"Гвардейские  полки  (из них Семеновский  и Измайловский прошли мимо
наших окон),  идя  во  дворец присягать  новому  императору, были  печальны,
подавлены и не имели радостного вида".
     Ну  еще   бы!  Кончилось  тянувшееся  десятилетиями  безделье.  Гвардию
оскорбили  самым  жесточайшим образом, потребовав  от нее  настоящей военной
службы. Чуть позже Петр поразил "янычаров" в  самое сердце, дойдя до крайних
пределов "самодурства": он осмелился заявить, что отправит гвардию на войну!
Циничное тиранство сего  решения  не  оставляло  императору  никаких  шансов
уцелеть на престоле, вообще выжить... Такого  гвардия уже не могла перенести
--  благо  под  рукой имелась матушка  Екатерина, обещавшая  вернуть исконно
гвардейские вольности... То есть -- прежнее сытое безделье.
     И все же стоит  уточнить: даже  в гвардии нашлись честные люди. Вопреки
распространенным легендам, агитация  сторонников Екатерины  среди гвардейцев
вовсе не встретила  единодушной поддержки.  Когда измайловцы и семеновцы уже
открыто перешли на сторону Екатерины, преображенцы колебались,  кричали, что
умрут за Петра. Только после того, как арестовали Преображенских офицеров --
С.Р.  Воронцова,  П.И.  Измайлова, П.П.  Войекова и многих других,  --  полк
удалось вывести на улицы.
     Однако  и  впоследствии,  в   первые  дни  после  переворота,  не  было
"всеобщего ликования". Один из очевидцев утверждал: "Я лично видел, как один
матрос плюнул в лицо  гвардейцу,  сказав  при  этом: "Ты, бессовестный  тип,
продал  императора за  два рубля". Секретарь  французского  посланника  К-К.
Рюльер,  очевидец переворота (и ярый  сторонник версии о "тупом  самодуре"),
все же признавал, что видел, как матросы упрекали в кабаках гвардейцев, "что
те за пиво продали императора".
     Возможно,  в Петербурге после успешного переворота и обстояло  так, как
описывала Дашкова: "Улицы были запружены  ликующим народом,  благословляющим
нас;  звон колоколов, священники  в  облачении  на  паперти  каждой  церкви,
полковая музыка производили неописуемое впечатление".
     В Москве (как свидетельствует тот же Рюльер) обстояло  несколько иначе.
Получив манифест о восшествии Екатерины на трон (где Екатерина, в частности,
цинично уверяла,  что  пойти  на этот  шаг  ее,  изволите  ли видеть, слезно
просили некие "выборные депутаты от  народа"), губернатор огласил  его перед
военным  гарнизоном и жителями  столицы. Потом  выкрикнул  здравицу в  честь
новой государыни.
     В  ответ --  всеобщее  молчание,  угрюмое, многозначительное и  жуткое.
Губернатор провозглашает  здравицу вторично  -- и вновь  молчание. Только  в
третий раз "Ура Екатерине!" подхватывают  несколько  голосов  -- это  кричат
стоящие рядом  с губернатором офицеры, которым он злым  шепотом  приказывает
немедленно  изобразить "глас народа".  А  тем  временем в  солдатских  рядах
слышится глухой ропот: "Гвардия располагает престолом по своей воле..."
     Вскоре  Петр III будет убит кучкой пьяных  гвардейцев --  о возможности
такого финала Екатерина, конечно же, и подумать не могла в доброте своей...

        ВИРТУАЛЬНОСТЬ

     Мог ли Петр III подавить мятеж гвардии?
     Без  особого   труда.  Утром  28  июня,  едва   в  Петербурге  начались
беспорядки,   генерал-поручик  Михаил   Измайлов  с  несколькими  кирасирами
прорвался из  города  и прискакал в Петергоф, где находился Петр.  Ярый враг
Екатерины,  Измайлов  не   терял  ни  минуты.  Без  малейших  натяжек  можно
утверждать: начни Петр действовать немедленно,  он имел все шансы на победу.
Тем более, что в его свите находился человек, который мог уверенно и жестоко
раздавить мятежные полки...
     Речь идет об одной  из  заметнейших  и  славных фигур XVIII столетия --
графе   и   генерал-фельдмаршале   Бурхарде  Христофоре   Минихе.   Личность
примечательнейшая...
     На военную службу Миних попал семнадцатилетним.
