вой  -- как
раз  и стал Иван  Сусанин, живший, собственно,  не в самой  деревне,  а  "на
выселках",  то  есть в  отдаленном  хуторе. О  том,  что  налетчики  "пытали
Сусанина о  царе"  известно  от  одного-единственного  источника  -- Богдана
Собинина...
     Скорее всего,  через несколько  лет после  смерти  убитого разбойниками
тестя  хитромудрый  Богдан  Собинин  сообразил,  как обернуть столь  тяжелую
утрату к  своей выгоде, и обратился к известной своим  добрым сердцем матери
царя Марфе Ивановне. Старушка, не вдаваясь в детали, растрогалась и упросила
сына  освободить  от  податей  родственников Сусанина. Подобных  примеров ее
доброты в истории немало. В жалованной грамоте царя так  и говорится: "...по
нашему  царскому милосердию и по совет" и прошению  матери нашей, государыни
великой старицы инокини Марфы Ивановны". Известно, что царь выдал  множество
таких  грамот с формулировкой, ставшей прямо-таки классической. "Во внимание
к разорениям,  понесенным  в Смутное  время".  Кто в  1619 году  проводил бы
тщательное расследование? Хитрец  Богдашка преподнес  добросердечной инокине
убедительно  сочиненную  сказочку, а венценосный ее сын по  доброте душевной
подмахнул жалованную грамоту...
     Поступок Богдашки полностью  соответствовал тамошним  нравам. Уклонение
от "тягла" --  налогов и податей -- в ту пору  стало прямо-таки национальным
видом спорта.  Летописцы оставили массу  свидетельств об изобретательности и
хитроумии "податного народа":  одни пытались  "приписаться" к монастырским и
боярским   владениям,  что  значительно  снимало   размеры  налогов,  другие
подкупали писцов,  чтобы попасть  в списки "льготников", третьи  попросту не
платили, четвертые  ударялись в побег, а пятые... как раз и добивались льгот
от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие только можно  было
вспомнить или  придумать.  Власть,  понятно,  препятствовала  этому "разгулу
неплатежей", как  могла, периодически устраивались проверки  и аннулирования
"льготных грамот", но их оставляли на руках у тех, кто пользовался "особыми"
заслугами.  Хитроумный Богдан  Собиннн  наверняка думал лишь  о  сиюминутной
выгоде,  вряд ли  он предвидел, что в  последний раз привилегии его потомков
(опять-таки "на вечные времена") будет подтверждать Николай I в 1837 году. К
тому времени  версия о "подвиге Сусанина" уже прочно  утвердилась в школьных
учебниках и трудах историков.
     Впрочем, далеко  не во всех. Соловьев,  например, считал,  что Сусанина
замучили  "не  поляки  и  не  литовцы,  а  казаки или  вообще  свои  русские
разбойники".  Он же  после кропотливого  изучения  архивов  и  доказал,  что
никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от  Костромы не
было.  Н.И.  Костомаров  писал  не  менее  решительно:  "В истории  Сусанина
достоверно только то,  что этот крестьянин был одной  из бесчисленных жертв,
погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное  время; действительно
ли он погиб за  то, что не хотел сказать, где  находится новоизбранный  царь
Михаил Федорович, -- остается под сомнением..."
     С 1862 г., когда была написана обширная работа Костомарова, посвященная
мнимости "подвига Сусанина", эти сомнения  перешли в уверенность --  никаких
новых  документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что, понятно, не
зачеркивает  ни  красивых легенд, ни достоинств оперы  "Жизнь за  царя". Еще
одно Тоунипанди, только и всего...
     Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал -- на Украине.
И   его  подвиг,  в  отличие   от  Сусанина,   подтвержден   документальными
свидетельствами  того  времени.  Когда  в  мае 1648  г.  Богдан  Хмельницкий
преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский крестьянин
Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводником, но завел их
в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и поплатился жизнью.
     Вовсе уж  откровенной  трагикомедией выглядит другой факт.  С  приходом
Советской власти район,  в  который  входило село Коробово,  переименовали в
Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый секретарь
Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул  в болоте.  Впрочем, времена
были  суровые,  шла  коллективизация,  и  мужички могли попросту  подмогнуть
товарищу секретарю нырнуть поглубже...
