злодеев (кто запирается  --  А.Б.)  надо  через короткое
время снимать  с  хомута,  вправлять  им  кости  в суставы,  а  потом  опять
поднимать на  дыбу. Пытать по закону положено три раза, через десять и более
дней,  чтобы  злодей  оправился,  но  если  он  на  пытках   будет  говорить
по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках  подряд не
покажет одно и  то  же,  слово  в  слово. Тогда,  на  последней пытке,  ради
проверки,  палач зажигает веник  и огнем  водит  по голой спине висящего  на
дыбе, до трех раз или более, глядя по надобности.
     Когда  пытки кончатся  и злодей, повинившийся во  всем, будет подлежать
ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у  него
ноздри  и, сверх  того,  на  щеках и лбу  ставит знаки. Для  этого  он берет
клейма, в которых острыми железными спицами изображены слова,  и сильно бьет
злодея  в лоб и щеки,  а потом натирает порохом, после  чего слова те бывают
ясно видны навсегда".
     Слов нет, пытали и до Петра. Однако прежде никому не приходило в голову
превращать  пытку в индустрию, составлять  писаные  руководства... Можно еще
добавить:  так  как  в  петровские  времена  солдат  в армию  брали  навечно
("бессрочно"),  а  кое-кто,  удрученный такой перспективой, бежал,  то  всем
поголовно  "забритым" стали делать  на правой руке татуировку в виде креста,
чтобы безошибочно  опознавать беглых -- за двести с лишним лет до нацистских
номеров-татуировок на руке узников концлагерей...
     При  Алексее  Михайловиче  количество  деяний,  за  которые  по  закону
полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре -- возросло
до девяноста. Любопытно  высказывание  Петра о  полиции:  "Полиция есть душа
гражданства и  всех добрых порядков  и фундаментальный  подпор  человеческой
безопасности  и  удобности". Разумеется,  в  первую очередь  подразумеваются
"безопасность  и удобность"  самого Петра...  Вряд  ли  под этой  сентенцией
подписались бы  те, из кого "душа государства" выбивала душу, частенько  без
всякой вины.
     Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда "Петр
I",  к его чести, вовсе  не  пытается  об®явить петровские зверства "исконно
русской привычкой".  Наоборот.  Американец, со всем  обожанием относящийся к
Петру,  долго перечисляет  сходные по времени  западноевропейские примеры --
виды  пыток  и  казней,  сверхсуровые  законы.  С одной-единственной  целью:
доказать, что подобная  практика  во всей Европе была  обыденной.  И  дальше
пишет еще  более определенно: "И все-таки Петр не  был садистом. Он вовсе не
наслаждался  зрелищем человеческих страданий -- не травил  же он, к примеру,
людей  медведями просто  для потехи, как делал  Иван  Грозный. Он пытал РАДИ
ПРАКТИЧЕСКИХ  НУЖД  ГОСУДАРСТВА (выделено  мною  -- А.Б.), с целью получения
необходимой информации и казнил в наказание за предательство.  И немногие из
его русских и  европейских современников в  XVII веке взялись  бы оспаривать
подобные выводы".
     Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американцев...
С одной стороны, Мэсси в чем-то прав -- по всей Европе свистал кнут и шипело
раскаленное железо. С другой...
     Тирания Петра для России в чем-то была качественно новым явлением. Иван
Грозный  был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину  голов -- но  многие
тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не попадались
сатрапу на  глаза. Петр же  создал систему, по которой всякий без исключения
был признан винтик м. Жуткий механизм, обрекавший при определенном  повороте
дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную  участь. Есть разница
меж спущенным на людей ради развлечения медведем и писаным  руководством для
пыток.
     Система  Петра в чем-то -- предвосхищение нацистской. Простая аналогия:
теоретически  любой антисемит в  свое время, возникни  у  него желание, имел
возможность  ударить,  оскорбить еврея, устроить погром  -- однако  всегда и
везде  рисковал  получить  по загривку дубинкой  шуцмана или  ножнами  шашки
городового. Но  нацистские законы как  раз официально  поставили евреев  вне
закона. Нечто подобное случилось и при Петре  -- если раньше для того, чтобы
угодить на дыбу, требовались  веские основания, отныне под пытошную практику
была подведена  теория.  А теория, общеизвестно, в  тысячу  раз  превосходит
жестокость  любых сатрапов  --  поскольку  для теории всякий  становится  не
личностью, а "подлежащим биологическим об®ектом".
