городные телефонные переговоры. Любовница никогда не  узнает,  куда  он
исчез, и он никогда не сможет ей сообщить. И никогда уже ему не  вступить  в
новую связь. Дарвин - город на краю пустыни, женщины там наперечет.  Он  дал
обеты нерушимые, никто и ничто не может его от них освободить; а если сам он
по слабости духа не способен держать себя в строгости, святая церковь должна
сделать это за него.
   Отец Ральф проводил взглядом молодого священника и приставленного к  нему
стража, а когда за ними затворилась дверь, поднялся из-за стола и прошел  во
внутренние покои. Архиепископ Клюни Дарк сидел в  своем  обычном  кресле,  а
боком к нему неподвижно сидел еще один человек, препоясанный лиловым  шелком
и в круглой шапочке. Архиепископ был человек крупный, рослый, с великолепной
гривой седых волос и  яркими  синими  глазами,  энергичный,  жизнерадостный,
большой любитель посмеяться и хорошо поесть. Посетитель, напротив,  оказался
маленьким, худеньким, из-под шапочки падали редкие  черные  пряди,  синевато
темнели чисто выбритые щеки и подбородок, на худом землистом лице  аскета  -
большие черные глаза. Судя по  виду,  ему  могло  быть  и  тридцать  лет,  и
пятьдесят, а было тридцать девять - тремя годами  больше,  чем  преподобному
Ральфу де Брикассару.
   - Садитесь, отец Ральф, выпейте  чаю,  -  радушно  пригласил  архиепископ
Дарк. - Я уж подумывал, не придется ли спросить свежего.  Ну  что,  дали  вы
этому молодому человеку на прощанье подобающие наставления, чтобы  вел  себя
получше?
   - Да, монсеньор, - коротко ответил отец Ральф и подсел третьим к  чайному
столу, заставленному  всякой  всячиной:  тут  были  тонюсенькие  сандвичи  с
огурцами, пирожные, покрытые белой и розовой глазурью,  горячие,  только  из
печи, булочки с маслом, в хрустальных вазочках - варенье и  взбитые  сливки,
серебряный чайник, сахарница и сливочник  и  эйнслиевские  чашки  тончайшего
фарфора с изящным золотым узором.
   - Подобные случаи весьма прискорбны, дорогой  архиепископ,  но  даже  мы,
служители Господа нашего, всего лишь люди и не  чужды  слабостей,  -  сказал
посетитель. - Я глубоко сожалею об этом молодом человеке и  сегодня  вечером
стану молиться о том, чтобы впредь он был тверже духом.
   Голос его звучал мягко,  он  слегка  шепелявил,  явственно  чувствовалось
чужеземное произношение. Родом он был итальянец,  по  церковной  иерархии  -
архиепископ, папский легат в Австралии,  звали  его  Витторио  Скарбанца  ди
Контини-Верчезе. Он играл весьма  деликатную  роль  связующего  звена  между
церковными властями Австралии и высшим нервным центром католической церкви -
Ватиканом, а это означало, что он - первый и главный пастырь  в  этой  части
света.
   Прежде чем получить это назначение, он, само собой,  надеялся  поехать  в
Соединенные Штаты, но поразмыслив, решил,  что  и  Австралия  прекрасно  ему
подойдет. Страна эта гораздо меньше если не по размерам, то  по  численности
населения, зато гораздо более католическая. В отличие от других  государств,
где говорят по-английски, здесь католиков не считают людьми второго сорта, и
если кто-то исповедует католическую веру, это ничуть  не  мешает  ему  стать
преуспевающим политиком, промышленником или судьей. И  это  страна  богатая,
она  щедро  пополняет  церковную  казну.  Пока  он  в  Австралии,  можно  не
опасаться, что о нем забудут в Риме.