     А  если  серьезно,  укоренившаяся легенда о  "спасителе царя  Сусанине"
явственно отдает некой извращенностью. Очень  многие  слыхом  не слыхивали о
реальных  борцах с интервентами, немало сделавших для России, -- о  Прокопии
II  Захаре Ляпуновых, Михаиле Скопине-Шуйском. Зато о мифическом  "спасителе
царя" наслышан каждый второй, не считая каждого первого.
     Воля ваша, в таком положении дел есть нечто извращенное.

        "ТАКОВ ПЕЧАЛЬНЫЙ ИТОГ..."

     Самозванцев в конце концов  повывели всех до единого. Атамана Заруцкого
посадили на  кол. Четырехлетнего сына Марины  Мнишек  и  Лжедмитрия  II  при
большом стечении  народа повесили в Москве. Сама Марина подозрительно быстро
скончалась  то ли в тюрьме, то ли в  монастыре. Впрочем, нет  подтверждений,
что ее  смерть была  насильственной. Вполне возможно, направленный послом  в
Краков Желябужский совершенно искренне горевал о ее кончине, заявляя, что уж
она-то  была  бы бесценным свидетельством  "польских неправд". Свой  резон в
этом  присутствует:  в  те  времена  уже  прекрасно  умели  вышибать  нужные
показания, живая Марина и в самом деле могла стать ценнейшим козырем в руках
русской-стороны...
     Пожалуй, причудливее всех судьба  швыряла "лисовчиков". После  гибели в
бою своего  предводителя, под напором войск Михаила они ушли в Жечь,  где им
отнюдь не обрадовались --  король Сигизмунд не так давно с превеликим трудом
подавил очередной  шляхетский мятеж, и многотысячная организованная вольница
со  столь  скверной  репутацией,  готовая  примкнуть  в  любой  смуте,  была
решительно  не  ко  двору... Кое-как,  с  превеликими  трудами  "лисовчиков"
удалось выпихнуть за  пределы  Жечи, на службу германскому  императору.  Лет
двадцать,  постепенно  уменьшаясь  в  количестве,  они  воевали в  Италии  и
Германии,  остатки некогда грозной ватаги вернулись  на родину  только после
1636  г.  --  и большая часть  тут же угодила в цепкие лапы закона за всякие
художества...
     А что же Минин и Пожарский? Как их наградила Родина за верную службу?
     Увы,    их   дальнейшая   судьба   способна   дать   лишь   повод   для
грустно-философических   размышлений   о  человеческой   неблагодарности   и
превратностях судьбы.
     Тем, кто, безусловно, более всех  прочих приобрел в  результате Великой
смуты,  стал  (если,  понятно,  не  считать   царя  Михаила)  князь  Дмитрий
Тимофеевич Трубецкой...  сподвижник сначала Тушинского вора, а потом атамана
Заруцкого! Он остался при боярском титуле, пожалованном  ему Лжедмитрием II,
и  сохранил  за  собой  богатейшую  вотчину,  целую  область  Вагу,  некогда
составлявшую  главное личное достояние Годунова,  а потом  и Шуйского.  Вагу
князю щедро определила "шестибоярщина". Юный царь, сидевший на  престоле еще
довольно непрочно, попросту не стал ссориться со столь влиятельным и богатым
магнатом --  благо  Трубецкой  вовремя  успел  переметнуться в нижегородский
лагерь (в точности как бывшие члены ЦК  КПСС, в одночасье ставшие виднейшими
демократами).  Кроме  Трубецкого,  превеликое  множество  народа получило от
Михаила подтверждение их титулов и поместий,  неведомыми и скользкими путями
обретенных в Смутное время.