     И еще. Если пытки, как пытается нас уверить Мэсси, были общеевропейской
практикой, трудно с  этой  точки  зрения  понять поведение  Петра  во  время
кровавой расправы  со взбунтовавшимися  стрельцами. Противореча себе, тот же
Мэсси пишет, что Петр "пытался спрятать свои пыточные камеры от глаз  и ушей
европейцев". Отчего же, если это была  "общая практика"?  Выходит, чуял, что
поступает неправильно?
     Пытали  от  Урала  до  Бискайского  залива.  И  все  же...  Я  не  могу
представить себе английского короля, который шпагой рубит посуду перед своим
маршалом  и  кричит ему: "Ты, бляжий сын!" Не могу представить  французского
короля,   палкой  в  кровь  колошматящего   своего   министра.  Австрийского
императора, который  заставляет придворных  собственноручно отрубать  головы
схваченным бунтовщикам.  Да и русские цари, включая Ивана Грозного, избегали
эксцессой, характерных для Петра...
     "Он  пытал  ради  практических  нужд  государства..." Когда в  пытошные
явился  патриарх, чтобы  просить  пощады для  стрельцов,  Петр его буквально
вышвырнул.  Были  казнены  несколько  священников, только  за  то,  что  они
молились за несчастных.  Жена  какого-то  мелкого  подьячего,  проходя  мимо
повешенных,  бросила  сдуру:  "Кто  знает,  виноваты  вы  или нет?" Пытали и
выслали из Москвы и ее, и мужа.
     Чтобы  проверить  подозрения  (кто-то  донес,  что   мятежные  стрельцы
переписывались  с  Софьей), сенных девушек царевны били кнутом. Одну  из них
Петр, случайно  вошедший  в  застенок, освободил  от  дальнейших  истязаний,
заметив, что девушка беременна, -- но это ему не помешало приказать повесить
обоих. Для полковых священников мятежных  войск соорудили  особую виселицу в
виде креста, их  вешал  придворный  шут,  наряженный православным  иерархом.
Троих  стрельцов повесили  у самых  окон Софьиной  кельи. Какие во всем этом
были "практические нужды"?
     Иногда бывали случаи прямо-таки сюрреалистического юмора.  В  одной  из
тюрем  обнаружилось "пыточное общество",  куда  принимали  лишь заключенных,
перенесших  хотя  бы одну  пытку.  Продвижение  на более  высокие  ступени в
обществе  зависело от способности мужественно переносить  все  более  жуткие
пытки. Выше всех стояли те, кто вытерпел пытки падающей по  капле водой  или
засунутым в ухо раскаленным угольком.
     Когда  майор  Глебов  стал  любовником  заточенной в  монастырь Евдокии
Лопухиной, Петр приказал  посадить его на кол  --  и надеть тулуп с  шапкой,
чтобы не замерз (дело происходило зимой). Майор мучился на колу восемнадцать
часов.  Ни тени чувств Петр, конечно, к  бывшей супруге не испытывал -- надо
полагать, попросту не потерпел  посягательств на  свою,  пусть и бывшую,  но
собственность.
     В  своей последней книге И. Бунич утверждает, что существуют  резолюции
Петра на следственных  делах:  "Смертью  не  казнить. Передать докторам  для
опытов".
     Конкретных  источников Бунич не  приводит  -- а  его гипотезы не всегда
стопроцентно  подтверждены  документами. Однако  это  чрезвычайно  похоже на
Петра. Я бы  не удивился, окажись вдруг,  что  Петр первым  ввел в  практику
медицинские  эксперименты на  живых  людях  --  его  стиль, его  нравы,  его
патологическое пренебрежение к людским жизням...
     Даже  Николай  II,  отнюдь не  похожий  на  кроткого голубка  (известны
десятки  его  кровожадных резолюций  об  усмирении  и  казни "бунтовщиков"),
высказался  о Петре  1 весьма  нелицеприятно: "Я не могу не признать больших
достоинств  моего предка... но  именно  он  привлекает  меня менее всех.  Он
слишком сильно  восхищался  европейской  культурой... Он  уничтожил  русские
привычки, добрые обычаи, взаимоотношения, завещанные предками".
