Сохранился  его отчет: "Ныне до вашего  величества  послал раскольников
необратных  и  замерзелых,  они  же  и  указу   твоему  учинились  противны,
положенного окладу платить не хотят, и за то биты кнутом, и вынуты ноздри, и
послано  на  каторжную  работу  числом 23 человека...  да  женского  пола 46
человек замерзелых послал в девичьи монастыри  -- положенного окладу платить
отреклись, и за то учительницы их биты кнутом 13 человек..."
     Немного позже Питирим,  чтобы уличить  старообрядцев в ереси, пошел  на
прямой подлог: по его приказу была  изготовлена якобы "старинная" книга, так
называемое "Соборное деяние на еретика Мартына". В ней утверждалось, что еще
в 1147 г.  в  Киев пришел  монах  Мартин,  армянин  по  происхождению,  стал
проповедовать двуперстие и все прочие заблуждения, свойственные раскольникам
XVII в.,  однако в 1157 г.  собор  русских епископов  осудил Мартина, назвав
двуперстие "армянским кукишем".
     О  последующих  событиях  много   писали  русские  историки,  поскольку
старообрядцы  (целая  группа под  водительством  дьякона  Александра)  самым
тщательным образом исследовали "древнюю книгу" и неопровержимо доказали, что
это  сочиненная  в  нынешнем году  подделка.  Этой  истории  самой  по  себе
посвящены отдельные  научные труды  --  проведенная  Александром  экспертиза
считается  первым в российской истории  палеографическим анализом  старинной
рукописи,  и современные исследователи до сих пор используют практически  те
же методы, какими руководствовался дьякон.
     Однако  Питирим  ответил более  весомым  аргументом  -- приказал  взять
Александра  под  стражу  (впоследствии  дьякона  били кнутом  и казнили).  А
"Соборное деяние" продолжали распространять как ни в чем не бывало... Пытать
Александра и предать его смерти письменно распорядился сам Петр.
     То  же  самое  творилось  по  всей   стране.  "Всюду   проповедничество
предпочитало вместо действия словом  вступать в  союз  с гвардии капитанами,
всюду  увещевали  людей,  заковав  их  предварительно  в  кандалы,  и  всюду
результат  был одинаков: кто был послабее, те об®являли, что раскаиваются, а
более  сильные  почувствовали  еще  глубже  ров,  возникший  между   ними  и
господствовавшей церковью".
     Другими словами, в результате  прямо-таки гестаповской  борьбы Петра со
староверами  очень  большой  процент   трудолюбивого,   искренне   верующего
населения был  форменным образом поставлен вне закона и подвергся постоянным
преследованиям. В свою очередь, это вело к еще  большему ожесточению нравов,
застою в экономике. В свое время подобное наблюдалось  во Франции -- изгоняя
гугенотов,  страна  лишилась  множества искусных  ремесленников, преуспевших
купцов, интеллектуалов, от чего выиграла Англия, приютившая беглецов (именно
они и помогли претворить в жизнь  то, что именуется "английской промышленной
революцией").  Так  и   в   России:  трудолюбивые,  грамотные   старообрядцы
исключались из деятельности  на благо страны, вынужденные массами бежать кто
в глухие места, кто в Жечь Посполитую (в нашей историографии  совершенно  не
изучена весьма интересная тема -- огромный вклад, который внесли староверы в
процветание той же Литвы. В точности как гугеноты в Англии).
     И,  наконец, одно  из самых страшных  последствий  петровских реформ --
фактический раскол простого  народа и "верхнего мира" на  две  разных нации.
Возникло две нации, две культуры, два мира...
     Разумеется,  до Петра  не  было никакой  идиллии --  помещики  и  бояре
угнетали "черный  люд"  почти  столь  же  тяжко.  Но  между  боярином и  его
крестьянином не было пропасти -- оба носили одинаковую одежду, различавшуюся
лишь  материалом, оба  ходили в одну и ту же  церковь,  принадлежали к одной
культурно-духовной  общности.  После   петровских  преобразований   "барин",
городской, образованный и одевался  иначе,  и  лицо у него  было  "босое", и
родного  языка  он  сплошь  и  рядом  не  знал.   Сохранились  свидетельства
современников, как  в 1812  г.  простонародье  таскало в  московскую полицию
"французских шпионов" --  схваченных на  улицах дворян, которые  из®яснялись
меж  собой по-французски. Они  были не  виноваты --  просто-напросто родного
языка не знали и говорить по-русски даже на самые простейшие темы не  могли.
