как остров под  ногами  дрожит.  -  Он  помог
Мэгги сесть в автомобиль. -  Это  наветренная  сторона  Матлока  -  диковато
выглядит и не больно приветливо, а? Ничего, вот увидите его  с  подветренной
стороны, там есть на что поглядеть!
   С   бешеной   скоростью,   что   вполне   естественно,    когда    машина
одна-единственная на весь остров, они пронеслись, должно быть,  мили  четыре
по узкой дороге, устланной хрустящим под  колесами  раздробленным  кораллом,
среди пальм и густого кустарника, вдоль крутого горного откоса и  перевалили
через хребет острова.
   - Как красиво! - вырвалось у Мэгги.
   Выехали на другую дорогу,  она  плавно  повторяла  все  изгибы  песчаного
берега, что полумесяцем окаймлял неглубокую лагуну. Вдалеке, там, где  волны
океана разбивались о края рифа, вновь ослепительно  сверкало  кружево  белой
пены, но воды, охваченные коралловой рамой,  были  тихи  и  спокойны,  точно
серебряное зеркало с чуть заметным бронзовым отсветом.
   - Остров наш в длину  восемь  миль,  поперек  четыре,  -  объяснил  Мэгги
провожатый. Они проехали мимо нескладного, расползающегося вширь белого дома
с огромной верандой и окнами точно витрины. -  Универсальный  магазин,  -  с
хозяйской гордостью повел рукой Роб Уолтер. - Тут я живу с моей благоверной,
и, скажу я вам, она не больно рада, что к нам приезжает  женщина  одна,  без
мужа. Боится, вдруг меня совратят с пути истинного, вон как. Спасибо, в бюро
сказали, вам нужен отдых и полный покой, и я вам  отвел  самый  дальний  наш
домик, так что хозяйка моя тоже малость поуспокоилась. В  той  стороне,  где
вы, больше нет ни души; сейчас у нас только и отдыхает еще одна пара, но они
в другой стороне. Можете хоть нагишом  разгуливать,  никто  вас  не  увидит.
Покуда вы здесь, хозяйка меня из виду не выпустит. Если вам что надо,  прямо
звоните по телефону, и я принесу. Незачем вам самой ходить в такую  даль.  И
там хозяйка, не хозяйка, а раз в день, под вечер, всегда вас проведаю,  надо
ж знать, все ли у вас ладно. Так вы уж в эту  пору,  когда  солнце  заходит,
будьте дома и одетая как полагается, а то не ровен час хозяйка моя нагрянет.
   Домик - одноэтажный, в три  комнаты,  при  нем  совсем  отдельный  серпик
белого берега между двумя вдающимися в море гористыми  выступами,  и  дальше
дороги  нет.  Внутри  все  очень  просто,  но  удобно.   На   острове   своя
электростанция, так что в распоряжении  Мэгги  и  маленький  холодильник,  и
электрический свет, и обещанный телефон, и даже радиоприемник. В  уборную  и
ванную проведена  вода  -  удобства  более  современные,  чем  в  Дрохеде  и
Химмельхохе, усмехнулась про себя Мэгги. Сразу  видно,  что  приезжают  сюда
жители Сиднея и Мельбурна, они-то привыкли к цивилизации и не могут без  нее
обходиться.
   Роб поспешил обратно к ревнивой "хозяйке", а Мэгги на  свободе  разобрала
чемоданы и подробней осмотрела свои владения. Просторная двуспальная кровать
несравнимо удобнее, чем было ее свадебное ложе. Что ж, тут  ведь  и  устроен
рай для новобрачных, стало быть приезжим прежде  всего  требуется  приличная
постель; а постояльцы той гостиницы в Данглоу  обычно  слишком  пьяны  и  не
замечают выпирающих пружин.  В  холодильнике  и  на  полках  над  ним  полно
съестных припасов, на столике в огромной корзине - ананасы, бананы, манго  и
гренадиллы. Отчего бы ей и правда тут не есть и не спать вволю.
