дило с рук. А может, и сейчас попугают и отпустят?
     Их  ждали.  Пятеро браконьеров со связанными руками стояли кучкой.  Они
громко и отчаянно ругались,  путая абхазские и русские слова.  Грудой лежали
ружья, два пистолета, кинжалы. Снаряжение что надо.
     - А вот и еще один! - Тарков пристально посмотрел на парня. - А я тебя,
мил человек,  знаю.  Ты в  Саховском леспромхозе трактористом не работал?  А
потом тебе влепили год условно за  браконьерство.  Значит,  опять по  старой
дорожке? Далеко она тебя заведет!
     - Мы с ним тоже встречались,  -  хмуро сказал Молчанов.  -  Помнишь,  я
говорил? Винтовка у Сергеича - его оружие.
     На вьюках и  в  рюкзаках у браконьеров было до тонны оленьего и турьего
мяса.  Это уже не мелкая охота, дело получалось серьезное, и тем не менее на
лицах преступников никакого раскаяния или испуга.
     Браконьеры  оправились,   вели  себя  нагло,  непрестанно  грозили.  На
выстрелы из  балаганов прибежала целая  группа их  друзей,  все  они  орали,
Таркову с  трудом удавалось проложить путь,  только грозный вид  вооруженных
лесников останавливал этих людей от вмешательства.
     Акт ни один из браконьеров, конечно, не подписал.
     Тогда  их  повели  вниз,  чтобы  сдать  милиции в  первом же  абхазском
поселке.   Задержанные  еще  больше  повеселели.  Никто  не  назвал  фамилии
сбежавших. Лишь один пастух проговорился. Спросил нечаянно:
     - А где же Николаич? Там телка захворала, надо бы посмотреть...
     Ему что-то резко сказали по-абхазски,  пастух поперхнулся и  не раскрыл
больше рта. Стало ясно, что отчество одного из сбежавших Николаевич и что он
либо  бригадир  на  выпасах,  либо  ветеринар при  стаде.  Так  сказать,  по
совместительству с браконьерством.
     Весь день шли вниз,  к  морю.  Тарков сделался невесел.  Он тихо сказал
Молчанову:
     - Боюсь,   наш  труд  пойдет  насмарку.  Уже  случалось  так.  Приведем
голубчиков,  их  посадят,  возьмут  оружие,  а  через  день  всех  отпустят.
Объяснят,  что оружие нашли в горах и сами собирались едать, да не успели. А
против наших актов составят другие -  о несостоятельности задержанных. У них
как ведь заведено:  есть двухэтажный дом,  легковая машина, сад-виноградник,
но  все  расписано по  родственникам.  А  сам  гол как сокол.  Что с  голого
возьмешь?   Иди  гуляй...  И  вот  через  полгода  мы  снова  встретимся.  С
браконьерами наши законы мягкие до обидного.
     Егор Иванович только головой покачал. То-то и оно, что мягкие.
     Но  пока он мог быть довольным.  Обезврежена большая группа.  Оправятся
они не так-то скоро. Зима пройдет спокойно.
     Вот только те двое...


        "3"

     На обратном пути,  как и  было обещано,  Егор Иванович заехал вместе со
всеми в Желтую Поляну.
     Сашу  он  не  нашел.   Борис  Васильевич,  пользуясь  хорошей  погодой,
отправился со старшеклассниками в очередной поход куда-то в низовья реки,  к
морю,  где  они  в  прошлый  раз  обнаружили  остатки  древней,  видимо  еще
генуэзской, крепости.
     Молчанов склонился было подождать,  пока учитель и  сын  вернутся,  тем
более  что  Тарков упрашивал его  погостить день-другой,  но  неожиданно его
вызвали на  рацию  и  уведомили,  что  через четыре дня  в  Майкопе созывают
совещание и ему, как и Таркову, приказано явиться.
     - Полетим из Адлера самолетом, - предложил старший лесничий.
     Но  Егор  Иванович подумал,  что  если  он  пойдет через  перевал,  то,
во-первых,  будет попутчиком Александру Сергеевичу, который торопился к себе
на туристский приют,  а  во-вторых,  выгадает день,  чтобы заглянуть домой в
Камышки, повидать жену, а заодно и закончить дело с Михаилом Цибой, которого
он твердо решил выставить из заповедника.
     - Скажешь сыну,  что все у нас в порядке, - попросил он Таркова и пошел
к Сергеичу.
