и, и  если не все эти письма  напечатаны,
то потому,  что  они  не предназначались  их  автором  для печати.  Никакого
"завещания" Владимир Ильич  не оставлял, и  самый характер его  отношения  к
партии,  как  и   характер  самой  партии,   исключали   возможность  такого
"завещания". Под видом "завещания" в иностранной буржуазной и меньшевистской
печати упоминается обычно  (в  искаженном до  неузнаваемости виде)  одно  из
писем Владимира  Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка.
XIII с®езд партии внимательнейшим образом  отнесся и к  этому письму, как ко
всем  другим,  и  сделал   из  него  выводы  применительно   к  условиям   и
обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом и нарушенном "завещании"
представляют собою злостный  вымысел и целиком направлены против фактической
волн Владимира Ильича и интересов созданной им партии".
     Нет, дорогой  читатель, это  не Сталин. Цитировался  отрывок из  статьи
Л.Д. Троцкого "По поводу книги  Истмена "После смерти Ленина"", напечатанной
в N 16 журнала "Большевик" от 1 сентября 1925  года. Правда, через несколько
лет,  оказавшись в принудительной  турпоездке  за  границей,  Троцкий  начал
писать нечто совершенно противоположное, но это уже другая история...

        КУРЬЕЗЫ И АНЕКДОТЫ

     Опасаясь,  что  читатель может немного заскучать  после столь длинных и
сухих цитат, спешу его немножечко развеселить.
     Известно   ли   вам,   как   было   раскрыто   имя   первого  польского
книгопечатника?  В  начале  нашего  века  польские  историки потратили массу
времени и сил, копаясь в сохранившихся архивах и летописях XV столетия. Было
достоверно известно,  что  польский  первопечатник --  не  поляк,  а  немец,
приехавший   из   какого-то   германского   государства    (которых    тогда
насчитывалось, крохотулек, несметное количество). Было известно, что работал
он  в  Кракове, тогдашней польской столице. Были  известны  годы, когда  это
происходило.  Не  хватало  одного  --  имени.  Сохранившиеся книги  не  были
снабжены, как сказали бы мы теперь, "выходными данными".
     Нашли неожиданно. И  оказалось, что просто-напросто  искали не там... В
покрытых  вековой  пылью бумагах Краковского суда обнаружилось относящееся к
1476  году  дело, довольно обычное как для  того  времени, так и  для нашего
века. Некая Марта  из  Черной  Веси слезно  била челом  господам королевским
судьям, жалуясь на некоего ветреного молодца, каковой ее обольстил, но после
рождения дитяти  категорически отказался не то что жениться, но дать хотя бы
грошик на содержание крошки. И звался этот повеса --  "печатник  книг Каспар
из Баварии"!
     Все совпадало. Правда, дальнейшие изыскания так и не определили фамилию
означенного Каспара -- более-менее точно удалось  установить: либо  Гофедер,
либо Штраубе. Но главное, имя удалось извлечь из небытия...
     Мне до сих пор любопытно: как  выпутался повеса Каспар из этой истории?
Увы, подробностей отыскать пока не удалось...
     О политике. Недавно российский журнал "Махаон"  привел любопытные факты
некоего  полумистического  совпадения  фамилий   нынешних   "демократов"   с
фамилиями  из  списка  лиц,  "кои  с 1910  года разыскивались  Департаментом
полиции  как  проводившие   подрывную  работу  против  Российской  империи":
несколько  Заславских,  Иосиф Собчак,  Лихачев,  К.Ф. Старовойтов, несколько
Станкевичей, Д.Р. Басилашвили, два  Лаврова, А.Б. Гамсахурдия, А.Н. Калугин,
И.Г. Ландсберг. А также -- матрос с "Авроры" Курков...
     Самостоятельно  дополняя  этот  список  однофамильцев, я  наткнулся  на
Александра Политковского, крупного сановника, во времена Николая I ведавшего
инвалидными  капиталами.  (В те  времена  инвалидами  именовались  в  первую
очередь не  увечные,  а отставные военнослужащие). Капиталы,  которые должны
были идти на  пенсионы и  иные  выплаты  инвалидам,  означенный Политковский
разворовывал годами,  в  поразительных  масштабах.  А казначеем  в  этом  же
богоугодном заведении состоял... И.Ф. Рыбкин!
