тоит в том, что он,
с  одной  стороны,  потакал  православному  духовенству   в  расправах   над
"иноверцами"*,  с  другой   --  всю   свою  жизнь  искал   союзов  и  дружбы
исключительно  с  протестантами,  которых   православные  считают  страшными
еретиками...
     *  Как  раз при Петре вновь начались  публичные сожжения  "еретиков"  и
религиозных вольнодумцев, чего  Русь,  за редчайшими исключениями, не  знала
последние двести пятьдесят лет.
     После смерти Петра не осталось каких-либо прочных и выгодных для страны
военно-дипломатических союзов, если не  считать  не принесших никакой пользы
браков царской дочери и двух племянниц с иностранными князьками.  Изоляция и
тупик, если по большому счету...
     Вообще то, что  можно  называть  "внешней  политикой", началось  лишь с
царствованием   Екатерины   II.   Трудно   назвать   обычной   и  нормальной
внешнеполитической деятельностью перевод Меншиковым награбленных миллионов в
зарубежные банки, полнейший застой  в заграничных делах,  наблюдавшийся  при
Анне  Иоанновне,  или деятельность  министров Елизаветы, за  крупную  взятку
втравивших Россию в абсолютно чуждую ей Семилетнюю войну...

        ВОЕННОЕ ДЕЛО

     О военных успехах Петра принято писать лишь в самых восторженных тонах.
Не  отрицая столь серьезного и масштабного предприятия, как занятие русскими
Прибалтики,  следует  все  же  сделать одно  немаловажное  уточнение:  нужно
помнить, что Россия сражалась с державой,  находившейся не в расцвете сил, а
скорее "на закате". Мощь Швеции была  уже непоправимо подорвана и участием в
Тридцатилетней  войне,  и  рядом  крупных  потерь в воинской  силе и военном
флоте, понесенных во второй половине XVII в. от Польши.
     Не мешает  помнить еще, что Полтавская битва, которую нас с детских лет
приучили считать чем-то  невероятно грандиозным и эпохальным, была, в общем,
едва  ли  не  заурядной  стычкой  --  другого  слова  просто  не  подберешь,
ознакомившись с точными данными...
     С  русской  стороны в Полтавском  сражении  участвовало непосредственно
лишь  десять тысяч солдат (и еще тридцать  тысяч стояли в резерве). У шведов
--  шестнадцать  тысяч.  Против  четырех  шведских  орудий  были  выставлены
семьдесят  два  русских (а  по  другим  данным  --  сто  двенадцать).  Нужно
подчеркнуть, что  речь  идет  о свежих русских частях и предельно измотанных
шведских, которые  действовали на враждебной  им  территории, не получая  ни
подкреплений, ни провианта, ни боеприпасов. Не зря В.О. Ключевский, которого
никак нельзя заподозрить в русофобии, так и писал: "Стыдно было бы проиграть
Полтаву...  русское  войско,  им  (Петром  --  А.Б.)  созданное,  уничтожило
шведскую  армию, т.е. 30  тысяч  отощавших,  обносившихся,  деморализованных
шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга".
     Наконец,  длилась Полтавская битва  всего два часа. Но даже  располагая
крупным  превосходством  в  людях  и   вовсе  уж  подавляющим   перевесом  в
артиллерии, Петр применил  "новинку"  --  впервые в  русской военной истории
появились расположившиеся в тылу наступающих заградительные  отряды, которые
получили от Петра приказ стрелять по своим, если те дрогнут...
     (Замечу еще:  в  1708 г., когда Карл XII вступил в пределы России, Петр
впал  в  такую  панику,  что  распорядился  вывезти  из  Москвы  кремлевские
сокровища.  Ради удобства обороны Кремля едва  не был  снесен  храм  Василия
Блаженного...)
     Знаменитый   петровский   флот,    которому    посвящены    исполненные
восторженного  умиления книги и  фильмы, на  деле представлял  собой скопище
сметанных "на живую нитку" из сырого дерева кораблей, по петровскому  обычаю
предназначавшихся  для решения  узких, сиюминутных задач.  Историки упрекают
преемников  Петра за полнейшее  пренебрежение флотом,  который Екатерине  II
пришлось  практически возрождать заново, но в том-то  и суть, что  вплоть до
времен  Екатерины  II  у России  просто не  было  масштабных, стратегических
задач, требовавших океанского  флота. А  потому  со смертью Петра  мгновенно
воцарилось  запустение,  корабли  за   отсутствием  боевой  задачи  тихонько
гнили...