     В конце концов, во все  времена у  государственного  руля  не  единожды
оказывались   пьяницы,    полубезумцы,   развратники,   гомосеки,   сатрапы,
проливавшие  кровь,  сносившие  головы женам, сыновьям и дочерям, тиранившие
подданных так, что это превосходило всякое воображение. Быть может, цель и в
самом деле оправдывает средства, и свершения  Петра искупают всю пролитую им
кровь? В самом деле, кто нынче помнит, чем (точнее, каким количеством трупов
и разбитых судеб) оплачены промышленные успехи Англии и США), на чьих костях
стоят великолепные здания и современные фабрики?
     Но  в  том-то и  дело, что не  было  никаких  "свершений"  Петра.  Было
шараханье  из  крайности в  крайность,  обезьянничанье,  самодурство, кровь,
крайне  завлекательные,  но оказавшиеся пустышками  прожекты... И только. По
большому, глобальному, стратегическому счету результат оказался  во сто  раз
ниже затраченных усилий.
     Рассмотрим реформы и их последствия подробно...

        ЭКОНОМИКА

     Наша  ннтеллигенцня-образованщина   (проверено  на   личном   опыте   в
многочисленных  беседах-тестах)  до  сих  пор  считает   главным   признаком
отставания допетровской  России чисто внешний:  долгополые охабни, рукава до
пят, окладистые бороды, незнание иностранных языков. Дело даже не в том, что
бороды начали брить еще до Петра, а языки многие знали неплохо...
     Совдеповская  интеллигенция  (которая  и  правила  бал  в  первые  годы
"перестройки", пока не была вышвырнута на обочину) не учена по-настоящему ни
рынку,  ни цивилизованной экономике, в  простоте душевной полагая, что "есть
вещи поважнее рынка", как недавно выразился кто-то на страницах  центральной
газеты;  что  рынок  --  для  других. А  ей, демократической  интеллигенции,
правительство  как  раз  и должно  платить  за  героическое  и  перманентное
отстаивание идей рыночной демократии...
     Все  вопли  об  "упадке  культуры"  как  раз  и  об®ясняются  тем,  что
интеллигентным бездельникам  перестали платить. Невероятно на первый взгляд,
но    есть   одна-единственная   область,    где    "радикал-демократы"    и
"националпатриоты" начинают  употреблять  практически одинаковые  обороты, и
осуждающие  фразы совпадают  даже текстуально: когда речь заходит о  частном
книгоиздании. И тот,  и  другой  лагерь  громогласно  сокрушается  о "мутном
потоке" "недолитературы", захлестнувшем прилавки...
     О  том,  что  среди  сего  "мутного  потока"  --  Пушкин  и  Пастернак,
Мандельштамм  и  Фрейд,  Ломброзо  и   Костомаров,  Довлатов   и   Булгаков,
предпочитают умалчивать. Иначе придется признать простой, как  мычание факт:
государство  перестало   платить  только   за   то,  что  человек  (неважно,
национал-патриот  или радикал-демократ)  чтото там напечатал.  Вот и стенают
"ревнители культуры", "экономисты"  и  "аналитики", оказавшиеся  вдруг не  у
дел...
     Эскьюз ми, мы, кажется, отвлеклись. Как  выражается мой знакомый доктор
наук и профессор: "Я не интеллигент, у меня профессия есть". Гумилев, кстати
(который Лев), на  вопрос, числит ли он себя среди интеллигенции, решительно
отвечал: "Да боже упаси!" Но это так, к слову.
     Весь этот пассаж приведен  с одной-единственной  целью:  напомнить, что
сплошь и рядом петровские реформы печатно и публично оценивают люди, которые
просто не понимают, в чем был корень зла...
     Бороды  и охабни  -- сие вторично,  третично,  десятирично. Всего через
полторы сотни лет после борьбы Петра с бородами мода на бороды пышным цветом
расцвела в Западной Европе, ими щеголяли все --  от Жюль Верна  и Пастера до
Бисмарка  и Мольтке, а человек с бритым лицом вплоть до первой мировой войны
прежде всего  вызывал мысли, что это, должно быть, актер, у коего отсутствие
растительности на лице  вызвано сугубо профессиональными соображениями. Даже
появился словесный оборот, встречающийся  во многих романах того  времени --
"бритый, как актер"...
