я произносится не Ливень, а Лион.
   - Да нет же, вы не поняли... - Джастина задумчиво смотрела на  искрящиеся
струи фонтана, на грязный бассейн, в который накидали уйму грязных монет.  -
Были вы когда-нибудь в Австралии?
   Плечи его вздрогнули от беззвучного смеха, но ответил он не сразу:
   - Дважды я чуть не поехал туда, herzchen, но мне удалось этого избежать.
   - Вот побывали бы у нас там, так поняли бы.  Если  ваше  имя  произносить
по-моему, оно на слух австралийца волшебное.  Ливень.  Проливной  дождь.  Он
дает жизнь пустыне.
   От неожиданности Лион уронил сигарету.
   - Джастина, уж не собираетесь ли вы в меня влюбиться?!
   - До чего самонадеянный народ мужчины! Мне жаль вас разочаровывать, но, -
нет, ничего похожего. - И, как будто желая искупить свою резкость,  тихонько
тронула его руку. - Нет, тут другое, гораздо лучше.
   - Что может быть лучше, чем влюбиться?
   - Да почти все. Не хочу я, чтобы без кого-то  жить  было  невозможно.  Не
надо мне этого!
   - Пожалуй, вы  правы.  Если  так  полюбить  слишком  рано,  конечно,  это
подрезает крылышки. Ну, а что же гораздо лучше?
   - Найти друга. - Она погладила его по руке. - Ведь вы мне друг, правда?
   - Правда. - Он с улыбкой бросил в фонтан монетку. - Вот так! За эти  годы
я набросал сюда, наверно, тысячу немецких марок, потому что  хочу  и  дальше
греться под солнцем юга. Иногда в страшных снах я снова коченею на морозе.
   - Вы бы попробовали, что  за  штука  солнце  настоящего  юга,  -  сказала
Джастина. - Сто пятнадцать в тени, да еще надо эту тень найти.
   - Не удивительно, что здесь вам не жарко. - Он засмеялся неизменным своим
беззвучным смехом, привычка, оставшаяся от былых  времен,  когда  засмеяться
вслух значило бы искушать судьбу. - Должно быть, это от  австралийской  жары
вы такая крутая.
   - В смысле крутой нрав? Так выражаются  американцы.  А  я-то  думала,  вы
изучали язык в каком-нибудь шикарном английском университете.
   - Нет, я начал учиться английскому в бельгийском лагере у рядовых  томми,
это были лондонские кокни, или шотландцы, или  сельские  жители,  у  каждого
свой жаргон, каждый меня учил на свой лад, и я только его и мог понять. Одно
и то же слово каждый выговаривал  по-разному.  Потом,  когда  я  вернулся  в
Германию, я старался ходить на все английские фильмы, покупал все пластинки,
сколько мог  достать,  а  достать  можно  было  только  записи  американских
комиков. Но я прокручивал их дома опять и опять, без  конца,  пока  не  стал
говорить по-английски хотя бы так, чтоб можно было учиться дальше.
   Джастина, по обыкновению, сбросила туфли; со  страхом  смотрел  Хартгейм,
как она ступает босиком по каменным плитам, по тротуарам, раскаленным, точно
сковорода на огне.
   - Наденьте туфли! Настоящий уличный мальчишка!
   - Я же австралийка, у нас слишком  широкие  ступни,  туфли  нам  жмут.  А
настоящих холодов у нас почти не бывает, вот и ходим,  когда  только  можно,
босиком. Я могу пройти по выгону, прямо по репьям, и ничего не почувствую, а
потом преспокойно вытащу их из подошв, - гордо сказала Джастина. -  Наверно,
я и по горячим угольям пройду. - И вдруг спросила:
   - Вы любили свою жену, Ливень?
   - Нет.
   - А она вас любила?
   - Да. Иначе ей незачем было выходить за меня замуж.
   - Бедняжка! Вы ее выжали, как лимон, и бросили.
