ыря  с  прежним,  ничем  не  омраченным
усердием. Вот о чем я горько сожалею. Но о Мэгги?..
   И такое стало у него  лицо,  когда  он  произнес  ее  имя,  что  кардинал
Витторио отвернулся, пытаясь совладать с собственными мыслями.
   - Раскаиваться в том, что было с Мэгги, значило  бы  ее  убить.  -  Ральф
устало провел рукой по глазам. - Не знаю, понятно ли  я  говорю,  право,  не
знаю, как высказать мою мысль. Кажется, мне и под страхом смерти не выразить
всего, что я чувствую к Мэгги. - Он наклонился вперед и в глазах  кардинала,
который вновь обернулся к нему, опять увидел два своих отражения, теперь они
стали чуть больше. Глаза Витторио были подобны зеркалам: они  отражали  все,
что видели, но никому ни на миг не позволяли увидеть, что происходит за этой
ровной преградой. Не то с Мэгги,  в  ее  глаза  погружаешься  все  глубже  и
глубже, на самое дно души. - Мэгги сама - благословение, - сказал  Ральф.  -
Для меня она нечто священное, наподобие святого причастия.
   - Понимаю, - со вздохом сказал  кардинал.  -  Хорошо,  что  у  вас  такое
чувство. Думаю, перед лицом Господа этим смягчается ваш великий грех. Однако
лучше вам исповедаться не отцу Гильермо, но отцу Джордже.  Он  не  истолкует
ложно ваши чувства и ваши рассуждения. Он прозрит истину. Отец  Гильермо  не
столь восприимчив и, пожалуй, усомнится в вашем раскаянии. -  Слабая  улыбка
едва заметной тенью скользнула по тонким губам  кардинала  Витторио.  -  Они
тоже люди, мой Ральф, те, кто выслушивает исповедь великих. Никогда об  этом
не забывайте. Лишь отправляя службу, пастырь являет собою сосуд Господень. В
остальном он просто человек. Через него отпускает грехи, дарует прощение сам
Господь, но выслушивает грешника и суд свой выносит человек.
   В дверь осторожно постучали; пока внесли и поставили на  инкрустированный
перламутром столик чайный поднос, кардинал не промолвил ни слова.
   - Видите, Ральф? - сказал он затем. - Со времен пребывания в Австралии  я
пристрастился к дневному чаепитию. Теперь у меня на кухне  готовят  отменный
чай, хотя усвоили это искусство не сразу.  -  Ральф  уже  хотел  взяться  за
чайник, но кардинал предостерегающе поднял руку. -  Нет-нет!  Я  налью  сам.
Хозяйничать - для меня развлечение.
   - Я видел, улицы Генуи и Рима кишат черными рубашками, - заметил Ральф.
   - Это особые войска самого  дуче.  Нам  предстоят  тяжелые  времена,  мой
Ральф. Его святейшество полагает, что не  должно  быть  ни  малейших  трений
между церковью и светскими властями Италии, в этом  он  непреклонен  и,  как
всегда, прав. Как бы ни повернулись события,  ничто  не  должно  мешать  нам
нести свет и помощь всей нашей пастве, даже если разразится война и разделит
католиков и они станут сражаться друг с другом во  имя  Божие.  На  чьей  бы
стороне ни оказались наши сердца и  наши  чувства,  долг  наш  не  вмешивать
церковь в политику, в борьбу идей и международные распри.  Я  вызвал  вас  к
себе, потому что могу на вас положиться, лицо ваше останется  непроницаемым,
что бы вы ни увидели и что бы ни думали об увиденном, и  по  складу  ума  вы
прирожденный дипломат, другого такого я еще не встречал.
   Архиепископ Ральф хмуро улыбнулся.
   - Вы содействуете моей карьере даже помимо моей воли, не так ли? Что было
бы со мною, если бы мы с вами не встретились?
