азанно  обрадовался  предлогу  для
вспышки.
   - Ты как же это покажешься матери на глаза в таком виде? - заорал  он.  -
Чуть за тобой не уследи, ты опять за старое, кто на тебя косо  ни  поглядит,
сразу лезешь а драку.
   Пораженный отец Ральф вскочил, раскрыл было рот -  примирить,  успокоить,
но Фрэнк опередил его.
   - Я на этом заработал деньги,  -  очень  тихо  сказал  он,  показывая  на
пластырь. - Двадцать фунтов за несколько минут, тетушка  Мэри  нам  с  тобой
двоим за месяц столько не платит! Нынче в балагане Джимми Шармена  я  уложил
троих классных боксеров и продержался целый раунд против чемпиона  в  легком
весе. И заработал себе двадцать фунтов. Может, по-твоему, мне и  не  следует
этим заниматься, а только нынче сколько народу там было, все меня зауважали!
   -  Управился   с   парочкой   выдохшихся   перестарков   на   захолустном
представлении да и возгордился? Пора подрасти, Фрэнк! Понятно, росту в  тебе
уже не прибавится, но хоть бы ради матери постарался ума прибавить!
   Как побледнел Фрэнк! Лицо - точно выбеленная непогодой  кость.  Выслушать
жесточайшее оскорбление, да еще от кого - от родного отца, и нельзя ответить
тем же. Он задыхался, еле пересиливая себя, чтобы не пустить в ход кулаки.
   - Никакие они не перестарки, папа. Ты не  хуже  меня  знаешь,  кто  такой
Джимми Шармен. И сам Джимми Шармен сказал, из меня выйдет  классный  боксер,
он хочет взять меня в команду и сам будет тренировать.  Да  еще  станет  мне
платить! Может, росту во мне и не прибавится,  зато  силы  хватает,  я  кого
хочешь разделаю под орех - и тебя тоже, ты, вонючий старый козел!
   Пэдди прекрасно понял намек, скрытый в последних словах, и  тоже  страшно
побледнел.
   - Да как ты смеешь!
   - А кто ж ты есть? Скот похотливый! Ты  что,  не  можешь  оставить  ее  в
покое? Не можешь не приставать к ней?
   - Не надо, не надо! - закричала Мэгги. Отец Ральф будто когтями впился ей
в плечи, больно прижал к себе. Слезы струились у нее по щекам, она отчаянно,
тщетно старалась  вырваться.  -  Не  надо,  папочка!  Ой,  Фрэнк,  не  надо!
Пожалуйста, не надо! - пронзительно кричала она.
   Но ее слышал один только отец Ральф. Фрэнк и Пэдди стояли лицом  к  лицу,
страх и враждебность  наконец  обрели  выход.  Плотина,  которая  прежде  их
сдерживала - общая любовь к Фионе, - прорвалась, ожесточенное  соперничество
из-за нее вышло наружу.
   - Я ей муж. И господь благословил нас детьми, - сказал  Пэдди  спокойнее,
силясь овладеть собой.
   - Ты гнусный кобель, ты на каждую сучку рад вскочить!
   - А ты весь в гнусного кобеля - своего папашу, уж не  знаю,  кто  он  там
был! Слава богу, я-то тут ни при чем! - заорал Пэдди..,  и  осекся.  -  Боже
милостивый!  -  Его  бешенство  разом  утихло,  он  обмяк,  съежился,  точно
проколотый воздушный шар, руками зажал себе рот, казалось, он готов  вырвать
свой язык, который произнес непроизносимое. - Я не то хотел сказать! Не  то!
Не то!
   Едва у Пэдди вырвались роковые слова, отец Ральф выпустил Мэгги и кинулся
на Фрэнка. Вывернул его правую руку назад, своей левой обхватил за шею,  так
что едва не задушил. Он был силен, и хватка у него оказалась железная; Фрэнк
пытался  высвободиться,  потом  перестал  сопротивляться,  покорно   покачал
головой. Мэгги упала на пол и так и осталась на коленях, заливаясь  слезами,
и только беспомощно, с отчаянной мольбой смотрела то на отца, то  на  брата.