     Погода вдруг сломалась,  стало пасмурно, но тепло. Над всем югом России
висели толстые и плотные облака.  По радио сообщили,  что в степях Придонья,
на Кубани и в северных отрогах Кавказа пройдут обложные дожди.  Синоптики не
ошиблись,  монотонный унылый дождь уже висел между низкими облаками и землей
на всем равнинном Предкавказье.
     Облачная завеса тяжело поднималась в горы. Она одолела перевал и теперь
упорно сползала по южным склонам к  морю,  пугая курортников,  приехавших на
бархатный сезон.
     Но дождь на этой стороне так и не собрался.
     Главный  Кавказский  хребет,  подобно  перевернутому  грейдеру,  срезал
нижний слой дождевых туч, и вся вода, скопившаяся в тяжело набухших облаках,
пала на северные склоны.  Через перевал прошли только облегченные,  верховые
облака.  Теперь  они  опускались над  Желтой  Поляной и,  преодолевая потоки
теплого  морского воздуха,  постепенно множились,  закрывали вершины ближних
гор, но не дождили: не хватало силенок.
     В  лесу,  куда  углубился Молчанов со  своим другом,  сделалось душно и
томительно. Срывались с веток редкие капли.
     Лес спал, деревья не шелохнулись, уцелевшие листья печально обвисли.
     Молчанов остановился около толстого дуба,  посмотрел на кору и  глазами
показал Сергеичу.
     - Видал, какая визитная карточка?
     На  высоте чуть  больше двух метров с  обеих сторон дуба виднелось пять
глубоких царапин.  До самой древесины.  Это медведь,  потянувшись от избытка
сил,  сделал отметку,  а  потом в свое удовольствие еще и почесал о шершавую
кору живот, оставив на ней светло-бурую шерсть.
     - За орешками спустился, - сказал Александр Сергеевич.
     - Может, из твоих?
     - Те поменьше,  а  медведка еще и поскромней,  она такими делами,  само
собой, не занимается, у нее дите. Какой-нибудь шатун неприкаянный ходит.
     Когда перевалили верхнюю долину на главном водоразделе,  начал брызгать
дождь,  но не сверху,  а как-то странно - со всех сторон и даже будто снизу,
от  камней.  Надели плащи.  Прошли еще  немного вниз  и  постепенно влезли в
молочные по цвету облака.  Капли воды,  родившиеся тут же, садились на серый
брезент,  холодили лица и руки. Все вокруг сделалось мокро, по камням лениво
текло, воздух до такой степени насытился влагой, что стало трудно дышать.
     По мере того как спускались, молочная пелена над землей редела, но зато
сверху  сгущалась и  темнела.  Теперь  уже  моросило как  полагается,  дождь
наладился, и путники оказались под настоящими тучами.
     Наконец впереди показались постройки приюта.
     - Смотри-ка,  у меня гости!  - удивился Сергеич и прибавил шагу. - Кого
это принесло в такую непогоду?
     Над  трубой  приюта  курился ленивый дым.  Он  не  поднимался вверх,  а
пластался по  крыше,  тучи  прижимали его  к  земле,  запах сухого пихтового
плавника щекотал нос. Домовитый пришелец.
     Александр Сергеевич обогнал Молчанова и нетерпеливо распахнул дверь.  У
окна на нарах сидел человек и писал, используя последний свет уходящего дня.
Его лицо, как и лицо Сергеича, враз посветлело.
     - Кого я  вижу!  -  протяжно сказал Александр Сергеевич и обернулся:  -
Смотри-ка, Егор!
     Человек поднялся. Был он высок и тучноват, но легок на подъем.
     - Ты подумай! - теперь удивился гость, развел руками. - И Егор Иванович
здесь!  Откуда взялись,  друзья?  А я тут проживаю второй день. Уж бог знает
что  думал:  нет  и  нет  хозяина.  Спасибо,  медведи  рядом  нашлись,  хожу
развлекаюсь.
     - Уж и  медведей приметил.  -  В  голосе Сергеича послышались тревожные
нотки.
     - Не бойся,  стрелять не буду,  у  меня лицензии нет,  да и жалко таких
красавцев. Ну, рассказывайте - куда, откуда, зачем?
     И  пока Молчанов раздевался,  закуривал,  пока неторопливо и  сдержанно
рассказывал об экспедиции на южную границу заповедника,  а  Сергеич хлопотал
над чайником и сковородкой,  позволим себе маленькое отступление и расскажем
о человеке, который уже однажды встречался нам в горах.
     Это он снимал схватку Самура и рыси.
     Его фамилия Котенко. А звать Ростислав Андреевич.