     В  конце  концов хищения вскрылись,  император разгневался  и  назначил
строжайшее  следствие. Политковский  как  нельзя  более  кстати принял яд  и
преставился (а может,  помогли, в точности  как в анекдоте  про  безвременно
усопшую тещу  и мухоморы).  Зато  на  Рыбкине  власть предержащие отыгрались
сполна -- его погнали на каторгу, в Сибирь, после чего из российской писаной
истории он исчез навсегда.
     Погрузившись  в  "век  золотой  Екатерины",  нежданнонегаданно  удалось
обнаружить  еще одного Гавриила  Попова,  одержимого столь  же непреодолимой
тягой к изящной словесности...
     В 1792 году Тайная экспедиция (думаю, нет нужды подробно об®яснять, что
это было  за  жутковатое учреждение) сграбастала  под арест  купца  Гавриила
Попова  за его  сочинение,  в  котором  он под псевдонимом "Ливитов" писал о
равенстве  всех людей независимо  от сословия,  осуждал порабощение человека
человеком,  то  есть  крепостное  право, выступал  против  торговли  людьми,
предупреждал    "вельмож"    о    возможности   восстания    "ожесточившихся
земледельцев". Купца, чтобы впредь не умничал и не  писал лишнего, сослали в
Спасо-Евфимьевский монастырь. Что  по  меркам того  жестокого  времени  было
форменным актом гуманности.
     Зато со студентом Невзоровым, примерно в то же самое время  оказавшимся
в лапах той же милой конторы, церемонились  меньше: когда гонористый студент
заявил  было, что на вопросы отвечать  не будет, ему пригрозили, что  начнут
охаживать поленом по хребту...
     О  "гнилой  интеллигенции".  Отчего-то   этот  термин  принято  считать
выдумкой то  ли Ленина,  то ли Сталина,  в  общем, большевистским  хамством.
Однако   все   обстояло  несколько  иначе.   В  1881  году,  после  убийства
народовольцами Александра  II,  изрядное  количество прекраснодушных русских
либералов (издавна страдавших  вывихами  интеллекта) начало шумную кампанию,
призывая нового императора простить и помиловать убийц его отца. Логика была
проста, как  мычание: узнав, что государь  их помиловал, кровавые террористы
умилятся,  раскаются и во  мгновение ока  станут мирными ягнятами, занявшись
каким-нибудь полезным делом. Свою лепту в эту шизофрению внес и Лев Толстой,
всю  жизнь  критиковавший  российских  императоров  из   своего  комфортного
поместья.
     Сегодня,  обогащенные  историческим  опытом, мы  с полной  уверенностью
можем   сказать,   что  рассчитывать   на   превращение   террористов  вроде
Степняка-Кравчинского или Веры  Засулич  в полезных членов  общества было по
меньшей мере  наивно. Впрочем, Александр III уже тогда  понимал,  что лучший
метод убеждения народовольческой  сволочи* -- петля  или  в  крайнем  случае
солидный тюремный срок (что блестяще подтвердилось на примере Н.А. Морозова,
после  двадцатипятилетней отсидки и  в самом деле  ставшего полезным  членом
общества, крупным  ученым). Именно  он, однажды  в  сердцах  отшвырнув стопу
либеральных газет,  воскликнул: "Гнилая интеллигенция!" Источник надежный --
одна из фрейлин императорского двора, дочь поэта Федора Тютчева.
     * Интересно, что к движению народовольцев был причастен один из предков
В. Новодворской.  Отсюда, надо  полагать,  и  берет  начало лютый большевизм
Московской Девственницы -- гены, увы...
     О  гримасах  юстиции.  Бессилие  юстиции  с  ее  "сто  сорок  четвертым
последним предупреждением" --  изобретение не  нашего  времени.  В Польше, в
буйном XVII веке, суд  двадцать восемь раз приговаривал к "баниции", то есть
изгнанию за пределы королевства, легендарного пана Ляша, ставшего чуть ли не
синонимом шляхетского буйства.  Хотите знать, как  реагировал  этот обормот?
Подшил  означенными  двадцатью  восемью  приговорами  свою  бекешу  и  нагло
разгуливал  по  столице, вслух сетуя,  что на подкладке  есть еще  свободное
место,  да  вот беда,  приговоров  не  хватает...  Полиции  тогда  в  стране
практически не существовало, и заставить шляхтича подчиниться приговору суда
было   делом  безнадежным.  Это  и  называлось  "вольностями   дворянскими".
