плинированно  отступил  от  Кремля  и  бросился
экспроприировать  немецкие  вина  и  выдержанные  меды.  Черпали сапогами  и
шапками, так увлекшись, что около ста человек, по  тогдашним  же  подсчетам,
отдали богу душу. К чести московского народонаселения следует отметить, что,
в отличие  от годуновских бояр, которых нещадно колошматили и в конце концов
заковали в цепи, означенных немцев не только не арестовали, но даже не били.
Ограбили, правда,  качественно,  вплоть  до  исподнего.  Современник  пишет:
"...многие видели  тогда  людей, адамовым образом прикрывавших  свою  наготу
листьями".  Назавтра,  протрезвев,  москвичи  составили "повинную  грамоту",
приглашавшую Дмитрия занять  прародительский престол. Подписали ее  патриарх
Иов, митрополиты, епископы, бояре, окольничьи, дворяне, стольники, стряпчие,
жильцы, приказные люди, дворяне московские, дети боярские, торговые  люди  и
прочие жители -- все без исключения сословия.
     Патриарху это  не помогло --  его вскорости  лишили  сана  и в качестве
простого  монаха  увезли  в дальний монастырь. Вообще-то, он сам вырыл  себе
яму: еще в последние дни  царствования Бориса написал "прощальную  грамоту",
где  жаловался,  что  обременен недугами, а  потому  желает оставить  сан  и
пребывать "в уединении и смирении". Видимо, Иов  рассчитывал, что новый царь
долго  и  прочувствованно  будет  уговаривать  его   остаться,  но  не  смог
предугадать   поворота  событий.  Некоторые  позднейшие  историки  выдвинули
версию, что патриарха-де удалили из столицы потому, что он знал Отрепьева  в
лицо  и мог  обличить  самозванца,  но эта  версия не  выдерживает  критики.
Во-первых,  Отрепьева  знали в лицо слишком  многие,  но самозванца  это  не
беспокоило (так как он  вовсе не был Отрепьевым), во-вторых, после заверений
Шуйского и Бельского ни одна живая душа уже не поверила бы никаким наговорам
на Дмитрия...
     Всех  родных и  свойственников  Годунова  (семьдесят  четыре семейства)
погнали в ссылку. Настала очередь царской семьи... Князья Василий Голицын  и
Рубец-Мосальский  вызвали  дворян  Молчанова и  Шеферетдинова,  которым дали
недвусмысленный  приказ.  Те  прихватили  с  собой трех  дюжих  стрельцов  и
отправились в дом Годунова.
     Вдовствующую царицу  удавили  веревкой  без  особого труда.  С  Федором
пришлось потруднее, он  яростно  сопротивлялся, но в конце  концов  оглушили
дубиной и задушили.  Его сестру Ксению не тронули  -- она никакой угрозы для
нового царя не представляла, поскольку была женского  пола и на трон  взойти
не  могла  ни  в  каком  случае (разве  что  --  будучи  вдовой царя).  О ее
дальнейшей судьбе  ходят две версии: согласно одной, Ксения вскоре  попала в
постель к  самозванцу  и была потом  отправлена  в  монастырь перед приездом
Марины Мнишек; по другой,  Ксению сразу  же после  убийства  матери  и брата
постригли во владимирском монастыре под именем инокини Ольги.
     Тела выставили напоказ, а народу об®явили, что вдовая царица  с сыном в
отчаянии  отравились   ядом  (именно  тогда  впервые  и  родилась  печальная
традиция, согласно  которой  последующие  русские  самодержцы то умирали  от
апоплексического удара табакеркой, то отдавали богу душу от желудочных колик
после попадания в организм серебряной вилки...).
     Собственно,  есть и третья версия,  по которой ядом отравились все трое
--  царица,  Федор  и  Ксения, но  принадлежит  она автору  книги  "Мемориал
путешествий" англичанину Джерому Горсею, долго жившему  в России и уехавшему
на родину после смерти  Грозного.  Сей джентльмен  еще  при  жизни  заслужил
репутацию записного  враля,  краснобая  и фантазера -- настолько, что именно
он, по достоверным данным, послужил Шекспиру прототипом Фальстафа...