Она не понимала, что произошло, но чувствовала - одного из них она теряет.
   - Именно то самое ты и хотел сказать, - хрипло вымолвил Фрэнк. - Наверно,
я всегда это  знал!  Наверно,  знал!  -  Он  попытался  повернуть  голову  к
священнику. - Отпустите меня, отец Ральф. Я его не трону, клянусь богом,  не
трону.
   - Клянешься богом?  Да  будьте  вы  прокляты  богом  вовеки,  вы  оба!  -
прогремел отец Ральф, единственный, в ком  теперь  кипел  гнев.  -  Если  вы
погубили девочку, я вас убью! Мне пришлось оставить ее здесь, чтоб  она  все
это слышала, потому что я боялся - уведу ее, а вы тем  временем  друг  друга
прикончите, понятно это вам? И лучше бы прикончили, напрасно я вам  помешал,
остолопы безмозглые, только о себе и думаете!
   - Ладно, я ухожу, - тусклым, не своим голосом сказал Фрэнк. - Я  поступаю
в команду Джимми Шармена и никогда не вернусь.
   - Ты должен вернуться! - еле слышно выговорил Пэдди. - Что я скажу  твоей
матери? Ты ей дороже всех нас вместе взятых. Она мне вовек не простит!
   - Скажи ей,  я  поступил  к  Джимми  Шармену,  потому  что  хочу  чего-то
добиться. Это чистая правда.
   - То, что я сказал.., это не правда, Фрэнк. Черные глаза Фрэнка сверкнули
презрением - чужие, неуместные глаза в этой семье, они озадачили отца Ральфа
еще тогда, в день первой встречи: откуда у сероглазой Фионы и  голубоглазого
Пэдди взялся черноглазый сын? Отец Ральф знаком  был  с  учением  Менделя  и
полагал, что даже серые глаза Фионы этого никак не объясняют.
   Фрэнк взял пальто и шапку.
   - Ну, ясно, это правда! Наверно, я всегда  это  знал.  Мне  вспоминалось,
мама играла на своем клавесине в комнате, какой у тебя сроду не  было!  И  я
чувствовал: тебя раньше не было, я был до тебя. Сперва она была  моя.  -  Он
беззвучно засмеялся. - Надо же, сколько лет я клял тебя, думал,  ты  затащил
ее в болото, а это все из-за меня. Из-за меня!
   - Тут никто не виноват, Фрэнк, никто! - воскликнул  священник  и  схватил
его за, плечо. - Неисповедимы пути господни, поймите это!
   Фрэнк стряхнул его руку и легким, неслышным своим шагом,  шагом  опасного
крадущегося зверя пошел к выходу.
   Да,  он  прирожденный  боксер,  мелькнуло  в  мозгу  отца  Ральфа   -   в
бесстрастном мозгу прирожденного кардинала.
   - "Неисповедимы пути господни!" - передразнил с порога Фрэнк. - Когда  вы
разыгрываете пастыря духовного, вы просто попугай, преподобный де Брикассар!
Да помилуй Бог вас самого, вот что я вам скажу, из  всех  нас  вы  тут  один
понятия не имеете, что вы такое на самом деле!
   Пэдди, мертвенно-бледный, сидя на стуле,  не  сводил  испуганных  глаз  с
Мэгги, а она съежилась на коленях у камина и  все  плакала  и  раскачивалась
взад и вперед. Он встал, шагнул было к ней, но отец  Ральф  грубо  оттолкнул
его.
   - Оставьте ее. Вы  уже  натворили  бед!  Возьмите  там  в  буфете  виски,
выпейте. И не уходите, я уложу девочку, а потом вернусь, поговорим.  Слышите
вы меня?
   - Я не уйду, ваше преподобие. Уложите ее в постель.