     Минин  получил не особенно и  великий чин думного  дворянина, небольшое
поместьице  и  умер через  три года после  избрания на  царство  Михаила.  О
дальнейшей судьбе  Пожарского лучше всего расскажет историк  Костомаров: "Со
взятием   Москвы  оканчивается  первостепенная  роль  Пожарского...  Во  все
царствование Михаила Федоровича мы не видим Пожарского ни особенно близким к
царю   советником,   ни   главным   военачальником:  он   исправляет   более
второстепенные  поручения.  В 1614-м  году  он  воюет  с Лисовским  и  скоро
оставляет службу  по болезни. В 1618-м  мы встречаем  его  в Боровске против
Владислава, он здесь не главное лицо, он пропускает врагов, не делает ничего
выходящего  из ряда, хотя и не совершает ничего такого, что бы ему следовало
поставить  особенно в  вину.  В 1621-м  мы  видим  его управляющим Разбойным
приказом. В  1628-м он назначен был воеводою в  Новгород,  но  в 1631-м  его
сменил  там князь Сулешев*, в 1635-м заведовал Судным приказом, в 1638-м был
воеводою  в ПереяславлеРязанском  "и.  в  следующем  году был  сменен князем
Репниным. В остальное время мы встречаем его большею частью в Москве. Он был
приглашаем к царскому столу  в  числе других бояр, но  нельзя сказать, чтобы
очень  часто,  проходили  месяцы,  когда  имя его  не  упоминается  в  числе
приглашенных,  хотя  он  находился в  Москве...  Мы  видим  в  нем  знатного
человека, но не  из первых, не из  влиятельных между знатными. Уже в  1614-м
году,  по поводу  местничества с Борисом Салтыковым, царь, "говоря с  бояры,
велел боярина  князя Дмитрия Пожарского вывесть  в город  и  велел его князь
Дмитрия за бесчестье боярина Бориса Салтыкова выдать Борису головою".
     *  В  этот  период Пожарский  побывал под следствием  по  обвинениям  в
присвоении  казенных денег,  подделке документов  и притеснении находившихся
под  его  управлением  посадских  и  волостных людей. Два  первых  обвинения
признаны  не  соответствующими  действительности,  но  третье  подтвердилось
полностью...
     Нужно  сказать,  что эта "выдача головою"  была не столь уж  и страшным
предприятием.  Впрочем,  с   какой  стороны  посмотреть...  Заключалась  эта
"выдача"  в  том,  что  выданный являлся на  двор к  тому,  кому  был "выдан
головой"  и  смиренно  стоял там без  шапки, а  тот, кому беднягу  выдавали,
всячески поносил его во всю глотку, пока  не уставал и не  исчерпывал  набор
бранных эпитетов...
     Вернемся к Костомарову.  "Как ни  сильны  были обычаи местничества,  но
все-таки  из этого видно,  что  царь не  считал  за Пожарским особых великих
заслуг отечеству, которые бы выводили его  из ряда  других.  В свое время не
считали  его,  подобно  тому,  как считают  в  наше  время, главным  героем,
освободителем  и  спасителем  Руси. В  глазах современников это  был человек
"честный" в том  смысле, какой  это прилагательное имело в то время, но один
из  многих  честных.  Никто не заметил и не передал года его кончины; только
потому,  что с осени  1641-го имя Пожарского перестало являться в  дворцовых
разрядах, можно заключить, что около этого  времени  его не стало на  свете.
Таким  образом,  держась  строго  источников,  мы  должны  представить  себе
Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли  представлять  его себе;
мы  и не  замечали,  что  образ  его  создан  нашим воображением по скудости
источников. Это не более, как неясная тень, подобная множеству других теней,
в виде которых наши источники передали потомству исторических деятелей  того
времени".
     Возможно, кого-то эти строчки Способны и шокировать, однако Костомарова
вряд ли смогут заподозрить в  русофобии даже самые "национально-озабоченные"
профессиональные патриоты...
     И напоследок вновь обратимся к одной из  самых загадочных фигур русской
истории  -- человеку, известному  под именем  Лжедмитрия  1.  Эта  "Железная
Маска",  вернее,  ее  загадка,  стала  увлекать  пытливые умы сразу же после
убийства  Лжедмитрия -- первые попытки отыскать  разгадку датированы началом
XVII века...

        "НАЗВАННЫЙ ДИМИТРИЙ"

     Дискуссии и споры о личности первого  самозванца самым  широким образом
развернулись  в  России только во второй половине XIX века. Причины понятны:
во-первых, до того  времени русская историография занималась главным образом
созданием   общей    картины   отечественной   истории,   образно    говоря,
строительством  здания, обставлять и меблировать  которое можно только после
окончания стройки (правда, еще во второй половине XVIII в. Милелер занимался
Лжедмитрием  I  и  склонялся  к  убеждению,  что   царевич  был  настоящий).