     Главный  и  трагичнейший  признак  российского  отставания  от Западной
Европы --  не  одежда и прически, а слабость  третьего  сословия. Отсутствие
(или пребывание в зачаточном  состоянии) институтов, аналогичных европейским
торговым и ремесленным гильдиям. Именно  на горожан, кровно заинтересованных
в отмене средневековых  феодальных  правил,  мешавших  спокойно торговать  и
производить, опирались европейские короли в борьбе с баронской вольницей.
     Россия в этом плане трагически отставала. Трагически, но не  безнадежно
--  в  правление Алексея  Михайловича, Федора  и  Софьи  прямо-таки ударными
темпами  стала развиваться самая что  ни на есть рыночная экономика, то есть
--  частное  предпринимательство,  торговля  и   производство,   практически
свободные от опеки государства.
     Иван Грозный, как много раз говорено, был сатрап. Он  мог рубить головы
и варить на сковородах, спускать  на народ медведей и громить изобличенные в
сепаратизме  города. Однако он -- как любой другой российский  самодержец до
Петра -- вовсе не посягал на основы рынка.
     Не лез в экономику.
     Меж  тем Петр впервые  в  отечественной  истории  начал в самых широких
масштабах внедрять систему,  охарактеризовать  которую прямо-таки  подмывает
термином "большевизм".
     Или  -- государственный капитализм, не суть важно. Не тот случай, когда
стоит  играть  терминами. Главное  --  если  до  Петра российская  экономика
развивалась  по общемировым законам, при  Петре она вернулась к откровенному
рабству.  То  есть  укладу,  который  по  самой  сути  своей  не  может быть
эффективным...
     Простой  и  яркий  пример  --  металлургическо-оружейное  производство.
Допетровский Пушечный двор, главный оружейный завод России, не был, конечно,
частным  предприятием. Однако  все до единого  там работавшие,  от  "главных
конструкторов"  до последнего подметальщика  стружек,  были  вольнонаемными,
получали самую  высокую  в  стране  "казенную"  зарплату  (и  даже,  подобно
западноевропейским мастерам,  имели  свой цеховой  знак,  который  носили на
груди). В  царских  указах особо подчеркивалось, что  хозяева  заводов,  как
русские, так и иностранцы, обязаны нанимать "всяких людей по доброте, а не в
неволю".
     При Петре на многочисленных, выраставших, как грибы, заводах в основном
работали рабы -- бесправные люди, трудившиеся за харчи, загнанные за высокие
стены на всю жизнь. В  документах  того  времени сплошь и  рядом встречаются
слова  "отдать  в  работу навечно":  не только на  оружейные заводы, но  и в
прядильные мастерские, если речь  идет о женщинах. Указ 1721 г. гласил,  что
все промышленники, даже не дворянского происхождения, имеют  право  покупать
деревни  с крепостными  крестьянами,  которых вправе  заставлять  пожизненно
трудиться на  заводах  и рудниках. Дошло  до того,  что с заводов запрещаюсь
изымать  беглых от помещиков  крестьян,  --  но легко  догадаться,  что  эти
"облагодетельствованные"  беглецы становились  рабами  уже  не  помещика,  а
фабриканта...
     Это был поворот, повторяю, даже  не к феодализму  -- к рабству.  Причем
грустный парадокс в том, что не только были обращены в рабов мастеровые,  но
и   фабриканты   порой   становились   таковыми...   не   по   своей   воле.
Берг-и-Мануфактур   Коллегия   (тогдашнее   министерство   горного   дела  и
промышленности) строило за казенный счет фабрики, а потом сдавало их частным
лицам или компаниям... иногда не спрашивая желания. Когда было решено начать
собственное производство  сукна,  в 1712  г.  высочайше поведено "завести за
казенный  счет фабрики  и отдать их торговым людям, а буде волею не похотят,
ХОТЯ БЫ И  НЕВОЛЕЮ". Наверное, это единственный  в мировой практике  пример,
когда фабрикантом делали в принудительном порядке...
