она поднялась на турьи
убежища и,  сама того не ведая, очутилась уже на северной стороне гор. Голод
заставил ее  спуститься со  скалистых вершин на  луга,  и  вот  тогда-то  на
пастбище ее нашел рогач, уже успевший сколотить свой осенний гарем.
     Все  это  случилось около года  назад.  Была осень.  В  разных урочищах
заповедника ревели рогатые бойцы,  призывая оленух и соперников. Хоба, тогда
еще  одинокий  и  неустроившийся,  услышал  басовитый военный  клич  старого
рогача,  нашел его  и  мужественно сразился.  Пока они  сшибались,  стараясь
достать  острыми надглазными рогами  бока  соперника,  и  время  от  времени
грохались,  утомленные,  на  колени,  ланка тихо стояла под кустом орешника,
спокойно щипала поблизости траву,  делая вид,  что  ей  нет никакого дела до
драчунов, но все же не уходила далеко, чтобы победителю не пришлось ее долго
отыскивать. И остальные три оленухи держались поблизости.
     Старый рогач уступил.  Он просто не выдержал бесчисленных раундов,  под
конец стал валиться с  ног,  на  его темные от пота и  крови бока жалко было
смотреть,   дышал  он  загнанно,   не  сжимая  отяжелевшего  рта,   а  Хоба,
распаленный,  сильный олень с более длинными,  чем у соперника, надглазьями,
продолжал нападать  и  уже  не  один  раз  взрезал  противнику шкуру.  Издав
протяжный вопль,  прощаясь  со  своими  оленухами,  старый  рогач,  шатаясь,
бросился в кусты, а Хоба остался на поле боя. Гордо подняв голову, он хоть и
задыхался от усталости, но стоял так до тех пор, пока четыре оленухи - две с
оленятами и две молодые,  в том числе и стройная южанка, - не подошли к нему
и  не  обнюхали,  выразив тем самым покорность и  признательность за победу.
Свою  любовь они  отдавали сильнейшему.  И  в  этом  была  мудрость природы,
которая стремится всегда и всюду к совершенству всего живого на земле.
     Так Хоба,  сильнейший олень, стал повелителем маленького стада и провел
с ним почти три месяца.
     Шли  дни.  Золотая осень  сменилась ветреным предвестником зимы,  звери
стали покидать пожелтевшие горные пастбища.  Семья Хобы отдалилась,  оленухи
все меньше и меньше обращали на него внимание.
     Вскоре он совсем потерял оленух из виду.
     Вот тогда-то Хоба и  повстречался с  Человеком-другом и Собакой-другом.
Их  встречи продолжались,  как  мы  знаем,  и  в  новом году.  Появилась уже
выверенная необходимость в  этих  встречах.  Хобу  тянуло на  след Человека.
Олень радовался встрече,  как радовался,  увидев своего оленя,  и  Александр
Молчанов.

     Сейчас,  разнеженный теплом,  покоем и светло-прозрачной песней дрозда,
Хоба  смутно,  без  последовательности,  какой-то  особенной памятью  сердца
перебирал все хорошее,  что случалось с ним в жизни. Он стоял, смежив глаза,
опустив голову, и редко, но глубоко вздыхал.
     Солнце покатилось к  закату.  Над лесом струилось влажное тепло.  Очень
сильно пахло азалией.  Голубое небо  бесконечным спокойным шатром висело над
горами. Лето. Славное лето!
     Олень медленно,  еще не  выбрав себе дороги,  пошел по  буковому лесу в
сторону  перевала.  Приближалось время  вечерней пастьбы.  Хотелось сладкого
сочного пырея и соленой воды.
     В  сумерках Хоба встретил небольшое стадо рогачей,  лениво бредущих без
тропы и цели в том же направлении.  Он постоял, пропуская их и принюхиваясь.
Знакомое стадо.  В  нем находились трое из  тех,  с  кем он сражался прошлой
осенью.  Хоба некоторое время даже ходил с ними, было это еще ранней весной.
Рогачи молчаливо признали тогда в нем вожака,  хотя и пугались некоторых его
странностей.  Ну  разве это  не  отклонение от  нормы,  когда огромный олень
подходит  к   человеческой  тропе  и   не  перепрыгивает  ее  со  страхом  и
отвращением,   а  останавливается,  исследует,  даже  идет  по  ней,  словно
ничуточки не боится страшного запаха и опасностей, связанных с этим запахом.