     Двадцать лет воевал в Европе, дослужился до генерал-майора, а в 1721 г.
перешел на  русскую службу,  где  прославился  не только на  поле боя,  но и
постройкой  каналов,   шлюзов  на  Невр,  Рогервикской  гавани  на  Балтике,
разработкой  новых  военных  уставов.  Именно  Миних  основал  в  Петербурге
Кадетский корпус  и ввел  в русской  армии  кирасирские  полки, взял Очаков,
успешно осуществил рейд в Крым, разбил турок под  Хотином (потеряв  всего 70
человек  при  более чем тысяче  убитых  с  турецкой  стороны). Именно  Миних
арестовывал Бирона, а вскоре и Брауншвейгскую фамилию.
     При  Елизавете Миних угодил в немилость и был отправлен  в ссылку -- по
злой  иронии судьбы,  в  тот  самый  домик в  Пелыме, который  сам же  Миних
спроектировал для  свергнутого Бирона...  В Пелыме,  в Тобольской  губернии,
Миних  просидел двадцать лет. И  ухитрился не  просто  выжить  --  сохранить
железное   здоровье.   Упрямый   крестьянский  внук   (предки   Миниха  были
крестьянами,  лишь его отец получил дворянство  от датского короля Фридриха)
разработал  подробную  и  обширную  программу выживания -- сочинял  духовные
песни  и  проповеди,  труды  по  фортификации,  военные  планы,  трактаты  о
переменах  в  гражданском  управлении, учил обывательских  детей, работал на
огороде. Спал  при  этом  лишь три часа в  сутки --  и  через  двадцать  лет
вернулся волей Петра  в Петербург, не лишившись ни  единого  зуба, крепкий и
бодрый  (сохранились воспоминания,  что  семидесятидевятилетний  старик лихо
крутил амуры с доступными придворными красотками).
     Миних  советовал  Петру действовать,  не теряя  ни минуты.  Шансы  были
огромные --  войсками, расквартированными в Прибалтике и  Восточной Пруссии,
командовал  преданный Петру П.А.  Румянцев.  Кронштадтская  крепость еще  не
успела присягнуть Екатерине,  и посланный  ею адмирал Талызин  до Кронштадта
пока что не добрался.
     Достаточно было немедленных действий -- отправить курьеров в Кронштадт,
к  заграничному   корпусу   Румянцева  (а   самому  Петру  с  придворными  и
голштинскими гвардейцами  безотлагательно бежать  подальше  от  Петербурга).
Многопушечные линейные корабли  Кронштадтской эскадры, войдя в Неву, держали
бы под  прицелом  весь город.  Полки Румянцева,  обстрелянные  и  получившие
боевое  крещение  в  сражениях с  лучшей  европейской  армией  того времени,
прусской, без  всякого труда  втоптали  бы в грязь  гвардейских бездельников
(которых  армия  откровенно ненавидела).  Если только гвардейцы рискнули  бы
сопротивляться...
     Зная  железный  характер  нимало  не  боявшегося  крови  Миниха,  можно
предположить,  что Екатерина  могла  и  "совершенно случайно" погибнуть  при
штурме Петербурга. Уже потом, после ареста Петра, когда императрица спросила
Миниха: "Вы хотели против  меня сражаться?", старый вояка,  не боявшийся уже
ни Бога, ни черта, браво ответил: "Так, всемилостивейшая государыня! Я хотел
жизнью  своей  пожертвовать  за  монарха,  который  возвратил мне  свободу!"
Екатерина,  взяв со старика клятву  верности,  восстановила  его  в  прежних
должностях, и он еще пять лет, до смерти, находился в непрестанных трудах...
[6]
     Этот человек, окажись у него власть распоряжаться от имени монарха, мог
изменить историю. Увы, Петр промедлил, и это стоило ему жизни. Вряд ли стоит
судить  его  за  проявленную  нерешительность слишком строго.  Дело тут не в
простой,  "житейской"  трусости.  Он  попросту  не умел  сражаться  в  таких
условиях.   В   его   системе   жизненных   ценностей  с  самого  начала  не
предусматривалась возможность таких событий.  Петр был слишком уж европейцем
-- а в России это  никогда  не  прощалось. Зато блестящая азиатчина, которой
обучилась Екатерина,  принесла свои  плоды. Россию вновь  вернули  на дорогу
кнута,  топора, произвола, взяв  из  реформ Петра  только  то,  что  служило
укреплению  ничем не ограниченной самодержавной власти. По инерции Екатерина
созвала  депутатов от дворянства, купечества и крестьян, которые должны были
выработать новый свод законов (идея Петра  III), но сумела превратить это  в
пустую  говорильню.   Зато  закрепостила  украинских  землепашцев,  до  того
свободных...
