшно.
   Мэгги свернулась клубочком, большой палец во рту, волосы, все в лоскутных
бантиках, разметались. Единственная дочка. Фиа мельком поглядела  на  нее  и
повернулась к двери; в  Мэгги  нет  ничего  таинственного,  она  всего  лишь
девочка. Известно заранее, какая ее ждет участь, не стоит ни завидовать,  ни
жалеть. Мальчики - другое дело,  каждый  -  чудо,  мужчина,  в  силу  некоей
алхимии возникший из ее женского естества. Нелегко это, когда некому  помочь
тебе по дому, но мальчики того стоят. В своем кругу  Падрика  Клири  уважают
больше всего из-за сыновей. Есть у человека сыновья -  значит,  он  воистину
настоящий человек и настоящий мужчина.
   Она тихо затворила дверь  своей  спальни  и  поставила  лампу  на  комод.
Проворные пальцы легко пробежали сверху вниз по десяткам крохотных  пуговок,
от высокого ворота до самых бедер, стянули рукав, другой.  Высвободив  руки,
она старательно прижала лиф платья к груди и, вся изгибаясь,  изворачиваясь,
облачилась в длинную, до  пят,  фланелевую  ночную  рубашку.  Только  тогда,
благопристойно укрытая, она окончательно сбросила платье, панталоны и нетуго
зашнурованный корсет. Рассыпались по плечам скрученные  днем  в  тугой  узел
золотистые волосы, шпильки улеглись в раковину пауа на  комоде.  Но  и  этим
прекрасным, густым, блестящим,  прямым,  как  лучи,  волосам  не  дано  было
свободы - Фиа закинула руки за голову и принялась проворно  заплетать  косу.
Потом, бессознательно затаив дыхание, обернулась к  постели;  но  Пэдди  уже
спал, и у нее вырвался вздох облегчения. Не то чтобы  ей  бывало  неприятно,
когда Пэдди в настроении, - как любовник он и робок, и нежен, и