   Притом наместник Папы был  человек  тонкого  ума,  и  взгляд  его  поверх
золоченого края чашки устремлен был не на архиепископа Клюни  Дарка,  но  на
преподобного Ральфа де Брикассара, которому  предстояло  вскоре  стать  его,
легата, личным секретарем. Как известно, архиепископу Дарку  этот  священник
очень и очень по душе, но вот вопрос - придется ли такой секретарь  по  душе
ему, папскому легату? Они высоченные, как башни, эти  австралийские  пастыри
ирландского происхождения, ростом куда выше него; вечно приходится  задирать
голову, чтобы смотреть им в лицо, это очень утомительно. С теперешним  своим
наставником преподобный Ральф де Брикассар держится безукоризненно -  легко,
непринужденно, почтительно, но прямодушно, и чувство юмора у  него  есть.  А
как он освоится с наставником совсем иного склада? Обычно секретарем  легата
назначают кого-нибудь из священников-итальянцев,  но  преподобный  Ральф  де
Брикассар вызывает в Ватикане особый интерес.  Как  ни  странно,  он  и  сам
человек богатый  (вопреки  распространенному  мнению,  церковные  власти  не
вправе отнять у него деньги, а сам он их в дар церкви не предлагает);  более
того, он единоличными усилиями принес  церкви  богатейший  вклад.  Потому  в
Ватикане и предложили папскому легату ди Контини-Верчезе взять  преподобного
Ральфа де Брикассара в секретари и присмотреться к этому  молодому  человеку
поближе: что он, в сущности, собою представляет?
   В один прекрасный день Папе Римскому  придется  в  награду  австралийской
католической церкви возвести одного из ее слуг в сан кардинала, но день этот
еще не настал. А пока легату  следует  изучить  священников  в  возрасте  де
Брикассара, и несомненно,  из  них  именно  де  Брикассар  самый  подходящий
кандидат. Что ж, быть по сему. Пусть отец де Брикассар испробует, чего стоит
его характер против итальянского.  Пожалуй,  это  будет  любопытно.  Если  б
только еще он был хоть немного пониже ростом!
   Преподобный Ральф с благодарностью  мелкими  глотками  пил  чай,  но  был
необычно молчалив. Легат заметил - он съел крохотный треугольный сандвич,  к
прочим лакомствам не прикоснулся, но с жадностью выпил четыре чашки чая  без
молока и без сахара. Что ж, так о нем и докладывали: на редкость воздержан и
скромен в своих привычках, единственная роскошь, которую он себе  позволяет,
- личный (и очень быстроходный) автомобиль.
   - У вас французская фамилия, ваше преподобие, но, насколько  я  знаю,  вы
ирландец, - негромко заговорил легат. - Откуда такая странность? Ваши предки
- французы?
   Отец Ральф с улыбкой покачал головой.
   - Это нормандское  имя,  ваше  высокопреосвященство,  очень  старинное  и
почтенное. Я прямой потомок некоего Ранульфа де Брикассара, он  был  бароном
при дворе Вильгельма Завоевателя. В  тысяча  шестьдесят  шестом  году  он  с
войском Вильгельма вторгся в Англию,  и  один  из  его  сыновей  стал  здесь
землевладельцем. Семья эта процветала,  пока  Англией  правили  норманны,  а
позднее, при Генрихе Четвертом, некоторые переправились в Ирландию и осели в
той ее части, что оказалась под английской  короной.  Когда  Генрих  Восьмой
отделил англиканскую церковь от римской, мы продолжали  придерживаться  веры
Вильгельма Завоевателя, иначе говоря, считали, что подчиняемся прежде  всего
не Лондону, а Риму. Но при Кромвеле мы лишились всех своих земель и титулов,
и нам их уже не вернули. Ирландскими землями Карл награждал своих английских
любимцев. Ирландцы, знаете ли, не без причины ненавидят англичан.
   И вот мы  более  или  менее  впали  в  безвестность,  но  остались  верны
католической церкви и Риму. У моего старшего брата отличный конный  завод  в
графстве Мот, и он надеется, что одна из его лошадей  выиграет  когда-нибудь
приз Дерби или Большой национальный. Я - второй сын в семье, а, по  традиции
нашего рода, второй  сын  всегда  принимал  сан,  если  чувствовал  к  этому
склонность. Я, признаться, горжусь своим именем и своим происхождением. Роду
де Брикассаров уже полторы тысячи лет.
   Да, это прозвучало недурно! Старинное аристократическое имя и  повесть  о
неизменной твердости в вере, даже наперекор изгнанию и преследованиям.
   - А откуда "Ральф"?
   - Сокращенное Ранульф, ваше высокопреосвященство.
   - Понимаю.
   - Мне будет очень недоставать вас, отец Ральф, - сказал архиепископ Клюни
Дарк, густо намазал половину булочки вареньем и взбитыми  сливками  и  разом
отправил все это в рот.
   Отец Ральф рассмеялся.
   - Вы ставите меня  в  трудное  положение,  ваше  высокопреосвященство!  Я
оказался между прежним и новым  наставником,  и  если  дам  ответ,  приятный
одному из вас, он может не понравиться другому. Но позволительно ли сказать,
что мне будет недоставать вас, ваше высокопреосвященство - и в то же время я
с радостью готов служить вам, ваше высокопреосвященство?