   Первую неделю Мэгги, кажется, только и делала, что ела  и  спала;  раньше
она и сама не понимала, что устала до смерти и что климат  Данглоу  отбил  у
нее всякую охоту к еде. На этой  великолепной  постели  она  засыпает,  едва
опустив голову на подушку, и спит по десять - двенадцать часов кряду, а  ест
с таким аппетитом, какого у нее не бывало со времен Дрохеды.  Ест,  кажется,
без передышки, все время, когда не спит, и даже входя в воду берет  с  собой
манго. По правде сказать, плоды манго разумнее всего есть в море, да  еще  в
ванне: они просто истекают соком. Лагуна перед крохотным пляжиком  зеркально
спокойная, никаких течений, совсем мелко. Все - как нарочно для Мэгги,  ведь
Г она совсем не умеет плавать. Но вода, очень соленая, словно сама поднимает
ее, и  она  решила  попробовать,  и  пришла  в  восторг,  когда  ей  удалось
продержаться на плаву сразу целых десять секунд.  Так  славно  почувствовать
себя свободной от земного тяготения, таким  счастьем  было  бы  плавать  как
рыба.
   Пожалуй, только поэтому ее и огорчало  одиночество  -  жаль,  что  некому
научить ее плавать. Но  все-таки  до  чего  хорошо,  когда  ни  от  кого  не
зависишь! Как права была Энн! Сколько Мэгги  себя  помнит,  никогда  она  не
оставалась одна в доме. А это такое облегчение, такой покой. И ничуть она не
чувствует одиночества, нимало не скучает без Энн и Людвига, без  Джастины  и
Люка, впервые за три года она даже не тоскует по Дрохеде. Старик Роб никогда
ей не мешает: подкатит перед заходом солнца, остановится поодаль на  дороге,
и когда она приветливо махнет ему  с  веранды  -  мол,  жива  и  здорова,  -
поворачивает машину и  катит  восвояси,  а  рядом  сидит  его  на  удивленье
миловидная "хозяйка", мрачная и грозная, точно готовый к  стрельбе  пулемет.
Однажды Роб позвонил Мэгги по телефону: он  везет  чету  других  постояльцев
кататься на лодке с застекленным дном, не соблазнит ли и ее такая прогулка?
   Это было как путешествие на другую, незнакомую планету  -  сквозь  стекло
она заглянула в изумительный, хрупкий, полный жизни  мир,  где,  обласканные
водой, росли, поднимались  со  дна  чудеса  тончайшей,  невиданной  красоты.
Оказалось, живые кораллы окрашены  совсем  не  так  грубо  и  крикливо,  как
сувениры, выставленные в витринах магазинов. В воде они  нежно-розовые,  или
серо-голубые, или цвета кофе с молоком, и  вокруг  каждой  веточки,  каждого
бугорка трепещет чудесная  яркая  радуга,  словно  некое  зримое  дуновение.
Большущие морские анемоны, добрых двенадцати дюймов в  поперечнике,  колышут
бахромой  голубых,  красных,  оранжевых,  лиловых  щупалец;  белые  рубчатые
раковины, громадные,  как  булыжники,  приоткрывают  опушенные  губы,  манят
неосторожных пловцов заглянуть внутрь,  где  соблазнительно  мерцает  что-то
яркое, неспокойное; точно на ветру,  развеваются  в  воде  какие-то  красные
кружевные веера; плещут, колеблются ярко-зеленые ленты водорослей. Никто  из
четверых в лодке нимало не удивился бы, завидев русалку -  почему  бы  и  не
мелькнуть шелковистой груди, быстрому хвосту в блестящей чешуе, размывчатому
облаку волос, манящей улыбке, что завораживает моряков... А  рыбы!  Тысячами
проносятся они под прозрачным дном, точно живые драгоценные камни - круглые,
как китайские фонарики, удлиненные, как  пуля,  нарядные,  сверкающие  всеми
красками, которым вода придает несравненную живость, блеск и чистоту, - одни
горят золотой и алой чешуей, другие, серебристо-голубые, прохладны  на  вид,
третьи - яркие плавучие лоскуты, раскрашенные пестро и грубо,  как  попугаи.