     Кстати,  рекрутов  в  петровские времена вели на  службу в  кандалах. В
городах, до распределения  по  полкам,  их держали  "в  великой  тесноте, по
тюрьмам и острогам,  немалое  время, и,  таким образом еще на месте изнурив,
отправляли,  не рассуждая  по числу  людей  и далекости  пути с одним,  и то
негодным,  офицером или  дворянином, при недостаточном пропитании; к тому же
поведут,  упустив  удобное  время,  жестокою  распутицею,  отчего  в  дороге
приключаются  многие болезни,  и  помирают безвременно, другие  же  бегут  и
пристают  к воровским компаниям, ни крестьяне  и ни  солдаты,  но разорители
государства становятся. Иные с охотой хотели  бы  идти  на службу, но видя с
начала  над братией своей такой  непорядок,  в  великий страх  приходят" (из
доклада Военной коллегии Сенату, 1719 г.).
     О  флоте. Один  из лучших адмиралов  царя,  англичанин Паддон,  вопреки
британской традиции известный  человеколюбивым отношением к матросам, писал,
что  "русский  флот, вследствие дурного продовольствия,  потерял людей вдвое
больше любого  иностранного флота". И это  при том, что в те времена во всех
военных флотах царили жутчайшие условия быта для матросов...
     В  1716  г. адмирал  Девьер писал царю из Копенгагена: "Здесь мы нажили
такую славу,  что  в тысячу  лет  не угаснет. Из  сенявинской команды умерло
около  150 человек,  и многих из  них  бросили в воду  в канал, а  ныне  уже
покойников 12 принесло ко дворам, и народ здешний о том жалуется, и министры
некоторые мне говорили, и хотят послать к королю".
     У того же  Паддона  в  1717  г. из-за  гнилого продовольствия в течение
месяца из 500 новобранцев умерло 222, а остальные "почитай, помрут с голоду,
обретаются  в таком бедном состоянии  от  лишения  одежды,  что,  опасаются,
вскоре помрут". (Письмо Паддона)
     Наконец,   примером   совершенно  утопических  "прожектов",   повлекших
огромные жертвы, остается Прутский поход Петра.
     Представители  православных балканских  народов,  буквально  осаждавшие
Москву  с  просьбой  о помощи, из лучших  побуждений  преувеличивали  размах
антитурецкого движения в своих странах и в  таких же пропорциях преуменьшали
ожидавшие  русскую армию трудности. Изображалась  совершенно  фантастическая
картина: как, при одном  появлении русских войск сербы, черногорцы, болгары,
валахи и молдаване прямо-таки сметут в едином порыве турецких угнетателей...
     Наслушавшись   этих   сказок,   Петр  писал   фельдмаршалу  Шереметеву:
"Господари  пишут, что как скоро наши  войска вступят  в их  земли,  то  они
сейчас же с  ними  соединятся  и  весь  свой  многочисленный народ побудят к
восстанию  против  турок:  на что  глядя  и  сербы  (от которых  мы такое же
прошение  и  обещание  имеем), также  болгары и другие  христианские  народы
встанут против турок, и одни присоединятся к нашим войскам,  другие поднимут
восстание  внутри  турецких  областей;  в  таких  обстоятельствах визирь  не
посмеет перейти за Дунай, большая часть войска его разбежится, а может быть,
и бунт поднимут".
     Французский историк Жорж Удар писал впоследствии: "...он (Петр -- А.Б.)
имел несчастье, вместо того, чтобы сконцентрировать все усилия на заключении
мира со Швецией,  ввязаться в хаос  сложных дипломатических  интриг, которые
требовали  тонкого политического чутья, изощренной  дипломатии и (финансовых
средств, которых ему не хватало".
     Оценка  событий  вернейшая...  В  июня  1711  г.   русские  войска  под
командованием Петра вступили в Молдавию.
     Однако  единственной  "подмогой",  какую  они  дождались,  стал  приезд
молдавского   господаря  Кантемира   с  кучкой   придворных.   Не  было   ни
многотысячных отрядов  восставших,  ни обещанных  складов  с провиантом,  ни
воды.  А  турецкое  войско  вместо  того, чтобы  поднять  бунт  против своих
начальников и разбежаться, взяло русских в окружение...