   Отлично  сказано,  поистине   дипломатический   ответ.   Архиепископ   ди
Контини-Верчезе подумал, что, пожалуй, такой секретарь ему вполне  подойдет.
Только вот чересчур красив, такие тонкие черты,  поразительно  яркие  глаза,
волосы, цвет лица, великолепная фигура.
   Отец Ральф снова умолк, невидящим взглядом уставился на чайный  стол.  Он
опять увидел молодого священника, которого только что сурово отчитывал,  его
страдающие глаза в ту минуту, когда стало ясно, что ему  не  дадут  хотя  бы
проститься с любимой. Боже милостивый, а что, если бы на месте этого бедняги
оказался он сам, а на месте девушки - Мэгги?  Такое  может  некоторое  время
сходить  с  рук,  если  соблюдать  осторожность;  может  сходить  с  рук  до
бесконечности, если встречаться с женщинами только раз в  году,  на  отдыхе,
вдалеке от своего прихода. Но  позволь  себе  всерьез  привязаться  к  одной
какой-то женщине - и тайну неизбежно раскроют.
   В иные дни только простояв на коленях на мраморном  полу  архиепископской
часовни, пока не одеревенеет и не заноет мучительно все  тело,  он  одолевал
порыв - первым же поездом помчаться назад  в  Джилли  и  оттуда  в  Дрохеду.
Уверял себя, что  он  всего  лишь  устал  от  одиночества  и  ему  недостает
человеческого тепла и радушия, к которым он привык в Дрохеде.  Уверял  себя,
будто ничто не изменилось, когда он, поддавшись минутной  слабости,  ответил
на поцелуй Мэгги - все равно его любовь к ней остается лишь чудесной сказкой
и ничуть не преобразилась, не обрела,  в  отличие  от  прежних  расплывчатых
грез, опасную, чуть ли не осязаемую законченность. Нет, он не мог признаться
себе в каких-либо переменах и упорно думал о Мэгги как о маленькой  девочке,
отгоняя образы, которые этому противоречили.
   Он ошибся. Время шло, а боль не ослабевала. Напротив, мучила еще сильней,
оборачивалась  холодной,  безобразной  пыткой.   Прежде   одиночество   было
безликим, и он никогда не думал, что хоть один человек, войдя в  его  жизнь,
мог бы принести ему исцеление. Теперь у одиночества было имя: Мэгги,  Мэгги,
Мэгги, Мэгги,..
   Он  очнулся  от  задумчивости   под   пристальным   немигающим   взглядом
архиепископа ди Контини-Верчезе - эти большие темные глаза оказались  опасно
всезнающими,  куда  более  проницательными,  чем  живые  круглые  глаза  его
нынешнего  духовного  наставника.  Отец  Ральф  был  слишком   умен,   чтобы
притворяться, будто у него нет причин для невеселого раздумья -  он  ответил
будущему наставнику столь же  проницательным  взглядом,  потом  улыбнулся  и
слегка пожал плечами, словно говоря: у каждого из нас свои скорби и печали и
нет греха в горестных воспоминаниях.
   - Скажите, ваше преподобие, неожиданный спад  в  экономической  жизни  не
отразился на  подопечном  вам  имуществе?  -  словно  между  прочим  спросил
итальянец.
   - Пока у нас нет причин тревожиться,  ваше  высокопреосвященство.  "Мичар
Лимитед" не так-то легко поддается колебаниям рыночных  цен.  Мне  думается,
больше  всего  пострадают  те,  кто  поместил   свои   капиталы   не   столь
осмотрительно, как миссис Карсон. Конечно, ферма Дрохеда не так  процветает,
цены на овечью шерсть падают. Но миссис Карсон была слишком  разумна,  чтобы
вложить все свои деньги в сельскохозяйственные предприятия, она предпочитала
металл, это гораздо надежнее. Впрочем, на мой  взгляд,  сейчас  в  Австралии
самое время покупать землю - не только фермы,  но  и  дома,  даже  здания  в
больших городах. Цены смехотворно низкие, но они не могут  вечно  оставаться
низкими. Не представляю, чтобы в ближайшие годы мы могли потерпеть убыток на
недвижимости,  купленной  сейчас.  Рано  или  поздно  экономический   кризис
кончится.
   - Совершенно верно, - сказал легат.
   Итак, отец де Брикассар  не  только  в  некотором  роде  дипломат,  он  в
некотором роде еще и  делец.  Такой  талант  Риму,  безусловно,  не  следует
упускать из виду.