Тут и морская щука с носом острым, как игла, и тупорылая фахака, и  зубастая
барракуда, в коралловой пещере смутно  виден  затаившийся  морской  окунь  с
огромной пастью, а один раз под лодкой неторопливо, неслышной  гибкой  тенью
проплыла громадная серая акула.
   - Вы не пугайтесь, - сказал Роб. - Которые опасные, те так далеко  на  юг
не забираются, у нас на Рифе только один убийца и есть - скорпена.  Так  что
по кораллам босиком не ходите.
   Да,  Мэгги  радовалась,  что  поехала.  Но  вовсе  не  жаждала  еще   раз
отправиться на такую прогулку или заводить дружбу с четой, с  которой  катал
ее на лодке Роб. Купалась, гуляла, грелась  на  солнышке.  Странно,  она  не
скучала даже по книгам, читать не  хотелось  -  вокруг  и  без  того  немало
интересного, есть на что поглядеть.
   Она вспомнила совет Роба и стала обходиться без платья. И на первых порах
вела себя точно кролик, который в каждом дуновении ветерка чует запах динго:
хрустнет сучок, грохнется оземь кокосовый орех с  высокой  пальмы  -  и  она
кидается в укрытие. Но прошло несколько дней нерушимого уединения,  и  Мэгги
успокоилась - да, никто близко не  подойдет.  Уолтер  говорил  правду,  этот
уголок принадлежит ей  одной.  И  она  забыла  всякую  робость.  Бродила  по
тропинкам, лежала на песке, плескалась в теплой соленой воде  и  чувствовала
себя зверьком, который родился и вырос в клетке и вдруг очутился на  воле  в
тихом, солнечном, просторном и приветливом мире.
   Вдали от матери, от братьев  и  Люка,  от  всего  того,  что  бездумно  и
безжалостно распоряжалось ее жизнью, Мэгги сделала открытие: есть  на  свете
досуг, свобода, праздность; и точно в  калейдоскопе,  в  ее  сознании  стали
складываться, сменяя друг друга, совсем новые мысли и представления. Впервые
ум ее поглощен был не  только  работой.  И  она  с  удивлением  поняла,  что
непрерывный чисто физический труд - самая прочная преграда,  какую  способны
воздвигнуть люди, чтобы не давать себе по-настоящему мыслить.
   Много лет назад отец Ральф однажды спросил ее, о чем она  думает,  и  она
ответила - о папе с мамой,  о  Бобе,  Джеке,  Хьюги  и  Стюарте,  о  младших
братишках и Фрэнке, о доме, о работе, о  дожде.  Она  умолчала  о  том,  что
первое место в ее мыслях неизменно занимает он, Ральф. Теперь к этому списку
прибавились Джастина и Люк, Людвиг и Энн, сахарный тростник, тоска по дому и
опять-таки дождь. И конечно, облегчение, нет, больше  -  спасение  приносили
книги.  Но  всегда  мысли  возникали  и  пропадали  вне   всякой   связи   и
последовательности, обрывались, путались; не было ни случая, ни уменья,  ибо
никто ее этому не учил, спокойно сесть и подумать -  а  что  же  в  сущности
такое она, Мэгги Клири, Мэгги О'Нил? Чего ей надо? Для  чего  она  живет  на
свете? Теперь она горько жалела, что ей  не  хватает  такого  уменья,  этого
пробела не возместить, сколько бы досуга у нее ни оказалось. И все же вот он
есть, досуг,  покой,  праздность,  ощущение  здоровья  и  чисто  физического
благополучия - можно лежать на песке и попробовать собраться с мыслями.