   - Что ж, вы стали бы архиепископом Сиднейским,  пост  недурной  и  весьма
значительный, - с лучезарной улыбкой ответил кардинал. - Но судьба наша не в
наших руках. Мы встретились, ибо так было суждено, и точно  так  же  суждено
нам обоим теперь служить его святейшеству Папе.
   - Боюсь, в конце этого пути нас не ждет успех, -  сказал  архиепископ.  -
Плоды беспристрастности всегда одни  и  те  же.  Все  одинаково  будут  нами
недовольны, и все одинаково будут нас осуждать.
   - Да, я знаю это,  и  его  святейшество  также  знает.  Но  мы  не  можем
поступать иначе. И ведь  ничто  не  мешает  каждому  из  нас  в  отдельности
молиться о скорейшем падении дуче и фюрера, не так ли?
   - Значит, вы полагаете, война неминуема?
   - Не вижу никакой возможности ее избежать. Из  угла,  где  она  спала  на
солнцепеке, вышла кошка - любимица кардинала и немного неуклюже, потому  что
уже состарилась, вспрыгнула на обтянутые мерцающим алым шелком колени.
   - А, Царица Савская! Поздоровайся же со своим старым другом Ральфом, ведь
раньше ты даже отдавала ему предпочтение передо мной.
   Сатанинские  желтые  глаза  окинули  архиепископа  надменным  взглядом  и
равнодушно закрылись. Хозяин и гость рассмеялись.
 
Глава 15 
 
   Дрохеда   теперь   обзавелась   радиоприемником.   Прогресс   во   образе
Австралийского  радиовещания  добрался  и  до   джиленбоунской   округи,   и
наконец-то появился еще один источник новостей и  общее  развлечение,  кроме
телефонной линии со многими отводными трубками. Сам  приемник  был  довольно
уродлив - грубая коробка орехового дерева, установленная на изящном шкафчике
в гостиной; питание он получал от автомобильного аккумулятора, спрятанного в
нижнем ящике шкафчика.
   По утрам миссис Смит, Фиа и Мэгги слушали по радио джиленбоунские местные
новости и сводку погоды, а по вечерам Фиа и Мэгги слушали последние известия
Центрального австралийского радиовещания. Странное чувство, -  не  дожидаясь
Непоседы Уильямса и его устарелых  газет,  в  один  миг  обретаешь  связь  с
внешним миром, узнаешь о наводнениях, пожарах и ливнях в любой части страны,
о политике правительства, о неурядицах в Европе.
   Вечером в пятницу первого сентября,  когда  радио  сообщило,  что  войска
Гитлера вторглись в Польшу, дома были только Фиа с Мэгги, и  обе  пропустили
новость мимо ушей. Уже сколько месяцев идут об этом толки; и  потом,  Европа
так далеко, на краю света. Что  общего  с  нею  у  Дрохеды,  Дрохеда  -  вот
средоточие  вселенной.  Однако  в  воскресенье  третьего  сентября   мужчины
съехались с выгонов, чтобы послушать мессу и  проповедь  преподобного  Уотти
Томаса, а мужчин Европа интересовала.  Но  ни  Фиа,  ни  Мэгги  не  подумали
рассказать им о том, что слышали в пятницу, а  преподобный  Уотти,  который,
наверно, рассказал бы, спешно уехал в Нарранганг.
   Вечером, в час последних известий, как обычно, включили радио. Но  вместо
отчетливой истинно оксфордской речи постоянного диктора послышался мягкий, с
доподлинно  австралийским  произношением  голос   премьер-министра   Роберта
Гордона Мензиса.
   - Сограждане австралийцы! Печальный долг  обязывает  меня  сообщить  вам,
что,  поскольку  Германия  отказывается  вывести  свои  войска  из   Польши,
Великобритания объявила ей войну, а тем самым вступает в войну с Германией и
наша страна...