Из этих искорок, понемногу  тлевших,  и разгорелось на  всю  Россию в 1917-м
пожарище, слизнувшее помещичьи усадьбы, а заодно и библиотеку Блока -- какие
там, к черту, жидомасоны, всего лишь лопнул нарыв, вздувшийся еще при Петре,
бесповоротно расколовшем нацию...

        ИТОГ

     Время  от времени (к счастью,  все  реже  и реже) иные  исследователи в
поисках  очередной   сенсации   начинают   вспоминать   о  "загадке",  якобы
сопровождавшей  кончину  Петра.  Слабеющая  рука Петра (умирающего то ли  от
простуды, то ли от скверно залеченной венерической  болезни) нацарапала лишь
два слова "Отдайте все..."  -- и бессильно упала. Вот и гадают, вот и ломают
головы -- кому же наш "госмударь всея Руси" собирался оставить страну?
     Печальный итог  в том  и состоит,  что сам Петр  не  мог  не  понимать:
наследство оставить некому!
     Супружница  Екатерина глупа, распутна и откровенно спивается. Елизавете
всего шестнадцать. Другой  дочери, Анне, семнадцать. Внуку Петру Алексеевичу
десять.  Молодые   племянницы  Анна  и  Екатерина  замужем  за  иностранными
князьками  (первая,  впрочем,  уже  вдова).  Племянница  Прасковья  умом  не
блещет...
     НАСЛЕДНИКА НЕТ. Чье имя не напиши, он или она неминуемо станут игрушкой
в руках  приближенных --  казнокрадов,  мотов, озабоченных лишь  собственным
преуспеянием. Иллюзий на их счет сам Петр никогда не питал, в глаза говорил,
что прекрасно понимает: после его смерти пустят прахом все наследие...
     Не мог Петр этого не понимать.  Прекрасно знал. А потому -- нет никакой
загадки. "Завещание", можно ручаться,  осталось недописанным не потому,  что
холодеющей  руке  не  хватило  какой-то минуты.  Петр,  несомненно,  заранее
пытавшийся  предугадать  ход событий после своей  смерти,  попросту осознал:
называть чье бы то ни было имя бесполезно. Потому что не будет продолжателя.
     И   это  недописанное  завещание,  каракули   на  грифельной  доске  --
свидетельство полного  и  окончательного краха, который умирающий  Петр, нет
сомнений, успел осознать во  всей полноте.  Драконы сплошь  и рядом  умирают
бесславно, не в бою -- в сырой пещере, под писк крыс, уже нагло высунувшихся
из всех углов, уже прикинувших, как будут обдирать чешую, чтобы добраться до
остывающего мясца...

        ПОТОМКИ

     К  Петру (в отличие  от  многих других самодержцев) отношение  потомков
было  неоднозначным с  самого начала,  и  разброс  мнений оказался  особенно
велик...
     Уже в конце XVIII в. князь Щербатов  написал прекрасную, до  сих пор не
устаревшую   работу,   исследование,   впервые,   наверное,   в   российской
историографии  поставившую вопрос виртуальности: как развивалась  бы Россия,
не  будь Петра? У Щербатова  есть примечательная  фраза:  "Нужная, но, может
быть, излишняя перемена".  Чуть позже  Радищев, по  сути,  вторил Щербатову,
пусть и  с другой колокольни:  "И  я скажу,  что  мог бы Петр славнее  быть,
возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную". Но как
раз "вольность частную" наш сатрап и подавлял с небывалым прежде усердием...
     Пушкин  поначалу  написал  "Полтаву"  -- одно  из  ярчайших  в  русской
литературе  восхвалений  Петра.  Однако,  возмужав  и  посерьезнев,  за  сто
пятьдесят лет до Стивена  Кинга создал великолепный "роман ужасов" --  поэму
"Медный  всадник",  где  Петр  уже совсем  иной,  прямой аналог  современных
полусгнивших  зомби  и прочих  "живых мертвецов",  с  тупой  непреклонностью
преследующих вопящих от страха беглецов...