   Итак,  Ральф.  Невеселый,  горький  смешок.  Не  очень  приятно  с  этого
начинать, но ведь Ральф подобен Богу, он - начало и конец всему. С того дня,
когда в красной от заходящего  солнца  пыли  на  джиленбоунском  вокзале  он
опустился на колени и взял ее за плечи, он всегда был в ее мыслях -  и  если
даже она никогда больше, до самой смерти, его не увидит, ее последняя  мысль
на краю могилы будет о нем, о Ральфе. Как это страшно, что один-единственный
человек так много значит, так много в себе воплощает.
   Как  она  тогда  сказала  Энн?  Нужно  ей  и  хочет  она   всего   самого
обыкновенного - чтоб были муж, дети, свой дом и  кто-то,  кого  любишь!  Как
будто довольно скромные желания, в конце концов, почти у всех женщин все это
есть. Но многим ли  женщинам,  у  которых  все  это  есть,  этого  и  впрямь
довольно? Ей-то, кажется, было бы довольно, но может быть,  она  так  думает
потому, что ей все это не дается.
   Смотри правде в глаза, Мэгги Клири, Мэгги О'Нил. Тебе нужен  только  один
человек - Ральф де Брикассар, а его  тебе  вовеки  не  получить.  И  однако,
похоже, по его милости ты потеряна для всех других  мужчин.  Что  ж,  ладно.
Будем считать, что мужчины, любимого человека нам не дано.  Остается  любить
детей и примириться с тем, что любить тебя  будут  только  дети.  А  значит,
остается Люк и дети Люка.
   О Господи, милостивый Боже! Нет,  никакой  не  милостивый!  Что  дал  мне
Господь Бог? Отнял у меня Ральфа - и только. Нет, мы  с  Господом  Богом  не
слишком любим друг друга. И знаешь что. Господи? Ты уже не пугаешь меня, как
прежде. Ох, как я боялась тебя, твоей кары! Всю свою жизнь из  страха  перед
тобой я не сходила со стези добродетели. А куда она меня  привела?  Было  бы
ничуть не хуже, если б я нарушила все твои заповеди до единой. Ты  обманщик.
Господи, ты дух устрашения. Обращаешься с нами, как с малыми детьми,  только
и знаешь, что грозить наказанием. Но больше я тебя не  боюсь.  И  совсем  не
Ральфа мне надо ненавидеть, а тебя. Несчастный Ральф ни в  чем  не  виноват,
это все твоя вина. А он просто живет в страхе божием,  как  всегда  жила  я.
Никогда я не могла понять, как он может тебя любить. Не понимаю, за что тебя
любить.
   Но как  же  мне  разлюбить  человека,  который  любит  Бога?  Сколько  ни
стараюсь, ничего у меня не выходит. Он недосягаем, а я никак этого в толк не
возьму. Что ж, Мэгги О'Нил, как ни крути, а пора взяться  за  ум.  Хватит  с
тебя Люка и детей Люка. Всеми правдами и не  правдами  надо  будет  оторвать
Люка от проклятого сахарного тростника и поселиться с ним в краю,  где  даже
деревья не растут. Надо будет заявить  управляющему  Джиленбоунским  банком,
чтобы впредь все твои деньги вносились не на имя Люка, а  на  твое,  и  свой
дом, не осененный ни единым деревцем, ты сделаешь на эти  деньги  удобным  и
уютным, потому что сам Люк об этом и не подумает. И еще  на  эти  деньги  ты
дашь детям Люка настоящее образование и позаботишься, чтобы они ни в чем  не
нуждались.
   Вот и все, Мэгги  О'Нил.  Потому  что  я  Мэгги  О'Нил,  а  не  Мэгги  де
Брикассар. Мэгги де Брикассар - и звучит-то глупо. Надо было  бы  называться
Мэгенн де Брикассар, а я всегда терпеть не могла имя Мэгенн. Ох, наверно,  я
никогда не перестану жалеть, что у меня нет детей  от  Ральфа!  В  этом  вся
суть, не так ли? Повторяй себе, повторяй без конца: у тебя своя жизнь, Мэгги
О'Нил, и нечего тратить ее на пустопорожние мечты о том, кого ты не получишь
в мужья, и о детях, которых у тебя не будет.