Справедливости ради следует  отметить, что Ляш  выглядел ангелом кротости по
сравнению с паном Потоцким, жившим столетие спустя, -- сей магнат, когда суд
вынес   ему  приговор  "за  бесчинства",  ворвался   в  зал,  где  творилось
правосудие,  во  главе своей  вольницы,  велел гайдукам  положить  судей  на
пергамент с только что записанным приговором,  спустить  штаны  и высечь.  И
положили. И высекли. Прямо на приговоре.
     Тот же пан Потоцкий обожал игру  в  "ку-ку", заключавшуюся  в  том, что
деревенских  баб загоняли на деревья и  велели  со  всем прилежанием кричать
"ку-ку!",  а  Потоцкий и его  гости палили по  бедолажным "кукушкам"  мелкой
дробью, норовя попасть пониже спины.
     Впрочем,  как выражались  те же  Стругацкие,  -- не воротите нос,  ваши
собственные предки  были не  лучше... по крайней  мере, у Потоцкого стреляли
мелкой дробью.  Зато в домашнем тире российского помещика Струйского господа
развлекались тем, что заставляли  крепостных мужиков  бегать на ограниченном
пространстве  и  стреляли по  ним  из  ружей  и  пистолетов  пулями.  Убивая
насмерть.
     Струйский   считается   яркой  достопримечательностью   екатерининского
времени.  У  себя  в   имении  он  оборудовал  типографию,   где  издавал  в
роскошнейшем оформлении  собственные  бездарные  стихи, -- Екатерина  любила
демонстрировать  эти книги европейским гостям, словно бы мимоходом упоминая,
что эти роскошные фолианты изданы в глухой провинции, что, легко догадаться,
символизирует просвещенность ее царствования.
     О домашнем тире Струйского, понятно, в  обществе  вслух  не говорилось.
Как и о его  жуткой коллекции  орудий  пыток,  старательно  скопированных со
средневековых  образцов.  Была у  поэта-типографщика еще одна  страстишка...
Иногда он устраивал над кем-нибудь из  своих  крестьян суд  по всей форме, а
приговор  был  всегда одинаков: "запытать  до  смерти".  За  беднягу  тут же
принимались палачи, обученные  обращению  с "коллекцией", и останавливались,
лишь когда жертва испускала дух.
     Доклад   императору   Александру  I   о  положении  дел  с  крепостными
крестьянами,  откуда  взяты  вышеприведенные факты,  до  сих  пор  не  издан
полностью  --  даже  в  наши  беспредельные  времена  следует  беречь  нервы
читателя...
     Насколько  же  невинно по  сравнению  с  этим  выглядит одна из  статей
договора меж Русью и Византией, заключенного в Х веке после очередной войны!
Византийцы,  с  одной  стороны,  соглашались  беспрепятственно  допускать  в
Константинополь  русских,  с  другой  же  потребовали  занести  на пергамент
торжественное   обещание  русских   "впредь  не   разбойничать   на   улицах
Константинополя и в его окрестностях". Для такого уточнения должны были быть
веские  причины,  основанные, надо  полагать,  на  многочисленных  печальных
прецедентах...
     Кстати, о грабежах...
     Сейчас, когда вновь поднялся  страшный шум вокруг "проблемы  реституции
перемещенных культурных ценностей" (означающей, что  Россия  должна передать
Германии  свои законные трофеи в обмен на ядреный шиш с германской стороны),
поневоле вспоминается анекдотическая, но невымышленная  история, связанная с
"церковными  вратами": В Новгороде, в соборе святой Софии, до сих пор радуют
глаз  старинные  литые  двери,  изготовленные  в  Западной  Европе, в  веке,
кажется, десятом. История  их весьма  примечательна  --  на  фоне  воплей  о
реституции...