     Петр, сидя в  осажденном лагере, до  того  пал  духом, что, направив  к
великому визирю своего посла Шафирова, приказал добиваться мира любой ценой.
Если потребуется, не только отдать Турции все завоеванные на юге земли, но и
вернуть  шведам  всю  Прибалтику, кроме  Петербурга,  а  если  шведам  этого
покажется мало, отдать им и  Псков с  прилегающими землями... Словом, ведено
было "соглашаться на все, кроме рабства".
     К счастью,  турки  вовсе не собирались вести дипломатические  баталии в
защиту шведских интересов (иначе, вполне возможно, в Пскове сегодня говорили
бы по-шведски).
     Однако в отстаивании своих интересов преуспели.
     Шафиров  и великий  визирь Балтаджи  Мехмет-паша подписали  трактат, по
которому  Россия  обязывалась  вернуть Турции  Азов,  срыть  свои  крепости,
Таганрог и  Каменный Затон, уничтожить русские  корабли  на Черном  море, не
вмешиваться  в  польские дела,  не  держать в  Польше войска, отказаться  от
содержания  в Стамбуле постоянного посольства  (что  по меркам того  времени
было   неслыханным   унижением  российской   дипломатии).   Горькая   ирония
заключается в том, что после первого сражения турецкие войска, даже янычары,
отнюдь  не  горели  желанием  идти  в  бой.  Турки  поймали Петра  на  самый
примитивный и наглый блеф...
     В  Прутском  походе русская  армия  потеряла  27  285 человек. Из них в
боевых действиях  погибли только  4800,  остальные --  от  жажды, болезней и
голода. Однако, вернувшись в Петербург, Петр поступил совершенно по-советски
-- устроил  пышный  парад, словно это  он остался  победителем и безусловным
триумфатором...
     На фоне столь трагической неудачи почти незамеченной  прошла и забылась
надолго  гибель  в  Хиве  двухтысячного отряда  князя  Бековича-Черкасского,
отправленного  реализовать очередной  преждевременный петровский  прожект --
разыскать старое русло реки Аму-Дарья  и  направить ее течение в  Каспийское
море...
     В заключение  стоит сказать,  что,  вопреки устоявшейся точке зрения, в
главных военных походах Петра значительную часть  армии составляли все же не
"полки нового строя", а те самые стрельцы,  которые считаются "отмененными и
распущенными" еще  в самом начале XVIII в.  К  1708 г. в  строю  еще было 14
старых стрелецких полков, а многие их тех, что именовались "солдатскими", на
деле были опять-таки старыми стрелецкими...
     А всеобщая  милитаризация жизни привела к тому, что даже "лихие люди" в
массовом порядке  поддавались  новым веяниям --  одни  имели  на  вооружении
пушки, другие (в  Орловской провинции) выстроили  себе  укрепление "военного
образца", где и сидели вместо традиционных чащоб и пещер. В Лихвинском уезде
некий разбойник  Сиротка  одел  свою шайку  в  военные мундиры,  а при  себе
постоянно держал "почетный караул с фузеями и шпагами"...

        ЗАКОН, ЮСТИЦИЯ, ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЕ

     Допетровская Россия отнюдь  не представляла собой некую "черную дыру" в
области  законодательства.  Наоборот, за  последние  шестьсот  лет сложились
правовые    традиции    и    законоустановления,    пусть    и    уступавшие
западноевропейским,  но  не  намного.  Можно  ради  экономии места  отослать
читателя к  книге профессора М.Ф. Владимирского-Буданова, считавшейся в 1886
лучшим  университетским  курсом,  и переизданной  в 1995 г.: "Обзор  истории
русского  права". Даже  беглое знакомство с  этим  трудом  способно  многому
научить... [40]
     Петр, ломавший,  такое  впечатление, все,  до чего  мог  дотянуться, по
сути, ликвидировал  старую систему  русского права, переведя страну в  режим
"чрезвычайщины".  Россия  управлялась  не  законами,  а  царскими   указами,
полностью игнорировавшими прошлый  опыт.  Именно  Петр  стал родоначальником
"троек" и "внесудебных совещаний", впоследствии перенятых большевиками...