     Более  весомы  свидетельства  другого  иноземца,  который  еще  не  раз
появится  на страницах  этой  книги, -- француза Жака  Маржерета,  командира
пехотной роты  "иноземного строя"  при Годунове.  (Искренне  верившего,  что
Дмитрий -- настоящий Маржерет приводит  гораздо более правдоподобную версию:
"Императрица, вдова покойного, и  его сын Федор Борисович были, как считают,
удавлены, но был пущен слух, что они отравились" [167].
     Так закончилась история  царствования  Бориса  Годунова  -- зятя Малюты
Скуратова, потомка знатного  татарского рода,  первого  "выборного" государя
всея Руси. Его гроб вынесли из кремлевского Архангельского собора и вместе с
останками жены и сына закопали за городом на простом заброшенном кладбище.
     И вот  тут-то вновь  возник  Симеон  Бекбулатович,  к  тому  времени --
глубокий старик. Как уже  говорилось, он "отчего-то"  внушал  боярам большие
опасения,  как  возможный  претендент  на престол. Видимо,  современники,  в
отличие  от  нынешних  историков, отнюдь  не  считали старика  "марионеткой"
Грозного и  "ненастоящим"  царем. Симеона срочно  постригли в монахи трудами
Шуйского.
     20 июня 1605 г. Лжедмитрий торжественно вступил в Москву, все население
которой  высыпало  на  улицы, сидело  на крышах --  даже церковных  кровлях.
Стояла прекрасная летняя погода, звонили все колокола,  духовенство во главе
с новым  патриархом  Игнатием шествовало  с хоругвями и образами. Лжедмитрий
ехал  верхом, в  золотом  кафтане  --  тут  поневоле  припоминаются  строчки
Окуджавы, вот только эполеты не блестели, поскольку их тогда  еще не  успели
выдумать...
     Когда Лжедмитрий ехал  по мосту в Китай-город, вдруг поднялся недолгий,
но  обильный  пыльный   вихрь,  прямотаки  ослепивший  людей,  --  это  было
некоторыми принято за дурное предзнаменование.
     Одним из первых своих распоряжений Лжедмитрий велел, наконец, заплатить
долги Ивана Грозного -- как верный и почтительный сын...

        ТРИСТА ТРИДЦАТЬ ОДИН ДЕНЬ

     Ровно столько полных суток Лжедмитрий Первый оставался властелином -- с
того дня, как триумфально  в®ехал  в Москву,  до той  ночи,  когда  в кремль
ворвались заговорщики.
     Если охарактеризовать правление Лжедмитрия каким-то одним словом, лучше
всего  будет  сказать --  спокойное.  Не отмеченное мало-мальски  серьезными
потрясениями и бунтами. Конечно,  в лесах  и на  больших дорогах  погуливали
разбойники, а  на юге  буянили казаки, но это, по большому счету,  были дела
житейские, едва ли не будничные...
     Царствование   началось   с   милостей.   Практически  всех,   кто  был
репрессирован  при Годунове,  вернули  из  ссылки,  воротили  конфискованное
имущество, произвели в новые чины. Прямо-таки особое внимание (на свою беду)
Лжедмитрий оказал роду Романовых, едва ли не сильнее остальных пострадавшему
от  Годунова.  И  очень  быстро  вернул  из  Подпись  Лжедмитрия   1  ссылки
престарелого  Симеона Бекбулатовича  (почему-то как  раз  Лжедмитрий его  не
опасался вовсе, определенно полагая, что сам  имеет на трон гораздо  большие
права...)
     Реформы  были обширными  и  толковыми.  Даже ярый  и  непримиримый враг
Лжедмитрия, голландский купец  Исаак  Масса в  своих  мемуарах вынужден  был
признать, что новые законы "безупречны и хороши".
     Прежде всего  новый царь об®явил свободу торговли, промыслов и ремесел,
отменив все прошлые ограничения. А вслед за тем уничтожил "всякие стеснения"
тем, кто хотел выехать из России, в®ехать в нее  или свободно  передвигаться
по  стране.  Сохранились  свидетельства  незаинтересованных  лиц,  англичан,
писавших,  что  "это  был  первый  государь  в  Европе,  который сделал свое
государство  до   такой  степени  свободным".  И  сохранились  слова  самого
Лжедмитрия,  предельно  актуальные  по  сию  пору:  от  свободной  торговли,
дозволенной всем и каждому, государство богатеет...