     Однажды древние новгородцы собрались в  Швецию по  совершенно житейским
делам --  нужно было немного  пограбить  шведскую столицу Сигтуну. Такие  уж
тогда были обычаи: когда обитатели какой-нибудь страны замечали, что немного
поиздержались, они со спокойной  совестью  отправлялись грабить  ближних или
дальних соседей. Сами  ограбленные,  подсчитав  синяки и  убытки,  долго  не
горевали, в  свою очередь начиная поглядывать по сторонам в  поисках слабого
соседа,  к которому стоило бы  наведаться в  гости. Словом, такое  поведение
считалось  вполне   светским,   я  бы   сказал,   комильфотным.  Стало   уже
хрестоматийным упоминание о  некоем  французском  бароне,  который  построил
замок  близ  Парижа  и  нахально грабил королевские обозы.  Бывали  случаи и
похлеще:  скажем,  в  августе  1248  г.  два  немецких  рыцаря, Пильгерин  и
Вейнольт, заявились  в гости к своему знакомому, рыцарю и поэту  Ульриху фон
Лихтенштейну,  однако  вместо дружеского  застолья  разграбили драгоценности
хозяйки дома,  а самого Ульриха  уволокли  с  собой  и больше года держали в
подвале, пока не получили выкуп...
     Вернемся  к новгородцам.  Итак, они  прихватили побольше пустых мешков,
сели  на  крутобокие  ладьи  и  поплыли  в  Швецию.  Но  где-то  на  полпути
встретились  с  ладьями эстов (предков  древних эстонцев),  каковые  не  без
самодовольства сообщили, что новгородцы старались  зря  и могут поворачивать
оглобли  -- ибо они,  эсты, как раз  и плывут  из  Сигтуны, где грабить  уже
совершенно  нечего,   и  вообще   Сигтуна,   откровенно  говоря,  давно  уже
догорает...
     Новгородцы,  как  любой   на  их  месте,   прежестоко   оскорбились  --
готовились, предвкушали, ладьи конопатили, топоры точили, мешки запасали! --
и, недолго думая, предложили эстам поделиться награбленным.
     Теперь  уже  оскорбились  эсты,  усмотрев  в  столь  наглом  требовании
извечную тягу  русских к  халяве.  И заявили нечто вроде: в конце-то концов,
все  добро  они  честно  награбили, трудясь в поте лица. Разграбить  и сжечь
шведскую  столицу  --  это вам  не на гуслях  тренькать у себя в  Новгороде,
былины про Садко распевая!  Если хотите разбогатеть -- плывите дальше и сами
кого-нибудь  ограбьте,  как  приличным  людям  и полагается! Мигранты,  мать
вашу...  "Ах  так,  чудь  белоглазая?!  --  взревели новгородцы некормлеными
ведмедями. -- Ну, тогда все отымем!"
     Неизвестно,  насколько   этот   диалог   соответствовал  истине,   зато
достоверно  известно  другое:  последовало  морское сражение,  в  результате
которого эстов чувствительно потрепали и  отобрали  у них  кучу добра, в том
числе и вышеупомянутые врата, которые торжественно установили в Новгороде (в
конце-то  концов,  утешали свою  совесть, должно  быть, новгородцы, эсты все
равно язычники, и церковные двери им ни к чему).
     По логике  отечественных либералов данные двери, надо полагать, следует
вернуть Швеции. Реституировать, извините за выражение. Однако есть небольшая
загвоздка. Врата эти шведы самым беззастенчивым образом  сперли в германских
землях,  когда  подожгли и ограбили  то  ли Аахен, то ли Бремен. Так кому же
прикажете возвращать произведение искусства -- Германии, Швеции или Эстонии?
Пожалуй, гораздо проще будет оставить все как  есть.  Занеся "реституцию"  в
разряд   неприличных   слов.   А  нынешние  немцы,   требующие  вернуть   им
"награбленное", право же, чрезвычайно напоминают  итальянцев, которые в свое
время  зело  сокрушались  и ругали  наполеоновских  грабителей,  безжалостно
уволокших   во  Францию  четверку  бронзовых  коней,  столетиями  украшавших
венецианскую  площадь святого  Марка.  При  этом  итальянцы как-то  упускали
немаловажную деталь: кони  эти некогда украшали Константинополь, откуда их и
сперли  итальянские рыцари, принимавшие участие в разграблении города в 1206
г...
     Нечто подобное произошло  четыре столетия спустя опять-таки на Балтике,
когда шла  затяжная морская  война меж Ганзейским союзом и его противниками.
Известный капер Пауль Бенеке, перехватывавший  все корабли, идущие в стороны
Англии, захватил два парусника нейтральной Бургундии, не принимавшей участия
в  сваре.  На  борту  одного из  них  обнаружился  расписной  алтарь  работы
известнейшего мастера того времени Ханса Мемлинга.
