ьствует о  тождестве первого  и второго, я  же  в цинизме своем
полагаю,  что красоткой,  желавшей во  что  бы  то  ни  стало  стать русской
царицей,  двигали  примитивные  мотивы  личной  выгоды.  Те  же  самые,  что
заставили допрежь  того Василия  Шуйского несколько раз менять  показания...
Есть  к тому же  сведения, что  некий иезуит тайно обвенчал Марину Мнишек  с
Тушинским вором,  а это автоматически свидетельствует, что он не имел ничего
общего с Лжедмитрием I, который  уже был обвенчан с  Мариной  в Москве самим
патриархом Игнатием.
     Кроме  того,   сохранилось   очень  уж   много  свидетельств,  подробно
повествующих, что Лжедмитрий-два был личностью довольно бесцветной и мелкой,
по   всем   параметрам   уступавшей  Лжедмитрию   I,   бесспорно   --  яркой
индивидуальности. С этим обращались без  всякого  почтения, прекрасно зная и
понимая, кто он таков есть, но до поры до времени поддерживая легенду...
     Кто был второй Лжедмитрий, так и не выяснено -- меня этот вопрос как-то
не  особенно  интересует.  Гораздо  интереснее  одна-единственная   загадка,
оказавшаяся связанной  с Тушинским  вором.  После его  убийства касимовскими
татарами  среди вещей "царика"  оказались  книги на древнееврейском языке. А
это в свое время позволило позднейшим  исследователям,  стоящим, скажем так,
на  разных  полюсах,  выдвинуть  две,  в  равной   степени  шизофренические,
гипотезы.
     Стойкий   большевик,   поэт   Илья   Сельвинский  в   двадцатые   годы,
вдохновившись вышеупомянутыми книгами (которых никто, естественно, тогда  не
читал и  неизвестно до  сих пор, что  там было  написано),  написал пьесу  в
стихах, где об®явил  Лжедмитрия II отважным еврейским юношей, который затеял
весь этот  сыр-бор исключительно для того, чтобы вывести своих соплеменников
из России в Палестину, аки Моисей, и создать там свое государство.
     Шизофрения, конечно.  Дело  тут не в национальности Сельвинского  -- он
был большевик,  а большевики национальности не имеют. Как всякий большевик и
интеллигент,  Сельвинский  не  обременял  свою   буйну  головушку  излишними
знаниями...
     Во-первых,  все  враги  и  злопыхатели,   подробно  писавшие  о  втором
Лжедмитрии, нигде ни словечком не обмолвились о его еврейском происхождении.
Во-вторых,  Сельвинский понятия  не имел, что  в России начала XVII столетия
попросту не было евреев. Ни  единого.  Уводить в Палестину было  бы попросту
некого. В-третьих, Палестиной в те  времена владели османы, которые  вряд ли
позволили кому бы то ни было, евреям ли, туарегам или  якутам  создавать  на
территории своей империи  государство. В-четвертых,  долгая  осада Москвы --
далеко  не  самый  умный путь  к  исходу  евреев  и созданию  государства  в
Палестине.
     В-пятых, ни единого еврея в окружении Лжедмитрия II не замечено...
     На противоположном полюсе,  в  стане  "истинно русских",  лет  полсотни
спустя выдвинули не менее  идиотскую версию -- по ней Лжедмитрий, как  легко
догадаться, был агентом коварных жидомасонов, жаждавших извести Святую Русь.
     Эту  версию  не  стоит даже рассматривать по  одной простой причине: за
последние два  столетия, несмотря на все  вопли и "железные" доказательства,
ни единого  жидомасона  отловить  и  явить  на  суд общественности  так и не
удалось.  Согласно  жесткому  правилу  юриспруденции,  без  преступника  нет
преступления...
     (Добавлю кстати, что  меня всегда  восхищала версия,  согласно  которой
Пушкин-де изничтожен масонами за  то, что раскрыл  их тайны.  Простая логика
требует признать: коли  уж Пушкин  раскрыл  масонские тайны, их  должны были
узнать  широкие  массы. Однако на вопрос, какие же  конкретно тайны  раскрыл
Пушкин, обличители масона Дантеса  отчего-то смущенно сбиваются на полуслове
и чешут в затылках...)
     На мой взгляд, древнееврейские книги в  багаже второго Лжедмитрия имеют
столь простое и  логичное об®яснение, что диву даешься, как  оно ускользнуло
от исследователей.