 
*** 
 
   Наверху, в уютной  светло-зеленой  спаленке,  отец  Ральф  расстегнул  на
девочке платье и рубашку, усадил ее на край кровати, чтобы снять  башмаки  и
чулки. Ночная рубашка, приготовленная заботливой Энни,  лежала  на  подушке;
отец Ральф надел ее девочке через голову, скромно натянул до пят, потом снял
с нее штанишки. И все время что-то болтал о пустяках  -  пуговицы,  мол,  не
хотят расстегиваться, и шнурки от башмаков нарочно не развязываются, и ленты
не желают выплетаться из кос. Не понять было, слышит  ли  Мэгги  эти  глупые
прибаутки; остановившимися глазами она безрадостно смотрела  куда-то  поверх
его плеча, и  в  глазах  этих  была  невысказанная  повесть  слишком  ранних
трагедий, недетских страданий и горя, тяжкого не по годам.
   - Ну, теперь ложись, девочка моя дорогая, и постарайся  уснуть.  Скоро  я
опять к тебе приду, ни о  чем  не  тревожься,  слышишь?  И  тогда  обо  всем
поговорим.
   - Как она? - спросил Пэдди, когда отец Ральф вернулся в гостиную.
   Священник взял с буфета бутылку и налил себе полстакана виски.
   - По совести сказать, не знаю. Бог свидетель, Пэдди, хотел бы  я  понять,
что для ирландца худший бич - его страсть к выпивке или бешеный нрав?  Какая
нелегкая вас дернула сказать это? Нет,  не  трудитесь  отвечать!  Тот  самый
нрав. Конечно, это правда. Я знал, что  он  вам  не  сын,  понял  с  первого
взгляда.
   - Вы, видно, все замечаете?
   - Многое. Впрочем, довольно и самой обыкновенной наблюдательности,  чтобы
увидеть - кто-то из моих прихожан встревожен или страдает. А  когда  я  вижу
такое, мой долг - помочь, насколько это в моих силах.
   - Вас в Джилли очень любят, ваше преподобие.
   - Без сомнения, этим я обязан моей наружности. - Священник хотел  сказать
это небрежно, но, против его воли, в словах прозвучала горечь.
   - Вон вы как думаете? Нет, ваше преподобие, я не согласен. Мы вас  любим,
потому что вы хороший пастырь.
   - Ну, во всяком случае, я, видно, уже по уши увяз в ваших  неприятностях,
- не без смущения сказал отец Ральф. - Так что давайте выкладывайте,  что  у
вас на душе, приятель.
   Пэдди уставился на горящие поленья - он терзался раскаянием,  не  находил
себе места и, чтобы хоть чем-то заняться, пока  священник  укладывал  Мэгги,
развел в камине целый костер. Пустой стакан так и прыгал  в  его  трясущейся
руке; отец Ральф встал за бутылкой и налил ему еще виски. Пэдди жадно выпил,
вздохнул, утер лицо - раньше он не замечал, что по щекам текут слезы.
   - Я и сам не знаю, кто отец Фрэнка. Мы с Фионой после  познакомились.  Ее
родные в Новой Зеландии,  можно  сказать,  самые  видные  люди,  у  отца  за
Ашбертоном, на Южном острове, громадное  имение,  там  и  овцы,  и  пшеница.
Деньгам счету нет, а Фиа у него единственная. Я так понимаю, он для нее  всю
жизнь загодя обдумал: съездит она в Англию, представят ее ко  двору,  найдут
подходящего мужа. В доме она, понятно, ни до какой работы не касалась. У них
всего хватало: и горничные, и дворецкие, и  лошади,  и  кареты...  Жили  как
важные господа.
   Я там работал подручным на маслобойне, бывало, видел издали - Фиа  гуляет
с мальчонкой, годика полтора ему. И вот  раз  приходит  ко  мне  сам  Джеймс
Армстронг. Дочь, говорит, опозорила семью - незамужняя, а родила. Тогда это,
конечно, замяли, хотели сплавить ее подальше, да помешала бабушка,  до  того
расходилась - делать нечего, хоть и неловко, а оставили они  ее  в  доме.  А
теперь, говорит мне Джеймс, эта бабушка помирает, и уж без нее они от  дочки
с ее младенцем непременно избавятся. А я, мол, человек одинокий; коли женюсь
на ней да обещаю увезти ее с Южного острова, они нам дадут денег на дорогу и
еще сверх того пятьсот фунтов.