   - И поэтому вы во мне разочаровались?
   - Пожалуй, нет. Меня это в вас даже восхищает. Но  вашу  жену  мне  очень
жаль, и сама я определенно не желаю попасть в такой переплет.
   - Вы мной восхищаетесь? - в полнейшем изумлении переспросил Лион.
   - А почему бы и нет? Я ведь не жду от вас  того,  что  нужно  было  жене,
верно? Вы мне нравитесь, мы друзья. А она вас любила, вы были ей мужем.
   - Должно быть, все честолюбцы неважно  обращаются  с  женами,пег2спеп,  -
сказал он не без грусти.
   - Потому что честолюбец обычно выбирает себе какую-нибудь размазню,  знаю
я эту породу: "Да, милый, нет, милый, я все сделала, как  ты  велел,  милый,
что прикажешь еще?" Таким, конечно, лихо. Будь  я  вашей  женой,  я  бы  вас
послала куда подальше, а она вам наверняка ни разу слова поперек не сказала,
так?
   Губы его дрогнули.
   - Да, так. Бедная Аннелиза. Она мученица по природе своей и не умела  так
постоять за себя и так  очаровательно  выражаться.  Жаль,  что-то  не  видно
австралийских фильмов, а то бы я изучил ваш  лексикон.  "Да,  милый"  -  это
понятно, но что значит "лихо"?
   - Ну, плохо, туго, только покрепче. - Сильными  пальцами  босых  ног  она
вцепилась изнутри в край бассейна, потеряв равновесие, качнулась  назад,  но
тотчас легко выпрямилась. - Что ж, под конец вы с ней обошлись  по-хорошему.
Вы от нее избавились. А ей без вас куда лучше,  чем  с  вами,  хотя  она-то,
наверно, так не думает. А вот я могу оставить вас при себе,  потому  что  не
собираюсь из-за вас расстраиваться.
   - У вас и правда крутой нрав, Джастина. А откуда  вы  столько  всего  про
меня знаете?
   - Спрашивала Дэна. Понятно, Дэн есть Дэн,  он  мне  сказал  только  голые
факты, остальное я сама сообразила.
   - Разумеется, опираясь на  собственный  неслыханно  богатый  опыт.  Ну  и
обманщица же вы! Говорят, вы отличная актриса, но мне что-то не верится. Как
вам удается изображать чувства, которых вы  ни  разу  не  испытали?  В  этом
смысле вы совершенно незрелое существо, пятнадцатилетние  девчонки  -  и  те
умеют больше чувствовать.
   Джастина спрыгнула наземь, села на  невысокий  каменный  бортик  фонтана,
собираясь надеть туфли, сокрушенно пошевелила пальцами ног.
   - У меня ноги распухли, черт подери.
   Незаметно было, чтобы ее рассердили или обидели  последние  слова  Лиона,
будто она их и не слыхала. Будто, когда на нее обращались чьи-то упреки  или
неодобрение, она попросту выключала некое внутреннее слуховое устройство.  А
упреков и неодобрения наверняка ей выпадало сверхдостаточно. Чудо,  что  она
не возненавидела Дэна.
   - Трудный вопрос вы мне задали, - сказала она. - Наверно, я все-таки могу
что-то такое изобразить, иначе какая же  из  меня  актриса,  верно?  Но  это
так.., как будто еще только ждешь. Я говорю о своей жизни  помимо  сцены.  Я
заморозила себя впрок, не на сцене я не могу  себя  растрачивать.  Мы  можем
отдавать только то, что в нас есть, не больше, правда? А на сцене я  уже  не
я, или, может быть, точнее, там сменяют друг друга разные  "я".  Наверно,  в
каждом из нас намешано множество всяких "я", согласны? Для меня театр -  это
прежде всего разум, а уж потом  чувство.  Разум  раскрепощает  и  оттачивает
чувство. Надо ведь не просто плакать, или  кричать,  или  смеяться,  а  так,
чтобы зрители тебе поверили. Знаете, это чудесно. Мысленно представить  себя
совсем другим человеком, кем-то, кем я стала бы, сложись все  по-другому.  В
этом весь секрет. Не превращаться в другую женщину, а  вживаться  в  роль  и
судьбу, как будто моя героиня и есть я.  И  тогда  она  становится  мною.  -
Джастина так увлеклась, что уже не могла  усидеть  спокойно  и  вскочила  на
ноги. - Вы только представьте, Ливень! Через двадцать лет я смогу сказать: я
была убийцей, и самоубийцей, и помешанной, спасала людей и губила. Ого!  Кем
только тут не станешь!