     Алхимия, чернокнижье, каббала. Ведовство и волховство. Во всех этих без
исключения дисциплинах самым широким  образом использовались древнееврейские
рукописи  --   алхимические  трактаты,   гадательные   книги,   "колдовские"
манускрипты, лечебники. Подтверждающих это фактов столько, что их не стоит и
перечислять.
     Скорее всего,  Лжедмитрия II просто-напросто  на досуге  имел  привычку
баловаться алхимией и  прочим чернокнижием,  отсюда  и  загадочные  книги  с
еврейскими письменами. То же, что  в случае  Нострадамуса, Калиостро и сотен
шарлатанов помельче калибром... Всего и дел. Какие там, к черту,  жидомасоны
и опередившие время предшественники отцов-основателей государства Израиль...
     Вот тут  настало время  вспомнить  народную  поговорку  о  зеркале,  на
которое  при  известных  обстоятельствах не годится  пенять... Сам  по  себе
второй  самозванец  был  личностью  жалкой  и  ничтожной, и  в  подметки  не
годившейся тому, чье имя принял.  Однако, каков  бы он ни был, русская знать
прямо-таки массово бросилась к нему поцеловать ножку и выпросить милостей...
     Лучше   всего  ситуацию  охарактеризовал   С.Ф.  Платонов:  "В  Москве,
благодаря Тушину,  все  сословия дошли до глубокого политического  разврата.
Москвичи служили и  тому, и другому государю: и царю Василию, и Вору. Они то
ходили   в  Тушино  за  разными  подачками,  чинами  и   "деревнишками",  то
возвращались в  Москву  и,  сохраняя тушинское жалованье,  ждали награды  от
Шуйского за то, что возвратились, "отстали" от измены. Они открыто торговали
с Тушином, смотрели на него не как на  вражий стан,  а как  на очень удобное
подспорье для служебной  карьеры и денежных дел. Так относились к Тушину  не
отдельные лица, а массы лиц в московском обществе...  оба соперника... своим
совместным существованием  влияли растлевающим образом на  народ, развращали
его".
     Можно добавить, что именно Тушинский вор как раз и посвятил в патриархи
всея Руси Филарета,  отца  будущего  царя...  Основной опорой, военной силой
Лжедмитрия  II  были,  конечно,  авантюристы  из  Польши и Литвы (знаменитый
Лисовский,  один  из  воевод  Тушинского  вора,  как  раз  и  бежал  из Жечи
Посполитой  оттого,  что  его там  собирались повесить), но  без  "тушинских
перелетов", как  прозвали сновавших меж Москвой и Тушино русских, самозванец
ни  за  что не продержался  бы  так  долго.  Мало того,  есть печальные  для
самолюбия потомков  свидетельства:  русские сподвижники Вора  не  только  не
мешали чужеземцам грабить  и бесчестить церкви, но,  наоборот, сами подавали
пример.  Сохранились  воспоминания  очевидца  и  участника  событий,  келаря
Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына.  Монах прямо  пишет,  что  даже
"поляки с Литвой" удивлялись,  глядя, как русские тушинцы  держат  в алтарях
своих церквей собак и скотину, а  на иконах играют в  кости...  (Истины ради
нужно упомянуть, что и сам Палицын не без греха. Вскоре, когда зашла речь об
избрании  на   русский  престол  польского  королевича  Владислава,  Палицын
присягнул Владиславу и без особого смущения принял то, что гоголевский герой
деликатно именовал  "борзыми щенками". Впрочем, так  в те  чертовски сложные
годы поступали слишком многие,  и не нам судить этих  людей, сыновей  своего
времени...)
     Вот  тут  на  сцене появляются те,  кого  без всякого  на  то основания
именуют "шведскими интервентами".
     "Интервенция" --  это вторжение войск одного  государства на территорию
другого.  Войска Шведского королевства вторглись на Русь гораздо позднее,  в
1615  г., когда  на  троне уже два года  сидел Михаил Романов и со Смутой, в
общем, было покончено. Те, кого  назвали "интервентами", на самом  деле были
наемниками, нанятыми Шуйским  в Швеции,  --  примерно пятитысячный  отряд из
шведов, французов,  немцев, шотландцев и финнов  под  командой  молодого, но
весьма  толкового  Якуба Делагарди,  тридцатилетнего  генерала. За помощь  в
войне  против тушинцев  Шуйский обещал, кроме  денег, еще  и передать Швеции
область  Корелу  (часть нынешней Карелии)  -- однако  по  своему всегдашнему
обыкновению  соврал.   Ландскнехты  не  получили  не  только  Корелы,  но  и
обещанного жалованья, вдобавок солдаты Шуйского разграбили их обоз...