     Городской  совет  Гданьска,  принадлежавшего  тогда ганзейским  немцам,
принял  решение установить  алтарь в  одной  из  церквей. Протестовал герцог
Бургундский,  протестовали  флорентийцы,  которым  и предназначался  алтарь.
Римский папа Сикст XVI отправил в Гданьск личного  посланца  -- нойон ничего
не добился.
     Давно исчезла  Ганза,  Гданьск перешел  к полякам. Алтарь  работы Ханса
Мемлинга до сих пор находится в Мариацком  костеле, никто за давностью лет и
не думает его возвращать.
     Так что скользкая это тема -- реституция...

        СЛУЧАЙ И СЛУЧАЙНОСТИ

     В некоторых последующих главах этой книги будет уделено немало внимания
роли случая в истории. Случая, способного направить историю по иному, новому
пути,  ничуть  непохожему  на  тот,  что  мы  привыкли  считать  единственно
возможным.
     С одной стороны, занятие  это сугубо неблагодарное -- поскольку  ничего
нельзя проверить точно,  любые умозаключения останутся красивой игрой ума. С
другой же -- стоит попытаться создать конструкцию,  которая  все же окажется
близка  к правде.  Тем  более,  что  роль случая  в  истории  -- тема крайне
увлекательная.
     А потому,  как  водится,  умы  привлекает  давно.  Еще  и  оттого,  что
настрадались   вдоволь   под   гнетом    дубоватой   "марксистско-ленинской"
историографии, сводящей все, когдалибо на этом свете происходившее, к борьбе
"классов и производительных сил". Хватит, накушались досыта...
     Правда,   не   стоит   выплескивать   с  водой   и  ребенка.  Классы  и
производительные силы, их борьба и столкновение интересов выдуманы отнюдь не
большевиками. Крайности тут  возможны с любой стороны: скажем, Станислав Лем
с присущей ему гениальностью довел отрицание марксистских догм до абсурда --
в  своем  двухтомном  труде  "Философия  случая"  он  провозгласил,  что Его
Величество  Случай  лежит  в основе всего  и  вся. По Лему, и  искусства,  и
человеческое общество, и сама эволюция -- продукт слепого случая. "Случай --
поворотный  фактор  всякого  эволюционного  процесса,  уклад,   возникший  в
результате  данного  процесса,  создает  собственные  системные  законы,  не
имеющие ничего общего с первоначальным поворотным фактором".*
     * S. Lеm. Filozofia przypadku. W.L. Krakow, 1988.
     Правда, спустя  несколько лет  Лем самокритично  признал,  что  был  не
вполне прав.  Что ж,  истина, как ей и  полагается, лежит всегда посередине.
Есть у нее этакая милая привычка -- всегда лежать посередине...
     Скажем,  распространение   протестантского  учения   в  Германии   было
следствием  не  "чаяний  народных  масс",  а  вполне  меркантильных  желаний
тамошних  баронов  и герцогов,  сделавших  из  проповедей  Лютера простой  и
недвусмысленный вывод: появилась теоретическая  база,  которая позволяет как
бы  и  на законном основании  отобрать у католической церкви все движимое  и
недвижимое имущество. И отбирать бросились со всем усердием.
     Правда, тут же обозначает  свое присутствие насмешник-случай. Во многих
странах господа дворяне  облизывались на церковное имущество. Но  не во всех
хватило  духу   претворить  мечты  в  жизнь.  И  остается  открытым  вопрос:
случайностью  или закономерностью было поражение католицизма  в Англии? Будь
король английский Генрих VIII не столь любвеобилен, не разобидься он на папу
римского за отказ освятить  очередной королевский брак... Простор для версий
открывается необозримый.
     И  поневоле  заставляющий вернуться  к старому спору о  роли личности в
истории. Александр Дюма трактовал этот вопрос с исконно галльской легкостью:
Европа едва не погрузилась в  огонь и  кровь  оттого, что герцог Икс  принял
маршала Игрека, сидя на сломанном стуле..."
     Насчет  стула  -- явный перебор. Стул  здесь  выполняет роль  той самой
коробки   из   романа  Азимова   "Конец   вечности".   Помните?   Достаточно
путешественнику во времени переставить коробку не на ту полку, чтобы никогда
не появились в данной реальности сверхбыстрые космические корабли...
     И,  конечно, классическая бабочка Рэя Брэдбери, о которой помнит всякий
любитель фантастики...