их следов медведя овчар нигде не обнаружил.
     На своем старом кострище Молчанов сложил небольшой костер, согрел чай и
посидел,  отдыхая,  пока  Архыз  бегал  исследовать  ближайшие  урочища.  Он
вернулся без всяких признаков возбуждения. Не нашел медведя, только устал.
     Вновь  поднялись они  по  звериным тропам ближе  к  перевалу,  достигли
опушки леса,  почти целый день  шагали этой опушкой,  пересекая все  новые и
новые тропы,  по  которым серны,  олени и  кабаны ходили к  воде и  обратно.
Проследили путь скрытной волчьей семьи;  к удивлению Александра,  наткнулись
на  глубокие раздвоенные отметины одинокого зубра,  на  свой  страх  и  риск
перебравшегося через перевал;  спугнули двух молодых рысей,  перебегавших от
дерева к дереву, видимо, за косулями, чьи остренькие следы глубоко вмялись в
глинистую почву. Прыжки испуганных козочек достигали двух с половиной метров
в  длину.  Не легко хищным кошкам состязаться с  ними в  беге!  По всем этим
следам читалась жизнь горного леса. Медведей здесь не было.
     Зато они сделали открытие, которое заставило Молчанова подумать о новых
возможностях.
     Разглядывая в  бинокль поляны  в  двух  километрах от  места  вчерашней
трагедии, он заметил одинокую ланку с крепеньким ланчуком. Рыжебокая оленуха
показалась ему знакомой.  Молчанов вспомнил,  что в прошлом году видел ее со
своим оленем на  той стороне гор.  Так,  значит,  молодой олень -  сын Хобы?
Теперь  уже  с   удвоенным  вниманием  принялся  он  разглядывать  стройного
годовика.  Да,  есть в  нем что-то очень похожее...  Крупная фигура,  гордая
осанка,  особая манера подымать мордочку с шишковатыми рогами. И цвет шерсти
разве чуть-чуть светлее отцовской. Но это уже от матери.
     Так  вот  он,  Хоба-второй,  продолжение рода!  Это  настоящий  дикарь,
которого не так просто приручить,  тем более после всего случившегося на его
глазах и в присутствии Рыжебокой.
     И все же...  Не уходят они от места гибели своего вожака.  Видимо,  еще
долго пробудут здесь,  а может быть, останутся на зиму, и тогда представится
возможность что-нибудь придумать для восстановления доверия к человеку.
     Как все осложнилось!
     Александр сделал на карте пометку. Он еще придет в эти места.
     Оставив  оленей,   Молчанов  перебрался  через   небольшой  водораздел,
спустился в долину другой реки; тут Архыз оживился и забеспокоился. Молчанов
увидел  пятипалые следы,  но  то  были  старые  следы,  вероятно,  недельной
давности. Лобик...
     Насчет срока давности Архыз имел  свое  мнение:  он  усиленно рыскал по
густым кустам,  и  Молчанов с  трудом успевал за ним.  Совсем неожиданно они
наткнулись на след гусеничного трактора и саней. В черте заповедника?!
     Александр хотел было сразу пойти по следу,  который спускался в долину,
чтобы проверить,  откуда трактор и зачем приходил в эту глухомань.  Но Архыз
исчез,  долго не отзывался,  а когда появился, то с находкой: в зубах у него
моталась серая тряпка.
     - Что такое?  -  Молчанов осторожно взял находку,  брезгливо развернул.
Кусок брезента. А у кармана большая черная пуговица, которую он сам когда-то
пришил,  чтобы  пристегивать  клапан,  если  в  карман  положена  интересная
гусеница,  бабочка или живой полчок. Остатки его плаща? Того самого, который
таинственным образом украден из  сеней лесникова дома?  Вот  так находка!  В
самом глухом месте, вдали от Семеновского кордона. Странно...
     - А ну,  Архыз,  веди,  показывай,  -  приказал он и через пять минут в
кустах увидел целую кучу  таких тряпок.  Вот  он,  плащ,  вот  она,  куртка!
Вернее,  куски одежды,  порванной сильной,  когтистой лапой.  Человеку такое
занятие непосильно,  да  и  кому  нужно  -  сидеть и  рвать толстый брезент!
Очевидно,  это сделано медведем. Старые следы вокруг принадлежали Лобику - у
кого же еще такая громадная лапа!  Но Лобик не может рвать одежду Молчанова;
он знает эту одежду и  ее запах,  только безумие способно толкнуть Одноухого
на подобный шаг...
     Новая загадка, которую нужно отгадать.