     Чтобы   дать  характеристику  "золотому  веку   Екатерины",   вовсе  не
обязательно  открывать Америк.  Достаточно  вспомнить  строки  Пушкина:  "Со
временем история оценит влияние ее царствования  на  нравы, откроет жестокую
деятельность  ее  деспотизма  под  личиной  кротости  и  терпимости,  народ,
угнетенный  наместниками,  казну,  расхищенную  любовниками, покажет  важные
ошибки   ее   политической   экономии,   ничтожность   в   законодательстве,
отвратительное фиглярство в  сношениях  с философами ее столетия -- и  тогда
голос обольщенного  Вольтера  не  избавит  ее  славной  памяти  от проклятия
России".

        ПОСЛЕДНИЙ РЫЦАРЬ

     Тот же "двойной  стандарт" был  использован на всю  катушку в  случае с
Павлом I.  Вновь однотипные события получали  совершенно разное  толкование.
Когда на столе вприсядку плясал пьяный Петр I  -- это именовалось  "государь
изволит  отдыхать  от трудов  тяжких".  Когда  подвыпивший Петр III  играл в
чехарду со своими гвардейцами -- это, легко догадаться, рассматривалось  как
признак  совершеннейшей  дебильности. Когда  чудесил  Суворов (прыгал  через
стулья, кукарекал, венчал одним  махом двадцать пар своих крепостных) -- сие
почтительно звалось "чудачествами  великого человека".  Когда  гораздо менее
безобидно давал  выход  своим  эмоциям  Павел  I  (и  в  самом  деле чуточку
эксцентричный) -- пресловутое  "общественное мнение"  распускало  сплетни  о
"коронованном безумце...
     И совершенно как-то упускается из  виду,  что  ославленный  "деспотом и
безумцем" Павел своей деятельностью  (пусть в  какой-то степени  хаотичной и
далеко  не  всегда  продуманной)  опять-таки  если  и  не  вносил   коренных
изменений, то понемногу уводил Россию с пути, ведущего в тупик.
     В задачу автора не входит подробно рассматривать  недолгое царствование
Павла -- в  последние  годы появилось сразу  несколько дельных книг, напрочь
разрушающих  устоявшуюся  версию  о  "коронованном  безумце".  Я лишь  бегло
попытаюсь обозреть толковые преобразования императора.
     Прусский  военный агент,  отнюдь не  бывший горячим  поклонником Павла,
сообщал на  родину:  "Император Павел  создал  в некотором  роде дисциплину,
регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала
Екатерина II".  Русский  мемуарист  дополнял  эти сведения, называя  реформы
Павла   в   области   артиллерии   "первым    Шагом   к   преобразованию   и
усовершенствованию".
     Именно Павел отменил закон о престолонаследии Петра I, принесший России
столько бед. Именно Павел снял с крестьян недоимку в семь с лишним миллионов
рублей, возместив ущерб  для бюджета... за счет новых обложений, коснувшихся
исключительно дворян. Именно Павел категорически запретил продавать дворовых
и крестьян без земли. Указ, определявший, чтобы крестьяне отныне работали на
хозяев лишь три дня в неделю, был высоко оценен беспристрастным наблюдателем
-- прусским дипломатом Вегенером: "Закон, столь решительный в этом отношении
и  не существовавший  доселе в России, позволяет  рассматривать этот  демарш
императора  как  попытку  подготовить низший  класс  нации к состоянию менее
рабскому".
     Проницательный пруссак зрил  в корень -- указы и реформы Павла были, по
выражению   знаменитого   Сперанского,  "возможным  началом  целой   системы
улучшений крестьянского  быта". Весьма похоже, что именно под  влиянием идей
Павла Сперанский и разрабатывал свои проекты реформ несколько лет спустя.
     Вовсе уж  революционным прорывом было утверждение в  сентябре  1800  г.