   Вот то-то! Изволь это усвоить! Никакого смысла думать о том, что  прошло,
пора поставить на этом крест. Будущее - вот что важно, а будущее - это Люк и
дети Люка. В будущем нет места Ральфу де Брикассару. Он остался в прошлом.
   Мэгги повернулась, легла ничком, уткнулась лицом в песок и заплакала, как
не плакала с тех пор, когда ей минуло  четыре  года  -  громко,  навзрыд,  и
только крабы да птицы слышали этот взрыв отчаяния.
 
*** 
 
   Энн Мюллер нарочно выбрала для  Мэгги  остров  Матлок  и  собиралась  при
первой возможности послать туда Люка. Не успела Мэгги уехать, Энн дала  Люку
телеграмму: он срочно необходим Мэгги, пожалуйста, пускай скорее  приезжает.
Совсем не в характере Энн было вмешиваться в чужие дела,  но  она  любила  и
жалела Мэгги и обожала  капризную  упрямую  кроху  -  дочку  Мэгги  и  Люка.
Маленькой Джастине нужен дом, нужны и отец,  и  мать.  Тяжело  будет  с  нею
расстаться, но лучше разлука, чем теперешняя жизнь Мэгги и ребенка.
   Люк явился через два дня. Он как раз направлялся в Сидней, на  рафинадную
фабрику, недолго было сделать по пути небольшой крюк.  Пора  увидеть  своего
ребенка; родись у него сын, Люк сразу бы  приехал  на  него  посмотреть,  но
весть, что родилась девочка, была для него жестоким разочарованием. Уж  если
Мэг непременно нужны дети, пускай по крайней мере рожает будущих  работников
для кайнунской фермы. От девчонок толку ни на грош, черт бы их побрал,  одни
расходы да убытки: поишь, кормишь, а как вырастут, их и след простыл,  будут
работать на кого-то другого, нет, чтобы сидеть  на  месте,  как  сыновья,  и
помогать отцу на старости лет.
   - Как Мэг? - спросил Люк, поднимаясь на веранду. - Надеюсь, не хворает?
   - Надеетесь? Нет, она не хворает. Сейчас все расскажу. Но  сперва  подите
посмотрите на свою красавицу дочку.
   Люк посмотрел сверху вниз на малышку, как показалось Энн, с любопытством,
может быть, даже с интересом, но без малейшей нежности.
   - Какие-то у нее глаза чудные, сроду таких не видал, -  сказал  он.  -  В
кого бы это?
   - Мэгги говорит, в ее семье ни у кого таких нет.
   - И в моей тоже. Странная  девчоночка.  Может,  в  какую-нибудь  прабабку
пошла. Не больно она с виду веселая, а?
   - А с чего ей быть веселой? - еле сдерживая гнев,  оборвала  Энн.  -  Она
даже ни разу не видела собственного отца,  у  нее  нет  настоящего  дома  и,
видно, не будет, пока она не вырастет, если вы не возьметесь за ум!
   - Да ведь я откладываю деньги, Энн! - запротестовал Люк.
   - Чепуха! Я же знаю, сколько у вас денег. Мои друзья  из  Чартере  Тауэрс
иногда мне присылают тамошнюю  газету,  я  видела  объявления,  знаю,  почем
продается земля на западе, много ближе вашей Кайнуны  и  много  плодороднее.
Сейчас ведь кризис. Люк!  Вы  можете  купить  задешево  самый  распрекрасный
участок, на это совсем не нужно столько денег, сколько у вас в банке,  и  вы
это отлично знаете.