     И  еще  этот  странный  трактор.  Вот  сюда  он  подтащил  сани,  здесь
разворачивался,  сдавал  назад.  Полозья ткнулись в  откос,  камни  и  глина
осыпались.  Ничего не  срублено,  вокруг ничего не  взято  в  лесу.  Игрушки
играли?  С  этого места сани повезли назад,  к речке.  Совершенно непонятные
выкрутасы. Пьяные, что ли?
     Архыз вынюхивал каждый метр  земли.  Дважды останавливаясь у  сваленной
бурей осины,  он тихо рычал,  и  шерсть на его спине приподнималась.  Кто из
ненавистных ему сидел на этой колоде? Вот и окурок в траве. По окурку ничего
не восстановишь.
     - Идем, - сказал Молчанов собаке, и они двинулись следом за трактором в
сторону южной границы заповедника.
     След привел к  старой дороге на усадьбу чайного совхоза.  Через час или
полтора  Молчанов стоял  во  дворе  механических мастерских этого  совхоза и
оглядывался вокруг с видом комиссара Мегрэ, выследившего преступника. В углу
двора сиротливо стояли сани. Те самые.
     Подошел механик.
     - Вот на этих санях, - сказал Молчанов, - кто-то таскался в заповедник.
     - Было такое дело!  - Механик улыбнулся. - Медведя ловить ездили. А кто
приказал - не скажу. По-моему, ваши тут были, с директором договаривались.
     - Поймали медведя?
     - А как же!
     - Вы сами видели?
     - Вот  как  вас вижу.  На  санях клетка,  значит,  железная,  а  в  ней
здоровущий медведь. Весь совхоз сбежался смотреть.
     - Куда  увезли  его?  -  Сердце  Молчанова готово было  выскочить,  так
волновался он.  Ведь речь шла о Лобике! Теперь он не сомневался, что Лобик в
беде.
     - Припоминаю, разговор шел об отдельном лесничестве. Ну, где самшитовая
роща. Там, значит, решили зоопарк открыть. Кран пригнали, клетку перегрузили
и быстренько уехали. В лежку лежал тот медведь. И не поднялся, не глянул.
     - Кто-нибудь сопровождал его?
     - Лесники были, я их не знаю.
     Попутная машина нашлась не сразу, но нашлась. Молчанов подсадил в кузов
Архыза,  запрыгнул сам  и  поехал в  сторону города-курорта.  Чтобы избежать
неприятностей с Архызом в автобусе,  он сунул шоферу трояк и упросил довезти
прямо до отдельного лесничества.
     Уже  вечерело,  когда он  выпрыгнул из  кузова полуторки,  чуть-чуть не
доехав до конторы лесничества.  Постоял на дороге,  размышляя -  зайти ему в
контору или нет.  Не зашел, а, покрепче намотав на руку поводок, двинулся по
узенькому  асфальту  в  гору,  откуда  группами  шли  последние экскурсанты,
оживленно делившиеся впечатлениями от всего только что увиденного.
     Калитку в тисо-самшитовую рощу закрывали около семи.
     Не доходя до нее,  Молчанов свернул правее,  обошел низом домик музея и
обслуги,  продрался сквозь густой ежевичник и очутился на берегу реки,  куда
примыкала роща.  Здесь они  посидели с  Архызом,  дождались полной темноты и
только тогда поднялись по опустевшим дорожкам к  главному входу в парк,  где
стояла железная клетка с медведем.
     Электрическая  лампочка  на  столбе  желто  и   тускло  освещала  будку
контролера у  входа и  клетку.  Служанка поставила медведю ведро с  вечерней
едой, заперла дверку и ушла. Никого во всей роще.
     Молчанов приблизился.  Темная туша медведя лежала головой к  лесу,  как
раз  откуда он  шел.  Архыз вильнул хвостом.  Александр вгляделся:  одно ухо
зверя сторожко следило за новыми пришельцами.  Сомнения исчезли.  Это Лобик.
Виноватая  улыбка  раздвинула  губы  Молчанова.  Что  же  ты,  Одноухий,  не
двинешься, не проявишь себя? Или не рад, что мы пришли к тебе, друг?..
     - Лобик,  -  тихо произнес он. - Ты ли это? Не узнаешь? Смотри, и Архыз
со мной,  вот он, Архыз, видишь? Встань, подойди к нам. Ну, поднимись же, мы
пришли помочь тебе...
     В  тусклом свете блеснули глаза медведя.  Что  выражали они  -  сказать
невозможно.
     Молчанов ждал. Прошла минута-другая.