Или  вдруг услышит далекий лай собаки и  не  побежит прочь,  а  остановится,
навострит уши  и  долго  стоит  так,  не  обращая внимания на  перепуганных,
убегающих рогачей.  Вот эти причуды и  воздвигали между вожаком и остальными
оленями-рогачами  невидимый  барьер.  Именно  поэтому  великолепный  Хоба  с
некоторых пор предпочитал жить в  одиночку,  иметь возможность хоть и редко,
но встречаться с Человеком, которого любил.
     Он сам искал Молчанова.
     Но видел его реже, чем хотелось.


        "3"

     Стадо рогачей прошло мимо.  Хоба тронулся было за ним,  но на выходе из
березняка подался в  сторону,  чтобы  не  пастись вместе и  не  нарушать уже
сложившихся отношений. Ему и одному хорошо.
     Хрустя сочной травой, Хоба продвигался выше, удаляясь от опушки с таким
расчетом,   чтобы,  насытившись,  оказаться  поблизости  от  известного  ему
солонца,  куда  лесники заповедника постоянно подбрасывали пять-шесть грудок
прозрачной каменной соли.
     Звездная  ночь  уже  стояла  над  горами,   было  тихо,  безветренно  и
прохладно,  даль затянуло черным покрывалом, в густо-синем небе проглядывали
только близкие снежные вершины.  Где-то сердито, болезненно прокричал горный
канюк,  у которого явно не удалась охота. Хоба все более лениво стриг траву,
в то же время вслушиваясь в тишину.  Чуткий нос его засвидетельствовал,  что
стадо рогачей все  еще  пасется левее,  что  выше по  склону пробежали туры,
легкий шорох камней выдал их,  что с дерева на дерево перепрыгнул дикий кот,
который,  несомненно,  видел оленя в темноте.  Но куда ему до оленя, слишком
опасен,  велик...  Хоба тоже не  боялся мелкого пакостника,  хотя с  детства
носил на спине отметины его когтей и навсегда запомнил эту опасность.
     Ноздри оленя  затрепетали:  воздух принес новый  запах.  Хоба  перестал
жевать, поднял голову и застыл. Этот запах не оставил его равнодушным.
     Забыв о  солонце,  Хоба тронулся на запах,  осторожно переставляя ноги.
Теперь путь его сделался целенаправленным. Он перепрыгнул болотце, спустился
во впадину между холмов и вскоре остановился на тропе, полузаросшей вейником
и лопухами.
     Сомнения исчезли:  на тропе остался четкий запах Человека,  которого он
искал. Днем здесь прошел Молчанов.
     Хоба пошел быстрей, но не по самой тропе, а рядом с ней.
     Только под утро он почувствовал усталость, свернул в сторону и уж хотел
было лечь под кустами кизила,  когда новый запах, на этот раз очень опасный,
достиг его носа: запах медведя, идущего по лесу в том же направлении.
     Хоба не  знал,  как  поступить.  Экое неприятное совпадение!  Он  нашел
медвежьи следы,  исследовал их,  но  ничем  не  выразил своего  отвращения и
ужаса.  Что-то и в этих следах и в этом запахе было знакомое, очень далекое,
очень любопытное.  Немного успокоившись,  Хоба  вернулся на  место ночлега и
продремал почти до утренней зари.
     Отряхнувшись от росы,  еще в  темноте,  он поднялся и пошел дальше,  на
ходу  срезая  ровными  зубами  хрусткую траву.  Шел  он  по  ломаной  линии,
зигзагами, то по тропе Молчанова, то по следам медведя, стараясь не потерять
из виду ни тех, ни других.
     Вот и  кострище,  и  совсем уж отчетливый запах друга -  Человека.  И к
сожалению,  очень  сильный  запах  медведя,  который  топтался у  покинутого
костра, что-то ел, потом расшвырял обгоревшие деревяшки.
     Но почему молчит труба?
     В  конце  дня,  выходя  из-за  поворота у  круглого холма,  Хоба  резко
остановился,  окаменел на  секунду,  а  потом,  сделав  гигантский прыжок  в
сторону, исчез среди густого березняка. Сердце его заколотилось: прямо перед
ним  возле старого пня возился огромный бурый медведь.  Увидел он  оленя или
нет?
     Не в  силах устоять перед любопытством и в случае надобности надеясь на
свои  резвые  ноги,  Хоба  сделал  круг  и  высунулся  из  березняка  уже  с
подветренной стороны.  Медведя у пня не оказалось. Это опасно. Хоба пробежал
по редкому лесу километра два, вернулся к холму с другой стороны и притаился
сбоку каменного останца.
     Медведь,  конечно,  заметил оленя.  Но и  у него рогач вызвал далеко не
охотничий интерес.