     Многим вернули  имения, отобранные  еще  Иваном  Грозным. Иным  князьям
разрешили  жениться,  что  было  запрещено  в  свое  время  Годуновым --  из
опасения, что слишком много  станет тех, в ком течет кровь Рюриковичей. Всем
служилым людям вдвое увеличили жалованье, ужесточили наказания  для судей за
взятки  и сделали судопроизводство  бесплатным. В Россию  стали во множестве
приглашать иностранцев, знающих ремесла,  которые могут оказаться  полезными
для Московского государства.
     Кое  в  чем Лжедмитрий пошел даже  дальше, чем его предшественники: при
прежних царях  высшее православное духовенство приглашалось в  Боярскую думу
лишь  в исключительных  случаях,  но  Лжедмитрий отвел патриарху и архиереям
постоянные места в тогдашнем "сенате".
     По   воспоминаниям  современников,  двадцатичетырехлетний  царь  охотно
председательствовал в думе,  где  не без остроумия  быстро  решал запутанные
дела, а заодно не прочь был упрекнуть бояр в невежестве и предлагал с®ездить
в Европу, чтобы подучиться там чему-нибудь полезному.
     Очень важными были  новые законы  о  холопстве.  При Годунове  человек,
запродавший  себя  в  холопы,  "по  наследству"  вместе с прочим  имуществом
переходил  к  наследникам  своего хозяина,  мало  того,  все  его  потомство
автоматически становилось  холопами. Согласно указу Лжедмитрия, эту практику
отменили --  со смертью господина холоп  получал  свободу,  а запродаться  в
"кабалу" мог  только  сам, его дети оставались  свободными. Кроме того, было
постановлено, что помещики, не кормившие своих крестьян  во время голода, не
смеют  более удерживать  их на своих землях; а помещик, не сумевший изловить
своего беглого крепостного в течение пяти лет, теряет на него все права.
     Из воспоминаний практически всех,  как  дружелюбно настроенных к новому
царю, так и заядлых недругов, встает человек, крайне  напоминавший  молодого
Петра Первого -- умный, живой, веселый и любознательный, охотно перенимавший
европейские  новшества,  доступный и простой  в обращении,  сплошь  и  рядом
ломавший замшелые традиции. Что  примечательно,  в отличие от истеричного  и
кровожадного Петра, Лжедмитрий  был совершенно не жесток, временами заходя в
доброте чересчур далеко, к своей же невыгоде.
     Ярче всего это иллюстрирует случай  с Шуйским. Вскоре же после венчания
Лжедмитрия на  царство  наш  прохвост, Василий Иванович  Шуйский,  развернул
бурную деятельность: стал по ночам собирать доверенных  лиц, главным образом
из  влиятельного московского  купечества, убеждал  их (с  честными  глазами,
понятное дело), что новый царь -- самозванец, намерен продать  Русь полякам,
уничтожить православную веру, а посему его следует побыстрее свергнуть.
     Люди Шуйского попытались забросить эти идеи в массы --  однако массы не
проявили  никакого  интереса,  наоборот,  поспешили  донести  куда  следует.
Братьев  Шуйских со товарищи быстро арестовали,  однако Лжедмитрий отказался
судить, их сам и передал дело "собору" из духовенства, бояр и представителей
прочих сословий (Петр Первый наверняка тут же приказал бы отсечь всем головы
на заднем дворе, не особо и разбираясь). Собор приговорил Василия Шуйского к
смертной казни, а его братьев Дмитрия и Ивана к ссылке.
     Лжедмитрий  помиловал   всех,  вернул  Шуйских  ко  двору  --  что  его
впоследствии  и погубило... Чрезвычайно похоже на то, что молодой царь  стал
первым, кто на своем примере подтвердил печальную  истину: самодержец,  даже
если он умен, добр и преисполнен наилучших намерений для  страны, удержаться
на русском престоле может только в  том случае,  если сечет головы направо и
налево. Гуманисты не выживают, более того, после смерти оказываются вымазаны
грязью и  клеветой по самую маковку -- это грустное правило впоследствии без
осечки сработало в случаях Петра III и Павла 1...
     Именно  Лжедмитрий первым стал  строить планы  покорения Крыма, к  тому
времени, как  уже говорилось, превратившегося в источник постоянных бедствий
для России. Началось ускоренное производство оружия, устраивались маневры --
но  со смертью  молодого  царя  эти  замыслы  пришлось  отложить  на  добрых
восемьдесят лет... как  и дипломатическое  сближение  с  западноевропейскими
странами, о чем всерьез думал Лжедмитрий.