     Наверное,   все  знают,   кто  такой  Брем,  и  до  сих  пор  увлеченно
перелистывают  страницы   его   занимательной  "Жизни   животных".   Великий
натуралист собрал огромный материал,  сделал живое и  краткое описание фауны
пяти континентов и переложил опыт и знания в книги, которые и теперь, спустя
более чем сто лет,  остаются самым полным и самым интересным трудом для тех,
кто хочет знать жизнь зверей,  птиц и  гадов.  Брем -  это выдающийся подвиг
человеческой жизни, прожитой целеустремленно и до предела насыщенно.
     Со  времени этого  подвига прошло много  лет.  Кое  в  чем  Брем  успел
устареть: познание окружающего мира шагнуло далеко вперед и накопился новый,
очень интересный материал из  жизни диких зверей,  но  такого полного труда,
как  четырнадцать томов Альфреда Брема,  все  нет  и  нет.  "Жизнь животных"
переиздается во  всех  странах мира  несчетное число раз,  но  никто пока не
сумел создать труд,  где бы слились в одно целое и старые познания,  и новые
открытия зоологов-натуралистов. Разве вот Игорь Акимушкин...
     Чтобы  изучить  особенности животного,  невозможно ограничиться простым
наблюдением в  зоопарке.  Там  все животные ведут себя иначе,  чем на  воле.
Носороги, например, почти не размножаются. Сумчатые коала хиреют. Птица киви
погибает.  Олени  становятся ручными домашними животными,  а  страусы теряют
свою резвость. Наблюдать животных надо там, где они исстари живут.
     Котенко много  лет  провел в  горах Кавказа.  Он  не  ходил по  тропам,
расчищенным для туристов.  Его не  сопровождали егеря с  вьючными лошадьми и
шум многолюдного бивуака.  Прихватив с собой палаточку,  ружье, соль и муку,
зарядив пленками побольше кассет и  повесив на плечо отличный телеобъектив в
футляре,  Котенко уходил в  горы и  бродил там в  одиночестве по самым диким
уголкам леса и  альпики.  Он находил стада туров,  оленей и  серн и неделями
скрытно  шел  за  ними.  Вооруженный биноклем,  зоолог  мог  наблюдать самые
интимные картины из  повседневной жизни  оленя  и  медведя,  косули и  рыси,
хитрой птицы улара и голошеего сипа.  Иногда он стрелял, чтобы анатомировать
животное.  Тогда  у  костра аппетитно пахло разваренным мясом,  и  Ростислав
Андреевич позволял  себе  небольшой отдых  в  верховьях какой-нибудь  шумной
горной речушки.
     Он  исписывал  блокноты,   накапливал  фотографии,  иногда  приходил  к
лесникам и  помогал им отлавливать туров,  медведей,  косуль для зоопарков и
научных  учреждений страны,  сиживал с  ними  на  приютах,  слушал  рассказы
бывалых охотников и  вновь уходил по  только ему  известным тропам в  глухие
дебри гор.
     Так год за годом.
     Когда-нибудь соберутся все ученые-зоологи и охотоведы, щедро выложат на
стол свои записи и фотографии, вооружатся автоматическими перьями и создадут
для всех нас, для каждой школы и библиотеки, для книжных магазинов и учебных
заведений множество толстых томов  с  цветными вклейками и  тысячами страниц
увлекательно написанного текста  и  назовут  свой  труд  так  же  понятно  и
сдержанно, как назвал Брем: "Жизнь животных".
     И все люди скажут им спасибо.
     А  Брем?..  Он  уже  сделал  доброе дело,  и  память о  нем  никогда не
потускнеет.
     Пока же Ростислав Котенко только ходит по горам и наблюдает.
     Забрел он и на туристский приют к Александру Сергеевичу.
     - Погода  загнала,  братцы,  -  признался зоолог,  когда  главная  тема
разговора -  об  аресте  браконьеров -  была  исчерпана и  на  вопросы  стал
отвечать гость.  -  Там, ниже, заладил проливной дождь. Реки вспухли, каждый
ручей стал опасным. Вот я и подался к перевалу, вспомнил, что живет тут один
старый волк,  умеет отличные лепешки печь. А когда крыша над головой и печка
- уже полная благодать.
     - Ты бери,  не дуй на пальцы,  вилок-ножей у меня,  само собой, нету, -
приговаривал  Сергеич,  страшно  довольный  лестной  оценкой  его  поварских
способностей, и все подкладывал гостю горячие, масленые лепешки. - Небось на
одном мясце все  лето прожил,  как первостатейный хичник.  Признайся,  много
козлов-баранов погубил ради науки и личных потребностей?