     Легко  представить, с  какой "производительностью"  трудились фабричные
рабы,  сколь "инициативно"  управляли  навязанными  им  фабриками  нежданные
владельцы...
     Логически продолжая "прогрессивный" курс  петровских  реформ, в 1736 г.
Анна  Иоанновна издала указ,  по  которому все  вольные мастеровые, в данный
момент  работающие   на   заводах,  об®являлись  "навечно  и  с  потомством"
закрепленными за фабрикантами...
     А  Европа  меж тем усиленно  развивала  частную, рыночную  экономику. В
России  же согласно очередному указу (декабрь 1719 г.) подлежал беспощадному
битью кнутом  всякий помещик,  который не доносит  о наличии  на его  землях
полезных  ископаемых  (а  откуда  ему,  бедолаге,  не  получившему  должного
образования, знать, что в его землях скрывается?!).
     Легко  догадаться, что произведенные  с  помощью  рабского труда товары
качеством не блистали.  Даже благорасположенный  к  Петру  историк  вынужден
написать: "Только грубые солдатские сукна были хороши,  да все то, что нужно
было  для  военного  снабжения,  до  пушек  включительно,  но  товары  чисто
промышленные, которые искали себе сбыта в народе, были плохи".
     Поскольку  с ними успешно конкурировали товары иностранные, Петр,  дабы
поддержать отечественных  промышленников, пошел по избитому  пути: вздул  до
небес  пошлины  на  импортные  товары. Таможенный сбор с  некоторых  товаров
составлял 37% их стоимости,  а  для  иных -- даже 75%.  Эти  тарифы отменили
только  в 1731  г.,  когда стало  совершенно ясно,  что никакой практической
пользы от них нет...
     На  Запад из России вывозилось исключительно сырье. Как ни пытался Петр
грознейшими  указами обязывать русских  купцов везти свои товары за границу,
ничего  не  выходило  --  купцы  отлично  понимали,   что  предприятие   это
безнадежное. За все время царствования  Петра  лишь дважды  случалось, чтобы
русские купцы  выбирались за границу с товарам и, а не сырьем. Первый случай
-- плавание в Стокгольм некоего Барсукова (судя по тому, что известно только
о  самом факте  плавания, зато полное  молчание сохраняется  о  результатах,
ничего путного из этой затеи не вышло).
     Второй  случай  и  вовсе  предельно  анекдотичен.  В  тот  же Стокгольм
приплыли из Ревеля  несколько  русских купцов -- на крохотном суденышке -- и
привезли...  немного полотна, каленые орехи и деревянные ложки.  Из экономии
эти  негоцианты  не пошли в гостиницу, а  варили себе кашу прямо на костре у
причала, где и ночевали, а днем  на купленных тут же санях ездили по  городу
(дело, кстати,  происходило  летом), и  как принято  в России, во всю глотку
орали:  "Кому  ложек? Кому орешков?" Русский посланник в Стокгольме Бестужев
ужаснулся при виде таких визитеров и попытался отправить их домой, но они не
послушались.
     Сохранилось  унылое донесение  Бестужева  в Петербург:  ""Русские купцы
никакого  почтения не оказывают, беспрестанно  пьяные,  бранятся  и  дерутся
между  собою, отчего немалое бесчестие  русскому  народу.  И  хотя я  вашего
величества указ  им  и  об®являл, чтобы они смирно жили  и чистенько  себя в
платье содержали, но они  не  только себя  в платье  чисто не  содержат,  но
некоторые из них ходят в старом русском платье без галстуха, также некоторые
и с бородами по улицам бродят".
     Голландский  резидент  в  Петербурге,   поначалу  испугавшийся  русской
конкуренции в Европе,  вскоре написал на родину,  что  созданные  Петром для
внешней торговли "кумпании" "пали сами собою"...
     Вдобавок ко всему вовсю резвились "высшие люди".
     Меншиков, Шафиров и  Петр Толстой решили  завести шелковую мануфактуру.
Добились  немалых  налоговых  льгот,  получили из  казны  огромные  ссуды  и
субсидии, согнали крепостной  народ  --  но, как легко догадаться, управлять
производством  не сумели,  основные  капиталы  промотали и  переключились на
промысел моржей в Белом море...
     Именно  Петр,  без  малейших  натяжек,  стал родоначальником