   - И все это будете вы сами. - Хартгейм встал, снова взял ее  за  руку.  -
Да, вы  совершенно  правы,  Джастина.  Вне  сцены  все  это  не  растратишь.
Кому-нибудь другому я сказал  бы  -  все  равно  растратите,  но  при  вашем
характере - не уверен, что это возможно.
 
Глава 18 
 
   Если бы обитатели Дрохеды об этом задумались, им  бы  представилось,  что
Рим и Лондон не многим дальше Сиднея, а взрослые Дэн и Джастина  -  все  еще
дети, которые учатся там в школе. Понятно, на короткие каникулы, как прежде,
им приезжать трудно, но раз в году хоть месяц они проводят  дома.  Приезжают
обычно в августе или в сентябре, и с виду они все такие же. Совсем  юные.  И
велика ли важность, если им уже не пятнадцать, не  шестнадцать,  а  двадцать
два и двадцать три? Обитатели Дрохеды жили ожиданием  этого  месяца,  начала
весны, но уж конечно не повторяли на каждом шагу: "Ну вот, еще три недели  -
и они будут здесь", или: "Господи, еще и месяца не прошло, как они  уехали!"
Нет, ничего такого не говорилось, но примерно  с  июля  у  всех  пружинистей
становилась походка и лица то и дело расплывались в  улыбке.  На  кухне,  на
выгонах, в гостиной - всюду заранее обдумывались подарки и развлечения.
   А в промежутках были письма. Обычно в них отражалась личность автора,  но
бывали  и  противоречия.  К  примеру,  можно  бы  предположить,  что  Дэн  -
корреспондент обстоятельный и аккуратный, а  Джастина  отделывается  беглыми
отписками. Что Фиа вообще писать не станет. Что братья Клири напишут от силы
по два письма в год. Мэгги станет нагружать почту письмами - по крайней мере
к Дэну - каждый день. Миссис Смит, Минни и Кэт ограничатся  поздравительными
открытками на день рожденья и на рождество. А Энн Мюллер будет часто  писать
Джастине и не станет переписываться с Дэном.
   Дэн был полон благих намерений и в самом деле писал нередко. Одна беда  -
он забывал отсылать плоды своих трудов, и в Дрохеде по два, по три месяца не
получали от него ни слова, а потом одной и  той  же  почтой  приходил  сразу
десяток писем. Болтушка Джастина писала  длиннейшие  послания-исповеди,  это
был истинный поток сознания, столь грубо откровенный, что читатели  краснели
и испуганно ахали, и притом необыкновенно увлекательный. Мэгги писала и сыну
и дочери всего лишь раз в две недели. Писем от бабушки Джастина не  получала
никогда, но Дэн получал, и даже часто. Ему постоянно писали и все дядюшки  -
о земле, об овцах, о здоровье всех дрохедских женщин; видно, почитали  своим
долгом заверять племянника, что дома все в полном  порядке.  Однако  они  не
считали нужным заверять в этом и Джастину - она бы только изумилась. Что  же
до миссис Смит, Минни, Кэт и Энн Мюллер, их переписка с  Джастиной  и  Дэном
складывалась именно так, как и следовало ожидать.