 
Глава 9 
 
   Но настал 1930 год, и Дрохеда  хорошо  узнала,  что  такое  экономический
кризис. В Австралии полно  было  безработных.  Кто  только  мог,  переставал
платить за жилье и пускался на поиски работы, но тщетно -  работы  нигде  не
было.  Жены  и  дети,  предоставленные  самим  себе,  жили  в   лачугах   на
муниципальной земле и выстаивали долгие очереди за пособием,  отцы  и  мужья
скитались по стране. Человек брал в дорогу самое необходимое, закатывал  эти
скудные пожитки в одеяло, перетягивал его ремнями, закидывал скатку за спину
и пускался в путь, надеясь, что на фермах если не наймут на работу, так хоть
накормят. Лучше уж бродяжить по Глуши, чем ночевать на улицах Сиднея.
   Цены на все съестное упали, и Пэдди до отказа  набил  запасами  амбары  и
кладовые. Всякий захожий человек мог не сомневаться, из Дрохеды его  натощак
и с пустыми руками не отпустят. Но вот что странно, захожие люди на месте не
задерживались: подкрепятся горячей пищей, получат кое-какие припасы в дорогу
- и даже не пробуют осесть, бредут дальше, ищут..,  а  чего?  -  это  ведомо
разве только им самим. Далеко не всюду их встречают так радушно  и  с  такой
щедростью, как в Дрохеде, и тем  непостижимей,  почему  странники  не  хотят
здесь  остаться.  Быть  может,  слишком  они  устали  от   бездомности,   от
бесцельности своих скитаний, от того, что некуда им  возвращаться  и  некуда
стремиться, вот и продолжают плыть по течению. Многие  все  же  выживали,  а
иные погибали в пути, их тут же на месте и хоронили,  если  только  находили
прежде, чем вороны и кабаны дочиста обгложут их кости.  Огромна  и  пустынна
австралийская Глушь.
   Но Стюарт снова не отлучался из дому, и дробовик всегда был под рукой,  в
углу у двери кухни. Подобрать надежных овчаров не  стоило  труда,  в  старых
бараках для пришлых рабочих Пэдди поселил девятерых холостяков, и на выгонах
без Стюарта вполне можно было обойтись. Фиа уже не держала  наличные  деньги
где придется и велела Стюарту за алтарем в часовне устроить потайной шкаф  -
что-то вроде сейфа.  Дурные  люди  среди  неоседлых  австралийцев  редкость.
Дурные люди предпочитают оставаться в столице и вообще  в  больших  городах,
скитальческая жизнь им не по  вкусу  -  слишком  чиста,  слишком  одинока  и
слишком мало приносит поживы. Но никто не осуждал Пэдди за то, что он  хотел
оберечь своих женщин от опасности: Дрохеда место широко известное  и  вполне
могла привлечь немногих нежелательных гостей, что скитались по стране.
   Той зимой немало было бурь, то сухих, то с дождями, а весной и летом лило
как из ведра, и травы на землях Дрохеды поднялись невиданно высокие,  густые
и сочные.
 
*** 
 
   Джиме и Пэтси за кухонным столом миссис Смит  готовили  уроки  (они  пока
учились  заочно)  и  весело  болтали   о   том,   как   поедут   учиться   в
Ривервью-колледж. Но миссис Смит от таких разговоров  становилась  уж  очень
хмурая и сердитая, и они понемногу научились при ней даже не упоминать,  что
когда-нибудь уедут из Дрохеды.
   И вот опять в небесах ни облачка; высокая, чуть не по пояс, трава за лето
без дождей совсем высохла, стала серебристая и ломкая. За десять лет на этих
черноземных равнинах все привыкли к смене  наводнений  и  засухи,  к  череде
взлетов и падений - вверх-вниз, вверх-вниз,  и  только  плечами  пожимали  и
делали свое дело так, словно важен один лишь нынешний день, а все  остальное
не в счет. Да и впрямь, самое главное - протянуть от одного хорошего года до
другого, когда бы он ни пришел. Никому не под силу предвидеть,  когда  будет
дождь. Объявился в Брисбене некто Иниго Джонс, неплохо  предсказывал  погоду
надолго вперед, опираясь на какую-то новую теорию насчет пятен на солнце, но
здесь, на отдаленных черноземных равнинах, его посулам не  очень-то  верили.
Пускай ходят к нему за предсказаниями  сиднейские  и  мельбурнские  невесты;
труженики черноземных равнин полагаются только на собственное чутье.