   Что ж, ваше преподобие, для меня пятьсот фунтов - богатство,  и  одинокая
жизнь надоела. Только я всегда был стеснительный, перед девушками робел.  Ну
и подумал, может, оно и нехудо получится, а что  ребенок,  так  я  вовсе  не
против. Бабушка про это прослышала и, хоть совсем уже плоха была, послала за
мной. Голову прозакладываю, прежде она была сущая ведьма, но что благородная
дама - это точно. Она мне рассказала малость про Фиону, но про то, кто  отец
малыша, - ни звука, и мне неохота было спрашивать. Ну и  вот,  взяла  она  с
меня слово, что Фиа от меня зла не увидит.., она понимала: только она помрет
- они свою дочку в два счета из дому выгонят, вот и подсказала Джеймсу, мол,
сыщите ей мужа. Я тогда старушку пожалел, Фиа ей была дороже всех на свете.
   Хотите верьте, хотите нет, ваше преподобие, а я  с  Фионой  первое  слово
сказал только в тот день, когда мы повенчались.
   - Охотно верю, - прошептал отец Ральф. Поглядел на  свой  стакан,  залпом
выпил виски, потянулся к бутылке и заново наполнил оба стакана. - Значит, вы
женились на знатной особе, Пэдди, много выше вас по рождению.
   - Ну да. Поначалу я ее до  смерти  боялся.  Она  в  ту  пору  была  такая
красавица, отец Ральф, и такая..,  сторонняя,  что  ли,  как  бы  это  путем
объяснить. Будто ее здесь и нет, будто все это не с  ней,  а  с  кем  другим
происходит.
   - Она и сейчас красавица, Пэдди, - мягко сказал отец Ральф. - Я по  Мэгги
вижу, какая была ее мать, пока не начала стареть.
   - Ей нелегко жилось, ваше преподобие, но не отказываться же мне было?  Со
мной она, по крайности, пристроена, и уже никто не мог над  ней  измываться.
Целых два года я набирался храбрости, покуда.., ну, покуда не стал ей  мужем
по-настоящему. И  пришлось  ее  всему  научить:  стряпать,  полы  подметать,
стирать, гладить. Она ничего не умела.
   И ни разу за все годы, что мы женаты, ваше преподобие,  ни  единого  разу
она не пожаловалась, и не засмеялась, и не заплакала. Только  в  самые-самые
секретные минуты, когда мы с ней вместе, видно, что Фиа не бесчувственная, и
даже тогда она ни словечка не скажет. Я все надеюсь, может, заговорит, и  не
хочу тоже, почему-то боюсь, вдруг она того по имени назовет. Нет-нет,  я  не
говорю, что она ко мне или к детям худо относится. Но  я-то  ее  люблю  всей
душой, а она, думается, больше уже ничего  такого  почувствовать  не  может.
Только к Фрэнку. Я всегда знал: Фрэнка она любит  больше  нас  всех,  вместе
взятых. Наверно, его  отца  она  любила.  Только  мне  про  него  ничего  не
известно, кто он был такой, почему ей нельзя было за него выйти.
   Отец Ральф, понурясь и часто мигая, смотрел на свои руки.
   - Ох, Пэдди, какая адская пытка - жизнь! Слава  богу,  у  меня  только  и
хватило мужества ходить по самому ее краешку.
   Пэдди, пошатываясь, поднялся.
   - Ну вот, наделал я дел, верно, ваше преподобие?  Выгнал  Фрэнка,  теперь
Фиа мне вовек не простит.
   - Вы не можете ей это сказать, Пэдди. Нет, вы не должны ей  рассказывать,
ни в коем случае. Скажите просто, что Фрэнк сбежал с боксерами, и  довольно.