   Одно удовольствие - читать письма, тяжелая работа - писать.  Тяжелая  для
всех, кроме Джастины, ее только досада брала,  что  она-то  ни  от  кого  не
получает таких писем, как ей хочется, толстых, подробных  и  откровенных.  И
как раз от Джастины в Дрохеде больше всего знали про Дэна: его  письма  были
довольно отвлеченные. А Джастина живописала самую суть.
   "Сегодня в Лондон прилетел Лион, - написала она однажды,  -  он  говорит,
что на прошлой неделе виделся  в  Риме  с  Дэном.  Он  вообще  гораздо  чаще
встречается с Дэном, чем со мной, Рим - цель всех его путешествий, а  Лондон
так только, полустанок. Признаться, главным образом из-за Лиона  каждый  год
перед тем, как ехать домой, я встречаюсь с Дэном в Риме.  Дэн  не  прочь  бы
заехать за мной в Лондон, но если Лион в  Риме,  я  на  это  не  соглашаюсь.
Конечно, я эгоистка.  Но  вы  не  представляете,  сколько  удовольствия  мне
доставляет Лион. Он из тех моих знакомых - таких раз-два и обчелся, - кто не
дает мне потачки, и мне жаль, что мы так редко видимся.
   В одном смысле Лион счастливее меня. Он встречается с товарищами Дэна  по
семинарии там, куда мне хода нет. Наверно, Дэн боится, что я тут же на месте
лишу их невинности. Или что они лишат невинности меня. Ха! Разве только  они
увидали бы меня в костюме Чармиан. Я в нем сногсшибательна, поглядели бы вы.
Этакая современная Теда Бара. Два  крохотных  бронзовых  щита  только-только
прикрывают соски, и масса всяких цепочек, и еще такая штука - по-моему,  это
пояс целомудрия, во всяком случае, без кусачек под него  не  заберешься.  Да
еще парик - длинные черные волосы, и все тело выкрашено под смуглый загар, и
в этих двух  с  половиной  железках  я  выгляжу  так,  что  у  зрителей  дух
захватывает.
   О чем бишь я? А, да, значит, Лион в Риме на прошлой неделе встретил  Дэна
с его однокашниками. Они всей компанией отправились кутить.  За  все  платил
Лион, настоял на своем, чтобы Дэн не смущался. Ну  и  вечерок  был.  Никаких
женщин, конечно, но все прочее - как полагается. Вы только представьте,  Дэн
стоит на коленях в каком-то паршивом римском  баре  перед  вазой  с  желтыми
нарциссами и декламирует: +
   Нарцисс мой милый, мы увянем,
   Ведь ваша прелесть быстро плачет...
 
<Дэн путает строчки поэта Роберта Херрика (1591 - 1674): 
   Нарциссы милые, мы плачем,
   Ведь ваша прелесть быстро вянет.>
 
   Битых десять минут он старался толком вспомнить эти строчки и  ничего  не
переврать, потом отчаялся, взял один нарцисс в зубы и пустился в  пляс.  Это
Дэн-то, представляете?!  Лион  говорит,  такое  совсем  безобидно  и  просто
необходимо, нельзя же только все работать и совсем не развлекаться, ну и так
далее. Раз женщины исключаются, надо хорошенько выпить. Так уверяет Лион. Не
думайте, что это часто бывает, ничего  подобного,  очень  редко,  и,  как  я
поняла, в таких случаях Лион верховодит и сам за  ними  присматривает,  ведь
они все просто балды желторотые. Но я здорово  посмеялась  -  представляете,
Дэн с нарциссом в зубах отплясывает фламенко, и в это время ореола  святости
на нем как не бывало!"
 
*** 
 
   Восемь лет провел Дэн в Риме, прежде  чем  принял  сан,  и  вначале  всем
казалось, что эти годы никогда не кончатся. И однако, восемь лет  пронеслись
куда быстрей, чем могли вообразить в Дрохеде. Что  он  будет  делать  потом,
когда станет священником, никто себе ясно  не  представлял,  но  уж  наверно
вернется в Австралию. Только Мэгги и Джастина подозревали,  что  он  захочет
остаться в Италии, но Мэгги все же удавалось заглушить эти опасения  -  ведь
Дэн с таким удовольствием каждый год приезжает домой на  каникулы.  Ведь  он
австралиец, конечно же он захочет вернуться на родину. Джастина дело другое.