     Крайне  символично, между  прочим, что картечь Николая  I,  14  декабря
1825-го покончившего с последней отрыжкой "вольностей гвардейских", стегнула
и по Медному всаднику.  Не менее  символично и то,  что декабристы для своей
ублюдочной  пародии на прошлые гвардейские  перевороты  выстроились  как раз
вокруг памятника Петру...
     Ситуация стала  еще более  интересной,  когда в России  стала  издавать
осмысленные  звуки  интеллигенция  (не путать  с интеллектуалами!), по своей
сути как раз и являвшаяся одним из монструозных порождений петровских ломок.
Под  интеллигенцией и  здесь, и далее я  всегда  полагаю в виду нечто строго
конкретное:  аморфное скопище суб®ектов,  получивших  некоторое  образование
(точнее, нахватавшихся  вершков)  и  одержимых  параноическим апломбом  быть
"духовными   вождями   и  учителями",   равно  как  и  "совестью  народной".
Радикальной интеллигенции Петр как раз пришелся по нутру -- подобно всякому,
славному разрушением.  Белинский,  бледная  поганка российской  общественной
мысли, изощрялся, как мог, и в прозе, и в  стихах: Россия тьмой была покрыта
много лет, Бог рек: да будет Петр -- и был в России свет.
     Здесь проявилась  еще одна  видовая черта отечественной  интеллигенции,
превращающая  ее  в  вульгарную  "образованщину":  полнейшее   невежество  в
истории. В письме Кавелину Белинский не менее категоричен: "Для меня Петр --
моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России. Это
пример для великих и малых, которые  хотят что-либо сделать, быть чем-нибудь
полезным".
     Радикалы  и  революционеры  Петра  как  раз обожали. Белинскому  вторил
"московский бастард" Герцен: "Петр,  Конвент научили нас шагать семимильными
шагами, шагать из первого месяца беременности в девятый".
     И зашагали...  Советские  историки любили важно  отмечать, что "Ленин в
высшей  степени положительно  относился к  деятельности  Петра  I".  ("Вождь
мирового пролетариата" в данном случае всего лишь следовал за Энгельсом, еще
одним   почитателем   разрушения   и   вселенской   ломки,  назвавшим  Петра
"действительно великим  человеком". Маркс считал Петра  гением, деятельность
Петра -- "исторически оправданным закономерным историческим процессом".) Так
что  среди  учителей  Ильича  несправедливо  будет  числить  лишь  Маркса  с
Энгельсом --  эту сомнительную честь  разделяет  и  Петр, названный Герценом
"революционером  на троне". Он же, Герцен, говаривал, что Петр  был  "первой
свободной  личностью  в России". Спорить  с этим нельзя  -- беда только, что
Петр был  еще и единственной  свободной личностью  в России, все прочие,  от
фельдмаршала, до крестьянина, -- по сути, рабами...
     А   уж  особенно  интеллигенции,  разумеющей  лишь   внешние  признаки,
нравилось, что  Петр "поставил Россию в ряд с западными державами".  И никто
не  задумывался,  какой  ценой...  Главное,  все  брили  бороды   и   носили
европейское  платье.  Суть глубинных процессов интеллигенция  понимать не  в
состоянии...
     Лев  Толстой   поначалу  относился  к  Петру  прямо-таки   восторженно,
собирался  писать  роман  о нем,  но  впоследствии наступило  отрезвление, и
Толстой   оставляет  такие  строчки:  "Был  осатанелый   зверь..."  "Великий
мерзавец,  благочестивейший  разбойник,  убийца,  который  кощунствовал  над
Евангелием..."  Говорил  о Петре  I и  его сподвижниках:  "...убивали людей.
Забыть про это, а не памятники ставить".
     Алексей  Толстой  до  того,  как  пришел   на   службу  к  большевикам,
высказывался  о  Петре   несколько   иначе,  чем  в  своем  будущем   романе
(талантливом, несмотря  ни  на что): "Но  все  же случилось не то, что хотел
гордый Петр:  Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А,
подтянутая  им за волосы, окровавленная и обезумевшая  от ужаса и  отчаяния,
предстала новым родственникам  в жалком и неравном виде -- рабою. И  сколько
бы ни гремели грозно русские  пушки, повелось,  что рабской и униженной была
перед всем миром великая страна, раскинувшаяся от Вислы до Китайской стены".
     Тот же Герцен выразился  как-то, что "Чингисхан с телеграфом хуже,  чем
Чингисхан без  телеграфа".  Именно  таким "Чингисханом  с  телеграфом" и был
Петр, и добавить мне больше нечего...