     Корпус Делагарди  оказался в "подвешенном" положении. Большую его часть
составляли отнюдь не шведы -- да и чистокровных шведов по ту сторону границы
никто не ждал. Предстояло либо подыхать с голоду, либо грабить.
     Нужно  добавить, что  к тому  времени история наемничества  насчитывала
несколько столетий. И "неплатежи"  случались  настолько  часто, что  наемные
войска  успели создать  самый  настоящий то  ли церемониал, то  ли ритуал --
узнав, что им не намерены платить, они собирали сходку, без особых проклятий
и жалоб  выбирали себе  "маршала" и  его заместителей,  после  чего начинали
добывать  себе  средства  к   пропитанию  грабежом  всего,  до  чего   могли
дотянуться.
     Даже русские источники отзываются о Делагарди довольно дружелюбно. Судя
по  всему,  молодой генерал  (бывший  в  приятельских  отношениях с  молодым
военачальником князем Михаилом  Скопиным-Шуйским),  как ни странно, близко к
сердцу принимал русские беды. Но вряд ли смог бы втолковать своему воинству,
почему оно обязано умирать не за плату, а за некие идеалы...
     Одним словом, корпус  Делагарди перешел на "самообеспечение".  Захватив
Новгород, принялись  грабить  во всю  ивановскую  --  но, повторяю,  не  для
шведской короны,  а  исключительно  для себя.  Время  от времени  Делагарди,
правда, пытался  вести  нечто  вроде  переговоров  о  возможной  кандидатуре
шведского  принца  на  русский  престол, но  никто, даже он сам, к  этому не
относился серьезно.  Все за то, что  эти телодвижения понадобились Якубу для
того, чтобы не выглядеть откровенным  предводителем разбойничьей шайки. Даже
в те времена, собравшись грабить, уже думали об имидже и респектабельности.
     Именно художества наемников Делагарди, занятых  исключительно заботой о
своем кармане, и назвали впоследствии отчего-то "шведским вторжением"...
     (Ходят  даже  слухи,  что именно  тогда  на  Руси  как раз  и  появился
шотландец Лермонт, а вовсе не во времена Михаила, но проверить эту  версию я
сейчас не в состоянии.)
     Необходимо отметить,  что к  рождению легенды о "шведских  интервентах"
причастны не  только русские  историки  позднего  времени, но  и современник
событий,  король  Сигизмунд.  Соль  в  том,  что  Жечь  Посполитая  и Швеция
находились тогда  в состоянии войны,  и при  некоторой изобретательности ума
присутствие  на территории Московского государства регулярных шведских войск
давало королю формальный повод нарушить мирный договор с Москвой...
     Сигизмунд прекрасно знал, что представляет собой "корпус Делагарди", но
притворился, что искренне считает его "шведским регулярным войском".
     И  началась польская интервенция  --  на сей раз настоящая, без  всяких
кавычек. Смоленск был осажден войсками гетмана Жулкевского...
     Я нисколько не рвусь оправдывать поляков (благо мои предки  принадлежат
не к полякам, а как раз  к литвинам, тут  есть  свои тонкости и  стародавние
польско-литовские трения,  постороннему  непонятные).  Однако никак не  могу
согласиться с тем, что вторжение польских войск в 1609 г. в пределы России в
трудах иных национал-патриотично озабоченных тружеников пера предстает  едва
ли не самым черным злодеянием в мировой истории...
     Когда речь идет о двух соседствующих державах,  существующих бок о  бок
не одну сотню  лет, лучше  всего сразу  отказаться от привычки видеть  все в
черно-белом  цвете.  Просто-таки невозможно  доискаться,  кто и  когда нанес
первую зуботычину, послужившую детонатором многовековых  испано-французских,
франко-итальянских,  англошотландских  и  германо-французских  войн.   Проще
признать, что рыльце в пушку у всех заинтересованных сторон.