Во-вторых,  суровое  и  не  допускавшее  "умственных  шатаний"  царствование
Николая не особенно и располагало к подобным упражнениям фантазии...
     Многие русские историки сто лет назад считали, что самозванец и в самом
деле был чудесным образом избежавшим смерти сыном Ивана Грозного.  Эта точка
зрения  берет   начало  в  XVII   в.,   когда  немало   иностранных  авторов
придерживались именно ее (Паэрле, Бареццо-Барецци, Томас Смит и др.). Однако
первым, кто выдвинул версию о подлинности Дмитрия и горячо ее отстаивал, был
француз Жак Маржерет.
     Маржерет, очевидец  и  участник Смуты, фигура прелюбопытнейшая. Родился
он в  50-х гг.  XVI в. во Франш-Конте, участвовал  в  религиозных войнах  на
стороне  протестантов,  потом  уехал  на  Балканы, где  воевал против турок,
служил  в  армиях  сначала  императора  Священной  Римской   империи,  потом
трансильванского князя,  короля Жечи Посполитой, в 1600  г. завербовался  на
службу в Россию, где  командовал пехотной  ротой  "иноземного строя". Воевал
против Лжедмитрия I, после вступления последнего в  Москву перешел к нему на
службу, стал начальником одного из отрядов дворцовой гвардии. После убийства
Лжедмитрия вернулся  на  родину,  где  выпустил  книгу "Состояние Российской
империи и великого княжества Московни". Вернулся в Россию, служил Лжедмитрию
II, потом гетману  Жулкевскому, участвовал в  каких-то  загадочных операциях
английской  разведки на севере России, последние  десять лет был французским
резидентом в Польше и Германии.
     Некоторые злые языки  обвиняли  его в причастности  к мятежу  Шуйского,
закончившемуся убийством Лжедмитрия 1. Достоверно известно лишь, что  в  тот
день  Маржерет по  болезни  не присутствовал на службе. На  мой  взгляд, эти
обвинения  совершенно  беспочвенны, поскольку никак не согласуются с занятой
Маржеретом  позицией. Пожалуй, французский искатель  удачи -- самый  ярый  и
упорный сторонник подлинности Лжедмитрия.
     Безусловно, не все его аргументы следует  рассматривать серьезно. Взять
хотя бы такое: "...касательно других возражений, что он неправильно  говорил
по-русски, я отвечу, что слышал его спустя немного времени после его приезда
в  Россию и нахожу, что он говорил по-русски как нельзя лучше, разве только,
чтобы украсить речь, вставлял порой польские фразы".
     Вряд  ли  иностранец, проживший  в России  всего  пять  лет,  мог знать
русский язык  настолько безукоризненно, чтобы со  всей  уверенностью судить,
является ли то или иное лицо коренным русским...
     Зато другие теоретические  построения  Маржерета прямо-таки  невозможно
опровергнуть или обвинить в поверхностности...
     "Говорят еще, что он не соблюдал их религию. Но так же поступают многие
русские, которых  я  знал, среди прочих  некто  по  имени  Посник  Дмитриев,
который, побывав с посольством Бориса Федоровича в Дании, узнав отчасти, что
такое  религия,  по  возвращении  среди  близких  друзей  открыто  высмеивал
невежество московитов".
     Лучше  Маржерета,   по-моему,  еще  никто  не  опроверг  версии,  будто
Лжедмитрий  был загодя  подготовлен  поляками  и  иезуитами,  несколько  лет
воспитывался ими.
     "Какое соображение могло заставить зачинщиков этой интриги  предпринять
такое дело, когда в России  не сомневались в убийстве Дмитрия?  Далее, Борис
Федорович  правил  страной  при  большем  благоденствии,  чем любой  из  его
предшественников,  народ почитал и боялся его, как только  возможно; притом,
мать  названного Дмитрия и  многочисленные родственники  были живы  и  могли
засвидетельствовать, кто он...  Война не была бы начата  с  4000  человек  и
сказанный Дмитрий получил бы, как я полагаю, несколько советников и  опытных
людей из  польских  вельмож, уполномоченных королем, чтобы советовать ему  в
этой  войне.  Далее, и  считаю, что  они  помогли  бы  ему  деньгами;  также
неправдоподобно, что, когда он снял осаду Новгорода-Северского, его покинули
бы большинство поляков..."