     - Ах,  братцы,  поведаю я вам лучше историю,  какая у меня из головы не
выходит. Вы только послушайте.
     И Котенко подробно рассказал о встрече с черно-белым волком и волчицей,
о  битве за оленя и  о погубленной рыси.  Он даже вынул из рюкзака и показал
рысьи уши.
     Егор Иванович сидел наклонившись,  поставив локти на  колени,  и,  пока
зоолог рассказывал, только кивал головой да поглаживал большим пальцем усы.
     Так  вот  он  где  отыскался,   его  Самур,  его  умный  пес!  Выходила
Шестипалого волчица,  не оставила в беде слабого и немощного, прикрыла собой
от  опасностей дикой  жизни.  Кто  ж  теперь имеет больше прав  на  Самура -
лесник,  покинувший овчара в трудную для него минуту,  или волчица,  которая
пришла за  Шестипалым на пасеку и  с  риском для жизни вырвала собаку из рук
Цибы?  Конечно,  он может выследить Самура и Монашку,  как только что сделал
это  Котенко,  может словить волчицу в  капкан или  подстрелить ее.  Но  что
станется тогда с Шестипалым? Захочет ли он вернуться к хозяину?
     - Чего задумался,  Егор Иванович?  - спросил зоолог, отставляя кружку с
чаем.  -  Или не веришь?  Вот приедем в  Майкоп,  я  тебе покажу фотографию.
Редчайшую фотографию,  уникальную.  Ты  увидишь  битву  волков  с  рысью  за
спасение оленя.  Сам буду проявлять и печатать, никому не доверю. Ты увидишь
могучего волка с  белой -  да,  да!  -  с белой грудью и черной мордой и его
серенькую подругу.  Кто они,  откуда взялись - мне еще предстоит узнать, и я
все равно узнаю, потому что если встретил один раз, то уж второй обязательно
встречу, хотя бы пришлось мне обойти весь заповедник и весь Кавказ.
     - Это  не  волк,  Ростислав Андреевич,  -  раздумчиво и  грустно сказал
Молчанов. - Это мой пес, кавказский овчар Самур.
     - Вот как?..
     Выгоревшие брови Котенко поднялись так  высоко,  что едва не  коснулись
взлохмаченной шевелюры. Сергеич застыл со сковородкой в руке.
     - А как же он с волчицей?
     - В нем половина волчьей крови,  -  продолжал Молчанов,  - но не в этом
дело, ребята. Тут разговор о привязанности, о долге и чести, если угодно.
     Он весь вечер рассказывал историю Самура.
     Ростислав Андреевич сперва просто слушал,  а  потом не удержался и стал
записывать.
     - Редкий случай...


                               Глава восьмая

        "ВРЕМЯ КРУПНЫХ ЗВЕЗД"


        "1"

     В  лесах  Желтой  Поляны  еще  не  облетели листья,  стоял  прохладный,
задумчивый декабрь,  на  бровках у  дороги зеленел свежий пырей,  а  вершины
окрестных гор  уже  нахлобучили на  себя  белые зимние шапочки.  Рыжие скалы
Пятиглавой побелели до самой границы леса. Черный хребет на востоке покрылся
ровным молодым снегом,  дальние горы  стеклянно и  холодно сияли  ночью  под
рассеянным светом луны.
     На верхнем Кавказе царствовала зима.
     С  северной стороны гор,  у Майкопа и Лабинска,  на сотни километров во
все стороны лежала, дожидаясь мороза и снега, размокшая, похолодевшая степь,
там грохотали реки, напитанные обильным дождем, а вершины гор за Псебаем уже
посеребрила зима.
     Поредел опавший лес, открылись дальние дали, горы сделались пустынными,
нерасчетливо открытыми для  ветров  и  морозов.  Только  пихтовый лес  стоял
по-прежнему суровый и  цельный.  Снег припорошил сверху черно-зеленые конусы
великанов, улегся на ветках, но вниз не просыпался, лишь завалил опушку леса
и  сделал непроходимыми подступы к  нему.  В  самом лесу  стало темней,  там
по-прежнему лежала сухая хвоя, а в ней шуршали и попискивали сони-полчки.
     Зима. Крупные звезды на небе.
     Кабаны  ушли  вниз  еще  ранней  осенью,  привлеченные обилием кормов в
каштанниках и  буковых  лесах,  где  они  дневали  и  ночевали,  старательно
перекапывая затвердевшими пятачками коричневую лесную землю.