     Именно так  и обстоит с русско-польскими отношениями. Никто не  спорит:
безусловно,  король  Сигизмунд  поступил, как последний негодяй, вторгшись в
охваченную  смутой  соседнюю  державу.  Однако тот,  кто согласится  с  этой
формулировкой,  будет  вынужден,  если  хочет  сохранить  беспристрастность,
применить точно те же слова  к  великому князю Ивану III.  В 1492 г.,  когда
внезапно умер польский король Казимир, и у поляков хлопот стало выше головы,
войска Ивана  неожиданно ударили на соседей  и заняли большую  территорию  с
несколькими  городами,  присоединив  ее   к  московским  владениям.  А  если
забраться еще  дальше,  мы,  к  своему  некоторому  смущению, обнаружим, что
первое в истории упоминание о русско-польском конфликте гласит, что "русские
напали  на поляков и отобрали  несколько городов". Причем пишут  это русские
летописцы...
     Короче, интервенция имела место, но безусловной ошибкой было бы считать
ее самым  черным  преступлением  всех времен  и народов  --  поскольку  наши
собственные предки порой были не лучше...
     О героической обороне русскими Смоленска написано много, и я не стану к
ней  возвращаться. Наоборот...  По  моему  глубокому  убеждению,  патриотизм
состоит  не  в  том,   чтобы   замалчивать  наиболее  неприглядные  страницы
собственной  истории,  а  в  том,  чтобы  на  их  примере  учиться  избегать
повторения.  Как  писал  Владимир  Маяковский  (хотя  ссылаться  на него  не
особенно ныне и  модно): "Слава! Слава! Слава героям! Впрочем,  им  довольно
воздали дани. Теперь поговорим о дряни".
     Поговорим о дряни -- о Шуйских, царе Василии и его брате Дмитрии.
     Их племянник,  двадцатичетырехлетний  князь  Михаил Скопин-Шуйский,  по
справедливости  считался лучшим  русским  полководцем того  времени, славным
многими  победами  над  тушинцами.  О  нем  самого  высокого  мнения  был  и
поднаторевший в европейских войнах Делагарди, а популярность князя у русских
можно без малейших  преувеличений назвать  общенародной. Именно этот человек
был как нельзя более  кстати, на  своем месте, во главе русских войск  перед
лицом иностранного вторжения.
     Однако удар последовал с неожиданной стороны...
     В  народе  пошли вполне  оправданные  толки о  том,  что  молодой князь
Михаил, ежели  судить по  справедливости и заслугам,  -- лучший из возможных
преемник  царя  Василия.  Сам  Василий  к  этим  слухам  относился  довольно
равнодушно (поскольку был бездетным), но  его брат Дмитрий считал преемником
царя  как раз себя -- и потому клеветал  Василию на  племянника,  как только
мог.
     23 апреля 1610  г. на  пиру  у  князя  Воротынского  жена Дмитрия Марья
(кстати,  дочь Малюты Скуратова) преподнесла Скопину-Шуйскому почетную чашу.
Уже через несколько минут  князь Михаил почувствовал себя плохо, пошла носом
кровь (как  у  Бориса Годунова!), его увезли домой... С  постели он  уже  не
встал,  не  помогли  ни  царские  лекари, ни срочно  доставленные  Делагарди
немецкие врачи. Через две недели молодой князь умер. Толпа москвичей  тут же
бросилась  разносить  дом  Дмитрия  Шуйского  --  и, если  бы не  прискакали
посланные царем ратники, несомненно, добилась бы своего.
     Мало кто из историков сомневается, что князь Михаил был отравлен своими
дядьями.  Современники событий другой  версии  и не хотели принимать. Навыки
Шуйского  в обращении  с  ядами  общеизвестны  --  подсылал отравителей и  к
Лжедмитрию II, и к Болотникову (вполне возможно, что и Годунова отравил он).
Таким образом, братья Шуйские своими руками уничтожили человека, который мог
спасти их династию. Прокопий Ляпунов, человек, без сомнения,  осведомленный,
в глаза обвинил  всех трех  братьев в отравлении князя Михаила -- и  ушел  к
Лжедмитрию II...
     24 июля  1610  г.  неподалеку  от Можайска, у  села Клушино,  произошло
сражение, которое, безусловно, должно считаться  самой  позорной страницей в
летописи русского оружия. Разгром,  который потерпели русские  войска, можно
сравнить разве что с поражением под Нарвой, однако под Нарвой войско Петра I
состояло главным образом из новобранцев, а под Клушино пришли люди с немалым
боевым опытом...