"Постановления о коммерц-коллегии" -- фактически новом министерстве торговли
и  промышленности.  Из  23  членов  коллегии  13, по  замыслу Павла,  купцам
предписывалось выбрать из  своей  среды. Впервые в русской  истории  купцы и
заводчики, политически  бесправные даже при миллионных капиталах,  получали,
по сути, места в правительстве.
     Александр  I  уже  на  пятый  день   своего  царствования   поторопился
ликвидировать это отцовское нововведение:  "...оставя в той коллегии членов,
от  короны  определенных,  всех  прочих,  из  купечества  на  срочное  время
избранных,  отпустить  в  их  домы,  и впредь подобные  выборы  прекратить".
"Плешивый  щеголь" свои  действия  мотивировал...  заботой  о самих  купцах,
которые,   оторванные-де   от  прежней  деятельности,   на  выборных  постах
моментально  придут   в  полное  ничтожество  и  разорение...  И  еще  много
десятилетий самодуры-городничие (списанные  Гоголем с самой  что ни  на есть
доподлинной  натуры) таскали купцов  за бороды, вымогали взятки и сажали под
арест.  Вплоть до бесславного  падения прогнившей  русской монархии купцы  и
промышленники были отстранены от управления государством (лишь после 1905 г.
двое-трое  видных  буржуа  смогли  занять  второстепенные  правительственные
должности). В то же самое время британские монархи возводили своих торговцев
и  промышленников   в   дворянское   достоинство.  Именно  в   пренебрежении
наследников Павла к отечественным Карнеги и Вандербильтам крылся корень зла,
а вовсе не в мифических "масонских происках" и "кознях большевиков"...
     Наконец, самым решительным образом изменить судьбы Европы  и мира могло
задуманное Павлом военное  предприятие --  удар русских войск по Индии. Этот
план  до  сих  пор  именуется   "безумной  авантюрой",  но   забывают,   что
разрабатывался он совместно  с Наполеоном, а Бонапарта можно упрекнуть в чем
угодно,  только  не  в увлечении  утопическими прожектами.  План  был вполне
реальным (схожий, кстати, разрабатывали позже и  генштабисты вермахта) --  и
при  нелюбви индийцев к английским  угнетателям  появление русских войск  за
Гиндукушем могло уже в начале XIX века покончить с Британской империей.
     Как  я  ни ломал  голову,  не мог  понять, чем  же  Наполеон в качестве
союзника  и компаньона  по переделу мира  был  бы для  России хуже англичан.
Потому что не вижу  никакой  глобальной, стратегической пользы  от  имевшего
место англо-русского союза.  А вот  вреда было  предостаточно.  Нравится это
кому-то  или нет,  но политика  -- это в первую очередь  способ предоставить
своему  государству  наибольшие  выгоды.  С  этой  точки  зрения  совместные
действия  России и Франции  по  разгрому Британии  могли  повлечь  за  собой
нешуточную выгоду.
     Между  прочим,  сами  англичане  никогда не  страдали  даже  намеком на
романтизм  или  простое благородство  в  своей  внешней  политике, оставаясь
жестчайшими  прагматиками.  Достаточно вспомнить, как в  1801  г. английская
эскадра под командованием  Нельсона устроила самый настоящий пиратский налет
на  датскую столицу  Копенгаген:  внезапно появившись  на рейде,  английские
фрегаты открыли  огонь по датским кораблям и городу (притом, что  обе страны
вовсе не находились в состоянии войны). Мотивировка? Дания могла примкнуть к
антибританской коалиции, сколачивавшейся Наполеоном. Не "примкнула" -- могла
примкнуть. Вот  и решено  было дать  датчанам урок... и ни  малейшего  стыда
англичане  не  испытывали ни  тогда, ни  впоследствии.  Сохранилось циничное
послание  Нельсона  датскому  командованию:  "Лорд  Нельсон  имеет  указание
пощадить  Данию, если  она не  будет далее оказывать сопротивление,  но если
датская сторона  будет  продолжать  вести огонь, лорд Нельсон будет вынужден
сжечь  все   ее  плавучие  батареи,  которые  были  им  захвачены,  не  имея
возможности спасти храбрых датчан, защищавших эти батареи" [195, 216].
     Другими словами, Нельсон,  пиратски напав на город,  взял  заложников и
угрожал их  перебить, если  защитники  столицы не сдадутся... Чем  эти лучше
Бонапарта? (За  эту  бойню,  в  которой погибло  более двух  тысяч  человек,
Нельсон  после возвращения домой удостоился  салюта из всех орудий Тауэра  и
титула виконта.  Ордена,  на  который  адмирал  рассчитывал, он,  правда, не
получил -- как-никак  меж Данией и Англией не  было официально  об®явленного
состояния войны, и приходилось соблюдать минимум приличий...)