     Большой,  грузный зверь приподнялся,  отвел глаза, так и не взглянув на
Человека с  собакой,  повернулся и  лег мордой к дороге,  где днем толпились
ненавистные ему люди.
     Движение это не нуждалось в оценке. Не хочу видеть!
     Александр Егорович тяжело вздохнул.  Не  ожидал.  Он сел на землю около
клетки и закрыл лицо ладонями. Что можно сделать с живым существом!..


        "4"

     "Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо..."
     В  словах женщины,  которая кормила медведя в  клетке,  была  несложная
жизненная истина, проверенная многими поколениями.
     Первые два дня Лобик ничего не ел и  не испытывал желания есть,  хотя в
углу клетки все время стояло ведерко с  похлебкой,  а  на полу,  часто возле
самого  носа,   лежали  куски  хлеба,   пряники,   конфеты.   Это  старались
сердобольные посетители самшитовой рощи.  И  каждый раз  удивлялись,  почему
медведь не подбирает. Другие так сами клянчат. Видно, больной, вот и не ест.
Поправится, тогда - с удовольствием.
     Лобик на самом деле был нездоров.  Его болезнь врачи могли бы отнести к
разряду душевных.  Все у него было в норме,  только жить не хотелось.  И это
была самая тяжелая болезнь. Жить не хотелось...
     Отделенный от леса, от свободы железными прутьями, постоянно окруженный
любопытными туристами,  пленник всецело ушел в себя. Не только решетка, но и
воздвигнутая им самим глухая стена безразличия,  равнодушия,  тоски отделила
его от остального мира.  Вскоре он забыл детали пленения, лица лесников, так
коварно заманивших его в клетку,  но все случившееся постоянно связывалось в
сознании с запахом Человека и собаки, предавших его.
     Ушла свобода, а с ней ушла и жизнь. На что она?
     Рухнуло доверие, с таким трудом выросшее за этот год.
     Ничего не осталось.
     Лобик не ел и  не вставал.  Лишь когда ночь спускалась на рощу и  горы,
когда  смолкал  гул  близкого города  и  пустели дорожки в  самой  роще,  он
позволял себе  встать на  ослабевшие лапы  и  начинал осторожно ходить вдоль
четырех стенок своей тюрьмы. Он в сотый раз исследовал каждый уголок клетки,
трогал один  за  другим прутья,  ковырял пол.  Становился на  задние лапы  и
проверял прочность потолочной решетки.  Вдруг  что-нибудь ослабело за  день,
порвалось, согнулось, исчезло?..
     Однажды под утро, уставши от исследований, он остановился над ведерком,
опустил морду и  сухим,  отвыкшим от  пищи  языком лизнул холодную похлебку.
Вкус ее показался незнакомым и поначалу не привлек.  Но уже через пять минут
рот наполнился слюной, и он впервые за дни пленения ощутил желание поесть.
     С этого дня он начал вылизывать ведро.
     "Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо..."
     Слабость еще оставалась,  но когда Лобик теперь подымался по ночам,  он
чувствовал себя  тверже,  и  лапы его,  раскачивающие решетку,  вновь начали
обретать силу.
     Днем он по-прежнему дремал и старался не замечать, что вокруг.
     Надежда на освобождение теплилась в его ослабленной, дремотной душе.
     Но проходили дни, ничего не менялось.
     Женщина,  приносившая еду, разговаривала с ним ласково, называла Мишкой
и  улыбалась,   забирая  пустое  ведро.   Но  она  вела  себя  с  предельной
осторожностью.  Стоило Лобику чуть шевельнуться,  как  тотчас же  прикрывала
дверцу.  Уходя,  она  плотно  двигала задвижку и  вешала  замочек -  простой
жестяной замочек со щелкающей дужкой.
     Лобик  попробовал как-то  встретить ее  лежа  мордой к  двери.  Она  не
рискнула открыть,  и тогда он,  обиженный на самого себя,  отошел на обычное
место.
     - Ну вот, теперь можно, - сказала она и проворно втолкнула ведро.
     Замок щелкнул.
     Нет, не перехитришь!.. В надежной тюрьме.
     В тот вечер он почуял Человека с собакой,  когда они еще сидели у реки,
дожидаясь темноты.  Тяжелый рык поднялся из  его груди,  но  медведь погасил
ненависть.  Любопытство,  зачерненное  непроходящей  обидой,  заставило  его
ждать,  ничем не выдавая внутреннего волнения.  И когда он увидел Молчанова,
не поднялся,  хотя все в  нем клокотало.  Не будь этой проклятой решетки меж
ними...