   Не остается сомнений в том, что Гитлер стремится не только объединить под
своей властью всех немцев, но и подчинить этой власти все страны,  какие  он
сумеет покорить силой. Если так будет продолжаться, не станет безопасности в
Европе, не станет мира на всей земле...  Совершенно  очевидно,  что  позицию
Великобритании разделяют все части Британской империи...
   Лучший способ проявить нашу  стойкость  и  оказать  поддержку  метрополии
заключается в том, чтобы каждый оставался на своем посту и делал свое  дело,
мы должны трудиться на полях и плантациях, на пастбищах и фабриках и плодами
трудов наших укреплять нашу силу. Я уверен: каковы бы ни  были  сейчас  наши
чувства, Австралия готова до конца выполнить свой долг.
   Да смилуется над нами Господь и да пошлет всему миру скорейшее избавление
от постигшего нас бедствия.
 
*** 
 
   В гостиной долго молчали, потом  в  тишину  ворвалась  громогласная  речь
Невила  Чемберлена  -  он  обращался  к  английскому  народу.  Фиа  и  Мэгги
посмотрели на мужчин.
   - Если считать Фрэнка, нас шестеро, - заговорил наконец Боб.  -  Все  мы,
кроме Фрэнка, работаем на земле, а значит, в армию нас не возьмут. Из  наших
нынешних овчаров, так  я  думаю,  шестеро  захотят  пойти  воевать,  а  двое
останутся.
   - Я пойду в армию! - заявил Джек, глаза его блестели.
   - И я! - подхватил Хьюги.
   - И мы, - сказал Джиме за себя и за вечного молчальника Пэтси.
   И все посмотрели на Боба: решающее слово за ним.
   - Давайте рассуждать здраво, - сказал Боб. - Для войны нужна шерсть, и не
только на обмундирование. Она и на патроны идет,  и  на  взрывчатку,  и  еще
невесть что из нее делают, мы, наверно, про это и не слыхали. И  еще  у  нас
быки, стало быть, мы поставляем говядину, а  валухи  и  старые  овцы  -  это
шкуры, клей, сало и ланолин, все тоже необходимое для войны. Ну и вот, стало
быть, мало ли кому из нас чего хочется, а Дрохеду бросать нельзя. Раз война,
кой-кто из овчаров уйдет, а попробуй-ка найди теперь замену. Да  еще  засуха
третий год, мы рубим кусты на корм, опять же руки нужны, и от кроликов  тоже
спасу нет. Стало быть, сейчас наше дело - Дрохеда. Не  больно  увлекательно,
не то что в бою, а все равно надо. Этак от нас будет больше пользы.
   У мужчин лица вытянулись, у женщин посветлели.
   - А вдруг война затянется дольше,  чем  думает  Чугунный  Боб?  -  сказал
Хьюги, называя премьер-министра общеизвестным прозвищем.
   Старший брат задумался, глубже прорезались морщины на  обветренном  лице,
суровая складка меж бровей.
   - Уж если все пойдет худо и война затянется, а два овчара  у  нас  будут,
пожалуй что двоим Клири можно и в армию. Только это если б Мэгги опять взяла
на себя ближние выгоны, иначе не выкрутимся. Нам ох как  туго  придется,  по
хорошей погоде и вовсе не совладать бы, ну, а в этакую сушь,  думаю,  пятеро
мужчин да еще Мэгги - мы бы с Дрохедой управились. Но ведь как с Мэгги такое
спросишь, у нее ж на руках двое малышей.
   - Раз надо, Боб,  значит,  надо,  -  сказала  Мэгги.  -  Миссис  Смит  не
откажется присмотреть за Джастиной и Дэном. Когда  понадобится  моя  помощь,
чтобы Дрохеда давала все, что может, ты только скажи - и я  начну  объезжать
ближние выгоны.
   - Значит, мы - в армию, без нас двоих  вы  тут  обойдетесь,  -  улыбаясь,
сказал Джиме.