     Что  касается "продажи Руси полякам"  и "уничтожения православной веры"
-- ни малейших следов подобных предприятий  не смогли отыскать и самые  ярые
враги Лжедмитрия  вроде Массы.  Наоборот, все  свидетельствует  за  то,  что
Лжедмитрий собирался царствовать всерьез и надолго, не  уступая и пяди земли
былым  "покровителям".  Очень   быстро  в   Москву  приехал  польский  посол
Гонсевский, официально  -- чтобы поздравить царя с восшествием на престол, а
неофициально --  напомнить о данных Сигизмунду обязательствах. Бедняга посол
получил, как  выражались в старину, полный афронт.  От  каких бы то ни  было
территориальных  уступок  (которые  некогда обещал) Лжедмитрий отказался,  с
простодушным видом разводя руками и уверяя, будто "недостаточно крепко сидит
еще на царстве, чтобы принимать такие решения". Войну  со Швецией, как ранее
обещал королю,  тоже не развязал  --  об®ясняя это теми же причинами.  Более
того, сам перешел в наступление, высказав сильнейшее неудовольствие тем, что
король  именует  его  "великим  князем"  -- и  потребовал,  чтобы  впредь  в
официальных посланиях его  именовали  не  иначе как  императором. По строгим
дипломатическим  правилам того  времени  это  означало, что московский  царь
требует от короля Сигизмунда признать Жечь Посполитую стоящей  на  ступеньку
ниже России...
     Легко представить, каким  сюрпризом все это  стало  для посла, искренне
полагавшего, что встретит в Москве покорного вассала, только и  озабоченного
подчинением  России Сигизмунду.  Самое  время  вспомнить  непечатную русскую
присказку насчет  нехитрого сельскохозяйственного орудия и кое-каких деталей
мужского  экстерьера... Посол, столкнувшись с полным провалом своей  миссии,
от бессилия  применил  вовсе  уж  детскую ухватку:  стал уверять Лжедмитрия,
будто  имеет  достовернейшую  информацию  о  том,  что  Борис  Годунов  жив,
странствует где-то и собирается вернуть себе русский престол.
     Похоже,   в  голове  у  пана  Гонсевского  уже   царила  совершеннейшая
сумятица... Его "ошеломляющие новости" никого не ошеломили и не испугали, уж
в Москве-то прекрасно знали, что Годунов  мертвехонек ("При мне  убивали" --
мог бы сказать циник Шуйский) -- и посол несолоно хлебавши убрался в Краков.
     Примерно  так  же обстояло дело  и с паном  Мнишком, возмечтавшим стать
русским магнатом. Лжедмитрий щедро отсыпал ему денег (все поведение молодого
царя убеждает, что он  был искренне влюблен в Марину), но вместо обещанных в
полное  владение Новгорода и  Пскова  показал,  вульгарно выражаясь, кукиш с
маслом,  не  пожалован  будущему  тестю  и  паршивой   деревушки.  Нет   уж,
раздаривать свое царство Лжедмитрий отнюдь не собирался...
     Вслед  за  тем настала  очередь папы римского  разочароваться  в  своем
протеже. Когда он собрался было направить в Москву своего посла, официально,
с верительными грамотами, первым, кто воспротивился этой идее, был... король
Сигизмунд. Уж  он-то прекрасно знал,  насколько в  России  не расположены  к
Ватикану, и  сумел  папу отговорить. Вместо посла  в Москву  выехал  молодой
итальянский   дворянин  Алессандро  Рангони,  племянник  одного  из  папских
нунциев.
     Лжедмитрий устроил ему пышную встречу с пушечной пальбой и  колокольным
звоном, угостил на славу в Кремле -- и побыстрее выпроводил назад, об®яснив,
что москвичи к таким визитерам не привыкли и могут подумать черт-те что.
     Далее  начинается  откровенная комедия  --  папа  еще  питает  какие-то
надежды, Лжедмитрий с видом  крайнего простодушия разводит  руками, сетуя на
устоявшийся порядок вещей, который он в одиночку переломить не в состоянии.
     В  сентябре  папа пишет  Лжедмитрию пространное  письмо,  убеждая,  что
римская вера -- единственно правильная.
     В своем ответе Лжедмитрий ни единым словом не касается вопросов веры, а
решает насущные  проблемы -- просит папу повлиять на германского императора,
чтобы  тот  выступил  на турок  совместно с  русскими, а кроме  того,  вновь
заявляет о твердом намерении величаться императором. И наконец просит у папы
инженеров, специалистов в военном деле, пушечных дел мастеров.