     Лобику вообще не  очень часто удавалась охота на  оленей.  Не по силам.
Разве что  какой-нибудь неполноценный.  Но  олени-красавцы всегда вызывали в
нем  чисто  спортивный интерес.  К  этому  примешивалась что-то  из  давнего
прошлого.  Во всяком случае, он никогда не проходил мимо стада или одиночки,
чтобы не затронуть их, не погонять. Ну и в этот раз тоже.
     Такое выслеживание привело к неожиданному результату: звери оказались в
сотне-другой метров друг от  друга,  разделенные лугом.  Оба едва высовывали
нос из  листвы.  Оба увидели друг друга,  но  ничем не  выдали себя.  Молча,
внимательно,  ужасно долго  гипнотизировали один  другого и  не  знали,  что
делать дальше.
     На  ветке  ольхи  перед Лобиком моталось удлиненное грушевидное гнездо,
слепленное из  серого,  довольно хрупкого материала.  Предмет мешал  медведю
смотреть,  он  необдуманно захотел отодвинуть его,  но не рассчитал движения
своей лапы и сорвал гнездо.
     Боже мой, что там поднялось!
     Сперва загудело.  Лобик осторожно отодвинулся,  поняв всю  опасность от
такого обращения с осиным гнездом. Из поверженного мешочка выскочило десятка
три длинных,  полосатых,  как тигры,  разъяренных фурий.  И  не  успел Лобик
опомниться,  как ему в  нос,  в  губы,  в уши,  у глаз вонзился десяток жал,
похожих  на  хорошо  раскаленные  в  огне  иголки.   Все  завертелось  перед
затуманенным взором медведя.  Он рявкнул,  не помня себя вывалился из кустов
на луг, обхватил морду лапами и, не переставая реветь, покатился по траве.
     Прыжок оленя,  едва  ли  не  поверх трехметровых берез,  вынес  его  на
поляну, и через несколько секунд Хоба уже стоял в полукилометре от медвежьей
засады,  с  удивлением наблюдая из безопасного далека,  как ревет и катается
этот бурый чудак.  Хоба никогда не видел такой картины.  Кажется,  у медведя
беда.
     Остерегаясь   подобных   непонятных   зрелищ,   Хоба   решил   убраться
подобру-поздорову.  Большими скачками,  весело и  резво пролетел он  в  виду
медведя,  который все  еще  без  передыху тер себе морду и  хрипло ревел,  и
удалился на  юго-восток,  так и  не поняв,  что такое случилось с  косматым,
которого ему очень хотелось задеть, подразнить.
     К вечеру олень вышел в окрестности одинокого озера.
     Он  еще не увидел Молчанова,  но почувствовал,  что Человек-друг рядом.
Хоба обошел вокруг небольшого березового леска и прилег на его опушке.
     Хоба отдохнул,  поднялся,  далеко отставил передние ноги, выгнул спину,
буквально  положив  на  нее  рога,   и,   сделав  таким  образом  лишь  одно
гимнастическое упражнение, вышел на луг, чтобы наконец представиться.
     Здесь Молчанов и увидел оленя.
     - Ты здесь, мой друг, - просто и радостно сказал он. - Иди, не бойся, я
один,  и ружье мое лежит на земле.  Иди ближе, Большерогий, я так хотел тебя
видеть все эти дни!
     Хоба сделал еще несколько шагов.  Он  смотрел на Человека во все глаза.
Ждал доказательства дружбы. Слова - это слова, не более.
     - Возьми.  - Александр протянул горбушку хлеба с солью и тихонько пошел
навстречу.
     Лишь тогда олень приблизился вплотную и  мягкими губами сбросил с  руки
чудесно пахучий хлеб.  Уже не  боясь,  он нагнулся,  откусил и  стал жевать,
пуская  нетерпеливую слюну.  Александр дотронулся до  шеи  оленя,  погладил,
ощупал рога и улыбнулся.
     - Ну ты прямо следопыт!  Сам нашел.  И медведя не побоялся.  Ты знаешь,
что за мной идет Лобик? Тот самый, твой приятель. Где он сейчас? Надеюсь, не
очень далеко. Ты отдохни, Хоба, а я займусь костром, ладно?
     Александр еще  издали увидел сухую  березу,  вынул  из  ножен  косырь и
направился к дереву.  Хоба -  огромный,  рогастый,  - аппетитно облизываясь,
пошел за  ним.  И  пока Молчанов рубил,  пока разделывал березу на  поленья,
стоял в трех шагах от него и с интересом наблюдал.
     - Вот  как  это  делается,  понял?  -  Александр  связал  ремнем  груду
поленьев, вскинул за спину. - Пошли на берег, там веселей.