   - Нет, пойдем мы с Хьюги, - тотчас возразил Джек.
   - По справедливости надо бы идти Джимсу и Пэтси, - медленно произнес Боб.
- Вы двое - младшие, овчары покуда еще неопытные, а солдатского  опыта  и  у
нас, у старших,  никакого  нету.  Только  лет  вам  мало,  ребята,  всего-то
шестнадцать.
   - Когда все станет худо, нам будет уже семнадцать, -  просительно  сказал
Джиме. - А на вид нам и сейчас больше, если б ты написал бумагу, а Гарри Гоф
бы заверил, мы бы сразу пошли добровольцами.
   - Ну, пока никто из нас не пойдет. Лучше постараемся получать  в  Дрохеде
побольше всего: и мяса, и шерсти, не глядя ни на сушь, ни на кроликов.
   Мэгги тихо вышла из комнаты, поднялась в детскую. Дэн и Джастина спали  в
своих белых кроватках. Мэгги прошла мимо дочери, остановилась подле  сына  и
долго стаяла и смотрела на него.
   - Слава Богу, ты еще малыш, - сказала она.
 
*** 
 
   Почти год минул, прежде чем война вторглась в уединенный  мирок  Дрохеды;
за этот год поодиночке ушли  все  наемные  овчары,  а  кролики  плодились  и
плодились без удержу, но Боб, не щадя сил, добивался, чтобы  Дрохеда  давала
больше и больше продукции, как того требовало военное  время.  Но  в  начале
июня 1940 года стало известно,  что  английским  войскам  пришлось  оставить
Дюнкерк, и тогда тысячи добровольцев  хлынули  на  призывные  пункты,  чтобы
записаться во Второй Австралийский экспедиционный корпус; среди них  были  и
Джиме и Пэтси.
   Четыре года, проведенные в седле, в разъездах по выгонам в любую  погоду,
наложили свою печать на лица и тела близнецов  -  они  не  казались  юнцами,
спокойно не по возрасту смотрели глаза, а в уголках глаз и от крыльев носа к
углам губ уже наметились морщинки.  Братья  предъявили  документы,  и  обоих
взяли без разговоров. Жители австралийских равнин высоко ценились  в  армии.
Это народ крепкий, как правило, меткие стрелки и умеют повиноваться приказу.
   Джиме и Пэтси записались добровольцами в Даббо, но получили направление в
воинские части, что формировались под Сиднеем, в Инглберне,  и  вечером  все
пошли провожать их на почтовый поезд. Тем же поездом и,  как  выяснилось,  в
тот же лагерь ехал Кермак Кармайкл, младший сын Идена. Итак,  оба  семейства
усадили своих отпрысков в удобное купе первого класса и  смущенно  теснились
вокруг - так бы хотелось всплакнуть, поцелуями,  каким-то  порывом  нежности
согреть минуты прощанья, чтоб было после о чем вспомнить,  но  всех  сковала
истинно британская сдержанность. Заунывно взвыл огромный паровоз,  начальник
дал свисток.
   Мэгги наклонилась, застенчиво чмокнула в щеку Джимса, Пэтси,  а  потом  и
Кермака, - он как две капли воды похож был на своего старшего брата Коннора;
Боб, Джек и Хыоги по очереди стиснули руки всем троим;  одна  только  миссис
Смит решилась на то, чего до смерти хотелось всем провожающим,  -  заливаясь
слезами, сжала в объятиях и по-настоящему расцеловала троих пареньков.  Иден
Кармайкл, его жена и уже  не  столь  молодая,  но  еще  красивая  дочь  тоже
простились  церемонно,  сдержанно.  Потом  все   вышли   на   джиленбоунскую
платформу, а поезд дернулся, лязгнул буферами и медленно двинулся прочь.