     Даже Мэсси  вынужден был  признать:  "Во  всеобщей халатности, зависти,
продажности, как в болоте, увязла и едва не захлебнулась система управления,
которую он пытался создать".
     Поняв,  наконец, что  с казнокрадством и взяточничеством  (вызванными к
жизни его  же  реформами)  обычными  средствами  не справиться, Петр  создал
особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров --
майора, капитана и  поручика, которым было  приказано рассматривать  дела  и
вершить суд не по закону, а "согласно здравому смыслу и справедливости".
     Известно, что творится, когда огромные полномочия получают люди, каждый
из  которых имеет свой здравый смысл и по-разному понимает справедливость...
Брауншвейгский  посланник  Бебер  писал:  "...члены  почтенного Сената, куда
входили  главы знатнейших  родов  из  всех царских  владений,  были  обязаны
являться к какому-то лейтенанту, который судил их и требовал у них отчета".
     Добавлю, что эти самые гвардейские офицеры сплошь  II  рядом совершенно
не   разбирались  в   сложных  делах,  которые  им  предстояло   решать   по
"справедливости". О их поведении  наглядный пример дает жалоба  фельдмаршала
Шереметева,  к  которому  нежданно-негаданно оказался  приставленным гвардии
сержант  Щепотьев.  И  не  просто соглядатаем  --  Щепотьев привез  с  собой
адресованную фельдмаршалу царскую инструкцию, где говорилось,  что Щепотьеву
"ведено быть при вас некоторое время, и  что он вам будет доносить, извольте
чинить".  Другими  словами,  фельдмаршалу  предлагалось  следовать  приказам
сержанта...
     Сохранились  письма  Шереметева  своему  свату  Головнну.  В  одном  он
жалуется:  "Он,  Михаиле  (Щепотьев  --  А.Б.),  говорил  во весь народ, что
прислан он  за  мною  смотреть и что станет доносить  (приказывать -- А.Б.),
чтоб я  во  всем его слушал". Строчки из  второго письма:  "Если  мне  здесь
прожить,  прошу, чтоб  Михаиле  Щепотева от меня  взять... непрестанно пьян.
Боюсь, чево б надо мной не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб
города  не  выжег".  Судя   по  сочувственному  ответу  Головина,  репутация
Щепотьева была всем известна -- как самая незавидная.
     Если  так  поступали с  фельдмаршалом, одним из любимцев Петра, имевшим
огромные  заслуги  перед  государством  Российским,  легко представить,  как
куражились  над  менее  высокопоставленными  чинами   облеченные  высочайшим
доверием  гвардейцы.   Даже   на  заседаниях  Сената,  считавшегося   высшим
правительственным учреждением, постоянно  присутствовал  гвардейский офицер,
чтобы своей властью отправлять в крепость тех, кто на заседании станет вести
себя "неподобающе и неблагопристойно".
     Посланным   в   провинцию   гвардейцам   предписывалось   "губернаторам
непрестанно докучать",  чтобы они неотложно  исполняли царские требования, в
противном  случае   гвардейцы  должны  были  "  как   губернаторов,   так  и
вицегубернаторов и  прочих подчиненных  сковать  за ноги,  и на шею полонить
цепь,  и  по  то  время  не  освобождать,  пока они  не изготовят  ведомости
(отчетность --  А.Б.)". В  1723 г.  в  Твери за волокиту  со  сбором налогов
тверского воеводу вкупе  с прочим высшим начальством долго держали  в оковах
по распоряжению гвардейского  рядового  солдата, нагрянувшего из Петербурга.
Солдат  Преображенского  полка  Пустошкин   посадил  на   цепь   московского
вице-губернатора Войекова, имевшего чин бригадира (средний меж полковником и
генералом) -- а вдобавок чуть ли не всю губернаторскую канцелярию. Свидетель
этого,  президент юстиц-коллегии граф Матвеев, уточняет, что чиновники  были
нисколько  не  виноваты -- вызвавшие  царский  гнев  неряшливо  составленные
"ведомости" были делом рук не Войекова, а прежней администрации, но гвардеец
в такие тонкости не вникал...