     И  снова Хоба безбоязненно и дружелюбно шел за ним,  с тем же интересом
наблюдал,  как от маленькой спички занялась березовая кора,  и  долго стоял,
опустив голову,  не в силах отвести от огня зачарованного взгляда. В больших
глазах его плясал красноватый отблеск.
     Молчанов сходил за водой,  повесил котелок с  крупой,  вбил колышки для
полога,  принес березовых веток  на  подстилку и  все  время  разговаривал с
оленем так,  будто это  человек,  попутчик,  который попал в  горы впервые и
которому все-все надо объяснять и показывать.
     Хоба слушал,  водил ушами,  но  никак не  мог оторвать взгляда от огня.
Пытаясь его отвлечь,  Александр подходил к нему, гладил спину, трепал холку,
еще и  еще с удовольствием ощупывал развесистые белесые рога с полированными
концами, а олень только редко и сильно вздыхал.
     Молчанову казалось,  что олень все понимал. Когда на него подул ветер и
понесло дым, отошел, занял более удобное место. Когда Молчанов ел, он шагнул
ближе,  принюхался и  потянулся к  хлебу.  И когда Человек стал укладываться
спать,  тоже потоптался и  лег совсем было близко,  в пяти шагах,  но стоило
Молчанову подтянуть к  себе из-под  рюкзака ружье,  как  бесшумно встал и  с
обиженным выражением отошел подальше.
     Иногда костер вспыхивал,  и  тогда Молчанов видел на  краю  отодвинутой
тьмы крупное тело оленя, его поблескивающие глаза.
     Все-таки боялся. Мало ли что...
     Под  утро стало холодней.  Обильная роса едва не  превратилась в  иней.
Молчанов поеживался в спальном мешке,  изо рта у него шел пар. Сквозь сон он
услышал глухой топот,  открыл глаза.  Тусклый рассвет едва  брезжил на  краю
неба.  Над  озерком стоял  ватной густоты туман.  Хоба  резво пробежал мимо,
остановился,  тряхнул рогами.  Снова пробежал,  теперь чуть  ли  не  в  трех
метрах,  сердито фукнул и  остановился,  тревожно вглядываясь в  разжиженную
тьму. Похоже, предупреждал об опасности.
     Александр сел и сонно спросил:
     - Чего разбегался? Кто там?
     Хоба только и ждал этого голоса.  Еще раз фыркнув, он выставил уши в ту
сторону,  откуда они пришли,  повернулся и, последний раз промчавшись резвой
рысью, пропал среди березок.
     Молчанов зевнул, потянулся.
     - Ясно,  -  сказал он  самому себе.  -  Лобик изволил явиться.  Явление
второе. Несовместимость.
     Он  опять  лег,  затянув  "молнию"  на  мешке  чуть  ли  не  до  самого
подбородка.
     Костер прогорел,  белый пушистый пепел лежал нестойкой кучкой на  месте
жарких угольков.  Редко-редко на озере всплескивала форель.  Тишина. Еще час
самого сладкого сна.


        "4"

     Над озером все еще стоял плотный белый туман.  Такие же  туманные бугры
незыблемо лежали в низинах, застряв среди берез и кустарника.
     Молчанов открыл глаза,  прислушался.  Небо над  ним побелело.  Ожидался
светлый солнечный день. Очень хорошо.
     Какой-то неясный,  но постоянный шум доносился с  озера.  Будто крупная
рыба  ненасытно плескалась там.  В  тумане ничего нельзя разобрать.  Снова и
снова раздался плеск.  Может быть,  в  озере купались ранние любители водных
процедур -  горные  "моржи",  которых привлекла ледяная вода.  Но  откуда им
взяться здесь?
     Поеживаясь,  Александр встал,  обулся,  взял было карабин,  но  тут  же
положил  его  под  спальный  мешок  и  пошел  берегом  озера  знакомиться  с
нарушителем спокойствия.
     В  воде,  по  другую  сторону  круглого озерка,  среди  белесого тумана
прорезались  смутные  очертания  бурого  медведя.  Ну  так  и  есть!  Явился
приятель. И прямо - за купанье.
     Лобик  зашел в  озеро до  плеч  и  теперь самозабвенно окунал распухшую
морду в холодную воду.  Это единственное,  что он мог сделать для скорейшего
избавления от боли.  Он ничего не видел и знать ничего не хотел, жгучая боль
притупила все другие чувства.  Сегодня ночью,  уже автоматически двигаясь по
следам Молчанова,  он дошел до этого озерца и  с  ходу залез в  него,  чтобы
немного приглушить затянувшиеся страдания.