     Чуть  позже  кабанов с  гор  спустились осторожные ланки  с  подросшими
оленятами,  но они на утренней заре снова уходили наверх, стараясь как можно
ловчее укрыться от рыси, медведя, человека и волка - своих опасных соседей и
врагов.  Вместе с ними, держась особняком, совершали путешествие сверху вниз
и   обратно  пугливые  серны  с  маленькими,   близко  стоящими  между  ушей
красивенькими рогами,  которыми  их  неизвестно  для  чего  снабдила  щедрая
природа:  для обороны они явно не годились. А нападать серна могла разве что
на зайца,  но и  его она не трогала,  получив в  наследство от своих предков
девичий, смирный характер.
     И только круторогие, истинно горные жители - знаменитые кавказские туры
не покидали и зимой своих недоступных для других животных скал.  С первым же
похолоданием туры получили от заботливого каптенармуса - природы новехонькие
шубы  взамен  изрядно  потрепанных  за  лето,   принарядились,  а  заодно  и
пополнели,  накопив порядочное сало.  Когда выпал снег,  он  их ничуточки не
испугал.  Все  туры,  даже молоденькие сеголетки,  преотлично находили сухую
траву на наветренных откосах,  где снег сдувался ветром, умели они доставать
траву  из-под  твердого  наста,  а  при  неустойке утоляли  голод  веточками
кустарника.
     Если  кто  и  не  очень огорчился сменой времен года,  так  это  зубры.
Спаянные в крепкие стада,  все время загоняя свою беспомощную молодь в центр
движущегося клина,  зубры выбирали какую-нибудь безветренную долину и ходили
от  одной  рощи  к  другой,  отыскивая ежевичник погуще.  Они  с  аппетитом,
презирая колючки,  поедали ожину и напрямик пробирались через самые мудреные
завалы так, что только треск в лесу стоял. Они не боялись никого и ничего. В
горах  не  было  зверя  сильнее  зубра.  Массивные  тела,  мохнатая  шерсть,
свисающая на  груди и  животе,  сбыченные шеи и  ужасные бронированные лбы с
короткими рогами - так выглядели они со стороны. Постоянная настороженность,
злое  помахивание хвостиком,  подозрительный взгляд из-под  курчавых начесов
над  глазами делали зубров страшными даже для стаи волков.  Матерый медведь,
заметив стадо, стыдливо отводил глазки и старался незаметно уйти в сторону.
     Люди привезли на Кавказ и заботливо взрастили полутысячное стадо совсем
было исчезнувшего вида.  Они и теперь не оставляли зубров без внимания. То в
одной,  то  в  другой  долине поднимались стожки сена,  лежали заготовленные
веники  из  лиственных веточек,  белела под  навесом соль.  Зубры  принимали
людскую  заботу  как  вполне  законную,   как  выплату  процентов  по   тому
долгосрочному кредиту,  который когда-то  позаимствовали глупые  и  жестокие
охотники у природы, уничтожив здесь настоящих кавказских зубров.
     Олени,  застигнутые в  горах обильным снегопадом и  метелями,  спокойно
ложились под защиту скал,  густых кустов или в  пихтарнике и  долгими часами
дремали,  поджав ноги и полузакрыв крупные,  блестящие глаза. Только длинные
чуткие  уши  их  ни  на  минуту  не  переставали  поворачиваться  туда-сюда,
прослушивая  воздух  и  землю.  Влажный  черный  нос  ловил  запахи  леса  и
подрагивал,  учуяв непонятное.  Переждав ненастье, олени шагали по глубокому
снегу,  высоко и грациозно подымая ноги,  или прыгали,  обрушивая и приминая
снег  всей  тяжестью  тела.  Они  шли  в  лиственный лес  и  там  лакомились
вечнозелеными листьями ломоноса,  который завивался вокруг  стволов граба  и
дуба.  Не брезговали и молодыми веточками лиственных деревьев, искусно ломая
их. Лес кормил оленей и скрывал от врагов.
     Зима.  Морозный ветер.  Стылые  камни.  Мертвый  шелест  перемороженных
веток.  Стучат на сухостое работящие дятлы,  покрикивают, перелетая с дерева
на  дерево,  белобокие сороки;  светит  яркое,  холодное солнце;  нестерпимо
блестит подплавленный сверху снег,  вершины гор  сторожат девственную тишину
высокогорья,  а в глубине бледного,  отрешенного неба плывет легкое перистое
облачко,  как будто узорный след мороза на  чистом-чистом окне во Вселенную.
Просторно, холодно