   - До свиданья, до свиданья! - закричали  провожающие  и  махали  большими
белыми платками, пока поезд не превратился  в  далекую  полоску  дыма,  едва
различимую в знойном мареве.
   Вместе, как они и просили,  Джиме  и  Пэтси  направлены  были  в  недавно
созданную, еще толком не обученную Девятую Австралийскую дивизию и в  начале
1941-го переправлены в Египет - как раз вовремя, чтобы попасть в разгром при
Бенгази. Только что  прибывший  сюда  генерал  Эрвин  Роммель  дал  огромный
перевес силам оси Берлин - Рим и отбросил союзников вспять  -  так  начались
размахи  гигантского  маятника,  прорезавшие  Северную   Африку.   Остальные
британские войска с  позором  отступили  перед  новым  Африканским  корпусом
Роммеля обратно в Египет,  а  Девятой  Австралийской  дивизии  в  это  время
приказано было занять и удерживать Тобрук  -  передовой  пост  союзников  на
территории, занятой войсками оси. План этот возможно было осуществить только
потому, что в Тобрук еще оставался доступ с моря и туда удавалось доставлять
боеприпасы и пополнения, пока Средиземное море открыто было  для  британских
судов. Осажденный Тобрук держался восемь  месяцев,  Роммель  опять  и  опять
бросал все силы на штурм этой крепости, но так и не сумел ее взять.
 
*** 
 
   - А знаете, почему мы с вами тут торчим? - спросил  рядовой  Кол  Стюарт,
лениво свертывая самокрутку.
   Сержант Боб Мэллой  сдвинул  шляпу  на  затылок,  чтоб  широкие  поля  не
заслоняли лицо собеседника, и ухмыльнулся - вопрос этот звучал не впервые.
   - Ни шиша я не знаю, - сказал он.
   - Ну, лучше тут сидеть, чем за решеткой, - сказал рядовой Джиме Клири  и,
оттянув немного пониже шорты своего брата-близнеца, с удобством  пристроился
головой у него на теплом мягком животе.
   - Да-а, но за решеткой в тебя не стреляют все время,  -  возразил  Кол  и
метко запустил погасшей спичкой в ящерицу,  которая  грелась  поблизости  на
солнышке.
   - Это я и сам знаю, приятель, - сказал Боб и опять заслонил глаза  полями
шляпы. - А по мне, чем помирать со скуки, черт  подери,  пускай  уж  в  меня
стреляют.
   Они с удобством расположились в сухом песчаном  окопе  как  раз  напротив
минного  поля  и  колючей  проволоки,  ограждающих  юго-западный   угол   их
территории; по ту сторону границы Роммель упрямо  цеплялся  за  единственный
захваченный  им  клочок  тобрукской  земли.  Тут  же  в  окопе  разместились
крупнокалиберный пулемет "браунинг" и подле него  -  аккуратно  составленные
ящики с патронами, но, похоже, никто не был начеку и не ждал атаки. Винтовки
стояли, прислоненные к земляной стенке,  штыки  блестели  в  слепящих  лучах
африканского солнца. Вокруг жужжали  мухи,  но  все  четверо  были  коренные
австралийцы - жарой, пылью и мухами Тобрука и вообще Северной Африки  их  не
удивишь.
   - Ваше счастье, что вы близнецы, Джиме, - сказал Кол, швыряя камешками  в
ящерицу, которая явно не намерена была сдвинуться с места. - А то  поглядеть
- неразлучная парочка, прямо любовнички.
   - Ты просто завидуешь, - усмехнулся Джиме и потрепал брата по  животу.  -
Лучшей подушки во всем Тобруке не найти.
   - Да-а, тебе хорошо, а каково  бедняжке  Пэтси?  Эй,  Харпо,  скажи  хоть
словечко! - подзадорил Боб.
   Пэтси ответил белозубой улыбкой, но, по  обыкновению,  промолчал.  Все  и
каждый пытались его "разговорить", но от него только и можно  было  добиться
"да" или "нет", потому его и прозвали Харпо - именем брата-молчуна из тройки
комиков - братьев Макс.