     Поначалу его движения удивили Александра. Так медведи не купаются. Стоя
на  задних лапах,  Лобик наклонял морду,  с  размаху ударял носом по  воде и
быстро  откидывался назад.  Вероятно,  ему  было  легче.  Холодный  компресс
действовал  утешающе,   в   глухом   медвежьем   фырканье   слышались  нотки
удовлетворения.
     Похоже,  что  конца-края  не  будет  этому размеренному гимнастическому
упражнению.  Молчанов  все  еще  не  догадывался о  причине  столь  усердных
поклонов медведя.  Усевшись на берегу,  всего в десятке метров от Лобика, он
терпеливо ждал конца водной процедуры.
     Как поведет себя медведь, увидев близко за спиной человека?..
     Вероятно,  Лобик все-таки  продрог или  жгучая боль  поуменьшилась,  во
всяком  случае,  он  стал  реже  кивать  головой  и  плескаться.  Теперь  он
осмысленнее смотрел  на  окружающий мир.  Наконец он  обернулся и...  застыл
перед Молчановым.
     Поди разберись, что за фигура сидит на берегу, уперев локти в колени, а
подбородок в ладони?
     Прошла  минута  молчания  и  взаимного  рассматривания.  Распухший  нос
медведя плохо ловил запахи.  Наконец он  догадался,  что перед ним тот самый
Человек,  по  чьему следу он  шел и  кто кормил его у  каждого ночлега.  Эта
добрая весть не  сняла настороженности.  Он все еще стоял по плечи в  воде и
боялся шелохнуться.  Бежать?  Но  пока разгребешь воду...  Нападать?  Но для
этого надо подойти ближе...
     - Ты что задумался, Лобик? - тихо спросил Молчанов, но не сдвинулся, не
переменил позы. - Ты не узнаешь меня, старина?
     Голос добрый,  веселый,  он  немного успокоил зверя.  Напряжение спало.
Лобик тихонько двинулся водой,  но не к  человеку,  а в сторону,  в сторону.
Когда сделалось мелко,  он  ловко выпрыгнул на берег,  сделал перебежку чуть
дальше и  остановился.  Человек не бежал за ним,  не угрожал,  только глаз с
медведя не спускал.  Лобик по-собачьи отряхнулся, привстал, опять опустился.
Разволновался и  о  боли в носу забыл.  Тут к его ногам упала очень знакомая
конфета.  Он дернулся было прочь,  взмах руки испугал его,  но желание взять
лакомство пересилило.  Лобик  осторожно обнюхал  конфету  и  съел  вместе  с
бумагой.  Теперь можно убегать,  но он стоял. Почему, собственно, убегать? У
человека не было ружья, ружьем здесь и не пахло. Он стоял и ждал, а Молчанов
что-то  говорил все тем же тихим,  ровным голосом,  и  этот голос достаточно
смирял дикость,  успокаивал.  Лобик  сделал даже  несколько коротких шагов к
Молчанову, но когда тот поднялся, быстренько дал задний ход.
     - Эх ты,  трусишка!  -  сказал человек и, не оглядываясь, пошел, огибая
озеро, к кострищу.
     Лобик потоптался на  месте и  тоже поплелся за ним.  Казалось,  человек
совсем перестал интересоваться медведем: присел у серого пятна золы, чиркнул
спичкой,  зажег  бересту,  стукнул  котелком,  от  которого попахивало очень
знакомой кашей.  Медведь стоял метрах в двадцати.  Ружье лежало под спальным
мешком, и он не чуял его. Уходить не хотелось. Лобик уже попривык к обществу
человека, который вызывал у него все большее доверие. Медведь лег на брюхо и
стал тереть лапой нос и глаза: их снова жгло, хотя и не так сильно.
     - Пчелы  тебя  отделали?  -  спросил  Молчанов,  заметив наконец сильно
припухший нос.
     Костер горел,  запахло кашей,  и  Лобику вовсе расхотелось покидать это
место.  Он  уже  не  боялся человека.  Напротив,  незаметно,  тихонечко,  не
подымаясь с  живота,  он подползал ближе и  ближе,  а Молчанов между тем уже
возился с фотоаппаратом,  потом лег на живот головой к медведю,  начал опять
что-то  такое  говорить и  целиться объективом.  Когда нажал на  затвор,  то
притворно кашлянул,  металлический звук несколько стерся и  не очень напугал
зверя.  Кадр  получился:  ведь  между ними не  было и  десяти метров.  Снова
полетела конфета, раздался притворно-долгий кашель, и снова кадр удался.