Нечего и мечтать,  чтобы  она  навсегда  вернулась  домой.  Она  актриса,  в
Австралии ей  на  сцене  не  выдвинуться.  А  Дэн  может  отдаваться  своему
призванию где угодно.
   Итак,  на  восьмой  год  никто  не  строил  планов  -  как   будут   дети
развлекаться, когда приедут на  каникулы;  напротив,  всей  семьей  надумали
поехать в Рим и увидеть своими глазами, как Дэн примет сан.
 
*** 
 
   - Мы кончились пшиком, - заявила Мэгги.
   - Простите, дорогая, как вы сказали? - переспросила Энн.
   Они сидели в теплом уголке веранды и читали, но  книга  Мэгги  давно  уже
лежала забытая у нее на коленях, а она рассеянно  следила  за  двумя  весело
бегающими по лужайке трясогузками. Год выдался дождливый, червей - изобилие,
и не упомнить, когда еще так  сытно  и  привольно  жилось  птичьему  народу.
Разноголосое пенье и щебет не смолкали с рассвета дотемна.
   - Я сказала, мы кончились  пшиком,  -  зловеще  повторила  Мэгги.  -  Как
отсыревшая шутиха на фейерверке. Все надежды пошли прахом! Кто бы подумал  в
тысяча девятьсот двадцать первом, когда мы  приехали  в  Дрохеду,  что  этим
кончится?
   - Я все-таки не понимаю.
   - У мамы с папой было шестеро сыновей да еще я. Через  год  родилось  еще
двое сыновей. Чего надо было ждать? Будут десятки детей, полсотни внуков?  А
теперь смотрите. Хэл и Стюарт умерли, остальные мои братья, видно,  жениться
не намерены, и вот я - единственная, кто не вправе  передать  по  наследству
нашу фамилию, - одна могу дать Дрохеде наследников.  Но  всевышним  богам  и
этого мало. У меня сын и дочь. Можно ждать хоть нескольких внуков. Как бы не
так! Мой сын становится священником,  а  дочь  при  ее  профессии  весь  век
проживет старой девой. И опять Дрохеда остается ни с чем.
   - Не вижу, что тут удивительного, - сказала Энн. - В конце  концов,  чего
можно ждать от ваших братьев? Торчат безвылазно на выгонах,  пугливы,  точно
кенгуру, никогда  не  встречаются  с  девушками,  на  которых  им  бы  можно
жениться. А Джимса с Пэтси еще и война пришибла. Можете вы себе представить,
чтобы Джиме женился, раз он знает, что для Пэтси это исключено? Слишком  они
привязаны друг к другу. Да и работа на земле тоже делает  мужчин  бесполыми,
чуть не все силы отнимает, а их всего-то не так уж много.  В  самом  прямом,
чисто физическом смысле. Вы никогда об этом не  задумывались,  Мэгги?  Грубо
говоря, ваше семейство не создано для бурной сексуальной жизни. И к  Дэну  и
Джастине тоже это относится. Я хочу сказать, иные люди только и  знают,  что
за этим гоняются, как блудливые коты, а у вас  в  роду  ничего  такого  нет.
Впрочем, Джастина еще может выйти замуж. Похоже, она необыкновенно привязана
к этому немцу, к Лиону.
   - Вот именно, вы попали в самую  точку.  -  Мэгги  не  принимала  никаких
утешений. - Она необыкновенно к нему привязана. И не  более  того.  В  конце
концов, они знакомы уже семь лет. Если б она собиралась за него  замуж,  они
бы уже давным-давно поженились.