   - Слыхали новость? - вдруг спросил Кол, - Какую?
   - Седьмую бригаду "матильд" разделали под орех при Халфайе, обстреляли из
восемьдесят восьмого калибра. Самая крупная пушка тут, в пустыне, только она
и берет "матильду". Здоровенные танки пробило насквозь.
   - Еще чего расскажешь, - недоверчиво протянул Боб.  -  Я  сержант,  и  то
ничего про это не слыхал, а ты, рядовой - и все знаешь. Так  вот,  приятель,
нет у немцев такого оружия, чтоб уничтожить целую бригаду "матильд".
   - А я тебе говорю, это чистая правда, - стоял на своем Кол. - Я  ходил  к
Морсхеду в палатку с поручением от командира и сам это слыхал по радио.
   Все примолкли: в осажденной крепости каждому необходимо твердо верить - у
своих довольно сил и вооружения, чтобы, в конечном счете, его  вызволить.  И
рассказ Кола не радовал, тем более что здесь, в Тобруке, все  до  последнего
солдата понимали: Роммель - враг опасный. Отражать  его  атаки  им  помогала
искренняя уверенность, что с  австралийцем  в  бою  может  сравниться  разве
только индийский воин гурка, и если вера составляет девять десятых силы,  то
здесь они твердой верой, несомненно, доказали свою мощь.
   - Размазни эти помми, - сказал Джиме.  -  Сюда  бы,  в  Северную  Африку,
побольше наших австралийцев.
   С ним дружно согласились, и тут на самом краю окопа  грянул  взрыв  -  от
ящерицы не осталось и следа, а четверо солдат кинулись к пулемету и ружьям.
   - Паршивенькая итальянская граната, никакой силы, одни  осколочки,  -  со
вздохом облегчения сказал Боб. - Будь это подарочек от  Гитлера,  мы  бы  уж
играли на арфах в раю с праведниками - тебе, верно, это будет по  вкусу,  а,
Пэтси?
   После тягостных, с большими потерями, месяцев в осаде, которые словно  бы
ничего не дали,  с  началом  операции  "Крестоносец"  Девятую  Австралийскую
дивизию эвакуировали морем в Каир. Однако за то время, пока  она  удерживала
Тобрук, британские войска в Северной Африке неуклонно пополнялись и  наконец
превратились в Восьмую армию,  во  главе  которой  встал  новый  командир  -
генерал Бернард Лоу Монтгомери.
 
*** 
 
   Фиа носила теперь серебряную брошку - эмблему  Австралийских  вооруженных
сил: восходящее солнце, а под ним, на двойной цепочке, серебряная  планка  с
двумя золотыми звездочками, знак, что у нее в армии двое сыновей.  И  каждый
встречный видел, что и она тоже исполнила свой  долг  перед  родиной.  Мэгги
такую брошь носить не полагалось, ведь она не проводила в армию ни мужа,  ни
сына. От Люка пришло письмо - он намерен и дальше  работать  на  плантациях,
сообщает ей об этом на случай, если она беспокоится, не воюет ли он. Судя по
всему, он начисто забыл, что она сказала ему в то памятное утро в  ингемской
гостинице. Мэгги  устало  засмеялась,  покачала  головой,  кинула  письмо  в
корзинку под письменным столом матери и при этом подумала: а  тревожится  ли
Фиа о сыновьях, которые сейчас воюют? Что она, в сущности, думает  о  войне?
Но Фиа ни разу ни словом об этом не обмолвилась, хотя брошку надевала каждый
день, с самого утра, и не снимала до ночи.
   Изредка приходило письмо из Египта, раскроешь -  рассыпается  на  клочки,
потому что всюду, где упомянуты были  названия  мест  или  воинских  частей,
ножницы цензора вырезали  акк