   Зимой 1932 года опять налетели яростные сухие ветры, резко похолодало, но
густые сочные травы не давали разыграться пыли, и мух тоже развелось  меньше
обычного. Худо пришлось только что остриженным овцам, бедняги никак не могли
согреться. Миссис О'Рок обожала у себя в ничем не примечательном  деревянном
доме принимать гостей из Сиднея и любила возить их по  соседям,  особенно  в
Дрохеду - надо же показать, что и здесь, в глуши, на  черноземных  равнинах,
кое-кто умеет вести светскую жизнь. И любая беседа неизбежно сворачивала  на
злополучных овец, тощих и жалких, точно мокрые  крысы,  -  каково  им  будет
зимовать без длинной, в пять-шесть дюймов шерсти,  которая  теперь  отрастет
лишь к наступлению летней жары. Но, как серьезно пояснил Пэдди одному такому
гостю, зато шерсть будет первый сорт. Самое главное ведь не овцы, а  шерсть.
Вскоре в "Сидней Морнинг Гералд" появилось  письмо  -  автор  его  требовал,
чтобы  парламент  принял  закон,  который  покончил  бы  "с   жестокосердием
скотоводов". Бедная миссис О'Рок пришла в ужас, но Пэдди хохотал до упаду.
   - Хорошо еще, что этот дурень  не  видал,  как  иной  стригаль  невзначай
пропорет овце живот, а потом зашивает толстенной иглой, какой мешки шьют,  -
утешал он смущенную миссис О'Рок. - Да вы не расстраивайтесь, миссис  О'Рок.
Эти горожане понятия не имеют, как мы,  не  городские,  живем,  им-то  можно
нянчиться со своими кошечками да собачками, будто с малыми детьми. А  у  нас
тут все по-другому. Если кто попал в беду, мужчина ли, женщина, большой  или
малый, мы никого без помощи не оставим, а городские - они о зверюшках  своих
любимых заботятся, а человек хоть зови, хоть плачь - и пальцем не шевельнут,
чтоб помочь.
   Фиа подняла голову.
   - Он прав, миссис О'Рок, - сказала она.  -  Никто  не  ценит  того,  чего
слишком много. У нас тут в избытке овцы, а в городе - люди.
 
*** 
 
   В тот августовский день, когда  грянула  роковая  буря,  далеко  от  дома
оказался один Пэдди. Он спешился, надежно привязал лошадь к дереву и сел под
вилгой, собираясь переждать  налетевший  шквал.  Поблизости  жались  друг  к
дружке пять дрожащих собак, а овцы, которых он перегонял на другой  участок,
разбрелись беспокойными кучками и рысцой бестолково перебегали  с  места  на
место. Буря налетела страшная, и полную волю своей ярости  она  дала,  когда
сердцевина урагана оказалась как раз над Пэдди. Он заткнул уши, зажмурился -
оставалось только молиться.
   Он сидел под  вилгой,  которая  все  громче  шумела  никлой  листвой  под
крепнущим ветром; невдалеке, наполовину скрытые  высокой  травой,  виднелись
несколько пней и упавших стволов. А посреди этой  выбеленной,  точно  кость,
груды мертвого дерева торчал одинокий  сухой  великан  эвкалипт,  обнаженный
ствол его взметнулся ввысь на добрых сорок футов и словно вонзал  в  черные,
как ночь, тучи острие голой, тощей и угловатой верхушки.
   И вдруг даже сквозь сомкнутые веки Пэдди ослепила  яркая  вспышка  синего
пламени, он вскочил, и тотчас его, как игрушку, швырнуло  наземь  чудовищным
взрывом. Он приподнял голову  -  по  стволу  мертвого  эвкалипта  вверх-вниз
плясали  багровые  и  синие  призрачные  отсветы,   прощальное   великолепие
ударившей молнии; не успел Пэдди опомниться - все  запылало.  В  этой  груде
мертвой древесины давным-давно не осталось ни капли влаги, и  высокая  трава
кругом была сухая,  как  бумага.  Казалось,  земля  бросает  ответный  вызов
небесам - над исполинским деревом, далеко над его вершиной, вскинулся  столб
огня, вмиг занялись рядом  пни  и  упавшие  стволы,  и  отсюда,  разгоняемые
вихрем, шире, шире и шире пошли кружить и полыхать полотнища огня. Пэдди  не
успел даже подскочить к лошади.
   От жара занялась и вилга, мягкая эфироносная древесина взорвалась, во все
стороны полетели о