     Позже  в Москву  возвращается  иезуит Лавицкий, служивший "дипкурьером"
меж Москвой и Ватиканом, но  в  ответ на новые напоминания о былых обещаниях
Лжедмитрий  опять-таки  пропускает это мимо ушей и просит, чтобы Лавицкий...
разместил где-нибудь в Европе заказ на печатание православной  литературы на
славянском языке. Более того,  в Кремле Лавицкий встречает среди  ближайшего
окружения царя вышеупомянутых лютеран, братьев Бучинских, которые по прямому
указанию Лжедмитрия готовят посольство в протестантскую Англию, чтобы нанять
там военных и технических "спецов". И узнает вдобавок, что Лжедмитрий только
что послал  православным иерархам во Львов (находящийся  под  властью короля
Сигизмунда)  соболей на  триста рублей  и  грамоту,  в  которой хвалит их за
отстаивание  интересов  православия.  А еще  потребовал,  чтобы его  невеста
Марина приняла православие.
     Одним словом, настает  момент, когда и король Сигизмунд, и папа римский
больше не в состоянии обманывать  самих себя. Обоим совершенно ясно,  что ни
единого обещания молодой царь выполнять не собирается. Единственное, чего от
него  удалось дождаться, -- это устройство для находящихся в  царской  свите
католиков домового костела (Лжедмитрий резонно заявил боярам: если  они сами
в свое время разрешили живущим в Москве лютеранам устроить церковь и открыть
школу, чем хуже поляки и литовцы, которым  негде молиться?). Но, чрезвычайно
похоже, на  этом все и  кончится. Марина Мнишек,  прибыв в Москву, вынуждена
принять причастие по православному обряду --  а по меркам того  времени, это
был крайне важный и многозначительный шаг...
     И  вот тут-то начинаются не просто интриги  -- сложнейшие, головоломные
политические игры.  Князья  Шуйские и  Голицыны  через верных людей начинают
переписку с королем Сигизмундом, сетуя, что тот навязал им в цари совершенно
неподходящую  и  недостойную  личность,  а посему они,  князья,  намерены  в
ближайшее время свергнуть самозванца и на его место  хотят посадить...  сына
Сигизмунда, Владислава!
     По    всем   юридическим   нормам   того   времени   князья   совершают
государственную  измену.  Что  бы  ни  было  в  прошлом,  на  данный  момент
Лжедмитрий  --  законный, легитимный государь,  венчанный на  царство главой
православной церкви, приглашенный на трон земским собором из  представителей
всех сословий. Шуйские и Голицыны -- государственные преступники...
     Однако короля  Сигизмунда такие тонкости не заботят, потому что под ним
шатается трон. В  Жечи Посполитой  возникла  сильная оппозиция,  недовольная
Сигизмундом   за  его   женитьбу  на   австрийской  принцессе,  эрцгерцогине
Констанции Габсбург, в чем  многие справедливо усматривают  будущее усиление
"немецкой партии" в стране. Посланцы оппозиции уже побывали тайно в Кремле и
предложили Лжедмитрию...  корону  Жечи  Посполитой! Лжедмитрий дал согласие.
Разведка Сигизмунда уже пронюхала  об этих  переговорах,  о планах  создания
единого   московскопольско-литовского   государства  с  царем   Дмитрием  на
престоле.
     Я уже говорил, что  тайна порой  --  это просто-напросто хорошо забытая
истина.  А  истина  такова:  Лжедмитрий  I  не  "убит  возмущенным  народом,
протестующим  против   польского   засилья",  а  ликвидирован   мятежниками,
действовавшими   с  ведома  и  согласия  короля  Сигизмунда,  для   которого
Лжедмитрий  внезапно стал опаснейшим  соперником.  Шуйский  преследовал свои
цели, Сигизмунд --  свои. Но оба, как мы увидим из  дальнейшего, действовали
рука об руку...

        17 МАЯ -- СМЕРТЬ В КРЕМЛЕ

     На рассвете 17 мая москвичей будит  набат.  По улицам  бегают посланные
Шуйским "агитаторы"  -- но, обратите  особое  внимание,  ни  один из них  не
настраивает горожан против  царя.  Наоборот,  все до одного вопят: "Спасайте
царя от поляков!"
     В  последующих  событиях   не  просматривается