     Кстати,   любопытнейшие   рассуждения  о   природе  "консерваторов"   и
"либералов"   мне   встретились  в   воспоминаниях   митрополита   Вениамина
(Федченкова), в той их части, где речь идет об участии его  в продолжавшемся
девять  месяцев  Московском  Церковном  Соборе,  открывшемся  вскоре   после
Февральской революции:
     "Большинство  было, в общем, консервативно, но в  хорошем  смысле этого
слова:  было по  сердцу добрым, желало помочь устроению жизни, готово было к
жертвенности, не гордилось собою, считалось с  братским мнением Других, было
достаточно свободно в своем понимании окружающих обстоятельств. Обычно слово
"консерватор"  считалось  в  русском  интеллигентском  воззрении   синонимом
тупости,  злобы.  По совести сказать,  на  Соборе было как раз обратное. Вот
либералы (они почти все  вышли из преподавательской, отчасти и профессорской
среды духовных школ)  были действительно  раздражены, злобны, упорны в своем
либерализме, партийно нетерпимы и просто злостно тупы... они очень не любили
повиновения,  послушания,  признания   авторитетов,   любви  и   уважения  к
начальству.  Наоборот,  всячески  унижать  то,  что  выше  их,  лишать прав,
ограничивать, отвоевывать привилегии  самим себе, командовать над другими --
вот их свойства. И  чего бы ни коснулось, они готовы тотчас же в злобный бой
против инакомыслящих... как люди с  самоуверенным духом, большими знаниями и
способными развязными языками,  они производили большой шум: и по количеству
подобных ораторов  (они  всегда  выступали!), и  по горячим речам  их иногда
казалось, будто чуть не весь Собор мыслит так, как они звонят. Но когда дело
доходило до решений... эта десятая частичка оставалась в меньшинстве" [33].
     Прошло  восемьдесят лет,  но отечественные интеллигенты  и  либералы не
изменились  ни на йоту. Все вышеприведенное прекрасно описывает и  нынешних.
Злобный  бой  против любого  инакомыслия, жажда  власти,  стремление  лишать
оппонента  всех  и всяческих прав...  Вот  только знаний не в пример меньше,
старая  интеллигенция  при  всех  своих   недостатках  была  все  же  хорошо
образована, а нынешняя -- совки-с...
     Между прочим, знаменитое  крылатое  выражение  " Петр  прорубил окно  в
Европу"  выдумано не в России -- этот  пассаж впервые употребил  в 1769 г. в
своих  "Письмах  о России" итальянец Франческо Альгорроти.  Хорошо, что наши
соотечественники не  причастны хотя бык этой глупости.  В самом деле, эпитет
выбран неудачнейше. Нормальный человек прорубил бы дверь. Реформы, лезущие в
окно -- зрелище довольно сюрреалистическое...

        ВИРТУАЛЬНОСТЬ

     Как же без нее? Никуда нам  не деться от виртуальности... В истории был
шанс обойтись  без  Петра. Я имею в  виду до сих пор не проясненные до конца
события в ночь с 7 на 8 августа 1689 г.
     Сторонники Софьи  уверяли, что в ту ночь приверженцы Петра намеревались
занять Кремль,  убить царевну  и  Ивана.  Сторонники Петра  уверяют, что все
обстояло  как  раз  наоборот,  и люди  самого энергичного и  решительного из
сторонников Софьи  стрелецкого  начальника  Федора Шакловитого  хотели убить
Петра.
     Кто  прав,  неизвестно. Вероятнее  всего  -- и  те, и  другие.  В обоих
лагерях хватало деятелей,  понимавших, что  мирным  путем решить проблему не
удастся. Главное, той  ночью Петр мог быть убит (впрочем, его могли  убить и
много раньше, когда  в Кремль  ворвались  верные Софье стрельцы, недовольные
тем, что "младший" обошел "старшего").
     Что тогда? Ответ один:  медленное (но не ставшее из-за этого порочным),
эволюционное развитие.  Реформы,  проводимые с  гораздо  меньшей  кровью, не
сотрясшие  страну  столь жестоко, не  создавшие  непреодолимой  пропасти меж
высшими и низшими, меж народом  и государством, церковью и народом. Все, что
нам известно о достижениях  России допетровской эпохи, позволяет говорить  с
уверенностью: не было бы никакого "застоя". И не было бы кровавого вихря...