Она знает, какой он беспокойный, она вам поверит.
   - Не могу же я ей соврать! - ужаснулся Пэдди.
   - Надо, Пэдди. Неужели она мало страдала и мучилась?  Не  взваливайте  на
нее нового горя.
   А про себя священник подумал: как знать? Быть может, любовь, которую  она
отдавала Фрэнку, она научится наконец дарить и тебе  -  тебе  и  той  крошке
наверху.
   - Вы и правда так думаете, ваше преподобие?
   - Да, так. О том, что сегодня случилось, больше никто знать не должен.
   - А как же Мэгги? Она все слышала.
   - О Мэгги не тревожьтесь, это я улажу. Думаю, она не  все  поняла,  знает
только, что вы с Фрэнком поссорились.
   Я ей объясню: раз Фрэнк уехал, сказать матери про  вашу  ссору  -  значит
только еще сильней ее огорчить. Впрочем, мне кажется, Мэгги далеко  не  всем
делится с матерью. - Он поднялся. - Идите спать, Пэдди. Не забудьте,  завтра
вам надо быть таким же, как всегда, и в придачу плясать под дудку Мэри.
 
*** 
 
   Мэгги еще не  спала:  она  лежала  с  широко  раскрытыми  глазами,  слабо
освещенная ночником у постели. Отец Ральф сел рядом и тут заметил, что  косы
ее все еще заплетены. Он аккуратно развязал темно-синие  ленты  и  осторожно
отделял прядь за прядью, пока ее волосы не покрыли сплошь подушку  волнистым
расплавленным золотом.
   - Фрэнк уехал, Мэгги, - сказал он.
   - Я знаю, ваше преподобие.
   - А знаешь почему, детка?
   - Он поссорился с папой.
   - Что ты теперь будешь делать?
   - Я уеду с Фрэнком. Я ему нужна.
   - Ты не можешь уехать, маленькая моя Мэгги.
   - Нет, могу. Я хотела сегодня его искать, только у меня ноги не идут, и я
не люблю, когда темно. А утром пойду его искать.
   - Нет, Мэгги, так нельзя. Пойми, Фрэнку  нужно  по-своему  устроить  свою
жизнь, пора ему уехать. Я знаю, тебе этого не хочется, но  он-то  давно  уже
хотел уйти из дому. Нельзя думать только о себе, дай ему жить  по-своему.  -
Отцу Ральфу показалось, что, опять и опять повторяя одно и то же, он  внушит
ей эту мысль. - Когда  мы  становимся  взрослыми,  это  наше  право  и  наше
естественное желание - узнать другую жизнь, выйти из стен  родного  дома,  а
Фрэнк уже взрослый. Пора ему обзавестись собственным домом, и женой, и своей
семьей. Понимаешь, Мэгги? Фрэнк с твоим  папой  потому  и  поссорились,  что
Фрэнку непременно хочется уйти. Вовсе не потому так получилось, что  они  не
любят друг друга. Очень многие молодые люди именно так и уходят из дому, это
для них как бы предлог. Эта ссора для Фрэнка просто предлог, чтобы поступить
так, как ему очень давно хотелось, предлог, чтобы уйти из дому.  Ты  поняла,
моя Мэгги?
   Она посмотрела ему прямо в лицо. Такие усталые глаза были  у  нее,  такие
страдальческие, совсем не детские.
   - Я знаю, -  сказала  она.  -  Знаю.  Фрэнк  хотел  уйти,  когда  я  была
маленькая, и не вышло. Папа его вернул и заставил жить с нами.
   - Но на этот раз папа не станет возвращать Фрэнка, потому что  теперь  он
уже не может заставить его остаться.  Фрэнк  ушел  навсегда,  Мэгги.  Он  не
вернется.
   - И я больше никогда его не увижу?
   - Не знаю, - честно признался отец Ральф. - Я и  рад  бы  тебе  ответить:
конечно, увидишь,  но  никто  не  может  предсказать  будущее,  Мэгги,  даже
священник. - Он перевел дух. - Не говори маме, что они  поссорились,  Мэгги,
слышишь? Это очень, очень ее расстроит, а она не совсем здорова.