     Ласковый  голос  Александра  Егоровича  потряс  его,  скомкал  обиду  и
пригасил злое чувство мщения.  А  когда Человек сел у  самой клетки и закрыл
лицо  руками,  медведь ощутил странное желание тепла,  участия,  дружелюбия,
настолько сильное, что он едва не поднялся, не приблизился.
     Прошло  еще  несколько  минут.  Лежал,  отвернувшись,  медведь.  Сидел,
сгорбившись,  Молчанов.  Собака тихонько переступала с  ноги на  ногу.  Роща
молчала, погруженная в сон.
     Забросив карабин за спину,  Молчанов встал,  обошел клетку. Решено! Еще
раз огляделся,  прислушался.  Тихо вокруг, никого нет. Опустился на корточки
перед  дверкой,  повертел в  руках замочек.  Снова встал,  даже  прошелся по
дорожке,  вернулся.  Волновался. Вытащил из потертых ножен отцовский косырь,
верно служивший ему многие годы, осторожным движением вставил острый конец в
дужку  замка и  нажал.  Дзинькнув,  упала на  асфальт исковерканная жестяная
коробочка. Он поднял ее, вынул из запора дужку и положил обломки в карман.
     - Ну...  - тихонько сказал он и еще оглянулся. - Только бы никого ты не
встретил, Одноухий! Только бы никого, потому что я не ручаюсь...
     Дверка слабо скрипнула и открылась настежь.
     Лобик  все  еще  лежал,  но  взгляд  его  теперь  неотрывно  следил  за
действиями Человека.  Что он там делает?  В решетке возник прямоугольник, не
перечеркнутый прутьями.  Можно  идти...  Идти  или  бежать?  А  вдруг  новая
ловушка? Ведь от Человека все беды, все неприятности...
     Молчанов потянул овчара и отошел от клетки в сторону, преграждая путь к
шоссе и освобождая дорогу через рощу к реке и к лесу.
     Лобик поднялся и,  все еще пугаясь нового коварства, пугаясь свободы, к
которой так стремился в черные,  бесконечные ночи, высунул из клетки плоскую
морду, огляделся. В темноте белело лицо освободителя.
     - Иди, Лобик. Ну же, ну...
     Медведь вылез  наружу,  потянул воздух.  Именно оттуда,  от  реки,  так
сильно  пахло  лесом,  прелой  листвой,  спелыми желудями,  холодом,  росой,
снежными горами... Свободой!
     Еще плохо веря в происходящее, Одноухий пошел, вихляя задом. Ноги плохо
слушались его,  но с  каждым шагом прибывали силы,  дышалось чаще и  глубже,
мускулы получили наконец работу, по которой соскучились.
     Метрах  в  двадцати сзади  двигался Человек  с  собакой.  Медведь часто
оглядывался, но страха уже не ощущал.
     Он  дошел  до  обрыва.   Дорожка,  сделанная  для  экскурсантов,  резко
спускалась вниз,  косо пересекая крутосклон. Местами огороженная перильцами,
она была узкой и  опасной.  Медведь резво побежал по ней,  и  когда Молчанов
подошел к обрыву, Лобик уже скрылся. Человек осторожно зашагал тем же путем.
     В  буковом лесу,  где  было  совсем  темно,  почти  под  стенами старой
генуэзской крепости,  поросшей толстыми грабами,  Молчанов увидел светящиеся
глаза.  Лобик ожидал их.  Может быть,  хотел поблагодарить?.. Глаза исчезли,
едва Человек и собака вышли на поляну.
     Дальше начинались джунгли.
     Александр жалел одежду и  не полез через колючки.  Он свернул к  реке и
некоторое время в  полной темноте двигался за  Архызом то по правому,  то по
левому берегу,  переходя вброд мелководье.  Ему, как и Лобику, хотелось уйти
подальше  от   места  незаконного  действия.   Незаконного?   Впрочем,   как
посмотреть...
     Миновав  усадьбу  пригородного совхоза,  Молчанов вышел  на  лесовозную
колею и к полуночи оказался далеко от рощи,  в глухом лесу.  Здесь он набрел
на полянку,  заваленную сушняком, развел костер и, свернувшись с наветренной
стороны у огня, сразу уснул.
     Так спят люди, которым удалось сделать доброе дело.
     Ни  в  эту  ночь,  ни  в  следующие  дни  странствий  Одноухий  ему  не
встречался, и Архыз не почуял медведя поблизости.
     Вряд ли он скоро попадется на глаза людям.
     Александр Молчанов изменил свой  маршрут.  Он  пошел к  ущелью Мзымты в
Желтую Поляну.