     Советский историк  Н. Молчанов, апологет  Петра,  защищал избранный тем
путь  развития  довольно  оригинально.  Вспомнил  о  так  называемом  "плане
Лейбница".
     В 1670 г. Лейбниц разработал план создания так называемого Европейского
союза, призванного  обеспечить Европе вечный  мир. Для  этого,  по Лейбницу,
излишнюю  энергию ("пассионарность",  сказал бы Гумилев) следовало направить
на  колониальную  экспансию.   Англии   и   Дании,  по  Лейбницу,  следовало
колонизировать Северную  Америку,  Франции  --  Африку  и Египет, Испании --
Южную Америку, Голландии -- Восточную Индию, Швеции -- Россию.
     И  вот уже Молчанов заламывает  руки в наигранном ужасе: "Нашей  родине
угрожало колониальное рабство" [126].
     Да  полноте... Поневоле  припоминается  русский  лубок времен  Крымской
войны: "Вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон поражает Русь на карте
указательным перстом"...
     То,  что  этот план придумал  "сам" Лейбниц,  еще ни о чем не  говорит.
"Россия -- не Африка", как выражался казачий  урядник из романа Пикуля. Вряд
ли у Швеции  хватило бы сил не  то что "колонизовать"  Россию  --  отхватить
кусок  территории. Это швеям не удалось даже в тяжелейшие времена Смуты... И
потом,  вся колониальная экспансия,  как  бы  энергично она  ни проводилась,
никоим  образом  не  уберегла  Европу  от  войн  --  а следовательно,  "план
Лейбница" остается очередной утопией, согласно известной  русской солдатской
песне совершенно не учитывавшей овраги...
     Лично мне гораздо ближе точка зрения историка П.Н. Милюкова, писавшего:
"Ценой разорения страны Россия возведена была в  ранг европейской державы...
Политический рост государства  опять опередил его экономическое развитие". В
первом  томе "Истории  России",  вышедшей в  1935 г. на французском  языке в
Париже  под  редакцией  Милюкова,  глава о петровских преобразованиях  имеет
многозначительный заголовок: "Результаты реформы: хаос".
     И, наконец, во времена петровского правления наблюдались две любопытных
"развилки в истории" -- точки, где отечественная  история могла  свернуть на
другие рельсы.
     Первая  развилка  касается   Петербурга,   который   при   определенных
обстоятельствах  мог и  не подняться  на брегах Невы.  Если бы Петр захватил
Ригу на  несколько лет раньше,  а не в 1710 г., в постройке Санкт-Петербурга
не было бы ровным счетом  никакой нужды. Рига являлась уже готовым портом на
Балтике, мало  того, ее гавань была  свободна ото льда на целых шесть недель
дольше, чем Невская губа. В новой столице у Петра, в  общем,  не было особой
необходимости  -- ему нужны были крепость на Балтике  и порт, позволивший бы
вести морскую  торговлю  по  той  же Балтике,  в обход  Архангельска.  Обоим
условиям  вполне  отвечала Рига. Окажись она в  руках  Петра  году в 1702-м,
десятки тысяч людей не погибли бы в непосильных трудах посреди гнилых болот.
Правда,  при  этом варианте не было бы Эрмитажа и  многого другого, но когда
вопрос стоит именно так, лучше уж обойтись без Адмиралтейства и Эрмитажа...
     Виртуальность,  вернее,  "развилка"  номер  два  --  судьба   Елизаветы
Петровны. В 1722 г. Петр всерьез намеревался выдать ее  за одного из принцев
французского королевского дома, юного  герцога  Шартрского,  а впоследствии,
после смерти тогдашнего польского  короля Августа Саксонского, посадить зятя
с дочерью на польский престол.
     Интереснейшая виртуальность!  В случае  ее  осуществления  я не  берусь
наскоро  просчитывать  возможные  варианты,  оставляя это  другим. Возможно,
Елизавета  при  этом  раскладе никогда не  оказалась бы на русском престоле.
Возможно, Жечь Посполита избегла бы раздела. Возможно, обе страны образовали
бы  единую  державу... Увы, мне  просто некогда в рамках  этой  книги решать
столь сложные уравнения.
     В реальной жизни  брак не сложился -- из-за происков английского короля