     В марте 1711 г. Петр сделал доносительство официальной  государственной
службой. Было  создано особое ведомство из  чиновников-доносчиков, названных
фискалами, состоявшее из пятисот человек, а во главе их стоял обер-фискал, в
чью задачу входило "выведывать случаи злоупотребления и доносить на виновных
Сенату, невзирая на чины и звания". Доносительство  стало профессией -- даже
большевики этого повторять не стали, держа своих многочисленных стукачей "за
штатом"...
     Об®ективности ради нужно упомянуть, что порой  фискалы  и  в самом деле
приносили  пользу, вскрывая  злоупотребления  провинциальной  администрации.
Однако все их  благие  дела были каплей в  море произвола.  Сама организация
этого  ведомства  создавала широчайшее поле для  злоупотреблений -- в случае
правильности доноса половина штрафа шла в пользу фискала, в случае же,  если
донос оказывался ложным, предписывалось фискалу "в вину того не ставить".
     Даже в официальных документах на высочайшее имя встречались предложения
типа "Фискалов всех  следует повесить  ни  одной рейке". Дошло до того,  что
митрополит Стефан Яворский  выступил  в  Москве с  обличительной  проповедью
против фискалов, справедливо  заметив, что "они поставлены вне закона, тогда
как  прочие  отданы им на милость. Какой  же то  закон, например,  поставить
надзирателя над судом и дать ему волю, кого  хочет, обличить, поклеп сложить
на ближнего..." Петр на это никак не отреагировал (а ведь мог бы митрополита
и посадить, но не сделал  этого,  благородная душа...). Правда, чуть  погодя
царь издал  указ  об ответственности фискалов за ложные  доносы, но  в указе
особо оговаривалось:  если ложность доноса явилась следствием ошибки, фискал
освобождается от ответственности,  "ибо  невозможно  фискалу во всем  ведать
аккуратно".  Однако  и  в  случае  доказанного злого  умысла,  побудившего к
ложному  доносу, фискал  подвергался  лишь... "легкому штрафу, чтобы  впредь
лучше  осмотрясь  доносил". Петр считал, что "лучше  недоношением ошибиться,
чем молчанием"...
     Обер-фискал Алексей Нестеров прославился  тем, что  отдал  под суд даже
собственного сына.  Однако через несколько  лет появился указ,  из  которого
русский  люд  узнал, что Нестеров "1.  Будучи  обер-фискалом,  не  только за
другими противных дел  (нарушений закона  --  А.Б.) не смотрел, но  и сам из
взятков и по дружбе многое в делах упущение  делал;  2.  В провинциальные  и
городовые фискалы многих  определял недостойных,  и то  за деньги, лошадьми,
запасами и разными  другими вещами с них брал;  3. От разных чинов людей  за
просьбу и  предстательство к  судьям и за  произведение к  делам брал многие
посулы деньгами и другими вещами".
     Нестерова  колесовали. Его преемник  Михаила  Желябужский,  уличенный в
подделке духовных завещаний, был бит кнутом  и сослан на каторгу.  В  общем,
как говаривали  древние римляне: "Кто  охранит охранителей?"  Или"Quae  mala
sunt inchoata in principio vix bono perguntur exitli".*
     *  Вещи, которые  в принципе дурны в начале, редко завершаются добром в
конце (латинск.).
     Сохранился  рассказ  о  том,  как  однажды  Петр  велел  обер-прокурору
Ягужинскому  написать  указ  о  ворах: если  выраженная в  деньгах стоимость
украденного достаточна для покупки веревки, надлежит ее купить и вора на ней
повесить. Ягужинский (сам мастак по  части казнокрадства  и взяток) ответил,
что в случае принятия такого указа Петру грозит опасность остаться вовсе без
подданных.  Если  это  и  анекдот,  то  основанный   на  суровой  реальности
петровской эпохи, когда Меншиков, к примеру, ухитрялся присваивать не просто
имения, а целые город а...
     Много  написано  о  чудовищном  расцвете  бюрократии  при   Петре.  Что
характерно, причиной этому были не русские нравы (хотя и до Петра волокиты в
делах хватало), а опять-таки  механически позаимствованные на  Западе модные
идейки.
     Полузабытый ныне публицист Е. Гайдар в простодушии своем полагал: стоит
только "ввести" рынок и отменить всякое государственное  регулирование,  как
все наладится само собой, и потекут молочные реки в кисельных берегах. Петр,
духовный  отец всех российских интеллигентов,  попросту увлекся диаметрально
противопо