   - В том-то и дело! Сейчас кризис, а  западнее  гор,  от  Джуни  до  Айсы,
страшенная засуха. Уже второй год дождей нет, ни капли не выпало. Голову даю
на отсечение, сейчас и в Дрохеде худо, а каково, по-вашему, вокруг  Блэколла
и Уинтона? Нет, мне надо обождать.
   - Ждать хороших дождей, чтоб земля подорожала? Бросьте, Люк! Сейчас самое
время покупать. При том, что у Мэгги верных две  тысячи  в  год,  вы  можете
продержаться хоть десять лет засухи. Просто пока не заводите  скота.  Живите
на деньги Мэгги, а когда начнутся дожди, тогда и купите овец.
   - Рано еще мне уходить с плантаций,  -  упрямо  сказал  Люк,  по-прежнему
глядя в странные светлые глаза дочери.
   - А, вот в том-то и соль! Почему не  сказать  прямо,  начистоту?  Вам  не
нужна ни жена, ни семья.  Люк,  вы  предпочитаете  жить,  как  живете,  безо
всякого уюта, без женщин, и надрываться на работе, как  каторжный,  половина
австралийцев такие, я знаю. И что за страна такая проклятая,  что  здесь  за
мужчины - не желают жить дома, с женами и детьми, а признают только  мужскую
компанию! Если хотите оставаться  весь  век  холостяком,  на  кой  черт  вам
жениться? Знаете, сколько брошенных жен в одной нашей округе, в  Дании?  Как
они бьются, чтоб свести концы с концами и вырастить  детей  без  отцов?  Он,
видите ли, только поработает на плантации, это недолго, он  скоро  вернется!
Ха! И каждый раз, как приходит почта, несчастные жены торчат  у  ворот,  все
надеются, может, негодяй послал им хоть немножко денег. А он не шлет, а если
иной раз и пришлет, так гроши, только для виду, чтоб жена не вовсе  от  него
отказалась.
   Энн дрожала от ярости, всегда кроткие карие глаза ее сверкали.
   -  Я  читала  в  "Брисбен  мэйл",  Австралия  занимает  первое  место   в
цивилизованном мире по числу брошенных жен, известно это вам? Только в  этом
мы и опередили все страны, недурен рекорд, есть чем гордиться!
   - Полегче, Энн! Я же не бросил Мэг, она цела и невредима и не помирает  с
голоду. Чего вы разъярились?
   - Мне тошно смотреть, как вы обращаетесь с женой, вот  чего!  Ради  всего
святого. Люк, станьте наконец взрослым человеком, вспомните хоть на время  о
своих обязанностях! У вас жена и ребенок.  Дайте  им  дом,  будьте  мужем  и
отцом, а не чужим дядей, черт вас побери!
   - Сделаю, все сделаю! Только не сейчас,  мне  надо  еще  годика  два  для
верности поработать на плантациях. Не хочу я жить на деньги Мэг, а  так  оно
получится, если не обождать лучших времен.
   Энн презрительно скривила губы.
   - А, бред собачий! Вы же на ней женились из-за денег, что, не правда?
   Загорелое лицо Люка густо,  пятнами  покраснело.  Не  глядя  на  Энн,  он
сказал:
   - Ну, верно, я и про деньги тоже думал, а только женился потому, что  она
мне больше всех нравилась.
   - Нравилась! Да вы ее любили?!
   - Любовь! Что это за штука такая - любовь? Выдумки, бабьи сказки,  вот  и
все. - Он отвернулся от колыбели, от странных, почти  пугающих  глаз:  почем
знать, может быть, с такими глазами и малый ребенок понимает  все,  что  при
нем говорят. - Кончили вы меня отчитывать? Тогда  скажите  на  милость,  где
Мэг?
   - Она была нездорова. Я отправила ее немного отдохнуть. Да  не  пугайтесь
вы, не на ваши деньги! Я надеялась вас уговорить, чтоб вы поехали к ней, но,
видно, это безнадежно.
   - И думать нечего. Мы с Арне сегодня же едем в Сидней.
   - Что сказать Мэгги, когда она верн