     Историки  обеих стран по-разному  оценивают противостоявшие  друг другу
силы.  Некоторые  польские  источники  придерживаются  следующей  версии:  у
поляков -- 6800  конников и  200 пехотинцев,  у  русских  -- 30000 русских и
пятитысячный корпус Делагарди. По русским данным,  силы  поляков  составляли
около  двадцати  тысяч,  русских  -- около сорока.  Впрочем, и такой расклад
достаточно   угнетает:   проигрывать   унизительно   что   при   двухкратном
превосходстве, что при четырехкратном...
     Главное,  польскими силами командовал талантливый и опытный полководец,
гетман  Станислав Жулкевский,  а русскими -- Дмитрий Шуйский,  пригодный для
этой  цели  не более, чем  для чтения лекций по  алгебре. Едва  победа стала
склоняться на  сторону  гетмана, Дмитрий в  панике  ускакал от  войска -- по
свидетельствам современников, при этом увяз в болоте, потерял  сапоги и коня
и прискакал  в  Москву босой,  на  крестьянской клячонке.  Даже если  это  и
придумано  злопыхателями,  полную военную бездарность  Дмитрия не  оспаривал
никто.  Именно  в этот момент стране  нужен был Михаил Скопин-Шуйский, но он
лежал в земле...
     17 июля  Шуйского свергли, насильно постригли в монахи, Боярская дума с
князем  Мстиславским  во  главе обратилась  к королю Снгизмунду, заявив, что
согласна  избрать  русским  царем королевича Владислава. Среди  присягнувших
Владиславу  был и  Михаил Романов. Ничего странного, если вспомнить, что его
отец Филарет как раз и был уполномочен Земским Собором на то, чтобы добиться
от Сигизмунда согласия на принятие Владиславом  русской короны. Даже  позже,
когда  Михаил  был  уже  венчан  на  царство,  в одной  из  первых  грамот к
Сигизмунду имя Михаила стояло на четырнадцатом месте, после бояр.
     Не  удивительно, что  поляки так  долго не признавали Михаила  законным
государем...
     Наступило время так называемой "семибоярщины".
     Правда, во  всех сохранившихся официальных грамотах  "бояр" не семь,  а
шесть: три боярина,  Мстиславский,  Шереметев и  Голицын;  окольничий, князь
Мезецкий, и два думных дьяка -- Телепнев и Луговской.
     Коли уж  мы помним героев, обязаны помнить и  предателей.  Вот они, все
шестеро, поименно:
     Федор Иванович Мстиславский
     Василий Васильевич Голицын
     Федор Иванович Шереметев
     Данило Иванович Мезецкий
     Василий Телепнев
     Томило Луговской.
     Именно эти  шестеро от имени всего  русского  народа  ночью  впустили в
Москву  польские  войска.  И   привели  москвичей  к  торжественной  присяге
Владиславу,  а  потом  разослали по  всей стране  "известительные"  грамоты,
требуя, чтобы королевичу присягала вся Русь.
     Пожарище разгоралось.  Смоленск был  занят поляками оттого,  что  некий
русский предатель  Иванко с символическим прозвищем Шваль показал  ведущие в
город потайные ходы. (А русский воевода Бутурлин, перед тем как отступить из
города  под  напором поляков, старательно ограбил  лавки смоленских купцов.)
Лжедмитрия II  к тому времени уже прикончили касимовские татары, но осталось
его  воинство,  расколовшееся  надвое.  Поляки  и  литовцы,  так  называемые
"лисовчики" (по  имени их предводителя,  того самого  Александра Лисовского,
что был приговорен  в Жечи к  повешению), сражались  теперь исключительно за
себя.  Деваться  им  было  попросту  некуда,  король  Сигизмунд, хоть  и  не
предпринимал против них прямых военных действий, не препятствовал истреблять
их московским полкам.  Казаки, бывшие в  подчинении  Тушинского вора,  убили
Прокопия Ляпунова и, на словах, выступали против поляков, однако  о том, как
они  "боролись" против Сигизмунда, лучше  всего расскажет русский летописец:
"Беспрестанно  ездя  по  городам  из  подмосковных  таборов, казаки  грабят,
разбивают и невинную кровь христианскую проливают; боярынь и  простых жен  и
девиц насилуют, церкви Божьи разоряют, свя