     Об иезуитах, якобы "воспитавших" Дмитрия: "Я думаю  также, что  они  не
смогли бы воспитать его в такой тайне, что кто-нибудь из  польского сейма, а
следовательно, и воевода сандомирский, в конце концов не узнали бы... и если
бы он был  воспитан  иезуитами, они, без сомнения, научили бы его говорить и
читать по-латински... он также больше жаловал бы сказанных иезуитов, чем  он
это делал..."
     Аргумент непробиваемый. В самом деле, выше мы уже рассмотрели подробно,
как Лжедмитрий "содействовал"  папе римскому и польскому  королю,  -- загодя
подготовленная марионетка ни за  что  не стала бы вести себя так. Достоверно
известно, что латинского Лжедмитрий не знал,  и подписывая послания королю и
папе, даже в своем имени и титуле делал грубейшие ошибки: вместо "imperator"
-- "in Perator", вместо "Demetrius" -- "Demiustri"...
     И далее Маржерет подробно  рассматривает самое загадочное во всей  этой
истории обстоятельство:  то, что Лжедмитрий I всегда, во  всем вел себя так,
словно  свято  верил,  что  он  настоящий  сын  Ивана  Грозного  и  законный
государь...
     "Его правоту,  кажется,  достаточно  доказывает то, что со  столь малым
числом людей, что он имел, он решился напасть на огромную страну, когда  она
процветала  более чем  когда-либо,  управляемая государем  проницательным  и
внушавшим страх своим подданным; примем во внимание и то, что мать Дмитрия и
многочисленные оставшиеся в живых родственники могли бы высказать противное,
если это не так... Затем рассмотрим его положение, когда большинство поляков
покинули его;* он отдался  в руки русских, в которых  еще не мог быть вполне
уверен, притом их силы не превышали восьми-девяти  тысяч человек, из которых
большая часть были крестьяне, и решился противостоять  более чем стотысячной
армии..."
     * После первых неудач. -- А.Б.
     Конечно, с этими положениями  можно спорить --  но  чертовски трудно...
Тем более,  что  их подкрепляют  не  менее странные  последующие события  --
предельно странное ВЕЛИКОДУШИЕ Лжедмитрия.
     Как должен поступить хитрый самозванец, прекрасно знающий сам про себя,
что  обманывает всех окружающих,  -- когда  он входит в  Москву,  располагая
преданными  войсками  и  в горячке первых  дней воцарения  без особого труда
способный снести не одну голову?
     Казнить направо и  налево, вырубая всех потенциальных  смутьянов...  Но
ничего этого не было. Никаких казней. Даже более того  -- когда Шуйский стал
плести  интриги,  распространяя  слух,  что  на  престоле  сидит самозванец,
Лжедмитрий не расправился с ним своей волей, а отдал на  суд боярам и собору
из представителей всех сословий.
     А ведь  это был страшный риск  -- при том, что и в самом деле жива была
мать Дмитрия, многочисленные родственники царевича, способные переломить ход
судебного разбирательства отнюдь не в пользу самозванца. Однако он поступил,
как человек, предельно уверенный в своей правоте. И ничего с этой стороны не
боявшийся...
     Когда   астраханский  архиепископ  Феодосии   при   личной  встрече   с
Лжедмитрием стал обличать его в самозванстве, говоря,  что подлинный царевич
давно  умер,  Лжедмитрий ограничился тем,  что... отправил  архиепископа под
домашний  арест.  Так опять-таки  мог поступить  только  уверенный  в  своей
подлинности человек, "заигрыванием с церковью" этот факт об®яснить нельзя --
к тому времени патриархом всея Руси  стал ставленник Лжедмитрия,  а прежнего
патриарха толпа  москвичей  вытащила  на  Лобное  место  и  едва  не  убила.
Большинство архиереев признали нового  царя (прежний патриарх  Иов,  кстати,
фигура довольно  отталкивающая.  Именно  он 20  февраля  1607  г.,  послушно
выполняя инструкции Шуйского, стал  уверять народ, что царевич  Димитрий был
"убит умыслом Бориса Годунова",  хотя  в  свое  время  как