     Нужно было связаться по радио с конторой заповедника.


                             Глава одиннадцатая

        "ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА"


        "1"

     Пришел  сентябрь,  месяц  Сухого  Листа,  небо  над  горами еще  больше
поголубело,  а  солнце расщедрилось и  разогнало все  даже  самые  маленькие
облака, полностью очистив красивое небо. По календарю лето ушло, по погоде -
только разохотилось.
     Сухой воздух свободно наполнял легкие, дышалось глубоко и вкусно.
     Золотая осень.  Переплетенные паутиной кусты,  запах  спелых  плодов  и
бесконечное синее небо над головой.
     Уплыли  в  прошлое  драматические  события  в  верховьях  Ауры,  чучело
погибшего  Хобы   теперь   возвышалось  в   центре  самой   большой  комнаты
природоведческого музея.  Его гордо поднятая голова с венцом рогов застыла с
таким выражением,  словно был он  бесконечно удивлен и  до  сих пор не хотел
верить случившемуся;  так с вечным недоумением в глазах он и застыл на годы,
заставляя посетителей умолкать при взгляде на него.
     О Лобике не было никаких вестей.
     Проведав  в  Камышках  мать,  Александр Егорович  вновь  собрался через
перевал, чтобы на пути, в последний раз за этот год, встретиться с ботаником
и  вместе  осмотреть контрольные делянки  на  пастбищах.  Зимой  они  решили
написать  в  научный  журнал  о  результатах опыта  по  допустимой  нагрузке
пастбищ;  не подлежала сомнению истина, что количество травоядных копытных в
заповеднике можно удвоить без всякого риска для лугов.
     Выслеживая Рыжебокую,  Молчанов  нашел  еще  два  стада  из  северянок,
пришедших на  южные  склоны.  Начало  миграции,  положенное погибшим оленем,
обрадовало молодого ученого.  Перевал уже  не  отпугивал оленей.  Найдут они
дорогу на юг до глубоких снегов - и в заповеднике вздохнут свободней: зимняя
бескормица не  будет бедствием для  оленей,  Причерноморье станет их  вторым
домом.
     Какой  пугливой теперь сделалась Рыжебокая,  показала последняя встреча
на верхних лугах.  Заметив Человека с  собакой,  оленуха немедленно покинула
стадо,  с  которым ходила,  и  через сорок часов Молчанов разглядел ее уже в
долине верхней Сочинки, за двадцать километров от места первой встречи.
     Поди-ка приручи!
     Сразу  после  гибели  Хобы,  когда  в  Южный  отдел  прилетел  директор
заповедника,   чтобы   решительно  наказать  виновников  и   распрощаться  с
пособниками браконьерства, они вместе с Котенко обсудили новое положение.
     - Мы все-таки наивные люди, - задумчиво сказал зоолог, когда речь зашла
об олене и медведе. - Мы пытались наладить доверчивые связи с дикими зверями
так,  будто,  кроме  нас,  в  лесу  никого нет.  Молчанов,  олень,  медведь,
собака... И все. Двое или пятеро прониклись этой благородной целью и сделали
все,  что могли для приручения. А рядом ходили или ездили двадцать или сорок
лесников,  шумели лесорубы,  бродили туристы,  которые при  виде зверя вдруг
сами  дичают,  начинают улюлюкать или  стрелять.  И  все  летит  к  чертовой
бабушке.  Желание  -  одно,  атмосфера  -  другое.  Пока  каждый  человек  в
заповеднике и  вокруг него не проникнется чувством братства к  дикому зверю,
все  наши  начинания обречены на  провал.  Это  ясно  как  божий  день.  Мне
случалось быть на Аляске,  в Северном заповеднике. Лишь двадцать лет спустя,
после  долгого  периода  жизни  рядом  с  дружелюбным народом,  олени  стали
настолько доверчивыми,  что теперь подходят к  автобусам с туристами и берут
лакомства прямо из рук.  Двадцать лет взаимного изучения и доверия! Так что,
Саша, смирись. У тебя все еще впереди.
     - Я нашел молодого Хобу, - сказал Молчанов. - Я займусь им.
     - Похвально!  И  не успеешь поседеть...  -  Котенко деланно засмеялся и
погрустнел.
     - Все равно, - упрямо сказал Молчанов.
     Директор внимательно посмотрел на него.
     - Боюсь,  что у вас не будет необходимого времени для этого,  Александр
Егорович,  -  сказал он.  -  Дело в том,  что в самое ближайшее время на вас