   - Вы думаете? Я неплохо знаю Джастину. (Энн  говорила  чистую  правду,  в
Дрохеде никто, в том числе и Фиа с Мэгги, не понимал Джастину так, как она.)
Я думаю, она отчаянно боится полюбить той любовью,  какую  влечет  за  собою
замужество, и, признаться, я восхищаюсь этим Лионом. Он, видно, прекрасно ее
раскусил. Нет, я не могу сказать наверняка, что он в нее влюблен, но уж если
влюблен, у него хватает ума ждать, пока она дозреет для решительного шага. -
Энн наклонилась в кресле, забытая книга упала на кафельный  пол  веранды.  -
Слышите, слышите эту птицу? Как  хорошо,  по-моему,  соловью  и  то  до  нее
далеко... - И, помедлив, высказала наконец то, что уже многие недели было  у
нее на душе:
   - Мэгги, почему бы вам не поехать в Рим? Вам бы надо быть там, когда  Дэн
примет сан.
   - Я в Рим не поеду! - сквозь зубы ответила  Мэгги.  -  Я  никогда  больше
никуда не двинусь из Дрохеды.
   - Ну что вы, Мэгги! Дэн так огорчится! Пожалуйста, поезжайте! Если вы  не
поедете, там не будет ни одной женщины из Дрохеды,  вы  одна  еще  молоды  и
можете лететь. Поверьте, если бы я, старая развалина, могла  надеяться,  что
выдержу такое путешествие, я бы уж была в этом самолете.
   - Отправиться в Рим и смотреть, как празднует победу Ральф де  Брикассар?
Да я скорее умру!
   - Мэгги, Мэгги! Конечно, вы разочарованы, но зачем же  отводить  душу  на
нем и на родном сыне? Вы же однажды признали, что сами во всем виноваты. Так
смирите свою гордыню и поезжайте в Рим, сделайте милость.
   - Дело не в гордыне. - Мэгги вздрогнула. - Ох, Энн, мне страшно ехать!  Я
не верю, что это неизбежно, не могу поверить. Как подумаю, мороз по коже.
   - А если, приняв сан,  он  не  сможет  приехать  домой,  об  этом  вы  не
подумали? Это вам в голову не приходило? У священника не будет таких  долгих
каникул, как у семинариста, и, если он решит остаться в Риме,  придется  вам
самой туда ездить, не то вы совсем его не увидите. Поезжайте в Рим, Мэгги!
   - Не могу. Знали бы вы, как мне страшно! Дело не в гордыне и  не  в  том,
что Ральф взял надо  мной  верх  и  прочее,  -  это  все  отговорки,  это  я
выдумываю, чтоб ко мне не приставали с вопросами. Бог свидетель,  я  так  по
ним обоим стосковалась, на коленях поползла бы поглядеть на них,  да  только
ни минуты не верю, что я-то им нужна. Нет, Дэн рад будет меня видеть, а  вот
Ральф? Он и думать забыл, что я существую на свете. Говорю вам, мне страшно.
Всем нутром чувствую: если я поеду в Рим, случится несчастье.  Потому  и  не
еду.
   - Да что может случиться, скажите на милость?
   - Не знаю. Если б я знала, было бы с чем бороться. А тут просто  ощущение
- как побороть ощущение? Ничего другого.  Предчувствие.  Словно  бессмертные
боги собираются мне отплатить.
   Энн засмеялась.
   - Бросьте, Мэгги! Вы прямо как настоящая старуха!
   - Не могу я, не могу! И я и есть старуха.
   - Глупости, вы еще моложавая женщина в расцвете лет. И достаточно молоды,
чтобы прокатиться в самолете.
   - Ох, отвяжитесь  вы  от  меня!  -  свирепо  огрызнулась  Мэгги  и  снова
уткнулась в книгу.
 
*** 
 
   Бывают случаи, когда Рим  заполняет  толпа,  привлеченная  совсем  особой
целью. Не туристы, не любопытны