   - Потому что у нас скоро будет еще ребеночек?
   - А что ты об этом знаешь?
   - Мама любит отращивать малюток, она много отрастила. И у нее такие милые
малютки получаются, ваше преподобие, даже когда она нездорова. Я тоже одного
отращу, вроде Хэла, тогда мне не так скучно будет без Фрэнка, правда?
   - Партеногенез <Однополое половое размножение>, - промолвил отец Ральф  -
Желаю удачи, Мэгги. Только вдруг ты не сумеешь отрастить ребеночка?
   - Ну, у меня есть Хэл, - сонно пробормотала Мэгги, сворачиваясь  клубком.
Потом спросила:
   - Ваше преподобие, а вы тоже уедете? Вы тоже?
   - Когда-нибудь уеду, Мэгги. Но, наверно, не скоро, так что  не  волнуйся.
Чует мое сердце, что я надолго, очень надолго застрял  в  Джилли,  -  сказал
священник, и в глазах его была горечь.
 
Глава 6 
 
   Ничего не  поделаешь,  пришлось  Мэгги  вернуться  домой.  Фиа  не  могла
справляться без нее, а Стюарт, оставшись один  в  Джиленбоунском  монастыре,
тотчас начал голодовку - и таким образом тоже вернулся в Дрохеду.
   Настал уже август и принес жестокие холода. Прошел ровно год с их приезда
в Австралию, но эта зима оказалась много холоднее. Дождей нет, от  морозного
воздуха перехватывает дыхание. На вершинах Большого  водораздела,  встающего
за триста миль к востоку, такой толстый слой снега, какого не видано  многие
годы, но с  минувшего  лета,  после  ливней,  принесенных  тогда  муссонами,
западнее Бэррен Джанкшен не выпало ни капли дождя. Опять надо ждать  засухи,
говорили в Джиленбоуне, пора ей быть, давно уж не  было,  видно,  теперь  не
миновать.
   Мэгги увидела мать после долгой разлуки - и словно  страшная  тяжесть  ее
придавила; быть может, то уходило детство, всколыхнулось предчувствие -  вот
что значит быть женщиной... С виду Фиа как  будто  не  переменилась,  только
живот большой; но что-то в ней ослабело,  будто  пружина  в  старых  усталых
часах, которые все замедляют и замедляют ход, пока не остановятся  навсегда.
Не стало прежней,  так  свойственной  Фионе  живости  движений.  Теперь  она
неуверенно переставляла ноги, словно позабыла, как это делается, в самой  ее
походке  появилась  растерянность;  и  она  совсем  не  радовалась  будущему
ребенку, не было даже того тщательно сдерживаемого довольства, с  каким  она
ждала Хэла.
   А этот маленький рыжик теперь ковылял по всему дому, поминутно  лез  куда
не надо, но Фиа и не пыталась приучать его к порядку или  хотя  бы  следить,
чем он там занят. Она брела все по тому  же  вечному  кругу  -  от  плиты  к
кухонному столу, от стола к раковине  -  и  уж  ничего  больше  не  замечала
вокруг. И у Мэгги не оставалось выбора, она заполнила пустоту в жизни малыша
и стала ему матерью. Это вовсе  не  было  жертвой,  ведь  она  нежно  любила
братишку, и он так беспомощно, так охотно принимал всю  любовь,  которую  ей
уже хотелось на кого-то излить. Он всегда звал ее, ее имя научился  говорить
прежде всех других, к ней просился на руки; и это  так  радовало,  это  было
счастье. Наперекор нудным повседневным заботам, вязала ли она, шила, чинила,
стирала и гладила, кормила ли кур или выполняла иную работу по  дому,  Мэгги
все равно была довольна жизнью.
   Никто не упоминал о Фрэнке, но каждые  полтора  месяца,  заслышав  издали
рожок почтальона, Фиа вскидывала голову  и  ненадолго  ож