     После бандитского  налета на Копенгаген  английская эскадра планировала
повторить то  же самое в Кронштадте и  Петербурге  и  повернула  назад, лишь
получив известие о смерти Павла...
     В этой смерти, как и в убийстве Петра III,  виноваты те же персонажи --
зажравшиеся гвардейцы. Как  и отец, Павел пытался навести порядок, заставить
дармоедов  служить  по-настоящему. Болотов  писал: "...не  успел вступить на
престол,  на  третий  уж день  чрез  письмо  к  генерал-прокурору,  приказал
обвестить  везде и всюду, чтоб  все, уволенные  на время  в домовые отпуски,
гвардейские  офицеры непременно и в самой  скорости  явились к своим полкам,
где  намерен он был  заставить  их  нести прямую  службу,  а  не по-прежнему
наживать себе чины без всяких трудов. И как повеление сие начало, по примеру
прочих,  производиться  в  самой   точности,   то  нельзя   изобразить,  как
перетревожились тем все сии тунеядцы, и какая со всех сторон началась скачка
и гоньба в Петербург. Из Москвы  всех  их вытурили даже в несколько часов, и
многих выпроваживали даже из города с конвоем..."
     "Сии тунеядцы" возьмут свое через четыре года -- сначала  распространив
несметное  множество  самых  грязных  слухов  и  сплетен  о  мнимом  безумии
императора.   Потом   Подоспеют   английские  денежки  --  через   любовницу
британского посла Уэнтворта Ольгу Жеребцову, сестру екатерининских фаворитов
братьев Зубовых. И, взойдя на престол по неостывшему телу  отца, Александр I
поспешил успокоить сообщников: "Все при мне будет, как при бабушке!" Другими
словами -- Россия вновь свернула в тупик...
     Меж тем  сохранились иные  отзывы о Павле. Прусский посланник Брюль так
охарактеризовал в докладе императору реформы Павла:  "Недовольны  все, кроме
городской  черни  и  крестьян". Это  вполне перекликалось  с  воспоминаниями
будущего  декабриста Фонвизина:  "В это бедственное для русского  дворянства
время бесправное большинство  народа на всем пространстве империи оставалось
равнодушным  к тому,  что происходило в  Петербурге -- до  него  не касались
жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла..."
     Коцебу, немецкий литератор и русский разведчик, писал: "Из 36 миллионов
русских по  крайней  мере 33 миллиона имели повод  благословлять императора,
хотя и не все сознавали это". Свидетельство Коцебу тем более ценно, что он в
свое  время  побывал  в сибирской  ссылке  по приказу  Павла -- но  сохранил
об®ективность.
     Как  и  генерал  Ермолов, при  Павле два  года просидевший в тюрьме. По
свидетельству Фигнера, Ермолов тем не менее "не позволял себе никакой горечи
в выражениях...  говорил, что  у покойного императора  были великие  черты и
исторический его характер еще не определен у нас".
     Наполеон  назвал Павла  Дон-Кихотом  --  без  малейшей издевки.  Другие
именовали императора  "последним  рыцарем". В этом  есть  своеобразный ключ.
Павел,  помимо  всего  прочего,  определенно  пытался  создать  некую  новую
идеологию, которая могла бы заменить явственно гниющую идею абсолютизма.
     Не успел.  В России Дон-Кихоты уничтожаются еще быстрее, чем в Испании.
Неизбежность гибели Павла  лучше всего выразили два  человека, находившиеся,
если  можно  так  выразиться, на  противоположных полюсах:  видный декабрист
Поджио и начальник  тайной полиции при Александре I  Санглен. Поджио: "Павел
первый   обратил  внимание  на  несчастный   быт   крестьян  и  определением
трехдневного труда  в  неделю оградил раба от своевольного произвола; но  он
первый заставил вельмож и  вельможниц при встрече с ним выходить из карет  и
посреди грязи ему преклоняться на коленях, и Павлу не быть!" Санглен: "Павел
хотел  сильнее укрепить  самодержавие,  но  поступками своими подкапывал под
оное. Отправляя,  в  первом Гневе, в одной и то